Эпилог

Эпилог

Я был в госпитале, когда мир оказался под тенью ядерного гриба.

Я лежал в госпитале уже в десятый раз с тех пор, как стал морским пехотинцем. Мои товарищи и я на себе почувствовали последствия того, что нацистская свастика захватила японское восходящее солнце в свои мерзкие паучьи объятия. Весь мир, как некий единый организм, в течение шести долгих лет подвергался мучительной пытке, и теперь на него опустилась зловещая тень гриба.

Все лежавшие в нашей палате военного госпиталя в Мартинсбурге, Западная Вирджиния, затаили дыхание, когда безликий голос радиодиктора произнес: «Впервые в истории человечества Америка сбросила атомную бомбу. Важный японский город — Хиросима полностью уничтожен».

Гигантское облако поднялось над Хиросимой и над всем миром — уродливая грибовидная зараза, символ нашего века и нашего греха. Рост, величина, скорость. Расти быстро, как раковая опухоль, расширь фабрику, увеличивай город, раздувай наши животы, лети на Луну, взорви бомбу, разрушь надежды людей, взорви мир.

Итак, это началось, и я содрогнулся, лежа на своей койке. Я, подобострастно склонившийся перед способным разнести тело человека на клочки взрывом двухсоткилограммовой бомбы, услышал теперь новое непонятное слово — мегатонна. Кто-то  совершил грех против жизни, я это чувствовал всем своим существом.

А потом я тоже согрешил. Неожиданно, тайно, скрыто — я обрадовался. Поскольку я находился в госпитале, у меня почти не было перспектив вернуться обратно на Тихий океан. Теперь же, я это твердо знал, японцам придется сложить оружие. Война закончилась. Я выжил. И возрадовался этому, как человек, держащий в руках автомат для защиты от невооруженного мальчишки. Я выжил.

Через несколько дней война действительно закончилась, и в Мартинсбурге было устроено грандиозное празднование. Горожане дважды прошли по площади, после чего разошлись по домам. Изящный китаец, заметив мою зеленую форму среди хаки, мои лепты и нашивки, очевидно, сделал из этого вывод, что я воевал с японцами. Он подошел ко мне, когда я стоял возле пивного бара, сказал только одно слово: «Спасибо» — и с достоинством удалился. Это была победа, это был праздник — под знаком гриба. Я вернулся в госпиталь совершенно трезвый. Через несколько недель я стал гражданским человеком.

* * *

Состоятельная женщина спросила меня:

— Что вы в результате всего этого получили? За что вы боролись?

Я хотел ответить, что за ее привилегию покупать на черном рынке мясо, но передумал. Дерзость только разозлит ее и оскорбит память моих товарищей. Я бы мог ответить, что хотел помочь сохранить статус-кво и защитить то, что я имею, но тоже этого не сделал. Такой ответ еще более укрепил бы ее материалистические позиции, а это в общем-то неправильно. Я не мог сказать ей правду, что боролся за уничтожение нацистского чудовища,  за обуздание империалистической Японии, потому что такого она просто не поймет. И тем не менее, мы сделали именно это, сделали, не говоря высоких слов, как обычную, будничную работу.

Но я тогда не мог ответить на первый вопрос, поскольку понятия не имел, что я получил, и более того, что рассчитывал получить.

Сейчас я знаю. Для себя я получил память и силу, позволяющую не насовать перед испытаниями, для моего сына — бесценное наследство, для страны — пожертвование.

Последнее стоит дорого. Именно жертва — страдание тех, кто жил, и вечный покой тех, кто погиб, должны теперь быть положены на чаши весов Высшего Судьи. Эти весы склонились не в нашу сторону, когда над миром поднялся ядерный гриб. Люди идут на войну, чтобы жертвовать. Они идут вовсе не убивать — как многие ошибочно думают. Они идут, чтобы быть убитыми, чтобы рискнуть своей плотью, оказавшись на пути разрушения.

Самопожертвование — вот ответ на извечный спор о войне и мире. Мы располагаем мнением философов и теологов о том, что человек может сражаться только в справедливой войне. Еще у нас есть древняя церковная мудрость, указывающая на то, что не в силах человеческих установить истинность своего дела. Человек обязан, если верит в правоту своего предводителя, безоговорочно подчиняться ему и помогать с оружием в руках.

Но есть люди, говорящие: «Это безволие. Я не могу убивать, опираясь на казуистику. Я должен точно знать, что мое дело правое. Я буду всегда сражаться, чтобы защитить мою страну против вторжения противника, чтобы подавить агрессию или сбросить тирана. Но я должен знать, что это  действительно так, и, применяя к моему случаю ваше собственное утверждение о невозможности знать точно, я могу заявить, причем моя логика столь же убедительна, как и ваша: я не хочу проливать кровь своих братьев, поэтому я не пойду».

Но что такое самопожертвование? «Не кровь твоего брата, моего друга — твоя кровь».

Поэтому женщины рыдают, провожая своих мужчин на войну. Они не плачут об их жертвах, они плачут о них как о жертвах. Вот почему с древности прозорливое человечество придумало веселые песни и громогласные оркестры, которые играют на проводах, чтобы укрепить их сжимающиеся от страха сердца, а вовсе не чтобы усилить в них жажду крови. Вот почему нет славной жизни, а существует только славная смерть. Герои становятся изменниками, воины стареют и становятся мягкими и сентиментальными, и только жертва остается неизменной. Самопожертвование вечно.

Той Жертве, символ которой реет над миром два тысячелетия и рядом с которой в наше время встают другие, я возношу молитву и свое искреннее раскаяние. Я, всегда бывший довольно-таки непочтительным и совершенно не религиозным человеком, сегодня молюсь во имя живых — Хохотуна, Здоровяка и Бегуна, от имени Гладколицего, Джентльмена, Эймиша и Пня, Плюща и Большого Кино, а также всех тех, кто подвергался суровым испытаниям в джунглях и на морских берегах от Аицио до Нормандии. Я молюсь во имя павших — Техасца, Резерфорда, Цыпленка, Громкого Рта, об Артисте и Белом Человеке, Сувенире и Рысаке, Дредноуте и Коммандо — о них и о многих других. Великий Боже, прости нам то ужасное облако.