ПОЛЕМИКА

ПОЛЕМИКА

Не касаться бы нам больше взаимоотношений Баха с ректором Эрнести, но проступает еще одна сторона всей этой истории «борьбы за префекта».

Молодой ректор высказал недоброжелательство не только к кантору-учителю, но к главенству в Томасшуле музыкально-певческого образования. Эрнести был груб и бестактен в обращении с Бахом, этого нельзя ему простить. Но будущий профессор университета, лекции которого в зрелые годы его учености доведется слушать студенту-юристу Вольфгангу Гете, в молодости старался оторваться от бытовавших традиций старого времени.

Ростки идей просветительства в области гуманитарных наук и наук о природе пробивали себе путь. Школа св. Фомы была предназначена для подготовки музыкально и в какой-то мере богословски образованных юношей. – Ее выпускники шли на должности церковных канторов, музыкантов. Часть из них пополняла светские капеллы княжеств и городов. Лишь немногие поступали в университет.

В молодом своем рвении Эрнести готов был изменить характер школы. Он открыто выражал недовольство тем, что кантор с его музицированием занимает так много времени у учеников. Сохранилась запись одного из бывших воспитанников Томасшуле. Он рассказывает, что Эрнести, заметив какого-либо школьника увлеченно упражняющимся в музыке, насмешливо-сердито бурчал: не хочет ли тот пилить всю жизнь на скрипке или не готовится ли он, воспитанник школы,, в бродячие шпильманы; а то, возможно, не без намека на циммермановскую музыку, вопрошал: не собирается ли ученик в трактирные музыканты? Подобные выпады Эрнести раздражали кантора, и автор воспоминаний добавляет: «Бах стал ненавидеть учеников, кои всецело отдавались гуманитарным наукам, занимаясь музыкой лишь как побочным делом, а Эрнести стал врагом музыки».

Пренебрежительное отношение к музыкальному искусству в Германии имело давнюю историю. Баху она была хорошо известна. В своем комическом романе «Музыкальный шарлатан» Кунау умно высмеял аргументы против увлечения музыкальным образованием, выдвигавшиеся противниками. Не обошлось даже без пародирования. «О ты, коварная музыка! Бесстыдная обольстительница! – глаголет автор романа устами воображаемого гонителя этого искусства. – Убирайся, весь твой род и твое поведение настолько порочны, что убивается всякое желание вступить с тобой в священный брачный союз. Ты никогда не поймаешь меня в сети своих льстивых ласк...»

Иоганн Себастьян, конечно, знал и памфлеты Кунау, и подобный свод мнений «о вреде музыки», изложенных другим немецким писателем, Вольфгангом Принтцем, защищавшим в своих трактатах «благородное искусство музыки и пения» от филиппик старых и новоявленных врагов.

Эрнести – всего-навсего мелкий недоброжелатель кантора. Но выступают другие критики, и они ущемляют достоинство Баха уже как композитора. Объявился Иоганн Адольф Шейбе в только что созданном им в Гамбурге издании «Критический музыкант». Это сын приятеля Себастьяна, органного мастера Иоганна Исидора Шейбе. Молодой критик посвятил целые страницы Баху, не назвав, однако, имени лейпцигского композитора. В номере журнала, выпущенном 14 мая 1737 года, передав слово «неизвестному другу», Шейбе словами восторга говорит о впечатлении, производимом игрой «превосходнейшего из музыкантов», исполнителя на клавире и органе. Но далее старается свести на нет искусство композитора, заодно и посетовав на неуживчивый характер сочинителя. Ктокто, а Шейбе, конечно, знал о постоянных служебных конфликтах лейпцигского музыканта. Он пишет:

«Этот великий муж стал бы гордостью всей нации, если бы был более приятным в обхождении и если бы высокопарная и запутанная сущность его произведений не лишила бы их естественности, а слишком сложное искусство не затемняло красоту. Так как он судит по собственным пальцам (это хвала виртуозности Баха! – С. М.), то его произведения вообще трудноисполнимы... Короче говоря, в музыке он представляет собою то, чем господин Лоэнштейн был в поэзии (Лоэнштейн, чье имя второстепенно, в истории немецкой литературы, отличался мертвящим культом фразы, отсутствием вдохновения. – С. М.). Напыщенность увела обоих от естественного и возвышенного к надуманному и неясному, смутному; достойны удивления их тяжеловесная работа и весьма большие усилия; однако они тщетны, ибо неразумны».

Рубя сплеча, Шейбе-сын упрекает Баха в нежелании усваивать «мировую мудрость – изучать силы природы и разума», в отсутствии интереса к «исследованиям и правилам в области ораторского и поэтического искусства», «кои столь необходимы в музыке, ибо без оных невозможно трогательно и выразительно сочинять».

Ученый журналист любуется мастерством музыканта-исполнителя и не слышит ясной простоты и идеальных звучаний музыки композитора. Проходит мимо музыкально-драматических произведений Баха, его кантат и «Страстей». В «искусственной» контрапунктической музыке лейпцигского мастера он не расслышал поэзию чувств, величавую простоту, не нашел признаков превосходства композитора над педантизмом теоретиков музыки.

История снисходительно отнеслась к Иоганну Шейбе, тем более что и хвалебные, и критические высказывания его о Бахе по своей обширности и профессиональному подходу к музыке оказались едва ли не единственным такого рода документом, оставленным современником Иоганна Себастьяна.

В близком Баху кругу людей неблагожелательную запальчивость Иоганна Шейбе объясняли еще тем, что за несколько лет до того неподкупно строгий судья Бах отверг кандидатуру Иоганна Шейбе в пробных испытаниях на должность органиста церкви св. Фомы, хотя тот и был сыном его приятеля, органного мастера. Сказалась твердость, непреклонность Баха – артиста, художника и педагога. Иоганн Шейбе затаил неприязнь, которая, конечно же, могла приметаться теперь к его критическим выпадам против кантора-композитора.

Очевидно, по просьбе Баха в его защиту выступил с анонимной брошюрой в январе 1738 года преподаватель Лейпцигского университета Иоганн Авраам Бирнбаум.

Защита велась с дружеских позиций, но автор не был большим знатоком музыкального искусства. Уже в феврале Шейбе в своем «Критическом музыканте» опровергает доводы автора брошюры. В марте (какова быстрота в ведении полемики!) Бирнбаум выпускает вторую брошюру, на этот раз почтительно посвящаемую Иоганну Себастьяну Баху. Забрало поднято. Автор называет себя. И действует теперь убедительнее. Бах необразован? Бирнбаум рисует его просвещенным музыкантом и композитором, осведомленным не только в музыкальной эстетике, но – что важно было для той эпохи! – в законах ораторского искусства. Честь лейпцигского мастера защищена. Впоследствии сам Шейбе косвенно признает неверность тона своих полемических выступлений против Баха. Во втором издании «Критического музыканта» наряду со своими статьями справедливости ради он напечатает и текст высказываний Бирнбаума.

Равновесие достигнуто.

Полемика между Шейбе и Бирнбаумом затрагивала существенные стороны теории музыки. За полемикой следили. Она прямо или косвенно нашла отклик в публикациях ученых Вальтера и Мицлера. Не отступился от своего друга Баха и геттингенский профессор Матиас Геснер. Он пылко отозвался на полемику. Как смеет Шейбе упрекать Баха в недостатке знаний? В 1738 году Геснер печатает на латинском языке похвальное слово лейпцигскому мастеру в пространном примечании на страницах своей книги о римском классике Фабии Квинтилиане. Знаток искусства оратора, римский писатель исследовал ораторские приемы, включая жесты. В своем трактате Квинтилиан дивился искусству древних кифаристов: они одновременно пели, играли и отбивали размер ногой. Перед Геснером встает облик Баха – артиста-виртуоза. В увлечении Геснер пишет:

«Все сие, Фабий, ты счел бы незначительным, если бы ты мог восстать из мертвых и увидеть Баха (я привожу именно это, так как недавно оный был моим коллегой по школе св. Фомы в Лейпциге), как он обеими руками и всеми пальцами играет на клавире, содержащем в себе звуки многих цитр, или на инструменте инструментов, которого неисчислимые трубы воодушевлены рычагами; как он здесь обеими руками поспешает, там проворными ногами, и один воспроизводит множество различных, но подходящих друг к другу рядов звуков; если бы, говорю я, ты видел его воспроизводящим столько, сколько не в состоянии были бы воспроизвести многие ваши музыканты на цитре и тысячи флейтистов, вместе взятых, – когда он не только, как поющий под цитру, дает одну мелодию и тему, выполняет свою задачу, но следит одновременно за всеми мелодиями и, окруженный тридцатью или даже сорока музыкантами, удерживает в порядке – одного кивком, другого выстукиванием такта, третьего угрожающим пальцем; тому – задает тон в высоком регистре, другому в низком, третьему в среднем и как сам он, выполняя самую трудную задачу среди громчайшего звучания всех участников, немедленно замечает, где и когда что-нибудь нестройно, всех удерживает, повсюду предупреждает если где-нибудь колеблются, моментально восстанавливает точность; как он ритмом до мозга костей пропитан, как он воспринимает острым слухом все гармонии и воспроизводит незначительным объемом своего голоса все другие голоса. Я большой почитатель старины, но думаю, что мой друг Бах и ему подобные, если таковые есть, заключают в себе много таких людей, как Орфей и двадцать таких певцов, как Арион».

Выступление Геснера пришлось кстати. Все причастные к искусству деятели знали, кому возносит хвалу автор, кого он защищает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.