16 Сладкая жизнь

16

Сладкая жизнь

Джеки однажды сказала мне, что кой-кому из нас нужно простить иные поступки, совершенные в годы непосредственно после смерти президента. Думаю, она имела в виду не только меня, но и себя тоже.

Из интервью Теодора Соренсена

Джеки начала оживать в начале лета 1965 года. «Не знаю, была ли она тогда действительно счастлива, – вспоминал один из соратников Кеннеди и друг Бобби. – Но мне кажется, через несколько лет после смерти Джона, примерно в 1965–1968-м, ей стало лучше, в эмоциональном плане. Жизнь налаживалась. Бобби был рядом, и, по-моему, все обстояло неплохо». Чак Сполдинг, который оставался близким другом семьи, говорил биографу Кеннеди, Найджелу Гамильтону, что Джеки и Бобби стали любовниками и что он хорошо на нее влиял.

По словам Ричарда Гудвина, «после смерти Джона Джеки погрузилась в депрессию и выкарабкалась далеко не сразу. Ей помогло то, что она выходила из дому, виделась с друзьями, что-то делала по хозяйству и так далее». Некоторые полагали, что в их с Бобби любви есть что-то патологическое, словно друг в друге они обретали частицу Джека. Но, как утверждал один из общих друзей, «Джеки искренне любила Бобби, с ним же было сложнее. Не знаю… Сам он, конечно, отрицал, что влюблен в Джеки, наверное, счел бы это нелепостью. Хотя, возможно, просто не отдавал себе в этом отчета…» На вопрос, долго ли продолжалась их связь, он ответил: «Почти до его гибели».

Джеки любила Бобби, свое тайное прибежище в неспокойной жизни. И невозможность развития отношений только усиливала чувства. Бобби никогда бы не развелся с Этель, преданной ему и их девятерым детям. (Десятый родился 11 января 1965 года.) Даже если бы Бобби хотел развестись, религия и карьера стали бы неодолимыми препятствиями. Джеки тоже не хотела второй раз входить в ту же реку, не хотела политики и измен. И насчет физической верности Бобби не обольщалась. Когда Тедди Кеннеди уличили в адюльтере, она в сердцах бросила рыдающей Джоан: «Все Кеннеди одинаковы». Бобби не был таким шовинистом по отношению к женщинам, как отец и братья, он любил общение с ними, хотя, конечно, и использовал их. Долгое время у него был роман с некой уроженкой Бостона, жившей в Нью-Йорке, однако же он заводил интрижки и с женщинами брата, и со случайными партнершами в ходе предвыборных разъездов.

Джеки и Бобби особо не прятались и часто появлялись вдвоем в публичных местах, словно невероятность их отношений служила щитом от реальности. Питер Лоуфорд, пария в доме Кеннеди после смерти Джона и после развода с Пэт в начале 1966 года, особенно ненавидел Бобби, которого винил в разрыве с Синатрой в 1962-м. Однажды, войдя с Таки Теодоракопулосом и некой приятельницей в отель, где они оба жили, он увидел Бобби и Джеки сидящими рядом в баре. «Между ними [Лоуфордом и Бобби] давно пробежала черная кошка, – вспоминал Таки, – и тут он повернулся к приятельнице и сказал ей, а я случайно подслушал: “Вот видишь, я же говорил. Этот сукин сын спит с ней…”»

В последние годы брака Джеки жила без секса, за исключением редких ночей, проведенных в объятиях мужа. И теперь, прячась за солнцезащитными очками и своей неприкосновенной репутацией, она делала что хотела. Газеты защищали королеву Америки, не печатая компрометирующих фотографий и не муссируя слухи о ее личной жизни. Ни на одном снимке мы не видим Джеки курящей, хотя она буквально не выпускала сигарету изо рта. Если упоминалось, что она танцевала твист или фруг, то всегда с оговоркой, что делала она это «с достоинством». Джеки прекрасно об этом знала и как-то раз самоуверенно заметила в разговоре с Уильямом Манчестером, что никто не поверит, «даже если она сбежит с Эдди Фишером». Она считала, что после всех самоограничений в Белом доме и страданий, которые стоически вынесла после убийства, она вправе развлечься. Скучные дамские комитеты и благотворительная деятельность, составлявшие неотъемлемую часть жизни богатого нью-йоркского света, были не для нее. Интерес у нее вызывали лишь два добрых дела – спасение старого здания Метрополитен-оперы и проект Бобби по развитию одного из бедных районов Бруклина. Кроме того, она с удовольствием занималась фондами и строительством Библиотеки Кеннеди и завершением убранства могилы Джона на Арлингтонском кладбище.

Журнал Women’s Wear Daily назвал ее «самой элегантной жительницей Нью-Йорка» и «самой выдающейся женщиной в мире». Напрашивается вопрос: в чем же выдающейся? Помимо выступления после убийства мужа, когда она «разбила сердце нации и сплотила страну», Джеки не сделала ничего существенного. И все же благодаря своему внешнему облику, стилю и загадочности она, как никто другой, властвовала воображением всего мира. Дорис Кэрнс Гудвин писала: «В культурном аспекте она явно что-то изменила в том десятилетии, и действительно интересно понять, что же именно».

Поклонники, сопровождавшие Джеки на публике, служили ширмой для более интимных взаимоотношений. Первый роман Джеки длился полтора года и закончился прежде, чем о нем пронюхала пресса. Избранником ее стал Джек Уорнек, с которым она познакомилась, когда он делал проект реконструкции площади Лафайет, а после смерти Кеннеди они сообща работали над дизайном его надгробия. В свои сорок семь Джек Уорнек был весьма привлекателен – высокий, атлетически сложенный, вдобавок успешный архитектор. В 1961 году он развелся с женой и крутил романы со многими красивыми женщинами. Осенью 1964-го Джанет Окинклосс пригласила его в Хаммерсмит посмотреть работы известного тамошнего камнереза, которому предстояло высечь надписи на надгробии Джека. В это время у матери как раз гостила Джеки. «После целого года тесного сотрудничества я тогда вдруг посмотрел на нее другими глазами. А она на меня… Помню, я спросил: “Почему бы мне не отвезти вас в Хайаннис? Я вполне заменю спецагента”. Она с удовольствием согласилась. От спецагента мы отделались. И поездка в Хайаннис-Порт в ее открытой машине была чудесная, тогда-то все и началось… да, именно тогда, после всех обсуждений, после тяжкого горя… Я провел с ней выходные. Не помню, где в тот момент находились дети, помню только нас. Так все началось, мы стали встречаться каждый уик-энд, – вспоминал Уорнек. – Банни [Рейчел] Меллон преподнесла нам сюрприз – маленький коттедж, разукрашенный к Хеллоуину, и на День благодарения я был в Хаммерсмите, с моими и ее детьми… Весь день мы провели там… Джеки была острой на язык, веселой, красивой, страстной – короче, о такой женщине можно только мечтать. Мы с ней обсуждали всякие интимные вещи, например, как она чуть было не лишилась девственности с Джоном Марквандом». Джеки с любовью отзывалась и о Бобби, но, когда позвонила ему и сказала, что влюбилась, Бобби, политик до кончиков ногтей, предупредил, что еще слишком рано. Он пекся о своей карьере в Нью-Йорке и о возможном участии в выборах на пост президента, и Джеки оставалась бесценным кеннедевским козырем. Джека Уорнека надлежало прятать, и он не мог публично появляться вместе с Джеки вплоть до осени 1965-го, когда газеты сообщили, что Джек Уорнек проводил вдову президента домой с приема в честь Кеннета Гэлбрейта.

Как и Джон, Джеки четко разделяла любовь и жизнь. Уорнек поверить не мог, что у нее и Бобби были близкие отношения осенью 1964-го. Однако Джеки, встречаясь с другими мужчинами, часто виделась с Бобби. Рождество 1964 года она провела в Аспене с Бобби, Пэт, Джин и детьми, но без Этель, которая ждала в январе десятого ребенка. В начале февраля 1965 года она вместе с Радзивиллами гостила в Пуэрто-Маркесе близ Акапулько у старого друга Ли архитектора Фернандо Парры Эрнандеса, но 13 февраля они с Бобби забрали детей и поехали кататься на лыжах в Лейк-Плэсид, а 20 февраля вернулись в Вермонт. Примерно в то же время Джеки каталась верхом в Центральном парке с красивым итальянским графом, с которым ее познакомил друг Кеннеди Аркадий Гёрни. Этот итальянец, работавший в корпорации US Steel, много времени проводил в Нью-Йорке, отношения с женой у него были весьма прохладные, и позднее они развелись. Как истинный джентльмен, он не распространялся о своих отношениях с Джеки, сказал только, что «секс ее не интересовал». Другой поклонник, постоянно сопровождавший Джеки в 1965 году, – блестящий театральный и кинорежиссер Майк Николс. Несколькими годами моложе Джеки, он был очарован ею и остался ее другом и опорой в трудные времена. «Они дружили и порой проводили вместе ночь», – вспоминал один из общих друзей. Джеки отнюдь не была склонна к беспорядочным связям, секс становился как бы логическим продолжением дружбы. Ее подруга Антония Фрейзер говорила: «Она определенно вызывала у многих мужчин романтические чувства. Мне кажется, все люди хотя бы раз-другой занимаются сексом, если они разного пола…»

В мае Ли устроила вечеринку («небольшие танцульки меньше чем на тысячу человек») в своей великолепно обставленной двухуровневой квартире на Пятой авеню, чтобы развеселить Джеки, которая пришла в белом шелковом платье от Ива Сен-Лорана, под руку с Гарриманом. Среди гостей были Майк Николс, Сэм Спигел, Леонард Бернстайн и Бобби, а также камелотские рыцари Кеннет Гэлбрейт, Пьер Сэлинджер и Франклин Рузвельт-младший. Но под эффектной маской Джеки все еще страдала, жалела себя, искала другого мужчину, который бы, как Джон, придавал ей уверенности. В мае же, приехав в Лондон на открытие мемориала Раннимид, она после грандиозной вечеринки, устроенной в ее честь старыми английскими друзьями Хью и Антонией Фрейзер, осталась с ними один на один (Джеки приобрела привычку пить виски по вечерам) и разоткровенничалась. Антония вспоминала: «Она рассказывала, каково это – быть вдовой. Мол, когда ты вдова, то чувствуешь себя эмоциональной калекой и все время думаешь, будто с тобой что-то не так. Означенная реакция показалась мне тогда весьма необычной – ее мучил страх, словно она сама сделала что-то не так… это состояние было для нее отравой».

Но даже за ужином у друзей Джеки не забыла поблагодарить старую кухарку Фрейзеров, которая жила с ними во время этих импровизированных каникул и накануне приготовила чай и сэндвичи для Джона и Каролины. Антония вспоминала: «Фактически она приехала с государственным визитом и все же настояла на встрече с кухаркой, миссис Хепбёрн, озарив ее унылую жизнь своим блеском, так что миссис Хепбёрн, вернувшись в Шотландию, не переставала хвастаться… В ту пору, как мне кажется, англичане не трудились благодарить кухарок… Для меня в этом вся Джеки. По-моему, она выработала такие превосходные манеры в качестве некоего оборонительного сооружения, поскольку люди с хорошими манерами на самом деле защищены от многого…»

Гарольд Макмиллан выступил на открытии мемориала с речью, а королева посвятила Джону Кеннеди этот простой монумент из белого камня, установленный на участке британской земли, подаренной британским народом Соединенным Штатам. Раннимид имел особое значение и безусловно привлек бы Джека, большого ценителя истории, ведь именно здесь зародилось «конституционное правительство», когда в 1215 году король Иоанн Безземельный подписал Великую хартию вольностей. В следующее воскресенье Кеннеди побывали в загородном доме Макмилланов, а позднее, 17 мая, Джеки написала Макмиллану благодарственное письмо, якобы от всех Кеннеди, упомянув о неразберихе, неизменно сопряженной с их приездом. Для нее, писала Джеки, речь Макмиллана стала эмоционально самой тяжкой частью церемонии в Раннимиде: «Для всех остальных Джон уже отступил на задний план, и мемориал очень красивый, но для меня и для вас Джон не ушел…»

Эти майские дни были последними, какие дети провели с Мод Шоу, хотя и не знали об этом. Джеки и мисс Шоу решили не портить им поездку. Мод Шоу исполнилось пятьдесят девять, нужно заниматься собственной семьей, кроме того, и Каролина, и Джон уже поступили в школу. Поездка в Англию стала для детей огромным приключением, они летели на борту номер один, на «папином самолете», и наконец увидели все, о чем рассказывала мисс Шоу: смену караула и чаепитие шимпанзе в зоосаду Риджентс-Парка («Вот это манеры!» – ахнула Каролина, зажав рот ладошкой). В Тауэре Джон удивил дворцового стражника, которому поручили провести экскурсию, своим кровожадным интересом к давним казням и ловкостью, с какой проскользнул через ствол старинной пушки.

Получив подробный инструктаж от мисс Шоу, дети учтиво поклонились, когда их представили королеве, а после открытия памятника пили чай в Виндзорском замке. Затем мисс Шоу отвезла их в простенький домик в Ширнессе (графство Кент), где жили ее брат и сестра. Джон заявил: «Мне нравится этот маленький домик, мисс Шоу, так здорово, что у вас всего один лестничный марш, я так устал от лестниц». (В лондонском доме Радзивиллов по пути в спальню мальчику приходилось одолевать четыре лестничных марша.) Потом Джон поинтересовался, где у них кухарка и дворецкий, на что Хетти, сестра Мод, ответила: «Я тут и кухарка, и дворецкий». Мальчик возразил, что она женщина, а потому дворецким быть не может.

Мод Шоу писала: «Разумеется, он прямо с порога почувствовал себя как дома. Каролина немного стеснялась, но отлично поладила с Хетти и Джеком, с гордостью сообщив им, что мы с ней кровные сестры навек». Правда, Каролина что-то заподозрила и в последний день все утро хвостиком ходила за Мод. Джеки попыталась уговорить мисс Шоу вернуться с ними в Штаты, но та, разрываясь между собственной семьей и детьми Кеннеди, которых очень любила, лишь печально покачала головой. В своей книге она написала: «Нет слов, чтобы выразить, как сильно я привязалась к Каролине, Джону и их родителям». Больше они никогда не виделись.

Вышедшую в том же году книгу Мод Шоу «Няня из Белого дома» (The Pleasure of His Company) Джеки сочла предательством. Хотя мисс Шоу не подписывала договор о неразглашении, Джеки реагировала с той же холодной яростью, какую у королевы-матери вызвали слезливые мемуары Марион Кроуфорд, бывшей гувернантки принцесс Елизаветы и Маргарет. Джеки продолжала платить Мод пенсию («Она держит свое обещание, хотя вы не оправдали доверие – ее и президента Кеннеди», – писала Нэнси Таккерман Мод Шоу 19 ноября 1965 года), но прекратила всякое общение. Каролина, правда, продолжала писать няне. «Я ужасно по тебе скучаю!» – так она закончила письмо, присланное к Рождеству 1965-го. Через год и через два это было уже просто «Скучаю».

Эвелин Линкольн, тоже опубликовавшая свои воспоминания «Двенадцать лет с Джоном Ф. Кеннеди» (My Twelwe Years with John F. Kennedy) в сентябре 1965 года, спаслась от гнева Джеки, вероятно, потому, что как хранительница многих секретов была неприкосновенна. Зато настоящий друг Джона и флотский сослуживец Пол Фэй испытал на себе всю силу кеннедевского недовольства, выпустив мемуары «Удовольствие быть в его компании» (White House Nannie, My years with Cardine and john Kennedy Jr), которые начал писать в сентябре 1963 года по настоянию Джона. (Джон сказал ему тогда: «Рыжий, ты, как никто другой, знаешь, каково это – быть президентом. Ты просто обязан написать книгу».) После смерти друга Фэй забросил мемуары, но через полгода, с согласия Бобби, снова засел за книгу. Однако Бобби хотел, чтобы это была «история важных событий, повлиявших на флот и на президента», на что Фэй ответил, что он не историк и может показать разве что «человеческую сторону». Он не представлял себе, что воспоминания об остроумном мачо, который охотно уснащал свою речь нецензурной солдатской лексикой, отнюдь не тот образ Джона, какой хотели представить публике Кеннеди. Не понимал он и что семья полагает себя владелицей всех прав на имидж Джона Кеннеди, вот и получил от них по полной программе, когда летом 1966 года закончил рукопись.

Получив рукопись, Бобби разнес ее в пух и прах и вычеркнул минимум треть текста, причем с резкими комментариями на полях. Как сказал Фэй в одном из интервью, «он в результате на меня обозлился». Потом Фэю сообщили, что «Джеки тоже хочет принять участие» и последнее слово будет за ней. Однако Джеки читать рукопись отказалась, передав ее Кеннету Гэлбрейту как «официальному семейному цензору». Гэлбрейт сделал несколько мелких замечаний, а потом Фэй не слышал ничего от Кеннеди, пока не телеграфировал Бобби, что книга будет опубликована с продолжениями в женском журнале McCall’s. «Он просто остервенел, – вспоминал Фэй, – потом подключилась Джеки, и я час сорок говорил по телефону с ней. Она звонила мне, и мы разбирали книгу буквально слово за словом. Когда речь заходила о пассажах, которые она хотела убрать, аргументы у нее были просто потрясающие». В частности, Джеки не позволила упомянуть случай, когда президент спустил всех собак на Артура Шлезингера за интервью, где тот намекнул, что в ситуации с заливом Кочинос главную роль сыграл его совет. Чтобы сделать приятное Джеки, Фэй убрал этот пассаж, а она потребовала называть ее в книге Жаклин, а не Джеки. И прочая, и прочая.

«Я понятия не имела, – с плохо скрытым пренебрежением сказала она Фэю, – что у вас такие солдафонские отношения». Пол изобразил земного Джона со всеми его недостатками и пороками, и это ее разозлило, а когда Пол отказался сделать книгу совершенно бесполой, Джеки пришла в ярость, как и Бобби с Этель. В итоге Фэй впал в немилость… Джеки даже не приняла от него чек на три тысячи долларов в фонд Библиотеки Кеннеди, правда, через несколько лет все же простила.

Не избежал цензуры и культурный наставник Джеки, преданный царедворец и лояльный историк Артур Шлезингер, автор книги «Тысяча дней. Джон Кеннеди в Белом доме» (A Thousand Days, John F. Kennedy in the White House). Он и Тед Соренсен почти одновременно занялись повествованиями о Камелоте. Соренсен, спичрайтер Кеннеди и его политическое альтер эго, написал личные воспоминания об одиннадцати годах близкого политического сотрудничества с покойным президентом; эту книгу мог бы написать и сам Кеннеди. «Кеннеди» (Kennedy) Соренсена получил одобрение Джеки, которая, по его словам, «внесла кое-какие предложения», прочитав рукопись. Летом 1965 года, когда Тед на Кейп-Коде работал над книгой, Джеки позвонила ему в день своего рождения. Она грустила. Тед собрался и поехал в Хайаннис, прихватив с собой рисунки, которые Джон набросал во время кубинского кризиса, – он случайно обнаружил их среди президентских бумаг. Джеки подарок очень тронул, но на Рождество 1966 года она вернула рисунки, с благодарственной припиской: «За все, что вы для него сделали». Книга Соренсена вышла осенью 1965 года, с предисловием Дэвида Харлека, где подчеркивалась историческая ценность этого рассказа о президентстве Кеннеди. Журнал Look опубликовал ее с продолжениями, и зимой она занимала первую строчку в списке бестселлеров New York Times.

Труд Шлезингера, содержавший куда больше личных деталей, не слишком пришелся Джеки по душе. 2 апреля 1965 года он отправил ей и Бобби первые двенадцать глав, с припиской: «Не скупитесь на критику, буду бесконечно благодарен вам за помощь, потому что мыслю эту книгу как правдивый рассказ о величайшем из людей, каких мне довелось знать». Джеки вернула рукопись с подробными и нередко весьма прямолинейными замечаниями. Ей не понравилось, что Шлезингер изобразил Джона этаким римским сенатором, холодным и бесчувственным. Для нее Джек, не желавший покоряться судьбе, был скорее греком, каким его представил и Эдлай Стивенсон.

Она категорически возражала против утверждения Шлезингера, что Кеннеди пришел к президентству, «зная больше о внутренних делах страны, нежели о международных», и аргументировала тем, что его книга «Почему Англия спала»(Whe England Slept) и выступления в сенате по поводу Индокитая и Алжира, поездки в Польшу, Чехословакию, на Ближний и Дальний Восток свидетельствуют, что он был прекрасно осведомлен и об иностранных делах и знал о них безусловно больше других американских президентов.

По ее настоянию Шлезингер изменил фразу о том, что Джо Кеннеди «решил», что Джеку надо назначить Бобби министром юстиции: «Отец избранного президента надеялся, что Роберт Кеннеди станет министром юстиции».

Джеки позаботилась, чтобы Шлезингер убрал все упоминания о ней и особенно о ее браке с Джеком, которые у него, видимо, основаны на ее собственных воспоминаниях, надиктованных на пленку для Библиотеки Кеннеди (они по-прежнему недоступны). Она была недовольна, когда Шлезингер разрешил Life предварительную публикацию в продолжениях, где содержались, по ее мнению, беспардонные вторжения в ее личную жизнь с Джеком. Шлезингер учел все ее пожелания. В представленном на суд Кеннеди окончательном варианте рукописи практически не было упоминаний о Джеки.

23 ноября он был вознагражден, получив от Джеки прочувствованно-хвалебное благодарственное письмо.

Впервые после смерти Джона Джеки, к собственному удивлению, наслаждалась счастливым летом в Хайаннисе и Хаммерсмите. Оттуда 14 сентября, за день до отъезда в Нью-Йорк, где дети пойдут в школу, она написала пространное послание Макмиллану, описывая, как чудесно вернуться в любимые места, разжигать костры на пляже, есть типично летнюю еду – омаров и кукурузу, чернику и персики – и все время ходить босиком. Совсем как раньше, «только Джон не приезжает на выходные».

Она зачитывалась «Отчетом для Эль Греко» (Report to Graco) Казандзакиса. Вообще после смерти Джона ее все больше тянуло в Грецию, к жизни в Средиземноморье, где царят солнце и физические ощущения. Она чувствовала, что нашла в себе силы жить дальше и уже почти обрела умиротворенность и смирение, ради детей, которые стали смыслом ее жизни. Но в глубине души она еще таила злобу на мир, убивший Джона, и наперекор этому миру намеревалась вырастить Каролину и Джона такими, как хотел их отец.

Джеки писала: «Рядом всегда Бобби, сопереживающий и несгибаемый…» К 1965 году Бобби тоже выбрался из сумрака горя. Все окружающие отметили происшедшую в нем перемену. Жесткий, беспощадный министр юстиции, карающая рука Джона Кеннеди, вдруг занялся самосовершенствованием. Под руководством Джеки и следуя примеру брата, он читал книги по истории и жизнеописания, но больше всего ему нравились стихи, и, как и у Джона, одним из самых любимых стихотворений был «Улисс» Теннисона. Но если Джеку нравились строки «Мой умысел – к закату парус править, за грань его, и, прежде чем умру, быть там, где тонут западные звезды», то Бобби больше импонировал другой фрагмент – «Плывем, друзья, пока не слишком поздно нам будет плыть, чтоб новый мир найти». Он любил слушать декламацию Ричарда Бартона или Евгения Евтушенко, обсуждал поэзию с Робертом Лоуэллом, навязчивым поклонником Джеки, который подарил ей экземпляр Плутарха и написал о ней стихи. Он писал и о Бобби, уже после его смерти, и Артур Шлезингер назвал его стихи лучшим из того, что писали о Роберте Кеннеди: «Рок гибельный, вплетенный в нервы…» Окружающие замечали в Бобби задумчивость, нотку печали, меланхолии, чего раньше не было. Норман Мейлер, самый наблюдательный из тогдашних обозревателей, писал о нем: «С годами он стал скромнее, и интеллект его тоже вырос, а под самоуверенностью сквозила легкая печаль. Он пришел в мир, где люди живут с осознанием трагедии и оттого нередко боятся счастья».

Бобби не оставляла мысль, что необходимо продолжать дело брата, и в своей политической карьере он сделал ставку на помощь бедным и обездоленным, начав подготовительные визиты за рубеж. В ноябре 1965 года он вместе с Этель, Ричардом Гудвином и Уильямом ванден Хьювелом отправился в Южную Африку, где столкнулся с левыми студентами-радикалами, которые плевали в него как представителя американского империализма, встречался в мрачных рудниках с шахтерами-коммунистами. На тогдашней фотографии перед нами загорелый, спортивный молодой человек; «малыш» превратился в харизматичного, привлекательного мужчину.

Как и брат, Бобби любил риск, занимался альпинизмом, рафтингом, нырял с аквалангом во время шторма. Мужество было для него главной добродетелью мужчины.

Еще разительнее перемена в нем казалась людям сторонним, знавшим его до 1963 года. Сэм Пибоди, брат массачусетского губернатора Эндикотта Пибоди, на которого Бобби и его сторонники нападали с целью стереть на родной территории либерализм протестантских магнатов и заменить его собственными механизмами: «Бобби был мерзким типом, но потом он совершенно изменился, стал по-настоящему заботиться о людях». По словам Джозефа Олсопа, «очень многие оценивают его [Бобби] неправильно. Считают холодным, расчетливым, безжалостным. На самом же деле он пылкий, романтичный, жалостливый». Как говорил Аверелл Гарриман, «он не мог не сказать правду, какой он ее видел. Думаю, поэтому многие считали его безжалостным. Временами правда не знает жалости».

Вскоре по возвращении в Нью-Йорк Джеки вместе с Уильямом ванден Хьювелом устроила в ресторане прием в честь Кеннета Гэлбрейта, закончившего свою дипломатическую миссию за рубежом. Ей хотелось отблагодарить Гэлбрейтов за все, что они сделали для нее во время ее визита в Индию. Она лично участвовала в декорировании зала; как вспоминала Китти Гэлбрейт, «прямо у входа стояла бумажная кукла, его [Кеннета] фото крупным планом, в белом пиджаке. На стенах висели ее чудесные индийские картины [в стиле миниатюр эпохи Великих Моголов], где она снабдила всех героев лицом Кеннета». Этот прием наглядно показывает, что Джеки не жалела времени и сил в стремлении порадовать дорогих ей людей. Гэлбрейты по сей день хранят эти картины у себя дома в Кембридже (Массачусетс) как самую добрую память о Джеки, «одной из умнейших и элегантнейших женщин из всех знакомых, с богатым творческим воображением и редким даром говорить именно то, что нужно, а вдобавок очень доброй, вдумчивой и преданной своим друзьям».

Для прессы это событие стало сенсацией, ведь Джеки дала прием впервые после смерти мужа. Она наняла «Убийцу Джо» Пиро, чтобы научить гостей новомодному танцу фруг; среди приглашенных были Энди Уорхол и Эди Седжвик. Вечеринка затянулась, гости так веселились и шумели, что недовольные соседи вызвали полицию, а это конечно же послужило поводом для критики: не так себя ведут вдовствующие королевы.

Джеки постепенно возвращалась к нормальной жизни. Осенью 1965 года она снова выезжала на охоту и сняла для этого дом в Фар-Хиллс (штат Нью-Джерси). Плезант-Вэлли, где Джеки сначала арендовала, а затем и купила переоборудованную овечью кошару, – уединенный зеленый анклав всего в часе езды от Нью-Йорка. Как и в виргинском Миддлбурге, здесь обитали богачи. Ввиду отсутствия магистралей отыскать Плезант-Вэлли довольно трудно, и Джеки это нравилось. Неподалеку от нее жили Макдоннелы, известное в Нью-Йорке ирландское семейство, чьи восемь детей подружились с Каролиной и Джоном. Джеки читала, отдыхала, ездила верхом. Она держала здесь своих лошадей, тренировала их, отрабатывала скачки с препятствиями. Каролина неплохо ездила верхом, а вот Джонни, хоть и не трус, не любил верховую езду. Джеки подала заявление в местный охотничий клуб, но, как и в Виргинии, кое-кто из членов стал возражать, что присутствие знаменитости разрушит уединение. Тогда Дуглас Диллон, бывший министр финансов и близкий друг Джеки, пригрозил вообще запретить охоту на своей земле, если Джеки не примут. Противники отступили.

Джон Пьерпон, друг Джеки, тоже лошадник, чья семья владела большим поместьем в Фар-Хиллс, вспоминал: «Она всегда охотилась на День благодарения. Помнится, ее сын верхом не ездил, но раз в год она все-таки сажала его на лошадь, в маленькое седло. Мне тогда этот малыш казался храбрецом, ведь он целый день скакал в этом ужасном седле. Неудобства его явно не беспокоили, а Джеки получала несказанное удовольствие. Она действительно обожала своих детей… Я очень уважал Джеки за то, что она растила детей без мишурной публичности. Просто чудо какое-то. Когда дети были маленькими, в Нью-Джерси, бывало, высылали вертолеты, сопровождавшие ее на конных прогулках и охранявшие играющих детей. Но они жили через дорогу от замечательного семейства Макдоннел, и дети Кеннеди мгновенно растворялись в толпе других детишек. Пегги Макдоннел говорила, что ее дети ужасные кривляки, хлебом их не корми, дай только покрасоваться перед камерами. Иными словами, прекрасное место, чтобы спрятаться от прессы. Джеки была превосходной наездницей. Чем выше барьер и чем выше прыжок, тем больше ей это нравилось. Полный восторг».

В те дни главным консультантом Джеки в финансовых вопросах стал Андре Мейер, француз по происхождению, один из самых успешных финансовых спекулянтов послевоенной эпохи. Мейер, доверенное лицо крупнейших политиков и бизнесменов, жил в большом номере на тридцать третьем этаже отеля Carlyle в окружении своей коллекции французской мебели и живописи. Он любил общаться с богатыми и влиятельными людьми, а те уважали его проницательный ум и частенько обращались за советом. Кэтрин Грэм говорила, что он «невероятно одаренный великосветский сплетник, живо интересовавшийся людьми: кто что и кому делает, хороший он или нет? Вечно донимал меня подобными вопросами. Интересный, веселый, приветливый, отзывчивый. Отличный малый». По словам биографа Мейера, особый интерес у него вызывали богатые женщины в беде, и здесь пальму первенства, разумеется, удерживала Джеки, которой он обеспечил спецсчета в банке Lazard Fr?res.

Мейер тоже близко общался с Бобби. Возможно, по предложению Джеки Бобби (как и старший брат, он плохо разбирался в финансах) в начале 1964 года доверил Мейеру управление огромным трастовым фондом, учрежденным Джозефом Кеннеди и составлявшим в сумме 100 миллионов долларов; Роуз и здравствующие дети Кеннеди ежегодно получали из него 500 тысяч долларов. Мейер стал также членом правления Библиотеки Кеннеди; как основной сборщик пожертвований он добыл на строительство около 60 миллионов. По словам Джанни Аньелли, Мейеру «Бобби вправду очень нравился», а Бобби, в свою очередь, часто искал у него помощи, обращаясь за советом, как к отцу. «Андре принадлежал к немногочисленной группе людей, суждениям которых Роберт Кеннеди доверял, – говорил один из помощников Кеннеди, – причем не только в вопросах бизнеса, но и вообще; их связывали очень близкие взаимоотношения».

Мейер заменил отца и Джеки, как старый Джо. Внешне независимая, она всю жизнь искала человека, на которого можно опереться, и Андре Мейер превосходно подходил на эту роль. Роберт Макнамара, друживший с обоими, вспоминал: «Он был ей другом и личным советником, и в финансовых делах, и вообще во многом. Она им восхищалась и очень его уважала». Юджин Блэк, бывший президент Всемирного банка и давний друг семьи, говорил без обиняков: «Джеки имела деньги, Джеки любила деньги и чувствовала, что Андре отлично сумеет управлять ее деньгами. Все просто». Более того, Джеки возмущала финансовая зависимость от Кеннеди и семейной управляющей компании, которой руководил зять, Стив Смит. По словам друзей, «она никогда не ходила за советом к Смиту, она всегда шла к Андре».

А вот Мейер почти наверняка испытывал к ней далеко не отеческие чувства, покоренный ее красотой, беззащитностью и манерами одинокой маленькой девочки. «Он считал ее необыкновенной», – говорил один из близких его знакомых. Когда позднее Джеки вышла за Онассиса, Андре был обижен и огорчен, но Джеки хватило ума вновь завоевать его, и они до конца жизни сохранили добрые отношения.

В 1966 году Джеки много путешествовала, навещая богатых и знаменитых друзей по всему миру. После Рождества она снова каталась на лыжах в Сан-Вэлли с Бобби и детьми, потом вернулась в Нью-Йорк, чтобы пройтись по ночным клубам с верным поклонником Майком Николсом, после чего провела несколько дней в швейцарском Гштаде с Гэлбрейтами, а 28 января вылетела в Рим, где остановилась у своего старого друга Антонио Гарригес-и-Диас-Каньябате, который при Кеннеди был послом Испании в США, ныне же представлял свою страну в Ватикане. Ее приезд стал поводом для бесконечных походов по магазинам и вечеринок с участием римской аристократии. Преследуемая папарацци, Джеки посетила салон Ирэн Голицыной и купила себе несколько вещиц из новой коллекции, а вечером Ирэн устроила ужин для шестнадцати близких друзей. Мастерская Ирэн работала всю ночь – там шили для Джеки черное платье для незапланированного визита в Ватикан, после чего поползли слухи, будто Джеки собралась замуж за красивого вдовца Гарригеса. С Дино Печчи Блантом она выезжала на охоту, побывала в студии своего друга, скульптора Перикла Фазини, где они с Ли провели много часов во время визита в Рим в 1951 году. Теперь Фазини работал над бюстом Джеки. После очередного великосветского ужина у князя Аспрено Колонны Джеки вернулась в Нью-Йорк, сделав остановку в Лиссабоне, где быстрый осмотр достопримечательностей изрядно затянулся. Ради Джеки авиакомпания Swissair даже задержала отправление самолета.

Еще в Гштаде Робин Биддл Дьюк, муж которой, Энджир, был послом США в Мадриде, пригласила Джеки в Севилью посмотреть тамошнюю ярмарку, и Антонио Гарригес в Риме воспринял эту идею с энтузиазмом. Правда, Джеки ранее уже обещала Чиките Астор приехать с детьми на пасхальные каникулы в Сан-Франсиско-де-Виттория, огромное аргентинское ранчо семейства Каркано. Для Джеки это было как бы паломничество, ведь в мае 1941-го там отдыхал Джек, ездил верхом и охотился в горах вместе с детьми Каркано – Мигелем, Бэйби (Стеллой) и Чикитой (Анной). Вдова Мигеля Тереса вспоминала: «Когда Джек умер, ей хотелось уехать как можно дальше. По нашему обычаю, разъезжая верхом по горам, нужно положить камень на вершине самой красивой горы, и тогда ты вернешься. Там набралась целая груда камней от всех наших друзей». Джеки с детьми тоже добавили в эту кучу свои камни, как и Джон двадцать пять лет назад.

В том же месяце Джеки полетела в Испанию, остановилась у Энджира и Робин Биддл Дьюк в посольстве США в Мадриде, а оттуда отправилась в Севилью к герцогу и герцогине Альба. Там она посетила ежегодный бал Красного Креста в Каса-де-Пилатос, великолепном дворце герцогов Мединачели. Вечер для нее был испорчен слухами о ее свадьбе с Антонио Гарригесом, а также тем, что официальными хозяевами бала выступали монакский князь Ренье и княгиня Грейс. Когда после убийства президента Грейс пришла в Белый дом, Джеки не встала с постели и отказалась ее принять, вдобавок их отношения и без того отличались холодностью, из-за безосновательной ревности Джеки. Ситуацию не спасло и то, что Грейс появилась на балу с сорокаминутным опозданием. Две знаменитые американки с каменными лицами сидели по обе стороны герцога Мединачели, побуждая прессу строить домыслы по поводу их взаимной вражды. Позднее Джеки побывала на корриде, и три знаменитых матадора – Эль Кордобес, Пако Камино и Эль Вити, – пренебрегая Грейс, посвятили своих быков Джеки, что вызвало возмущение американских защитников животных. На другой день Джеки в андалузском костюме для верховой езды совершила конную прогулку, к восторгу уличных толп. Слухи о помолвке Джеки и Гарригеса циркулировали с таким упорством, что Энджир Биддл Дьюк вынужден был опубликовать опровержение, подчеркнув, что Гарригес знаком с Кеннеди еще с тех пор, когда Джо-младший посетил Мадрид во время гражданской войны.

В июне Джеки на полтора месяца поехала на Гавайи – это стало кульминацией ее романа с Джоном Уорнеком. Пара подумывала о свадьбе, и, когда Джон признался, что не крещен, Джеки рассмеялась: «Тогда у меня есть шанс сделать из тебя католика!» А Уорнек ответил: «Да пожалуйста!» Но Бобби был категорически против. Ричард Гудвин вспоминал: «Я был в аэропорту, когда Бобби звонил Джеки насчет Уорнека. Он не испытывал ни малейших колебаний. Он звонил по телефону-автомату, никто не понимал, о чем он толкует, но я-то понимал. Бобби говорил мягко и вежливо, однако посыл был ясен… Ведь помимо чувств друг к другу их объединяло кое-что еще – стремление защитить доброе имя Джона Ф. Кеннеди, его репутацию и место в истории. Думаю, Бобби считал, что поспешный брак нанесет ущерб». По словам Уорнека, Джеки сказала ему: «Бобби говорит, еще слишком рано».

Уорнек занимался тогда важным архитектурным проектом – строительством нового Капитолия штата Гавайи – красивого четырехэтажного здания с колоннами, декоративным бассейном и огромным внутренним двором, – которое планировали завершить в 1968 году. Он купил дом на Дайамонд-Хед и часть лета проводил там. «Джеки, – вспоминал Уорнек, – хотела побывать на Гавайях, поэтому я устроил ей приглашение от Сесили Джонстон, очень солидной и известной на Гавайях дамы. Сесили сняла для Джеки домик на пляже неподалеку от моего».

Дополнительное прикрытие обеспечивал Питер Лоуфорд, приехавший со своими детьми – одннадцатилетним Кристофером и девятилетней Сидни, одной из ближайших подружек Каролины среди двоюродных братьев и сестер Кеннеди, – и холостым приятелем из Гонолулу, Джоном Спирлингом. Сесили Джонстон организовала для детей большой праздник, на котором популярный гавайский певец Дон Хо столкнул Джеки в бассейн, а она затащила в воду его. Джеки посмотрела королевский парад, слетала в отель Лоренса Рокфеллера в ста пятидесяти милях от Гонолулу, купила себе парео и бикини – в таком виде ее на материке до сих пор не видели.

Сначала Джеки планировала провести на Гавайях месяц, но Генри Кайзер, с которым сотрудничал Уорнек, предложил ей свой гостевой домик. «Мы провели неделю или дней десять на острове Кауаи, – рассказывал Уорнек, – друзья предоставили нам маленький домик у моря, с частным пляжем. С нами были мои младшие сыновья – Фред и Роджер, – дочка Марго и ее лучшая подружка Нина Николс, а еще дети Джеки. Настоящий детский лагерь: спецагенты поставили палатки для себя и для детей, готовили на воздухе, прямо под пальмами». Джеки даже мечтала о покупке дома на Гавайях, где чувствовала себя как дома. «Мы могли ходить куда угодно, и никто нас не обременял», – вспоминал Уорнек. Перед отъездом Джеки поблагодарила гавайскую прессу за сдержанность: «Я уж забыла, а дети вообще не знали, каково это – исследовать новое место, когда никто за тобой не подсматривает».

Увы, мечта Джеки так и осталась мечтой. Запрет Бобби выходить за Уорнека сделал свое дело. К тому же Уорнек, человек успешный и состоятельный, не ворочал, однако, большими деньгами и не мог дать Джеки привычной для нее красивой жизни – личных самолетов, яхт, драгоценностей. Джеки не могла сойти с пьедестала в обычную жизнь, ей надлежало вернуться в заоблачные выси, где обитали сверхбогачи. Реальность нанесла жестокий удар и Уорнеку, когда его бухгалтер сообщил, что он задолжал банку миллион долларов. «Я держал большие офисы и большой штат, но у меня не было больших заказов. Бухгалтер назвал сумму, которая накопилась в результате того, что я два года практически не занимался заказами, поглощенный проектом надгробия [Кеннеди] и романом с Джеки. Я сказал Джеки, что мне нужно позаботиться о детях, о своем имени и о фирме и я не смогу часто с нею видеться. После этого я почти два года работал по семь дней в неделю. Мне хотелось повидать Джеки, но я правда не мог».

28 июля Джеки вернулась на Кейп-Код отпраздновать свое тридцатисемилетие, по случаю которого Рейчел Меллон устроила прием у себя в Остервилле. На следующий день она улетела в Ньюпорт на предсвадебный ужин, который давали Хьюди и Джанет, а на 30 июля была назначена свадьба младшей Джанет Окинклосс и Льюиса Полка Радерфорда. Джанет, хорошенькой и любимой сводной сестре Джеки, исполнился двадцать один год, после своего дебюта в 1963 году она работала в Лондоне у Sotheby’s и чуть было не обручилась с англичанином, но внезапно передумала и решила выйти за Льюиса Радерфорда, которого знала уже девять лет. Радерфорд получил в Принстоне степень магистра востоковедения и намеревался продолжить учебу в Китайском университете Гонконга, где пара планировала поселиться. Майский прием в честь помолвки напоминал спокойный семейный обед, а вот свадьба благодаря присутствию Джеки и ее детей такой тихой не получилась.

На следующий день Providence Sunday Journal писал: «Хотя звездой праздника должна была стать очаровательная юная брюнетка, все внимание было приковано к ее знаменитой родственнице». Пятитысячная толпа жаждущих увидеть вдову президента собралась возле церкви еще за два часа до церемонии; обряд бракосочетания проходил в том же храме, где тринадцать лет назад венчались Джеки и Джон. Когда подъехал первый черный лимузин и из него вышли подружки невесты и маленькие Кеннеди, которым предстояло нести фату, толпа взорвалась криками восторга, немолодые женщины подпрыгивали, лишь бы краем глаза увидеть Каролину и Джона. Каролина, пробираясь сквозь ревущую толпу, здорово оробела, а маленький Джон и другие мальчуганы устремились в церковь, уворачиваясь от жадных рук. Появление Джеки вызвало новую бурю восторга. Полицейскому пришлось расчищать ей дорогу. Она улыбкой приветствовала собравшихся и скрылась в церкви. Испуганная невеста с трудом пробилась к дверям.

Снаружи так шумели, что свадебные гости едва разбирали, что говорит священник. Двадцать человек вломились в церковь, пришлось выставить их за дверь, многие карабкались по стенам, чтобы сфотографировать происходящее через окна, которые оставили закрытыми, несмотря на жару. Когда новобрачные покинули церковь, ревущая толпа бросилась внутрь, чтобы разобрать цветы на сувениры, один из полицейских в оцеплении даже пострадал. «Джекимания» достигла кульминации. Ни одну королеву, ни одну кинозвезду – за исключением разве что Рудольфо Валентино – не встречали с таким безумным восторгом, как тридцатисемилетнюю вдову. Неудивительно, что в конце лета, беседуя с Уильямом Манчестером, Джеки чувствовала себя едва ли не сверхчеловеком.

В случае с книгой Шлезингера все прошло гладко, и Джеки решила надавить и на Манчестера, которого назначила историком событий в Далласе. Однако попытки подвергнуть цензуре книгу Манчестера «Смерть президента» оказались, что называется, крупной неудачей. На самом деле Манчестер был горячим поклонником Джона Кеннеди и книга стала версией легенды о короле Артуре ХХ века, где Джонсону отводилась роль чуть ли не злодея Мордреда.

25 марта 1966 года Манчестер сел в автобус, следовавший по маршруту Миддлтаун – Нью-Йорк; он сгибался под тяжестью чемодана, где лежали пять экземпляров рукописи, тысяча двести страниц каждый. Джеки и Бобби читать было некогда. Бобби занимался своим политическим имиджем и предвыборной кампанией, разъезжая по стране. Джеки, совершенно оправившись после траура, вела жизнь, полную удовольствий. Вероятно, им не хотелось возвращаться к трагическим событиям того дня. Вместо них книгу прочли и отрецензировали друзья и соратники Кеннеди: Эдвин Гутман и Джон Сейгенталер, Артур Шлезингер и Ричард Гудвин. Ивен Томас, редактор издательства Harper&Row, отметил, что враждебность в изображении Линдона Джонсона может нанести ущерб политической позиции Бобби, ведь именно он авторизовал эту книгу. Через четыре месяца была согласована окончательная версия текста. От Бобби 29 июля пришла телеграмма, что Кеннеди не возражают против публикации книги, но это не означает согласия на журнальную публикацию с продолжениями, правда, Бобби согласился и на это, когда услышал, что Look предлагает за право такой публикации огромную сумму – 655 тысяч долларов.

И тут на сцене появилась Джеки. Новость, что книгу опубликуют с продолжениями и ее прочтет массовый читатель, застала ее врасплох. Она думала, что получит простую историческую хронику «в черном переплете, которую поставят на сумрачные библиотечные полки». Ей совсем не хотелось, чтобы ее личное горе выставили на всеобщее обозрение. Она усиленно давила на Бобби, чтобы публикацию приостановили, и тот обескуражил Ивена Томаса телеграммой, что книгу можно выпустить только при условии, что «миссис Кеннеди даст свое согласие, а она его не дала». Следующие несколько недель Ричард Гудвин, которому Джеки доверяла и который, по мнению Манчестера, разбирался в издательских проблемах, пытался найти решение. В конце концов Джеки согласилась встретиться с Манчестером и Гудвином в сентябре в Хайаннисе.

Ослепительная Джеки в зеленой мини-юбке встретила их в аэропорту. Выпив чаю со льдом на веранде, она не отказала себе в удовольствии покрасоваться перед Манчестером, демонстрируя спортивную фигуру и акробатические трюки на водных лыжах, на которых мчалась за катером, где сидел встревоженный Манчестер. В конце концов она устала, но вместо того, чтобы повернуть к берегу, нырнула с катера в океан. Превосходная пловчиха, да еще и в ластах, она быстро оставила запыхавшегося Манчестера далеко позади. Он даже задумывался, а доплывет ли.

В доме к ним присоединился Гудвин, но конструктивного диалога не получилось. Джеки была резка, порой груба, Манчестер писал, что она «совершенно потеряла связь с реальностью»: «враждебно отзывалась о Look, говорила резкости о [Майке] Коулзе [издателе Look] и отпускала пренебрежительные замечания обо всех книгах о президенте Кеннеди, включая книгу Шлезингера…» Она намеревалась сражаться и победить. «Атмосфера была истерическая. Любую попытку начать серьезное обсуждение она встречала слезами, гримасами, тихими возгласами “О господи!”, вдруг уходила в дом, возвращалась с коробкой бумажных платочков». По словам редактора Look Уильяма Эттвуда, Майку Коулзу досталось от нее еще больше: «Она обозвала Майка сволочью и мерзавцем… Он вышел от нее в недоумении, ведь и подумать не мог, что леди, которая с таким достоинством вела себя на похоронах, способна на подобное…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.