4 февраля 1945 года. Ялта Первый день работы Ялтинской конференции

4 февраля 1945 года. Ялта

Первый день работы Ялтинской конференции

Первое заседание в Ливадийском дворце. Обстановка напряженно-торжественная. В соседних помещениях — наготове помощники, военные, спецохрана. Здесь же сидит в кресле единственная молодая женщина в форме Королевских ВВС — дочь Черчилля Сара.

В акватории — корабли и советские подлодки, несущие сторожевую вахту. За окнами день солнечно-ветреный: солнце то показывается, то скрывается за тучками, по небу вразброд бегут рваные облачка. Большие окна зала привносят эту своеобразную нервозность природы в торжественно-патетическую атмосферу внутри.

Три лидера в расслабленных позах в мягких креслах: трубка Сталина, сигары Черчилля, бутылки с водой, фужеры. Перед тремя лидерами — карты Европы, Азии и Африки. Перед Рузвельтом — две карты: та, что поменьше, — карта Японии.

Все готово и как будто ждет условного сигнала. Несколько мгновений — полной, глубокой тишины. Все телетайпы, эфиры и прочее на эти три мгновения замерли — мир словно застыл в немой сцене начала отсчета Новых Времен.

СТАЛИН. Я прошу господина президента Соединенных Штатов Америки открыть заседание.

РУЗВЕЛЬТ (улыбаясь, отчетливо и неторопливо проговаривая каждую фразу). Благодарю вас. Поскольку ни законом, ни историей это не предусмотрено, то я считаю для себя большой честью открыть нынешнее заседание. Прежде всего я хочу выразить благодарность за оказанное мне гостеприимство. Мы все хорошо понимаем друг друга, и взаимопонимание между нами растет. Мы все хотим скорейшего окончания войны и прочного мира. Мы можем беседовать совершенно откровенно, ибо опыт показывает, что откровенность лидеров друг с другом позволяет быстрее достичь правильных решений. (Сталин и Черчилль подчеркнуто кивают.) Но сегодняшнее заседание мы посвятим положению на Восточном фронте, где войска Красной Армии столь успешно продвигаются вперед. (Повернувшись к Сталину.) Каково сейчас положение на советско-германском фронте?

СТАЛИН. Положение наше хорошее. Предлагаю заслушать по этому поводу доклад заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии, генерала армии Антонова.

Рузвельт продолжает улыбаться, но он несколько озадачен: у него поползли вверх брови. Черчилль, до этого сидевший расслабленно, подается вперед.

Входит генерал армии Антонов; встает с указкой около висящей на стене задернутой занавеской карты. Отдергивает занавеску. Только сейчас Рузвельт и Черчилль видят, что на стене большая, очень подробная карта Германии с очерченной ярко красным цветом границей. Они быстро переглядываются. Сталин делает вид, что ничего не заметил.

АНТОНОВ. Советские войска с 12-го по 15 января перешли в наступление на фронте от реки Неман до Карпат протяжением 700 километров. Войска генерала Черняховского наступали на Кенигсберг. Войска маршала Рокоссовского — по северному берегу Вислы, отрезая Восточную Пруссию от центральных районов Германии. Войска маршала Жукова — южнее Вислы — на Познань. Войска маршала Конева — на Ченстохов и Бреслау… (Рузвельт и Черчилль буквально впиваются взглядами в говорящего Антонова.) …Цель, намеченная Верховным командованием, достигнута. Благодаря хорошо проведенной предварительной разведке и мощному артиллерийскому наступлению огневая система противника была подавлена и его укрепления разрушены. Это позволило нашим войскам в первый день наступления продвинуться на 10–15 километров, то есть полностью прорвать всю оборону противника на всей ее тактической глубине.

Черчилль шумно выдыхает; под Рузвельтом скрипнуло кресло; оба переводят взгляд на карту.

АНТОНОВ. К 1 февраля, то есть за восемнадцать дней наступления, советские войска на направлении главного удара продвинулись до пятисот километров. Средний темп продвижения 25–30 километров в сутки. Советские войска вышли на реку Одер и овладели Силезским промышленным районом…

Черчилль делает знак помощнику, означающий, что кто-то ему нужный должен быть наготове. Помощник выходит.

АНТОНОВ (продолжая) …. препятствовать противнику производить переброски войск на восток с Западного фронта, из Норвегии и из Италии; в частности, парализовать узлы Берлин и Лейпциг.

Черчилль ерзает как на иголках в своем кресле; на слове Берлин он буквально подпрыгнул.

РУЗВЕЛЬТ (нетерпеливо). А как советское правительство предполагает поступить с немецкими паровозами, вагонами и железными дорогами? (Забывшись, он обратился непосредственно к Антонову.) Вы предполагаете перешивать германские железные дороги на более широкую колею?

Антонов бросает молниеносный взгляд на Сталина; тот едва заметно кивает.

АНТОНОВ. Ввиду того что подвижной состав и паровозы, оставляемые немцами, малопригодны для использования, германские железные дороги придется на ряде направлений перешить.

РУЗВЕЛЬТ (несколько суетливо и одновременно резко). Да, да, но нужно, чтобы наши штабы совместно обсудили этот вопрос! Войска союзников быстро сближаются друг с другом.

АНТОНОВ. Советское командование перешивает минимальное количество направлений в целях обеспечения снабжения своих войск.

СТАЛИН. Большая часть немецких железных дорог останется неперешитой. Советское командование делает эту перешивку без большой охоты.

ЧЕРЧИЛЛЬ. У меня есть несколько вопросов! Есть ряд вопросов, которые нужно обсудить трем штабам. Прежде всего целесообразно обсудить вопрос о времени! Вот, например (Черчилль тычет пальцем в карту)... сколько времени потребуется немцам, чтобы перебросить из Италии восемь дивизий на советский фронт? И что нужно предпринять, чтобы предотвратить такую переброску? Нужно перебросить часть наших войск через Люблянский проход на соединение с Красной Армией! И решить, сколько понадобится времени и не поздно ли будет это предпринимать! И… и это только один вопрос! Только один! Нужно сейчас же пригласить Маршалла! Он доложит об операциях на Западном фронте! Как можно помочь советским армиям. Пригласите Маршалла!

Переместившееся солнце внезапно посылает луч прямо ему в глаз. Черчилль так резко откидывается в кресле, точно хочет опрокинуться вместе с ним.

РУЗВЕЛЬТ. Совершенно согласен! Раньше мы воевали на больших расстояниях друг от друга. А сейчас Германия стала мала, и нужно иметь более тесный контакт между нашими штабами.

СТАЛИН (сделав паузу, неторопливо, как бы вразвалочку). Это пра-виль-но.

Явившийся по вызову своего премьера генерал Маршалл не нашел ничего лучшего, как патетически произнести заранее заготовленную фразу, должную произвести эффект:

— Последствия немецкого наступления на Западном фронте в Арденнах ликвидированы.

Зависла пауза. Черчилль досадливо кусал губы. Фраза была заготовлена при и главное — для — других обстоятельств: сейчас от нее не было никакого эффекта.

Генерал Маршалл продолжил свой доклад. Начав с хлесткого заявления, уже через две фразы он признал, что в Арденнах у немцев остаются весьма значительные силы. Поэтому Эйзенхауэр начал концентрацию там своих войск.

МАРШАЛЛ. В настоящее время 25-я армейская группа и 9-я американская армия, находящиеся под командованием Монтгомери, готовятся к наступлению на северном участке. 9-я армия будет наступать в северо-восточном направлении. Командование надеется, что первая из этих операций начнется 8 февраля, вторая — через неделю. Мы рассчитываем, что немцы отступят к Дюссельдорфу, и мы двинемся на Берлин. В наступление будет введено столько сил, сколько окажется возможным ввести. Будут применяться парашютные войска…

Невыгодный для союзников контраст доклада Маршалла с докладом Антонова был очевиден. Весь доклад Антонова был сделан в прошедшем времени: «войска наступали», «операция была проведена», «цель была достигнута», «войска вышли», «прорвать удалось» и соответственно — результаты. Весь доклад Маршалла был сделан в будущем времени!

Маршалл объяснял медленное развитие операций на Западном фронте отсутствием тоннажа и немецкими бомбардировками Антверпена. 4 февраля 1945 года немецкая авиация сбросила в этом районе 60 летающих бомб и 6 ракет. Сталин на это возразил, что «бомбы и ракеты редко попадают в цель».

МАРШАЛЛ. Но возможно попадание бомб в суда, находящиеся в порту! Мы всегда действуем решительно, если позволяет погода! Мы произвели большие разрушения нашими истребителями и легкими и тяжелыми бомбардировщиками! Вот у меня сведения, полученные сегодня: произведены налеты на железнодорожные составы, следовавшие на советско-германский фронт! Мы произвели большие разрушения на железных дорогах к северу от Страсбурга. Тяжелая авиация действует по заводам горючего, и его производство упало в Германии на 60 процентов! Мы бомбим пути сообщения, танкостроительные заводы!

СТАЛИН. А будут ли у союзников резервы для развития успеха наступления? Например, советское командование во время зимнего прорыва сосредоточило в центральной части фронта примерно 9 тысяч танков.

МАРШАЛЛ. У нас будет 10–12 танковых дивизий.

СТАЛИН. А сколько у вас танков в дивизии?

МАРШАЛЛ. 300 танков.

СТАЛИН. Каково превосходство союзников в пехоте? У советского командования на фронте главного удара имелось превосходство — 100 дивизий на 80 немецких.

Возникла неловкая пауза.

ЧЕРЧИЛЛЬ (нервно, желчно). Да! Да, у нас никогда не было и нет превосходства в пехоте! Но хочу заметить — у нас иногда было очень и очень большое преимущество в авиации! Да! В авиации!

Вынужденное отступление

То, как англичане, а затем и американцы использовали это «преимущество» — пожалуй, самая острая из тем по истории Второй мировой войны в современной Европе. Когда командующий бомбардировочной авиацией Харрис предложил «выбомбить Германию из войны», ни адмиралы, ни сухопутные генералы его не поддержали. Но его поддержал Черчилль.

И началось…

27 июля 1943 года, Гамбург… Несколько дней в городе бушевал огненный шторм, который ощущали даже летчики в своих кабинах, поскольку столб дыма поднимался на четыре километра. В городе кипел асфальт, в трамваях плавились стекла; на сахарном заводе почти весь сахар превратился в расплавленную массу… Люди горели заживо; те, кто сумел укрыться в подвалах, задохнулись от ядовитых газов. Остальные были погребены под руинами. Те, что чудом выжили, сошли с ума.

31 сентября 1944 года, Эссен. Не долетев до военного завода и возвращаясь с нерастраченным бомбовым запасом, летчики от него освободились: бомбы попали точно — в школу, похоронив под ее руинами 120 детей — половину всех детей города.

Потом были Штутгарт, Дармштадт, Фрайбург, Берлин, Дрезден… На Берлин было сброшено 50 тысяч тонн бомб. Уничтожена половина города. Погибли десятки и десятки тысяч… В то время среди берлинцев ходил такой анекдот: «Вопрос: кого можно считать трусом? Ответ: жителя Берлина, ушедшего добровольцем на фронт…».

Черчилль эти бомбардировки считал «стратегическими»! Его логика в том, что союзники бомбили прежде всего немецкие авиационные заводы, транспортные пути. К концу 1944-го железнодорожный транспорт Германии практически был парализован! Производство синтетического горючего с 316 тысяч тонн упало до 16 тысяч! Немецкие танки попросту встали! И потом, заявлял Черчилль, есть такое понятие, как моральный террор! Немецкий народ, поддержавший Гитлера, его заслужил!

На следующую же ночь после закрытия Крымской конференции — с 13-го на 14 февраля — 800 английских бомбардировщиков с 650 тысячами зажигательных и фугасных бомб и 1300 американских обрушатся на город Дрезден. На следующий день в «дело» вступит еще 1100 самолетов. Помимо несметного числа человеческих жертв, небывалый в истории бомбовый груз погубил Альтштадт — западную часть Дрездена. Бомбы падали на… Рубенса, Тициана, Дюрера, Рембрандта, Микеланджело, Ван Дейка, Веласкеса, Рафаэля… — на Альбертинум, на Купальню нимф, на Сикстинскую мадонну… Если это и был моральный террор, то против человечества!

Таков ответ Черчиллю со стороны общественного мнения Европы начала XXI века!

После трагедии Дрездена Черчилль приказал-таки Харрису закончить так называемые площадные (теперь они называются «ковровыми») бомбардировки Германии. Он сказал буквально следующее: «Нужно прекратить бомбежки германских городов. Иначе мы возьмем под контроль абсолютно разрушенную страну».

Остров Рюген. По дороге, спасаясь от английских бомбардировщиков, неслась немецкая военная машина. Заехав в кусты, немецкий офицер едва перевел дыхание, как он и шофер получили по пуле в лоб.

Диверсионная группа, скрывавшаяся в лесочке, забрала машину и документы шофера. Один из англичан переоделся в его форму. Уилби вместе с ребенком пересел в немецкую машину. Машина отъехала.

Первое заседание Конференции подошло к концу.

Сталин посмотрел на часы. В зале было душно от перебродивших эмоций. Помощники приоткрыли несколько окон (Любопытный факт: под это действие — открывание окон — быстро и четко перестроилась внешняя охрана дворца, снайперы, автоматчики.)

СТАЛИН. Спрашивая о возможном превосходстве в пехоте и артиллерии, я хотел знать, какие пожелания имеются у наших союзников в отношении советских войск?

ЧЕРЧИЛЛЬ. Хочу воспользоваться случаем и выразить глубокое восхищение той мощью, которая была продемонстрирована Красной Армией в ее наступлении.

СТАЛИН. Это не пожелание.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Мы сознаем всю трудность поставленной нами задачи. Но мы уверены, что сумеем ее решить. Хотя удар предполагается нанести по самому сильному месту обороны немецких войск, мы уверены, что он будет успешным и принесет пользу операциям советских войск. Наше главное пожелание вам — чтобы наступление советских армий продолжалось столь же успешно.

РУЗВЕЛЬТ. Совершенно согласен с премьер-министром.

СТАЛИН. Зимнее наступление Красной Армии — это товарищеский долг по отношению к нашим союзникам. Решения, которые мы совместно принимали на Тегеранской конференции, не обязывали нас предпринимать такое наступление. Но мы ясно увидели, что такое наступление необходимо для наших союзников. Мы продолжим наступать, если позволят погода и дороги.

РУЗВЕЛЬТ. Совершенно согласен с маршалом Сталиным.

СТАЛИН. Может быть, пришло время нашим военным обсудить совместные планы?

ЧЕРЧИЛЛЬ. Это необходимо сделать! Пусть наши военные займутся военными вопросами, а мы займемся политическими. (Сталин кивает.) Военные могли бы встретиться завтра утром.

СТАЛИН. Согласен. Предлагаю назначить такую встречу на 12 часов дня.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Пусть военные обсудят положение не только на Восточном и Западном фронтах, но и на Итальянском фронте, и как вообще целесообразнее использовать наши наличные силы. И на завтра же назначим заседание по политическим вопросам, а именно — о будущем Германии… хм… если у нее вообще будет какое-либо будущее.

СТАЛИН. Германия безусловно должна и будет иметь будущее.

У пропускного поста в Штральзунде Уилби предъявил документы. На словах объяснил, что везет обратно на Рюген испытуемый объект — подопытного ребенка, которого затребовали для исследований в институт в Страсбурге. «Объект» должен быть немедленно доставлен в лабораторию «доктора N».

Все прошло гладко. Вместе с ребенком Уилби отплыл на Рюген.

Даллесу была послана шифровка: «…Первая стадия операции «Два У» успешно завершена».

Усталый Рузвельт неторопливо двигался к своим апартаментам. Его сопровождали государственный секретарь Стеттиниус и двое помощников. Рузвельта пересадили в большое кресло. Помощники удалились.

РУЗВЕЛЬТ (Стеттиниусу). Каково?! Красная Армия взломала границы Германии! Это произошло! Это произошло… с опережением всех мыслимых сроков! Сталин извлек уроки из своих прошлых ошибок: он научился опережать время.

СТЕТТИНИУС. Хотите сказать, что мы… опаздываем?

РУЗВЕЛЬТ. В гонке на Берлин нам русских уже не обойти …

СТЕТТИНИУС. Завтра — день политических вопросов. Вы твердо намерены предложить свой план?

РУЗВЕЛЬТ. Я хочу это сделать! Впереди еще семь дней… Любую информацию от Даллеса передавать мне немедленно, в любое время дня и ночи. В любое, Эдвард! Проследите за этим лично.

Стеттиниус заметил в полуоткрытых дверях помощника с запиской в руках. Он взял записку, что-то быстро выслушал, вернулся и протянул записку Рузвельту:

— Премьер-министр просил вам передать. И просил назвать главный аргумент.

Рузвельт развернул послание. Это оказалась маленькая карта Европы, на которой вся восточная ее часть, уже занятая Красной Армией, была грубо закрашена жирным красным карандашом. И стоял огромный вопросительный знак.

Рузвельт дорисовал вопросительный знак на восклицательный и вернул Стеттиниусу:

— Пусть передадут премьер-министру: Красная Армия — вот главный аргумент. — Он отвернулся и долго смотрел на темное море, по которому, точно вслепую, шарили и скрещивались широкие лучи прожекторов. — У нас есть еще семь дней. Семь дней… которые решат судьбу мира.

Черчилль находился в своих апартаментах, когда помощник передал ему карту с исправлением Рузвельта. Черчилль хмыкнул, бросил ее на стол.

Он ясно понимал всю трудность своего положения. Пару-тройку пасов он здесь, пожалуй, еще сумеет отбить — а дальше? Сотворить новый мир для старой доброй Британии за… семь дней? Нет, сэр, вы не Господь Бог! Вы премьер-министр, которому, пора готовиться к отставке! — говорил себе Черчилль.

Но унывать не стоило! Жизнь подкидывала ему и не такие испытания, из которых он всегда выходил с гордо поднятой головой.

Черчилль позвонил помощнику:

— Узнайте-ка у хозяев, дружище, где тут можно покататься на велосипеде?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.