«ПОДАРОК» ОТ ПАУЭРСА

«ПОДАРОК» ОТ ПАУЭРСА

В феврале 1960 года Теодор Брахман наконец сдержал свое обещание: было принято решение о возвращении Юрия Мажорова в центральный институт, в Москву. Правда, должность, на которую прочил его Теодор Рубенович, пока не освободилась, и Юрий Николаевич некоторое время числился в штате филиала.

После того как ушел начальник 14-го отдела, его место занял Мажоров. Отдел вел разработку радиолокатора для артиллерийской разведки наземных целей. Дела по этой теме предполагалось завершить еще в 1959 году и передать их в другой институт. Но Гостехкомиссия сделала серьезные замечания, и работы затянулись. А Мажоров на радостях поспешил уехать из Протвы. Что ж, теперь ему пришлось принять отдел и продолжить создание радиолокатора.

Проанализировав ситуацию, Юрий Николаевич понял, что не решив нескольких задач, им не видать удачи. Во-первых, требовалась совсем иная измерительная аппаратура. Локатор был миллиметрового диапазона, и для его создания нужны совсем другие приборы.

Во-вторых, ему, как начальнику отдела, следовало познакомиться с каждым руководителем лаборатории, с инженерами, техниками, монтажниками. Он должен был четко представлять теоретический и практический уровень их знаний.

Лаборатории возглавляли Юрий Беляев, Александр Ширман и Владимир Грачев.

Казалось, теперь все стало на свои места, и Мажоров четко представлял, чем ему и его отделу придется заниматься в ближайшее время. Однако, как говорят в народе, человек предполагает, а Бог располагает. Юрий Николаевич в Бога не верил, но случилось все именно так, как пророчила пословица.

…Погожим майским вечером Мажоров услышал по радио сообщение: Никита Хрущев сделал заявление на сессии Верховного Совета СССР о том, что в воскресенье 1 мая 1960 года над нашей территорией сбит американский самолет-шпион.

«Не летайте вы в Советский Союз! — говорил Хрущев. — Уважайте суверенитет и знайте границу! Не знаете границ — ударим!» И ударили.

Утром по дороге на работу Юрий Николаевич купил в киоске газету «Правда», развернул ее и тут же увидел заголовок: «Полная растерянность». Корреспондент ТАСС из Вашингтона передавал: «Сообщение Хрущева о том, что летчик сбитого 1 мая над территорией СССР американского шпионского самолета Ф. Пауэрс жив и полностью признался в разведывательном характере своего полета, застал официальный Вашингтон совершенно врасплох».

Собственный корреспондент газеты в Великобритании писал: «Давно Лондон не видел подобной сенсации. В часы обеденного перерыва, когда многие лондонцы выходили из рабочих помещений на улицы, продавцы газет наклеивали на рекламные щиты свежие листы бумаги. «Американский пилот-разведчик пойман русскими, — гласили сделанные торопливой рукой надписи, — Хрущев предлагает судить американского шпиона». Возле продавцов вечерних газет моментально выстраивались очереди. Газеты разбирались нарасхват».

Да, событие было важное, волнующее, горячо обсуждаемое в институте, но, откровенно говоря, Мажоров и думать не думал, что оно коснется непосредственно его, 14-го отдела, каждого инженера и техника. А началось все с того, что в институт для экспертной оценки привезли остатки аппаратуры с того самого самолета-шпиона У-2. Юрия Николаевича привлекли к участию в экспертизе.

Самый большой интерес, пожалуй, вызвал фотоаппарат для аэрофотосъемки. Он отменно сохранился. Когда проявили пленку, на ней четко были видны объекты, которые снимал Пауэрс.

На борту самолета-шпиона также находилась станция радиотехнической разведки. Она использовалась для вскрытия и регистрации наших радиолокационных объектов. Принятые сигналы записывались на магнитную ленту специального магнитофона.

Станция, а точнее, приемник прямого усиления мог фиксировать длительность импульсов РЛС, частоту повторения. В то же время Мажоров понял, что частота РЛС определялась весьма грубо. Имелась возможность засечки сигналов непрерывного излучения, но только если их мощность была достаточно высокой. Никаких высокочастотных усилителей у приемника не существовало. В общем, приемник как приемник, ничего нового и неожиданного. Такие аппараты в институте хорошо знали и даже сами их собирали.

В этой куче обломков оказалась и станция помех. Она-то, как предполагали американцы, и должна была защитить самолет от советской зенитной ракеты. Станция располагалась в хвосте машины, в отсеке, где обычно размещается тормозной парашют. Она оказалась сильно поврежденной. Однако кто-то на месте падения самолета тщательно собрал пусть и разбитые узлы, платы и иные детали. Все это было передано в институт для изучения и окончательного заключения.

Первое, что бросалось в глаза даже без длительного осмотра, — узлы станции, сделанные на транзисторах. Она работала как ретранслятор: принимала сигнал РЛС, усиливала его, наделяла помеховой модуляцией, и направляла в сторону той же радиолокационной станции. Мощность помехи была невелика, всего 1 — 2 ватт. Это означало, что станция самолета-шпиона создавала помехи РЛС с непрерывным излучением сигнала.

Усилитель сигналов сверхвысоких частот (СВЧ) на лампах бегущей волны (ЛБВ) был двухкаскадным. Только в отличие от наших ламп, громоздких и потреблявших много энергии, американцы делали так называемые пекитированные ЛБВ.

Важно, что фокусирующая система оказалась выполненной на постоянных кольцевых магнитных в единой конструкции с лампой бегущей волны. Такую схему можно и нужно было внедрить и у нас. Вопрос неоднократно поднимался, но разработчики отечественных ЛБВ из Министерства электронной промышленности и слушать об этом не желали. Они переводили стрелки на конструкторов станций. Тем, в свою очередь, отступать было некуда. Приходилось изготовлять ЛБВ самим. Мажоров прочувствовал все это на собственной шкуре, когда создавал станцию «Резеда». Теперь же упавшая «с неба» американская лампа бегущей волны предоставила возможность специалистам ЦНИРТИ жестко поставить вопрос о единой конструкции ЛБВ.

На специальном заседании Комиссии по военно-промышленным вопросам Юрий Мажоров предоставил доклад, в котором доказал острую необходимость создания пекетированных ЛБВ. Доклад сыграл решающее значение, и Комиссия приняла решение: обязать НИИ-160 во Фрязино изготовить необходимые ЛБВ. Вскоре лампы бегущей волны игольчатого типа, подобные американским появились на свет. Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Станция помех, установленная на самолете У-2, имела весьма небольшой вес, всего 16 килограммов. Если бы в то время попытались построить подобную станцию у нас, на отечественных комплектующих, она оказалась бы тяжелее раз в пять (!)

«Наши военные заказчики, — вспоминает Юрий Мажоров, — подняли страшный крик, что им нужна именно такая небольшая, компактная, легкая станция помех. Пришлось охладить их пыл. Мы показали им, что американское изобретение может работать в достаточно узком диапазоне температур от +40 до -20 по Цельсию. А мы, по требованию того же заказчика, создавали станции, которые способны были выдержать перепады от -60 до +60 по Цельсию. Кроме того, американская станция не выдержала проверки вибрацией, в тех режимах, которые практиковались у нас».

Однако несмотря на все доводы ученых и конструкторов, заказчики добились от Военно-промышленной комиссии решения о создании подобной станции помех. Работы поручили провести сотрудникам 14-го отдела. Главным конструктором станции утвердили Юрия Мажорова.

С большой неохотой и взялся он за эту работу. Беспокоила его не сама станция и сложность ее разработки. Юрий Николаевич не сомневался в успехе дела. Волновало как раз другое, он опасался, что наши генеральные конструкторы самолетов не обеспечат на борту своих машин такие же облегченные «тепличные» условия эксплуатации, как у американцев.

Но сомнения сомнениями, а приказ надо выполнять. Первое, что сделали «мажоровцы», определив диапазон работы станции, заявили: американцы, выпуская в полет самолеты-шпионы, не знали, какие радиолокационные системы стоят у нас на вооружении. Неведомо им было и другое — на каких принципах работает советское зенитное вооружение средств ПВО. Станция помех с самолета Пауэрса оказалась сконструированной под американскую систему ЗУРО «ХОК» и для нас была совершенно бесполезной. Видимо, не зная технических данных советских зенитно-ракетных систем, «янки» предположили, что у противника должно быть нечто похожее. И просчитались, допустили ошибку в выборе средств защиты.

Позже стало известно, что станция с У-2 носит кодированное наименование «Рейнджер». В ее изучении кроме сотрудников института принимали участие также специалисты ВВС. Вместе с ними достаточно быстро удалось согласовать и утвердить тактико-технические данные будущей станции помех. На ее разработку дали всего год. Назвали «Сонатой». Скорее всего, учитывая «музыкальную» фамилию самого главного конструктора.

Принимаясь за дело, Юрий Николаевич надеялся, что такая напряженная и ответственная разработка станет хорошей школой для сотрудников отдела.

Итак, работы начались. Сам Мажоров разработал блок-схему станции, затем каждый участок получил задание — создать принципиальную схему своего узла.

Весьма важным и не решенным оставался вопрос модуляции для создания уводящей помехи. В институте этим видом модуляции никто не занимался. Как это делали американцы на своей станции, тоже пока не было понятно. Была только догадка, гипотеза. В свое время в группе Мажорова над диссертацией работал Николай Алексеев. И вот тогда они обратили внимание, что при изменении напряжения на фокусирующем электроде ЛБВ, происходит изменение частоты, ее сдвиг. Разобравшись в платах «Рейнджера», они нашли плату, в которой вырабатывалось пилообразное напряжение. Вначале никак не могли понять ее назначение. И вот однажды пришло озарение: сопоставив эти два факта, разработчики пришли к выводу, что пилообразное напряжение, как раз таки и служит для сдвига частоты в лампах бегущей волны.

При разработке станции всячески старались снизить вес узлов. Так, для уменьшения веса силового трансформатора и сглаживающего фильтра, главный конструктор решил иметь более высокую частоту питающей сети — не 400 герц, а 2000 герц.

Много сил было затрачено и на создание надежной защиты от перегрузки спирали выходной ЛБВ.

Несмотря на все трудности и проблемы, через десять месяцев напряженной работы «мажоровцы» во главе со своим начальником представили первый экземпляр станции. Внешне «Соната» была похожа на «Рейнджер», но весила намного меньше — всего 9,5 килограмма. Она была бесспорным доказательством того, что именно элементная база является основой для снижения веса и уменьшения габаритов аппаратуры.

«Соната» стала первой в СССР станцией помех, полностью построенной на полупроводниковых приборах, то есть на транзисторах.

«Мне очень хотелось, — вспоминает Юрий Николаевич Мажоров, — провести натурные испытания станции по комплексу ЗУРО. Но выяснилось, что у нас в стране нет радиолокационной системы подобной американскому «ХОКу». Тогда мы предложили создать имитационный стенд «ХОК», и на нем провести испытания. Тем более, что в институте в это время разворачивалась большая система для отработки вопросов организации ПВО. Были изготовлены имитаторы РЛС дальнего обнаружения, «живой» сигнал высокой частоты. Этот сигнал менялся в зависимости от дальности до РЛС. Все выводилось на экраны радиолокационных станций, и можно было выстроить различные тактические ситуации.

Называлась эта система «Вьюга». На ней, собственно, и решили сымитировать «ХОК и обработать вопросы эффективности «Сонаты». Однако заказчик ВВС почему-то испугался таких предложений. Представители военно-воздушных сил заявили, что их начальство не поверит никакому модулированию. Все надо показать «живьем». А поскольку ЗУРО «ХОК» у нас нет, давайте лучше подождем. Возможно она появится. Как говорят, это было бы смешно, если б не было так грустно. В результате «Соната» в серийное производство не пошла.

Спрашивается, для чего заказывали, зачем торопили?»

Чтобы сохранить «лицо», заказчик теперь ставил вопрос по-иному. Они заявили: поскольку мы можем разрабатывать аппаратуру не хуже американской, давайте сделаем универсальную станцию помех. Что имелось в виду? Новая станция теперь должна была создавать помехи как для РЛС с непрерывным излучением, так и с импульсным.

Такая работа началась в институте в 1963 году и получила наименование «Сирень». Но разработкой этого направления занимался уже другой человек, поскольку летом 1960 года Юрий Николаевич Мажоров был назначен на более высокую должность. Он стал главным инженером института. Как это произошло, расскажем в следующей главе.