8. Коммодор

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8. Коммодор

В последующей жизни Хорнблауэр будет говорить, что его судьба круто изменилась в один декабрьский день 1810 года, когда снегопады засыпали центральную часть Франции. В этот день, 19 декабря, ехать в карете стало трудно. Одна из четырех лошадей захромала, и движение замедлилось. Затем пошел снег, с наступлением ночи — все более густой, и карету приходилось все чаще останавливать, чтобы очистить затвердевший снег, набивавшийся в лошадиные подковы.

В конце концов кучер сбился с дороги и чуть было не вывернул карету в реку. Этого, к счастью, удалось избежать, но самое неприятное состояло в том, что экипаж завяз намертво — двинуться с места было невозможно. Кайяр послал сержанта вперед, чтобы привести помощь из Невера, а еще одного человека — к посту, неподалеку от того места, где они свернули с дороги. Остальным жандармам было приказано разгребать снег от кареты, которую они попытались облегчить, высадив Хорнблауэра и Брауна, а еще несколько человек держали лошадей. Было темно, хоть глаз выколи, но фонарь кареты выхватил из тьмы предмет, представлявший необычайный интерес, а именно — небольшую гребную лодку, привязанную к колышку. Выбрав подходящий момент, Хорнблауэр вместе с Брауном неожиданно скрутили Кайяра и сунули его в карету, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту. Затем они подняли Буша, погрузили его в лодку вместе с носилками, запрыгнули следом, оттолкнулись и исчезли в темноте. Никто не видел этого и не поднял тревоги. Схватив каждый по веслу, Хорнблауэр с Брауном отправились в опаснейшее, наверное, путешествие своей жизни. Река разлилась после больших дождей, изобиловала в этом месте стремнинами и мелями, через которые им пришлось пробиваться, спускаясь ниже Невера.

Наконец, лодка разбилась в одном из водопадов. В полной темноте беглецам все же удалось разглядеть далеко впереди огонек, и они двинулись к нему, готовые сдаться. Вместо этого английские моряки стали гостями графа де Грасай, надежно спрятанные в его замке до тех пор, пока ажиотаж, поднятый их бегством, несколько не улегся. Найдя остатки лодки и одеяла, в которые был завернут Буш, жандармы вскоре пришли к выводу, что беглецы утонули. Их донесение было получено в Париже, опубликовано в «Мониторе» и достигло Англии, где со временем об этом узнали (и поверили) Мария, леди Барбара, а также родственники Буша и Брауна.

Замок, в котором они скрывались, расположен, а точнее — был расположен в верхнем течении Луары, между городами Невер и Бриар. (Он был разобран во время работ по расширению дороги в 1965 году, и к настоящему времени от него остались лишь конюшни, переделанные в гараж).

Сам граф эмигрировал в Англию во время революции, но затем вернулся во Францию, приняв амнистию Бонапарта, ставшего первым консулом. Все трое его сыновей служили в наполеоновской армии и были убиты: старший, Марсель, прежде успел жениться на простой крестьянской девушке по имени Мария. Больше у графа родственников не было, и он оставался последним в своем роду, живя в месте со своей невесткой Марией, которая стала виконтессой. Немногочисленные слуги графа были исключительно преданы ему, и его английские гости, таким образом, были в полной безопасности, пока не показывались на глаза посторонним. Единственным путем их спасения оставалась река, но самое раннее — в апреле, когда разлив после таяния снегов хоть немного пойдет на спад. Согласно выработанному плану, Буш вместе с Брауном построят лодку, а женщины, которых в замке было более чем достаточно, пошьют три комплекта формы императорской таможенной службы для того, чтобы беглецы могли воспользоваться ею, когда достигнут Нанта. Однако, кроме лодки и маскировки, они должны были прежде всего обеспечить Буша деревянной ногой, а ему предстояло заново научиться ходить. Нельзя сказать, чтобы английские моряки сидели без дела во время своего вынужденного заточения, но у них было достаточно свободного времени и для любви. Известно, что у Хорнблауэра завязался роман с Мари, в то время как Браун — который, в отличие от Буша, успешно освоил французский — добился успеха по крайней мере у одной из горничных; на этой девушке он в конце концов и женился.

Путешествие вниз по Луаре началось 17 апреля 1811 года, причем три путешественника должны были изображать рыболовов. Погода была хорошей, навигационные условия — несложными, и никто даже не заинтересовался, кто они и откуда. «Рыболовы» прошли Сюлли и Жарго, Орлеан и Блуа, после чего, наконец, вечером 3 мая прибыли в Нант. Здесь они переоделись в мундиры таможенной службы и готовились продолжить свое путешествие к морю никем не узнанные и незаподозренные, присматриваясь к рыбачьим лодкам, одну из которых собирались украсть в сумерках.

Однако беглецам повезло еще больше, чем они на то рассчитывали: у причала они заметили десятипушечный тендер, в котором Буш сразу узнал «Эндорскую Волшебницу», корабль британского флота, захваченный в прошлом году при Нуармутье. Тендер был в хорошем состоянии и готов к плаванию, но французский флаг все еще развевался поверх английского. Рядом, у того же причала стояли два американских судна, которые разгружали каторжники под охраной караула: скованные общей цепью дезертиры и уголовники. Якорная вахта на борту тендера состояла из шкиперского помощника и двух матросов. Поднявшись на борт, Хорнблауэр без особого труда обезвредил их, а затем на тендер удалось заманить лоцмана, который сошел с другого, только что прибывшего, американского судна. Когда все они вчетвером беспомощно лежали в каюте связанными, Хорнблауэр приказал сержанту загнать на борт закованных каторжников. После того как сержант также был обезврежен, десятку этих оборванцев была обещана свобода в Англии, после чего они были освобождены от оков. Затем тендер отдал швартовы, бывшие каторжники подняли грот и кливер. Плавание началось при лунном свете, с использованием отливного течения. Лоцмана вытащили на палубу и привязали у нактоуза; ему была обещана смерть, если днище тендера только коснется песчаной банки. Удачно управляемый, тендер на рассвете уже прошел Нуармутье, но здесь потерял ветер и был перехвачен тремя гребными канонерскими лодками. Эта атака стала следствием сообщения о тревоге, переданного по телеграфу.

Засадив бывших каторжников на весла, Хорнблауэр добился, чтобы тендер развил ход, достаточный для удержания на нужном курсе, а сам открыл по французским лодкам огонь из шестифунтовой пушки. Две шлюпки преследователей были потоплены, а третья бросилась наутек. Плавание продолжалось и той же ночью, пользуясь легким бризом, тендер вышел в открытое море, где и встретился с линейным кораблем «Триумф», под командованием сэра Томаса Гарди, из Флота Канала, возглавляемого адмиралом лордом Гамбиром, который держал свой флаг на «Виктори». Хорнблауэр представил свой рапорт адмиралу. «Грустный Джимми» — таково было прозвище этого главнокомандующего — был заметно потрясен. Он решил, что рапорт Хорнблауэра, датированный 5 мая, с адмиральским сопроводительным письмом, будет доставлен в Англию на «Эндорской Волшебнице» под командой Буша, который был назначен исполняющим обязанности капитан-лейтенанта. Тендером такого типа обычно командовал офицер в чине не выше лейтенанта, и именно в таком качестве корабль снова вошел в состав британского флота, но производство Буша, маловажное само по себе, было в то же время знаком официального одобрения действиям Хорнблауэра. Почти одновременно Хорнблауэр впервые услышал, что контр-адмирал Лейтон скончался от ран в Гибралтаре и был похоронен в соборе Св. Павла. Чуть позже в тот же день секретарь адмирала сообщил Хорнблауэру, что его жена Мария умерла в Саутси родами, дав жизнь сыну, который родился 7 февраля 1811 года. Ребенок выжил, а Марию в вырезке «Морнинг Кроникл» называли «вдовой капитана Горацио Хорнблауэра, злодейски умерщвленного Бонапартом».

У нас нет сведений, что почувствовал Хорнблауэр, узнав об этой трагедии, причиной которой он косвенно стал. Могла ли она все же выжить, если бы только знала, что ее мужу удалось спастись? Не был ли он сам с Мари де Грасай (и вполне вероятно — в ее объятиях) в тот самый день, когда Мария умирала? Мог ли он относиться добрее к своей жене? Довершением всех его несчастий стало известие, что через две недели «Виктори» отправится в Англию, где сам Хорнблауэр предстанет перед трибуналом, как только сойдет на берег. Он был первым капитаном британского линейного корабля, которому пришлось спустить флаг после того, как «Ганнибал» был захвачен в 1801 году при Альхесирасе…

Когда 6 июня Хорнблауэр сошел на сушу в Портсмуте, он вдруг с удивлением ощутил, что стал знаменит. Другого военно-морского героя на то время не было, а публику захватила история его героического сражения, пленения и бегства из-под стражи, о его якобы смерти, а потом — неожиданном возвращении на борту отбитого у французов приза. На текущий момент Хорнблауэр стал кумиром толпы и прессы. Среди писем и посылок, ожидающих его, одна содержала шпагу, стоимостью в сто гиней, которую он перед уходом в море заложил своим призовым агентам — необходимая мера, без которой капитан «Сатерленда» не смог бы оплатить расходы на покупку капитанских запасов. Сейчас шпага вернулась к нему как знак восхищения, вместе с кучей писем, а также сообщением, что «Эндорская Волшебница» была куплена Военно-морским флотом за 4000 фунтов стерлингов, две трети из которых принадлежало ему и не менее 400 фунтов — Брауну, как единственному представителю нижней палубы. Весьма теплое письмо он также получил от леди Барбары Лейтон, отправленное из дома 129 по Бонд-стрит и датированное 3-м июня. Она сообщила, что взяла под свою опеку ребенка Марии, полагая, что он остался сиротой, и мальчика окрестили Ричардом Артуром Горацио в честь ее братьев, лордов Уэлсли и Веллингтона как крестных отцов.

Письмо нежно заканчивалось словами: «Вас будут очень рады видеть, когда вы прибудете, чтобы повидаться со своим сыном, который растет и умнеет с каждым днем. Это доставит удовольствие не только Ричарду, но и вашему верному другу — Барбаре Лейтон». В этот момент Хорнблауэру пришлось проанализировать свои чувства. Ему пришлось вновь напомнить себе, что он должен предстать перед трибуналом. Трибунал, конечно же, состоялся (14 июня) и председательсвующий на нем адмирал выступил с речью, в которой подчеркнул, что Хорнблауэр «сделал все возможное во славу страны, что трибунал настоящим и подтверждает».

Проблема сигнала, поданного Лейтоном также обсуждалась, но в конце концов была признана несущественной, так как перед трибуналом предстал не Лейтон, а Хорнблауэр. Офицер, выступавший в роли его защитника, доказал, а суд согласился с ним, что Хорнблауэр действовал правильно, исполняя сигнал, но его действия были бы правильны и в том случае, если бы этого сигнала вообще не существовало. Решение трибунала было встречено бурным одобрением всего флота, и когда Хорнблауэр покидал «Виктори», где проходило заседание трибунала, команда была выстроена на реях в спонтанной демонстрации. Но что должно быть признано замечательным совпадением: Хорнблауэр был приговорен к смерти заочно (in absentia) французским трибуналом еще 10 июня, но это решение было утверждено императором Наполеоном в тот же самый день, когда было оглашен вердикт трибунала в Портсмуте. Сам же Хорнблауэр ничего не знал об этом в то время и вряд ли бы был бы сильно обеспокоен, если бы ему стало об этом известно. Ему было достаточно почетной реабилитации и высокого мнения о своих заслугах, которое он действительно заслужил у старших офицеров и товарищей по службе. Еще больше приветствий досталось ему на пристани, а затем, к своему удивлению, Хорнблауэр обнаружил себя в почтовой карете, спешащей в Лондон. Они достигли столицы в сумерках и мистер Хукхэм Фрир, который был выслан навстречу Хорнблауэру, благополучно сопроводил его в дом номер 10 по Даунинг-стрит, в Военное министерство, а к десяти вечера доставил капитана в Калтон-Хауз. Прежде чем Хорнблауэр понял, что происходит, принц-регент произвел его в рыцари, наложил на него знаки Достопочтенного ордена Бани и к тому же объявил о его производстве в полковники морской пехоты — синекура, которая должна была принести Хорнблауэру дополнительных 1200 фунтов стерлингов в год. Хорнблауэр завершил этот бурный день в специально снятом для него номере гостиницы «Золотой крест»: он приобрел и славу, и состояние.

Сэр Горацио Хорнблауэр, Рыцарь ордена Бани посетил леди Барбару в ее городской резиденции 15 июня и был столь удачлив, что застал ее милость дома. Здесь же он впервые встретил Ричарда, своего единственного сына, который в свои четыре месяца был просто воплощением живости и здоровья. Более сентиментальный исследователь предположил бы, что Горацио и Барбара тут же бросились друг другу в объятия со слезами счастья на глазах, оттого что все препятствия к их счастью отныне исчезли. На самом деле, с этим было не так уж просто. Во-первых, оба они были в трауре, и ни о какой свадьбе не могло быть и речи до тех пор, пока со дня смерти Лейтона не пройдет двенадцать месяцев. Во всяком случае, ближайшей возможной датой мог стать один из дней в начале октября, причем и речи идти не могло об обручении раньше 12 сентября. Пока же следовало соблюдать некоторые условности, но мы можем быть уверены, что они отлично поняли друг друга, а окончательное воссоединение любящих сердец было предопределено еще и тем, что ребенок остался с леди Барбарой. Тем не менее, чтобы избежать скандала, сэр Горацио покинул город, полагая своей первой задачей обзавестись поместьем. Было бы несовместимо с достоинством Барбары и его собственным, если бы им пришлось провести свой медовый месяц в бывшей резиденции Лейтона. Он должен был приобрести свой собственный дом и дом этот должен был находиться в графстве Кент. Мысли Хорнблауэра инстинктивно обратились к Смоллбридж-Мэнор. Он написал 18 июня мистеру Ходжу и получил радостно удививший его ответ, что старый мистер Бернет скончался в 1809 году, так что если Хорнблауэр все еще интересуется этим поместьем, то пусть приезжает как можно быстрее. Проклиная человеческую глупость, Хорнблауэр сразу же отправился в Мэйдстон, куда и прибыл 25 июня. Самое раннее из его сохранившихся писем к Барбаре написано как раз оттуда и датировано 27 числом того же месяца.

Гостиница «Королевская звезда»,

Мэйдстон.

Моя дорогая леди Барбара!

Думаю, что мне суждено стать землевладельцем, потому что мне уже сейчас изо дня в день досаждает своим поведением мистер Ходж, который то говорит мне, что интересующее меня поместье вот-вот будет выставлено на продажу, то вдруг начинает уверять, что его нынешний владелец, кузен покойного мистера Бернета, не намерен продавать его ни за какие деньги. Между тем его партнер предлагает мне другой вариант, около пятисот акров всего за 1300 фунтов неподалеку от Танбриджа — так дешево, что это само по себе настораживает. По его словам, эта земля может приносить мне до 200 фунтов ежегодной ренты. Я настолько измучен и истерзан этими поверенными, что решил поехать в Шропшир и сделать покупку самостоятельно.

Вчера мне удалось осмотреть Смоллбридж и должен признаться, что за прошедшее время были приложены некоторые усилия, дабы устранить последствия почти полувекового запустения, однако единственным осязаемым результатом этого стал ужасный запах свежей краски. Завтра я выезжаю в Бриднорт и сожалею лишь о том, что каждый новый день путешествия все больше отдаляет меня от тех, кто мне дорог. Поцелуй за меня Ричарда и заверь его, что кампания, которую я веду сейчас, столько же в его интересах, сколько и в моих собственных — или я даже дерзну предположить в НАШИХ?

Вчера почта доставила мне от тебя очаровательное письмо, в ответ на которое могу заверить тебя, что комнаты в здешних гостиницах чистые, а позавтракал я хорошо — чай, хлеб с маслом и яйца.

Я снова напишу тебе завтра, скорее всего уже из Сен-Олбанса и буду стараться противостоять желанию повернуть к северу, чтобы как можно быстрее оказаться на Бонд-стрит. Так или иначе, я должен уладить это дело и когда я в следующий раз увижу тебя, то расскажу о своем успехе — поверь мне.

Твой любящий друг —

Горацио Хорнблауэр.

Судя по всему кузен, унаследовавший состояние Тома Бернета, был эксцентричен не менее его самого. Тем не менее, выяснилось, что он служил некоторое время мичманом и с тех пор продолжал декларировать свою принадлежность флоту (по крайней мере, на словах). Возможно, по этой причине, а возможно, благодаря славе Хорнблауэра, скорее же всего из-за того, что ему очень нужны были деньги, экс-мичман Королевского флота в конце концов дал себя убедить и согласился на продажу Смоллбриджа. Договор был подписан в Бринджнорте, а передача прав оформлена в Мейдстоне с последующим заверением в Лондоне. Затем возникла проблема приведения дома в пригодный для жилья вид хотя бы к октябрю, что наверняка не было простым делом после столь длительного периода запустения. На счету Хорнблауэра было много побед, но эту битву ему предстояло проиграть.

К сожалению для исследователя, такого места, как Смоллбридж-Мэнор, больше не существует. Тот факт, что сам дом был практически полностью уничтожен пожаром в 1884 году, сам по себе мало что значит по сравнению с тем, что не осталось ни одного свидетельства о том, где он на самом деле стоял. Эта проблема обсуждается в Приложении № 2 и его положение приводится по данным страницы 252 дополнения к обзору Артиллерийского ведомства 1819 года. Сам вид дома можно себе представить по изображению на раскрашенной гравюре 1845 года, по которой мы можем судить, что это было здание в георгианском стиле, небольшое, но полное достоинства, окруженное небольшим парком, сквозь который к его воротам вела подъездная аллея. Каретник, конюшни и домик для прислуги располагались отдельно, к югу от Нетлестед-Корт. Дом получил свое название от небольшого моста, который ранее соединял берега речушки Мидуэй между Нетлестедом и Боухилл. Тем не менее, сам церковный приход и деревушка всегда носили название Нетлестед (а не Смоллбридж), даже когда сам дом еще существовал. Земли, которые также приобрел Хорнблауэр, тянулись к западу до границ с Мереворт-Касл и Ройстон-Холл, составляя общую площадь до тысячи акров. Все вместе составляло достаточное скромное поместье для человека с положением, на которое уже мог претендовать Хорнблауэр. Тем не менее, он вернулся сюда же в старости, что является весомым свидетельством того, что попросту любил это место. Ни один из его наследников больше не жил здесь и к моменту пожара 1884 г. поместье находилось в аренде у некоего майора Перрена. Планов его восстановления так и не появилось.

Побежденный в неравной битве со штукатурами и обойщиками, Хорнблауэр в конце концов вынужден был арендовать дом в Танбридж-Уэллс. Его свадьба с леди Барбарой состоялась в Лондоне 9 октября 1811 года и прошла очень тихо. Венчание имело место в церкви Св. Маргариты, в Вестминстерском аббатстве, причем невесту вел к алтарю сам маркиз Уэлсли. Первые несколько месяцев молодожены провели в Тансбридж-Уэллс, но при этом часто наезжали в Смоллбридж. Наконец, при помощи увещеваний и прямого подкупа, строителей наконец-то удалось удалить из дома к середине марта 1812 года, а внести мебель и расстелить ковры стало возможным к концу того же месяца. После бесчисленных переносов и отсрочек, новые владельцы Смоллбриджа смогли, наконец, въехать в свою резиденцию 10 апреля и приняли депутацию своих арендаторов 12 апреля. В тот день все шло хорошо: викарий произнес речь, селяне исполнили гимн: «Смотри, о вот грядет герой», Хорнблауэр произнес несколько слов в ответ и торжество завершилось троекратным «Гип-гип, ура!» для ее Светлости и такого же количества приветственных криков в честь сэра Горацио. Несомненно, наибольшее удовольствие от всего происходящего получил маленький Ричард, у которого теперь впервые появился свой собственный садик для игр. Тем не менее, Адмиралтейство, с присущим ему отсутствием такта, выбрало именно 10 апреля, чтобы направить Хорнблауэру письмо, которое он и получил два дня спустя. Ему предлагали должность коммодора, с капитаном в подчинении, для выполнения задания, о котором предстояло узнать при личной встрече. Таким образом, после пяти месяцев семейной жизни на берегу, Хорнблауэру предстояло вновь выйти в море, но уже не в качестве капитана отдельного корабля, а под флагом командира эскадры. Теперь к нему относились с некоторым уважением — частично благодаря приобретенной им славе национального героя, а частью как члену могущественной семьи Уэлсли, в которую он вошел после женитьбы на Барбаре. В конце концов, одним из его деверей теперь был государственный секретарь иностранных дел, а другим — главнокомандующий британской армией в Испании, и, возможно, самый великий генерал, которого когда-либо рождала Англия. Хорнблауэр явно приобретал широкие перспективы.

В то время официального звания «коммодор» не существовало. Это был лишь почетное неофициальное обращение к старшему из капитанов, командующему эскадрой из нескольких кораблей. Он терял должность и право на свой титул как только сходил на берег. Точно также ранг коммодора использовался в Ост-Индской компании и в том же смысле сегодня употребляется в торговом флоте. Но Королевский Военно-морской флот имел коммодоров двух степеней — младшего, имеющего право на особый широкий вымпел и старшего (с другим вымпелом), который имел в своем подчинении капитана. Избавленный таким образом от повседневных забот, связанных с управлением кораблем, коммодор этой категории был уже в большей степени флаг-офицером. Казалось бы, проще было бы произвести его сразу в контр-адмиралы, со всеми вытекающими последствиями. Однако на деле это было невозможно, поскольку все продвижения в списке капитанов шли строго по старшинству. Для того, чтобы произвести Хорнблауэра в контр-адмиралы уже на этом этапе, когда он поднялся едва ли до половины списка, означало бы необходимость произвести в адмиралы всех капитанов, стоявших в этом перечне перед ним. Правда, лишь весьма немногие из них смогли бы рассчитывать на соответствующие должности и, таким образом, была бы утрачена возможность использовать их для службы. Таким образом, сохраняя свое прежнее звание капитана, Хорнблауэр получал часть обязанностей флаг-офицера. Эта система, во многом неудобная, по крайней мере, давала возможность уменьшить масштабы при возможной неудаче. Если бы коммодор не справился с полученным заданием, можно было бы снова назначить его командиром линейного корабля.

Когда Хорнблауэр достиг Адмиралтейства, ему было сообщено, что театром его будущих действий должно стать Балтийское море. Он должен был возглавить эскадру, которую составляли: линейный корабль «Несравненный» (74 пушки), шлюпы «Лотос» (20 пушек) и «Ворон» (18 пушек), бомбардирские кечи «Мотылек» и «Гарви», а также тендер «Клэм» (10 пушек). Главнокомандующим на Балтике был вице-адмирал сэр Джеймс Сомарец, но Хорнблауэр должен был получить определенную свободу действий: его задачей было оказывать поддержку любому потенциальному противнику Наполеона. Ситуация на Балтийском море складывалась весьма непросто: Дания и Норвегия были оккупированы Наполеоном, Швецией управлял бывший маршал Франции, чья лояльность по отношению к Бонапарту была, по меньшей мере, сомнительной, а Россия ожидала французского вторжения, которое могло материализоваться, а могло и нет. Не было уверенности в том, что в этой обстановке придется делать британской эскадре, но Хорнблауэр был именно таким человеком, на которого можно было положиться в подобной ситуации. Его эскадра должна была собраться в Даунсе, а сам он поднялся на борт в Дилле — совсем неподалеку от тех мест, где прошло его детство. Главные трудности возникли из-за того, что Хорнблауэр хотел, чтобы командиром «Несравненного» назначили Буша. Ему указали на то, что Буш лишь недавно был произведен в капитан-лейтенанты и что его первым кораблем — когда он, наконец, будет произведен в капитаны — должен стать шлюп, а никак не линейный корабль. В конце был достигнут компромисс на том, что Хорнблауэр примет номинальное командование «Несравненным», а Буш будет назначен на него в качестве сверхштатного офицера в звании капитана. Это позволяло Бушу осуществлять все функции по командованию кораблем (за исключением подписания документов), но все же вызвало зависть среди других капитан-лейтенантов. Вот одноногого инвалида назначают капитаном линейного корабля, а ведь он и фрегатом-то никогда не командовал! Трудно было найти другой пример столь явной предвзятости и протекции. Все, что можно сказать в защиту Хорнблауэра, так это то, что Буш давно заслужил свое производство, и оно могло бы прийти гораздо раньше, если бы он не следовал за Хорнблауэром.

Свежеиспеченный коммодор поднялся на борт своего флагмана в Дилле 4 мая, приветствуемый салютом со всех кораблей эскадры. Немедленно отплыв с попутным ветром на Скаген, Хорнблауэр ввел свои корабли в Зунд на рассвете 10 мая. Он был обстрелян фортами Сальтхольма, а затем — Амагера. Эскадра ответила бортовыми залпами, но кораблям удалось пройти, не получив особых повреждений. Лишь «Гарви» потерял грот-мачту и вынужден был идти под аварийным такелажем. Следующей задачей Хорнблауэра было доложить о своем прибытии вице-адмиралу сэру Джеймсу Сомарецу, чья эскадра стояла в Винго-зунд, неподалеку от Гетеборга. Адмирал не проявил особой сердечности, узнав, что новоприбывший коммодор располагает свободой действий. Тем не менее, он приказал Хорнблауэру следовать в Кронштадт с депешами, адресованными русскому царю. Он также был уполномочен предложить царю свое содействие в случае войны между Россией и Францией. 14 мая Хорнблауэр покинул Винго и направился на восток…

Вскоре после этого эскадре Хорнблауэра удалось отбить английское торговое судно «Мэгги Джонс», ставшее призом французского капера «Бланш Флер». Это навело Хорнблауэра на мысль направиться на поиски самого приватира, которого он наконец поймал и уничтожил при Рюгене. Затем Хорнблауэр узнал, что армии Наполеона концентрируются между Дрезденом и Варшавой. Еще больше он узнал от британского атташе в Стокгольме, который прибыл на борт со шведского берега и попросил доставить его в Санкт-Петербург. Согласившись на это, Хорнблауэр прибыл в Кронштадт 22 мая и был приглашен в Петергоф на обед к царю. Другим гостем за царским столом оказался Бернадотт, наследный принц Швеции. Следствием этого стало прибытие Александра на «Несравненный», но инкогнито, под именем «графа Северного». Хорнблауэр сделал все возможное, чтобы произвести на царя наилучшее впечатление дисциплинированностью и высоким боевым духом своих моряков в качестве предполагаемых союзников, но сомнительно, чтобы его дипломатия в этом случае имела в этом более чем ограниченный успех. Он вновь покинул Кронштадт 30 мая, получив приказы сэра Джеймса Сомареца нанести удар по французским коммуникациям на подступах к Кенигсбергу.

Карта бухты Фришгаф

Между этим портом и Данцигом расположена лагуна Фришгаф, место интенсивного прибрежного судоходства. Множество судов, нагруженных военным имуществом и припасами, собирались здесь под прикрытием береговых батарей и мощного бонового заграждения, прикрывающий единственный вход со стороны моря. Эта позиция выглядела практически неприступной, но Хорнблауэр все же разработал план атаки. Четыре шлюпки, под командованием капитана Виккери с кеча «Гарви», проникли во Фришгаф, по мелководью обойдя оконечность бонового заграждения в ночь на 25 июня. В течение последующего дня ими были уничтожены одиннадцать прибрежных судов и двадцать четыре баржи. Защитники бухты сосредоточили силы для того, чтобы воспрепятствовать отходу Виккери, и Хорнблауэр инсценировал атаку на Пиллау, достаточно правдоподобно, чтобы отвлечь внимание в эту сторону. Тем временем Виккери и его люди сожгли свои шлюпки, как им было приказано, и пересекли узкий перешеек, выйдя на морское побережье Фришгаф, где и были подобраны шлюпками с других кораблей эскадры, вышедших в точку рандеву. Это была весьма четкая операция, достаточная для того, чтобы показать потенциальным союзникам, что рука флота Его Величества гораздо длиннее, чем склонен предполагать Бонапарт.

8 июля Хорнблауэр получил депешу от британского посла в России, информирующую, что Наполеон начал вторжение в пределы страны, причем главная колонна его армий направлена на Москву, в то время как другая движется на Санкт-Петербург. Чуть позже Хорнблауэр получил такую же информацию от сэра Джеймса Сомареца, с дополнительным сообщением о том, что русские предпримут попытку задержать наступление в северном направлении, организовав решительное сопротивление под Ригой. В связи с этим Хорнблауэру было приказано сделать все возможное для того, чтобы помочь в защите этого города. Он направил тендер «Клэм» с депешами в Винго-зунд и повел остатки своей эскадры в Рижский залив. 25 июля, на подходах к этому городу, он обнаружил присутствие французов, которые как раз готовились к переправе через Двину.

Ригу защищал генерал Эссен, первая линия обороны которого проходила в районе деревни Даугавгрива, к западу от реки, прикрывая дорогу от Данцига. Мелководье помешало кораблям эскадры приблизиться к французским траншеям на расстояние пушечного выстрела, но Хорнблауэр решил, что осадка его бомбардирских кечей может быть уменьшена при помощи импровизированных понтонов. Все дело состояло в том, чтобы закрепить по обоим бортам кечей заполненные песком суда, а затем выгрузить из них песок. После того, как крайние суда опустеют, они должны приподнять находящийся в центре корабль. Облегченные таким образом кечи подошли на дальность выстрела и нанесли французским укреплениям некоторые повреждения. Им, конечно же, пришлось отступить под огнем французской полевой артиллерии, снова отойдя за пределы дистанции ведения эффективного огня. Французские апроши все ближе и ближе подкрадывались к Даугавгриве, а сама деревня уже была превращена в груду развалин. Теперь Хорнблауэр предложил использовать корабельные шлюпки, вместе с другими имеющимися плавсредствами, для того чтобы высадить ночью отряд русских войск в точке, позволяющей атаковать неприятельские апроши во фланг. Этот план был принят, и высадка была назначен на ночь 1 августа. Операция была проведена согласно плану, но совпала с ночной атакой французов. Последовала отчаянная битва в темноте, а на рассвете стало видно, что траншеи осаждающих в значительной степени разрушены. Таким образом, удалось выиграть еще немного времени, но тут пришло известие о падении Москвы. Хорнблауэр начал терзаться сомнениями, не заставит ли это русских пойти на заключение мира, который сделает Наполеона властелином мира. Известие о падении Москвы, очевидно, в тоже время получили и французы, которые предприняли генеральный штурм Даугавгривы и понесли многочисленные жертвы в этой попытке сократить время осады. В это время Хорнблауэр находился на берегу и был вовлечен в схватку, а когда он лично повел солдат в контратаку, под ним была убита лошадь. В своих позднейших беседах с генералами, Хорнблауэр имел достаточно юмора, чтобы утверждать, что, в отличие от большинства своих собеседников имел честь выиграть битву на суше, и что практически лично спас Санкт-Петербург от захвата французами. Фактически же, его вмешательство, отважное само по себе, было лишь эпизодом в битве с неопределенным исходом, каждая из которых таит в себе множество подобных успехов или неудач. К счастью, он остался невредим, а русские продолжали удерживать Ригу, сдерживая французское наступление на этом направлении. В других местах русским везло меньше, однако факт оставался фактом — про сдачу они и не помышляли. Все закончилась, как мы помним, отступлением Наполеона от Москвы. Русский флот в союзе со шведским не оставлял сэру Джеймсу Сомарецу особых дел на Балтике, ввиду чего он был озабочен, как бы вывести свой флот до наступления зимы. Хорнблауэр получил приказ, датированный 15 августа, следовать в бухту Хано, поскольку к концу года «Несравненному» было бы слишком опасно оставаться на открытом рейде Риги. Оба бомардирских кеча ему разрешали оставить под Ригой до конца месяца, однако самому Хорнблауэру предписывалось вместе с «Несравненным» с двумя шлюпами следовать с конвоем в Англию. Он оставил конвой в Даунсе и привел «Несравненный» в Чатем, где его коммодорский брейд-вымпел был спущен, а сам корабль был разоружен на зиму 9 октября. Сэр Джеймс Сомарец вернулся в Англию вскоре после этого, спустил свой флаг и закончил активный этап своей карьеры. С поражением Наполеона операции на Балтийском море практически прекратились, и Королевскому флоту вполне достаточно было легких сил на этом театре до окончания войны. Когда Хорнблауэр сошел на берег, оказалось, что он болен, частично из-за истощения, вызванного перенесенным тифом, которым он заразился во время обороны Риги. Он встретился со своей женой в Смоллбридж-Мэнор и провел там всю зиму, не выздоровев окончательно даже к весне 1813 года. Есть основания полагать, что он был капризным пациентом — сварливым, раздражительным и мечтающим снова оказаться в море. Дополнительному раздражению способствовали письма, которые он получал от Буша, командующего теперь фрегатом, и молодого Джонатана Хорнблауэра, который продолжал служить на флагманском корабле и как раз сдал экзамен на лейтенанта. В эту зиму Наполеон вынужден был перейти к обороне: его армии были ослаблены, а его союзники — Австрия и Пруссия — обратились против него. Проиграв кампанию в России, он был не многим счастливее в Испании, где Веллингтон как раз выгнал короля Жозефа Бонапарта из его столицы. Казалось, что уже в следующем году мир увидит падение французского императора. Хорнблауэр очень хотел принять участие в этой последней схватке, венчающей двадцать лет его действительной службы на море и ознаменовать ее последним значительным достижением.

Однако к сожалению, его амбиции было нелегко удовлетворить. Адмиралы того времени, такие как, например, Сомарец, получили свой первый офицерский чин, когда Хорнблауэр еще едва родился. Все они служили еще во время прошлой войны и уже были капитанами к тому времени, как Хорнблауэр в первый раз вышел в море. Для человека, не имевшего первоначально никакой поддержки, он достаточно удачно получил капитанский чин уже к 1805 году. Теперь, всего в тридцать семь лет, имея при этом семь лет капитанского стажа, он был уже почти посредине капитанского списка, однако представлялось сомнительным, чтобы ему удалось стать контр-адмиралом ранее 1820 года. Его служба на Балтике в качестве коммодора была весьма почетной для него, так как выполнение задания такого рода скорее обычно поручалось кому-нибудь из младших флаг-офицеров. Мы, конечно, знаем, что уже это назначение вызвало бурные протесты, и можем предположить, что дальнейшее подобное продвижение Хорнблауэра должно было вызвать негативную реакцию старших стажем и более заслуженных офицеров. Кроме того, он уже имел успешный опыт исполнения обязанностей коммодора, и теперь его не так-то просто было бы назначить обычным командиром линейного корабля. А даже если бы Хорнблауэр и согласился бы принять подобное назначение, какой главнокомандующий хотел бы иметь его под своим флагом?

Кому нужен был такой подчиненный — слишком амбициозный, непоседливый и критичный, конечно же, достаточно лояльный, но все же слишком опытный, чтобы всегда держать свое мнение при себе.

Возможным назначением для него была бы должность капитана флота (соответствует современному начальнику штаба) или командира флагманского корабля какого-нибудь адмирала. Эта идея и пришла ему в голову, причем Хорнблауэр укрепился в этой мысли, узнав, что его бывший командир, сэр Эдвард Пеллью, назначен главнокомандующим Средиземноморским флотом. Хорнблауэр написал ему где-то в январе 1813 года, однако получил вежливый, но решительный отказ.

Каледония

7 марта, 1813.

Дорогой сэр Горацио!

Мне доставили огромное удовольствие сообщения о Ваших деяниях на Балтийском море, и я рад слышать, что при этом Вам удалось остаться в относительно хороших отношениях с сэром Дж. С., который в качестве главнокомандующего далеко не у всех вызывает восхищение. Если наши дела и дальше будут идти столь же хорошо, то надеюсь, Тиран будет свергнут прежде, чем этот год пронесется над нашими головами. Мой флот здесь в целом находится в хорошем состоянии, но капитаны устали и некоторые, как мне кажется, меньше заняты делом, нежели изобретением причин для того, чтобы получить возможность сойти на берег. Годы идут, мы не становимся моложе, а французский флот в Тулоне так и не подает признаков готовности выйти в море и вступить в бой. Они абсолютно превосходят нас численностью кораблей, но при этом не имеют для них экипажей, в особенности после того, как Бони забрал всех опытных канониров в полевую артиллерию.

Я вполне осознаю ту честь, которую Вы оказали мне, сообщив о желании служить под моим командованием, но ранее вы столь успешно доказали свои способности командовать отдельной эскадрой, что вряд ли кто осмелится предложить Вам более скромную должность. Что же касается Средиземного моря, то мы в достаточной степени обеспечены контр-адмиралами: мой брат исполняет обязанности капитана флота, сэр Сидней Смит руководит отдельным отрядом, Кинг — мой заместитель в Сан-Жозефе, а многие другие ожидают своей возможности. В настоящее время в списке не меньше семидесяти шести контр-адмиралов. Конечно, некоторые из них уже навсегда сошли на берег, но остальные желают служить и некоторые служат неплохо. Я настоятельно прошу Вас быть терпеливым и абсолютно уверен, что прежде чем закончится эта война, Вам вновь будет предоставлена возможность проявить себя. Когда же это время настанет, никто больше меня не может быть более твердо уверен в том, что Вы с честью выполните любое порученное Вам дело. Моя собственная служба, скорее всего, близится к своему завершению, и я утешаю себя мыслью, что многие более молодые офицеры идут на смену нашему поколению, и Вы — первый среди них. Кажется, целая жизнь прошла с тех пор, как мы были соплавателями на добром старом «Неустанном» и если молодые люди, которых я помню еще мичманами, становятся Рыцарями ордена Бани, то значит, я уже старею.

Поверьте мне, дорогой сэр Горацио,

Всегда Ваш —

Эд., Пеллью.

Будучи в философском настроении, Пеллью, очевидно, припомнил очень похожее письмо, которое сам получил от лорда Нельсона в 1804 году. Первые строки письма Пеллью нужно читать в свете того, что к тому времени они с Сомарецем не разговаривали уже добрые двадцать лет. Возможно, Хорнблауэр обращался с просьбами и к другим адресатам, однако столь же безрезультатно.

Видя его нарастающее беспокойство, в мае 1813 года леди Барбара убедила его посетить Ирландию. Она как раз получила небольшое наследство в графстве Слиго, и наконец-то пришло время посетить новое поместье. Сама Барбара выросла в Ирландии, и не хотела походить на вечно отсутствующих лендлордов. Доходы с этого имения были невелики, но она все же чувствовала себя обязанной по отношению к своим арендаторам и перед самим местом. Горацио, на самом деле еще не вполне оправившийся от болезни, скорее всего, сопротивлялся доводам Барбары, желая провести сезон в Лондоне, откуда ему было удобнее донимать Адмиралтейство своим просьбами о предоставлении новой должности, но, в конце концов, заинтересовался: в новом поместье Барбары имелся настоящий замок. Даже в своих детских грезах он и не мечтал стать владельцем замка, и даже до 1811 года его планы не шли дальше возможности приобретения небольшого коттеджа. Сейчас же он и его супруга стали землевладельцами и хозяевами замка Драмклифф-Касл (таково было название замка), который был символом их положения в обществе. Он согласился, на первый взгляд — легкомысленно, на осуществление планов Барбары по посещению этого места. 9 мая они тронулись в путь вдвоем, без Ричарда. Путешествие проходило по дороге из Лондона в Бристоль, где они провели несколько дней, прежде чем 18 мая сели на пакетбот в Дублин. Оказалось, что столица Ирландии просто кишит родственниками леди Барбары и людьми, так или иначе знакомыми с ее родителями и братьями.

Сэр Горацио нанес непременный визит лорду Уитворту, лорду-лейтенанту провинции и познакомился с другим известным обитателями Дублинского замка: лордом Маннерсом, мистером Робертом Пилем и мистером Хью Фитцджеральдом. Именно во время этого визита Хорнблауэр впервые начал вникать в истоки ирландской проблемы. Их представляли ему разные люди и — в весьма разном свете. Более того, он с удивлением ощутил, что его собственные симпатии разделились: как сторонник жесткой дисциплины, он соглашался, что прежде всего необходимо поддерживать закон и порядок, без которых никакие улучшения невозможны. Как либерал в политике, он должен был согласиться, что ирландские крестьяне действительно обижены, что требовало исправления. И, наконец, как свободно мыслящий человек, он не мог найти оправданий существующему угнетению местных католиков при содействии англиканской церкви.

Впервые Хорнблауэр столкнулся с ирландской проблемой в 1799 году, когда, еще будучи лейтенантом, вынужден был участвовать в организации казни Барри Мак-Кула (см. стр. 59). Тогда у него была возможность послать на виселицу порядка пятидесяти ирландцев-заговорщиков, однако молодой лейтенант принял решение выбросить компрометирующие их бумаги за борт. Память об этом осталась с ним навсегда, и он был более, чем предрасположен слушать то, что ему будут говорить ирландцы. Еще большее воздействие на решение Хорнблауэра оказала возможность встретиться с мистером Джастисом Флетчером, тем самым, который позднее привлек к себе столько внимания своим судебным процессом в Высоком Суде графства Эксфорд в 1814 г. Именно от Флетчера Хорнблауэр впервые услышал кое-что о работе, проделанной графом Фитцуильямом в Уиклоу и маркизом Хертфордом в Антриме. К тому же ему стало абсолютно ясно, что большинство землевладельцев постоянно находятся за пределами страны, получая доход с имений, в которые они не вкладывают ни пенни. Хорнблауэр был рад объяснить при этом, что сам держит путь в Слиго, и только лишь его служба на море помешала ему посетить эти места раньше.

Хорнблауэр приехал в Слиго в первых числах июня, посетив по пути несколько сельских усадеб, и был встречен мистером Вайли, агентом, который временно управлял поместьем леди Барбары. Драмклифф-Касл стоял на скалистом мысу, далеко выдающемся в Атлантический океан, но фасадом своим был обращен в сторону берега, так что его окна выходили на устье реки, на берегах которого раскинулся город Слиго. Замок, по сути, и тогда и сейчас представлял собой остатки средневекового укрепления, часть которых условно считалась пригодной для жилья. Земли, окружающей его, было не слишком много, однако поместье включало еще несколько ферм, расположенных в глубине побережья, вдоль берегов реки. Большую часть дней в году атлантические валы с гулом разбивались о прибрежные скалы, и целые мили прибрежных земель были почти безлюдны. По сравнению с другими графствами, история Слиго не слишком изобиловала громкими событиями, возможно, в значительной мере, из-за недостатка населения. Все, что мы знаем о первом визите Хорнблауэров в те края, исходит из письма, адресованного леди Барбарой одной из своих старых подруг — миссис Фанкорт, своей соседке по Бонд-стрит в Лондоне.

Слиго, 16 июня 1813

Моя дорогая Маргарет!

Ты удивишься, какой каприз судьбы занес нас в эти отдаленные края, и как мы вообще выжили после столь долгого путешествия. После пребывания в Дублине, во время которого мы посетили старых друзей и познакомились с новыми, мы двинулись в неспешное путешествие через всю Ирландию, наслаждаясь гостеприимством всех домов, в которых пришлось останавливаться. Наш собственный замок требует ремонта и перестройки, прежде чем мы сможем даже говорить о его обстановке, однако пока мы воспользовались гостеприимством мистера Макдермотта и в настоящее время живем в доме на краю города, напротив Лодж-Гилл. Погода стоит прекрасная, но я воспользовалась одним дождливым вечером, чтобы сообщить тебе новости, которые, конечно же, покажутся тебе скучными, по сравнению с сообщениями, которые ежедневно приходят с континента. Для меня был прекрасный день, когда я услышала прекрасные новости о победе Артура в битве при Витторио, в результате которой Тиран утратил Испанию, и лишь Пиренеи пока еще ограждают Францию от неминуемого вторжения. Горацио весь извелся в ожидании новой должности, но ведь он еще не до конца избавился от последствий лихорадки, жертвой которой он едва не стал под Ригой. Эта поездка в Ирландию оказывает на него благотворное влияние, несмотря на то, что он весьма неохотно согласился принять в ней участие. Что же касается меня, то я уже почти успела позабыть, как красив этот край, с его зелеными холмами и озерами, столь непохожий на те уголки Уэстморленда, столь живописно воспетые мистером Уордсвортом. Как ты знаешь, я восхищаюсь его произведениями, равно как и лордом Байроном (его стихами, конечно же, а не характером), так что можешь меня представить уже влюбленной в эти скалистые утесы, омываемые романтическими морскими валами. Горацио говорит, что хотел бы видеть более развитое сельское хозяйство и более опрятные коттеджи для бедняков. Говоря по секрету, он романтичен не меньше меня, но специально говорит подобные вещи, чтоб меня подразнить.