Глава 4 Начало болезни
Глава 4 Начало болезни
В нашей жизни появились больницы
В конце 1993 года театр «Содружество актеров Таганки» начинает репетировать, а в 1994 году выпускает премьеру спектакля «Чайка», где мы с Лёней играли, я — Аркадину, он — Тригорина. На одном из спектаклей я слышу: «А что с Филатовым? Он что — выпил?» И это про Лёню, который за всю свою жизнь в театре ни разу не позволил себе прийти на спектакль не в форме! Но в одной сцене я тоже замечаю: на лице — беспомощная улыбка, говорит тихо и, что ему совершенно не свойственно, медленно проговаривая текст. И уже на поклонах он как-то неестественно медленно разворачивался, чтобы выйти к авансцене.
Позже врачи разъяснили, что это было последствием микроинсульта.
На одной из репетиций, еще до премьеры, Сергей Соловьев, режиссер спектакля, делает Лёне замечание: «Лёня, Тригорин, конечно, не молодой, но и не старик».
А Лёня, сидящий в лодке, старался в это время рукой поднять свою ногу.
— Да я, действительно, не чувствую ноги, она у меня онемела.
И никто из окружающих не понял, что это был уже серьезный звонок, который должен был всех, и меня в том числе, насторожить.
А Лёня молчал. Да, давление было, но мы как-то с ним справлялись. Гораздо позднее я узнала от него, что он, оказывается, раньше мог немало выпить в нашем кафе «Гробиках». Иногда мы с ним приходили туда посидеть с друзьями. При входе нас неизменно встречал хозяин кафе, который мне радостно выдавал:
— Вчера твой с другом выпили бутылку коньяка…
— Нюська, не верь, он шутит, — говорил, смеясь, Лёня.
И я, конечно, верила ему, понимая, что со мной пошутили. А оказалось, что это было правдой. Лёня не любил меня расстраивать и поэтому подобные посиделки позволял себе крайне редко. «А выпить одну, две рюмки — это святое», — говорил он.
1995 год
С каждым днем Лёне становится все хуже. В нашей жизни появились больницы и бесконечная борьба с гипертонией. И ни одна больница, а их было множество, и среди них был и Чазовский центр, и ЦКБ, не могла найти, да и не искала, причины иногда запредельного давления — 280 на 180. Когда это случалось дома (обычно ночью), Лёня сползал с кровати на пол, где он чувствовал себя, очевидно, легче, я прижимала его к себе, и мы молились: «Отче наш…» И верили! И часто Вера помогала. Позднее, когда я спросила у одного очень уважаемого врача, почему ни одна больница Лёне не сделала процедуру с контрастным веществом, которая помогла бы выяснить причину такого чудовищного давления, он озадачился: «Не знаю. Для меня это тоже загадка». Все врачи упорно лечили следствие. После проверки почек, а именно они вызывали «злокачественное давление», я слышала их заключение: «Почки слегка сморщены, но это не страшно, это — возрастное».
В сорок лет с небольшим — возрастное?
«Красавец мужчина, увенчанный после „Экипажа“ лаврами секс-символа страны, оказывается в беспомощном состоянии в реанимации».
Вспоминая те страшные времена с бесконечной вереницей больниц, мне трудно понять, как же все это Лёня выдерживал, каким гигантским терпением нужно было обладать…
В больницах он отказывался от еды. Первым вопросом, как только он там появлялся, был вопрос: «У вас тут есть морг? Где он?» Вопрос смешил врачей, говорили, что есть, находился по этому случаю анекдот, а я знала, что все дни пребывания Лени в больнице буду возить ему сумки с обедами и ужинами, — больничную еду он есть не мог.
Вечером и утром мы с моей подругой Мирой быстро готовили еду, чтобы успеть привезти ее к обеденному времени. Приехав, я оставляла подругу в машине, а сама по невероятно длинным больничным коридорам еле доползала до палаты. Встреча, как будто год не виделись, кормежка и моя просьба поспать минут тридцать-сорок.
Какой сладкий сон! Кровать узкая, мы с Лёнечкой укладывались «тарелочками» как будто мы у себя дома, и я, едва коснувшись подушки, мгновенно засыпала, оставляя подушке усталость. Прощались трудно. Лёнечка превращался в абсолютного ребенка, который не плакал, но в глазах было столько тоски! Мне стоило невероятных усилий, чтоб не зареветь. «Лёнечка, родненький, завтра я опять приеду осталось совсем немного», — целовала я его на прощание, и уже в коридоре, звякая пустой посудой, давала волю слезам. На улице брала себя в руки: мне предстояло пройти мимо его окон, а я знала, что Лёня будет смотреть. Поднимала глаза и видела, как он прижимается к стеклу и у него дрожит подбородок. В это время я чувствовала себя матерью, которая в беде бросает своего ребенка, — нечеловеческое испытание.
— Нюсенька, забери меня отсюда, — заявил он мне однажды, когда я в очередной раз приехала к нему с Катей. — Если вы меня не заберете, я сбегу отсюда в тапках и халате.
На улице холодная зима. В общем, я понимала бесполезность его пребывания в больнице, тем более знала, что он поступит так, как обещал, поэтому раньше окончания срока я забирала его домой.
Лёнечка — дома! В квартире становилось теплее, но ненадолго: лекарства плохо справлялись с давлением, которое я измеряла ему каждые два часа. И ночью, чтобы не проспать, ставила будильник на два, четыре, шесть, восемь часов, чтобы измерить его спящему Лёне. И не дай бог проспать!
Иногда приходилось все-таки вызывать «скорую».
Однажды после каких-то уколов, которые вколол врач приехавшей «скорой», я чуть было не потеряла его. Спасла Лёню быстро приехавшая вторая бригада врачей. Увидев, что было ему вколото, они пришли в ужас. Мурашки пробежали по телу, когда я услышала: «Если бы вы нас не вызвали…»
Анализы показывали, что креатинин растет, гипертония на лекарства почти не реагирует, а врачи продолжали искать комбинации лекарств. Лёня сильно похудел. Смотреть на его истощенное тело было больно до слез. Я сама готова была умереть, видя в глазах его каждодневное нечеловеческое страдание.
Что делать? К кому обращаться? По рекомендации одной нашей знакомой приглашаю экстрасенса. Он появляется у нас со своей помощницей. Оглядев худое Лёнино тело, пообещал, что через две недели он будет иметь 54-й размер и будет здоров. Он положил Лёню на пол, вокруг поставил свечи, стал что-то бормотать.
После этого попросил его капнуть расплавленным воском на чистый лист бумаги, который при сложении явил человеческую голову в чалме. Далее последовала расшифровка: «На вас напущена порча. Человек, сделавший это, находится в Израиле и зовут его Николай». Такая вот глупость была пущена нам в уши. Потом девица, сидя на Лёне верхом, стала делать ему массаж (чего делать было нельзя, как позднее нам сказали врачи), сменившийся какими-то пассами этого экстрасенса.
И когда размер Лёни действительно стал достигать 54-го размера, мы с Клавдией Николаевной, уже не на шутку перепуганные, вызвали врача. Заключение было убийственным: страшный отек. Я уж не говорю о том, что этот мошенник, чуть не убивший Лёню, взял у нас немалые деньги, якобы для приобретения какого-то редкого лекарства за границей. И — исчез. И — слава богу! Да, было и такое. Я бросалась ко всем, кто, как я надеялась, мог помочь моему любимому.
Лёня впадает в депрессию. Неуправляемое давление отнимает последние силы. Шаги из комнаты на кухню даются ему с большим трудом. Печальные глаза ищут в моих глазах ответа на его негласный вопрос. Вопрос я знаю: «Нюсенька, мне скоро — конец?»
Я улыбаюсь, потому что, несмотря ни на что, знаю: все будет нормально, все будет хорошо, и со спокойной твердостью говорю: «Лёнечка, даже не думай о плохом! Верь мне, этот тяжелый период пройдет. Не знаю, как долго он будет длиться — месяц, два, полгода, но все образуется… Видишь, я абсолютно спокойна, потому что знаю — все будет хорошо, мы все с тобой выдержим! Выдюжим! Жалко, не могу с тобой поспорить», — почти игриво заканчиваю последнюю фразу.
Любимый сидит за столом. Я обнимаю его, целую и чувствую, как вливается в него моя уверенность, моя Вера, мое Знание.
В 1995 году мы с Лёней обвенчались. Венчал наш сын Денис «по полному чину». Лёня сидел, я стояла. Золотое облачение отца Дионисия подчеркивало торжество момента. Я и Лёня. Мы были причащены Вечностью, и теперь мы знали, что будем вместе навечно…
На следующий день я привезла ему из магазина четыре новых костюма.
— Зачем, Нюська? — в глазах — вселенская тоска.
— Что зачем? Тебе они не нравятся? Смотри, какие они замечательные и тебе очень пойдут!.. Лёнька, кончай! Не психуй! Через полгода, ну, через год ты будешь летать, как о?рля, — помнишь обещание старца в храме? Я тебе тоже это обещаю; будешь хорошо себя чувствовать, а костюмы у тебя все старые. Давай хоть один — светлый — примерим, а?
Уговаривала долго и, по-моему, уговорила.
— Нюська, ты сумасшедшая…
— Да. А ты — дурачок. Ты мне все не веришь, а я — Рыба, и я — ясновидка и все знаю наперед, понял? Ну, ладно, давай я тебе помогу встать, пошли на кухню, — пора обедать.
В 1996 году 24 декабря на сцене театра «Содружество актеров Таганки» был отпразднован Лёнин юбилей — 50 лет. Кажется, на юбилее присутствовала вся Москва. Любовь к Лёне собрала всех: и левых, и правых, коммунистов и демократов. Отсутствовал только Н. Губенко, который в этот день, как говорили, улетел с Жанной[75] в Швейцарию на лечение. Мы с Лёней сидели в зале — около четырех часов. Конечно, ему было тяжело, но он был счастлив: на сцену выходили его любимые люди — Качан, Галкин, Этуш, Вознесенский, Евтушенко, Жванецкий, Карцев, Рязанов, Быков, Юрский, Гвердцители, Табаков, Кучкина и многие, многие другие. Замечательный вечер, устроительство которого легло на плечи двух людей — Лены Габец и Кати Дураевой.[76]
В вестибюле перед началом ходили актрисы с лукошками, полными красной клубники. Это зимой-то! Где-то стоял бочонок с солеными огурцами. Мы ничего этого не видели, быстро поднялись на второй этаж в мою гримерную, чтобы Лёня мог перед началом отдохнуть, посидеть; стоять было уже трудно. К сожалению, за суетой о виновнике празднества администрация забыла, и мы долго ждали, пока наконец найдут ключ и откроют гримерную, но эта обидная ерунда быстро забылась, потому что в зале мы были окружены Любовью.
Лёня смотрел на сцену, часто — я видела — «уходя в себя». Через короткое время его ожидала операция. С этим грузом он глядел на своих любимых на сцене.
После праздника мы еще часа три общались с нашими друзьями уже у нас дома, где обычно происходило чудо; Лёня преображался, усталость улетучивалась, на щеках появлялся румянец, откуда-то появлялись силы.
Когда к концу 1995 года Лёня почувствовал себя совсем плохо, в нашей жизни появляется Лёня Ярмольник, который устраивает нас в санаторий «Сосны».
Лёня ходит еле передвигая ноги, ночью он уже только с моей помощью может повернуться на другой бок. С ужасом видя, как его оставляют последние силы, я уговариваю его сделать анализы, и он — слава тебе, Господи! — соглашается.
Если бы мы этого не сделали…
Дня через три после этого главный врач вызывает Ярмольника к себе в кабинет и сообщает, что Лёне осталось жить чуть ли не несколько дней и что его нужно срочно забирать из санатория.
Какое счастье, что я тогда не знала о разговоре, который произошел в кабинете главного врача! На следующий день мы с Ярмольником почти повисшего на наших руках Лёню сажаем в машину и едем в НИИ трансплантологии и искусственных органов, к директору — академику Валерию Ивановичу Шумакову, который принял нас и благодаря которому позднее Лёне были сделаны две сложнейшие операции хирургом Яном Геннадиевичем Мойсюком.
И именно здесь, в Шумаковском центре, был поставлен точный диагноз: почечная недостаточность и как следствие — токсикоз всего организма.
Лёня был напуган до смерти, надежды на выздоровление почти не было. Спасти почки не удалось, и 5 февраля 1997 года ему сделали операцию по их удалению. Лёня долгое время жил без почек, через день ложась на диализ, фактически прикованный к аппарату искусственной почки. Пока он лежал на диализе, я за ним записывала придуманные им строчки, которые он запоминал и потом мне надиктовывал. Так он мне надиктовал почти всю пьесу «Любовь к трем апельсинам».
В Шумаковском центре мы с Лёней прожили больше двух лет, и всегда с нами рядом был Лёня Ярмольник, окружая своей заботой и всяческим участием. С ним было не страшно — он был тылом, который давал ощущение покоя и стабильности, и каждый его приход в больницу после операции или позднее к нам домой с его шутками, анекдотами, здоровой энергетикой был всегда праздником. И благодаря его усилиям и усилиям замечательного хирурга Яна Геннадиевича Мойсюка Лёне была продлена жизнь на 6 лет.
Перед операцией по пересадке донорской почки состояние Лёниного здоровья стало заметно ухудшаться, и я запаниковала, подозревая, что врачи не захотят ее делать, опасаясь за Лёнину жизнь. Но именно успешный исход этой операции, я понимала, возвратит Лёне Жизнь.
Почти каждый день я бегала в кабинет к врачам, убеждая, что «операцию надо делать немедленно! сейчас же! потом будет поздно!» Врачи не хотели меня слушать, говоря одно и то же, что в таком состоянии, в котором пребывал Лёня, операцию делать нельзя, он ее не выдержит. Я продолжала настаивать, подкрепленная каким-то глубинным чувством, что все хорошо закончится… Ничего не помогало, как я их не умоляла, и согласие на операцию врачи дали только тогда, когда я в письменной форме всю ответственность за ее исход взяла на себя.
В период ожидания донорской почки нас выписали из больницы, и на диализ мы уже ездили из дома.
10 октября 1997 года
Из Шумаковского центра раздается звонок.
— Срочно собирайтесь на операцию. Через час чтоб были в больнице.
И хотя звонок застал нас врасплох, мы быстро собрались и через час с небольшим уже приехали в Шумаковский центр. Сколько было волнений — не передать. В ванной я быстро вымыла Лёню, и его, накрытого простыней, повезли в операционную. Я же, как угорелая, выскочила из больницы, чтобы за время операции объехать семь храмов и поставить там свечки за Лёнино здоровье.
Потом, прибежав домой и вызвав к себе подругу — одной было страшно, я вместе с ней стала ждать звонка из больницы. Проходили часы, а его не было. Трудно передать, что со мной творилось в ожидании этого звонка. Нервы были на пределе, меня всю колотило, виски, казалось, разбухли от сердечных ударов. Ну, когда же? Когда же?!
И вдруг — он, звонок.
— Не волнуйся! Операцию сделали! Все нормально. Писа?ть стал сразу на операционном столе. Так что все в порядке. Не вздумай приехать, тебя к нему все равно не пустят…
— Тебя же пустили?..
— Ну, меня…
Волшебный звонок, волшебный голос. Звонил Ярмольник, я слышала, как он был тоже счастлив.
Спасибо тебе, Господи! Ты услышал меня! Я вновь живу!
В этот вечер в двух местах города Москвы круто пили за Лёнино здоровье, за прекрасно сделанную операцию, пили много, запивая счастливыми слезами.
____________________
Уже на второй день Лёня начал ходить. Очень скоро вернулась внятная речь.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.