«И ЧЕТЫРЕ СТРАНЫ ПРЕДО МНОЙ РАССТЕЛИЛИ ДОРОГИ...»
«И ЧЕТЫРЕ СТРАНЫ ПРЕДО МНОЙ РАССТЕЛИЛИ ДОРОГИ...»
— ...Марин, ты только посмотри, у меня такое впечатление, будто перед нами живые Блохин с Буряком! А? — под куполом громадного монреальского супермаркета раздался знакомый голос
Ребята, не веря своим ушам, оглянулись по сторонам и, только подняв головы, увидели стоящего над ними на лестнице Владимира Высоцкого, а рядом с ним — нет, это — наваждение! — была Марина Влади. Быть того не может!
— Может, может, — успокоил растерявшихся олимпийцев Высоцкий. — Привет, Олег! Здорово, Леня! Знакомьтесь, моя жена... Мариночка, а это наши футбольные звезды. Олег, между прочим, обладатель «Золотого мяча» как лучший футболист Европы... Вы уже как, справились?
— В общем-то, да, — сказал Блохин, который первым пришел в себя от неожиданной встречи.
— Тогда вперед!
На улице они заглянули в первое попавшееся кафе. Заказали бутылку русской водки. Высоцкий уточнил: «Вы как?» — «А, — махнул рукой Буряк, — уже все, что можно на Олимпиаде, мы проиграли!» Посидели, поболтали, вспомнили общих московских и киевских знакомых. «Потом, — рассказывал Блохин, — Володя спросил, можно ли нас украсть на несколько часов. Спустя полчаса мы приехали в симпатичный двухэтажный дом, ключи от которого оставили Марине и Володе уехавшие в Париж друзья».
Пользуясь отсутствием хозяев, Владимир с Мариной приняли гостей по-московски, с размахом. «У Лени накануне был день рождения, — вспоминал Олег Блохин, — и мы, смущаясь, конечно, попросили записать кассету на память. Под рукой кассеты не оказалось, и Высоцкий пошел по дому, нашел чистую... и стал петь. У него было прекрасное настроение, он смеялся, шутил... Мы обменялись адресами и телефонами... К 22.30 нам нужно было вернуться. Володя и Марина вышли и посадили нас на такси...»
Маринина подруга Диана Дюфрен, в доме которой они остановились, перед своим отъездом успела познакомить их со всеми «нужными людьми» и передала Владимира и Марину с рук на руки Жилю Тальбо. Тот, послушав Высоцкого, прикинул финансовые риски и предложил записать диск. Окрыленный неслыханной оперативностью, Высоцкий тут же начал думать о том, кто может сделать аранжировку, искал варианты оформления обложки, созвонился с Максимом ле Форестье и попросил его написать предисловие к пластинке. Потом Жиль повез их к звукоинженеру Андре Перье, «лучшему уху американского континента». В его студии Владимир записал отобранные вместе с Мариной песни.
Легкомысленное, но удивительно приятное канадское путешествие лишь в самом конце было несколько омрачено. У одного из отелей они случайно увидели звезду Голливуда, самого Чарльза Бронсона. Володя упросил Марину: «Познакомь...» Марина подошла к американцу: «Вот русский актер, очень известный, хотел бы с вами познакомиться». Бронсон даже слушать не стал, отмахнулся: «1Ъу эвэй!» — «Ну и хрен с тобой, — сказал, глядя на него в упор, Владимир. — Приедешь в Москву, я тоже с тобой знакомиться не захочу».
В Канаде наши путешественники оказались после кратковременного пребывания в Штатах. Пока летели, Высоцкий был в прекрасном расположении духа, развлекался, вспоминая рассказ О’Генри «Вождь краснокожих»: «Держи его крепче, тогда я успею добежать до канадской границы!» Марина громко хохотала, смущая соседей по салону. А Владимир все не унимался и тихонько, на ухо, напевал ей:
Пили мы — мне спирт в аорту проникал, —
Я весь путь к аэропорту проикал.
К трапу я, а сзади в спину — будто лай:
«На кого ж ты нас, покинул, Николай!»
В Нью-Йорке они жили у Миши Барышникова, который собирался в Европу, «Желтого дьявола» в городе они так и не нашли. Зато их нашли телевизионщики компании Си-Би-ЭС и пригласили принять участие в программе «60 минут». Соглашайся, советовали новые американские знакомые, передача популярная, там работают нормальные, цивилизованные люди. Споешь несколько песен, тебя узнает Америка. Это шанс! Чего ты боишься?
— Да ничего я не боюсь!
Ведущий Дан Ратгер был доброжелателен и обаятелен. Обсудили, какие песни хотел бы спеть Высоцкий, о чем они. Остановились на трех — «Я не люблю», «Уходим под воду» и «Утренняя гимнастика». Самый острый вопрос прозвучал в конце интервью: «Может быть, это не так, но мне кажется, кое-кто в СССР беспокоится, вернетесь ли вы обратно. Я не ошибаюсь?»
— Ну почему?! — запротестовал Высоцкий. — Ну что вы! Я уезжаю уже четвертый или пятый раз, и всегда возвращаюсь. Это смешно! Если бы я был человеком, которого боятся выпускать из страны, так это было бы совершенно другое интервью. Я спокойно сижу перед вами, спокойно отвечаю на ваши вопросы. Я люблю свою страну и не хочу причинять ей вред. И не причиню никогда...
Когда прощались, Владимир поинтересовался, когда эфир. «О, точно сказать трудно, — напыжился Раттер. — У передачи очень высокий рейтинг, мы делаем интервью впрок, гости программы стоят в очереди. Вам ведь хорошо знакомо такое понятие «очередь»?» — «Конечно». — «Мы постараемся вам сообщить, может быть, через ваших друзей, когда передача выйдет в эфир».
Ждать пришлось полгода. «60 минут» с его участием вышла только в феврале следующего года. Те, кто смотрел ее, хвалили, говорили, что в студии Владимир не терялся, отвечал уверенно, вел себя раскованно, пел здорово. Правда, к вопросам сделали такие подводки, что мы хохотали.
— То есть?
— Ну, например, сказали, что в юности ты успел попробовать советских лагерей. А сейчас как актер имеешь деньги и привилегии, какие имеют очень немногие советские граждане. Ну и так далее.
— Вот собаки!
Пока Барышников еще был в Нью-Йорке, Владимир попросил его договориться о свидании с Иосифом Бродским. Миша не очень охотно, но исполнил просьбу. Условились встретиться с поэтом в кафе в Гринич-Виллидж.
Марина лишь краем уха где-то слышала эту фамилию, а со стихами Бродского и вовсе не была знакома. Владимир рассказал ей печальную историю Бродского, приключившуюся с ним в начале 60-х Марина не поверила:
— Как это, поэта посадили за тунеядство?
— Да, — грустно улыбнулся Владимир. — Вот почему Любимов и не советует мне бросать театр, говорит: хоть не посадят, как Бродского...
— А ты что... в самом деле решил?..
— Нет! Пока нет...
При встрече Бродский сразу поставил Высоцкого в тупик «А я о вас знаю. Первый раз услышал фамилию «Высоцкий» из уст Анны Андреевны Ахматовой. Она вас даже цитировала — «Я был душой дурного общества.». Это ведь ваши стихи?..
Посидев недолго в кафе, они отправились к Бродскому, в его малюсенькую квартирку, битком забитую книгами, — настоящую берлогу. Поэт приготовил для гостей какие-то восточные угощения. Потом предложил почитать стихи. Высоцкий читал, чуть слышно отбивая ритм ладонью по столу Бродский слушал внимательно, сдержанно одобрил некоторые рифмы и образы.
Он намеренно не расточал комплименты, потому что сам страдальчески воспринимал любую, даже самую искреннюю, похвалу. Поэт, настоящий поэт сам чувствует удачную строку, и не должен читать стихи в жадном ожидании аплодисментов и лести.
Лишь много позже Бродский скажет о своем московском собрате; «Я думаю, что это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный, — совершенно замечательный стихотворец. Составные рифмы его абсолютно феноменальны. В нем было абсолютное чутье языковое...»
С тем поэтических они неожиданно перешли на воспоминания о коммунальном детстве, о юношеских годах, обнаруживая одинаковость впечатлений.
— В Питере у нас была большая комната, и моя часть от родительской отделялась перегородкой, — рассказывал Иосиф. — Чтобы попасть к нам из коридора, надо было пройти... через шкаф я снял с него заднюю стенку, и получилось что-то вроде деревянных ворот. Родители все принимали как данность: систему, собственное бессилие, нищету, своего непутевого сына... Когда меня арестовали в первый раз, я был сильно напуган. Ведь берут обыкновенно довольно рано, когда ты только из кровати, тепленький и у вас слабый защитный рефлекс... Приводят в камеру. В первый раз мне, между прочим, очень там понравилось. Потому что это была одиночка...
Высоцкий почти не говорил о своем актерстве. Но не удержался, вспомнил, что один из его киногероев носил фамилию Бродский.
— Да? — удивился поэт. — И что это за фильм? Об одесских подпольщиках-революционерах? Любопытно-
Потом Бродский прочел им собственное стихотворение, написанное по-английски, а на прощание подарил маленькую книжечку русских стихов с названием «В Англии» издательства «Ардис» — «Лучшему поэту России, как внутри ее, так и извне».
Еще одну он надписал для своего старого знакомого актера Миши Козакова: «Передайте ему, пожалуйста, когда будете в Москве», другую — для Василия Аксенова
«Он прилетел из Нью-Йорка в Париж и буквально ворвался ко мне, — вспоминал Шемякин. — И такой радостный!
— Мишка! Ты знаешь, я в Нью-Йорке встречался с Бродским! И Бродский подарил мне книгу и написал: «Большому поэту — Владимиру Высоцкому». Ты представляешь, Бродский считает меня поэтом!..
Это было для Володи — как будто он сдал сложнейший экзамен и получил высший балл! Несколько дней он ходил окрыленный...»
Вскоре в Париже Высоцкий сам принимал гостей. Белла Ахмадулина с мужем театральным художником Борисом воспринимали свое путешествие в город «Парижск» как удивительную сказку. Они жили на рю Россле, маленькой улочке, где у Марины была квартира с крошечными комнатами. В тамошних ресторанах балетноизящные официанты подавали им «кальвадос» и диковинные блюда. И улыбались. Как-то московские путешественники заблудились. «И Володя Высоцкий, — вспоминала Белла, — задумчиво сказал мне: «Знаешь, в одном я тебя превзошел». — «Что ты! Ты меня во всем превзошел!» — «Да нет. Я здесь ориентируюсь еще хуже, чем ты...»
Но уж ресторан «Распутин» в Париже Владимир мог отыскать и с закрытыми глазами. Он водил туда своих гостей послушать Димитриевича Ахмадулина не понимала: «Господи, на каком языке он поет! Давай напишем ему слова!» — «Оставь, это его язык, русский Алеши Димитриевича!» — отвечал ей «парижанин» Высоцкий.
Алеша Димитриевич — потомок югославских цыган не был похож на цыган в своем пении. Голос зазнобисто не дрожал, не выводил рулады и не рвал страсти в клочья. Да и репертуар был еще тот — уличные, хулиганские песни, одесский блатняк. Немножко добавлял свинга, и песни становились ритмичнее. А тембр голоса был сугубо мужской, глубокий и с хрипотцой
***
Из четырех стран, что «расстилали дороги», две позади — Канада и США. Франция — уже не считается. Остаются еще две — Югославия и Венгрия.
После прошлогоднего оглушительного успеха в Болгарии международного апломба у «таганцев» прибавилось. Любимову уже показалось мало, что театру милостиво разрешили гастроли в братской Венгрии, так он начал «права качать». Мол, раз трейлер с реквизитом едет в Венгрию через Югославию, то почему бы нам не съездить на десятый Белградский интернациональный театральный фестиваль? Продемонстрировал министерским чиновникам официальное приглашение на юбилейный БИТЕФ. И добавил:
— Когда меня позвали в Париж на симпозиум «Роль художника при тоталитарном режиме», так вы написали французам, что Любимов болен. Когда меня куда-то приглашают, вы говорите, что я при смерти или что «Таганки» больше нет, — и мне это надоело! Я поеду в Париж, а мой театр поедет в Югославию, и уже потом — всем составом! — мы приедем в Будапешт.
В Министерстве культуры помялись и согласились — скандал мог выйти чересчур громким. Но чтобы кровь подпортить, выдвинули условие: «Поезжайте, но следующие товарищи останутся...» — и назвали всех занятых в «Гамлете» евреев, начиная с Высоцкого и Смехова.
— Вы с министром культуры все прекрасно придумали, но я себя плохо чувствую и никуда не поеду, — склонил седую голову Любимов.
— Как так? Это же не ваш, а государственный театр!
— Был бы мой, так я бы не платил людям такие гроши.
Так договорились до того, что Юрий Петрович предложил «химику Ниловне» сыграть на югославском фестивале короля, а его заму Попову — Полония. Ну, а кому Гамлета — начальству виднее.
Не согласились.
В итоге «Гамлет» стал лауреатом фестиваля. Ура!
Но принц Датский даже спиной чувствовал косые взгляды товарищей. Даже Золотухин дулся: «Почему я не в той же гостинице, что и Высоцкий, и Любимов... Он дружит с Володей, приглашает его обедать по разным приемам, и это логично. Володя — герой фестиваля, много играет, везет огромный воз и достоин уважения, но я помню, что шеф высказывал нам обоим перед выездом...»
Из Белграда до Будапешта было рукой подать. Высоцкий работал так себе, играл на технике. Даже посторонние замечали, что его что-то гложет, беспокоит. Все старался уединиться, сторонился коллег. Созвонился с режиссером Мартой Мессарош, с которой познакомился на Московском кинофестивале, напросился в гости. Потом стал заходить после спектаклей на чай. «Выпивал два литра из огромного чайника, — рассказывала Марта, — и звонил. Звонил таю сначала в Москву на Центральную. Там у него была какая-то знакомая — Наташа, Анюта... Всегда другая. Высоцкий говорил мой номер в Будапеште, и она ему включала весь мир: Нью-Йорк, Париж. Он без конца говорил и курил. Потом уезжал спать часа на три... Когда он не пил, он совсем не мог спать. И не хотел оставаться в номере, потому что у него клаустрофобия... В Венгрии он не пил абсолютно. Если на столе была водка, то подносил рюмку к носу и нюхал...»
Марта опекала Высоцкого, как старшая сестра. Даже возила его на своем авто — из отеля в театр и обратно, он не хотел ехать со всеми в автобусе. Потом устроила ему съемку на местном телевидении, даже как режиссер поставила исполнение песни «Спасите наши души» в каком-то срубе. Организовала концерт Высоцкого для коллег-киношников. Потом признавалась: «В течение этих двух недель от меня потребовалось немало терпения».»
А съемки ее собственного фильма «Их двое» были под угрозой срыва Мессарош ждала приезда исполнительницы главной роли — Марину Влади, которая задерживалась в Испании. А как ждал ее Владимир!
Марта видела: «Что-то у них не ладилось... Наконец она сказала, что прилетает... Отношения между ними оставались натянутыми... А я старалась придумать что-нибудь такое, чтобы они помирились, чтобы он тоже поехал с нами на съемки в маленький город Цуонак... и предложила Володе сыграть эпизод. В конце концов, атмосфера съемок их помирила...» Марина Влади оценивала эпизод с профессиональной точки зрения: «У нас там прекрасная сцена была, где мы под снегом, флирт такой... И, в конце концов, он меня целует Он там очаровательный просто, и сцена получилась очень красивая..»
Это была единственная совместная киноработа Марины Влади и Высоцкого. В этой «сцене» не было актерства, не нужны были рекомендации режиссера-постановщика, не нужен был текст диалога. Его и не было. Зато были глаза бесконечно влюбленных друг в друга мужчины и женщины.
Спасибо вам, милая мадам Марта.
***
Дома ждали давно начатые, но так и не завершенные дела.
Стрелы Робин Гуда, к сожалению, угодили в «молоко». Поначалу Тарасов вспомнил, что лучшая защита — это нападение, и налетел с обидами: «Володя, что же ты меня так подвел?! Из-за твоих песен чуть весь фильм не зарубили!» А потом выяснилось — на худсовете раздались протестующие голоса: «Да ну, это картина приключенческая, а Высоцкий написал чересчур серьезные песни, какие-то трагические, драматические.» Их надо выбросить!»
А жаль. Тем более, предполагалось, что автор будет исполнять свои баллады совместно с ансамблем «Песняры». Высоцкий рассказывал: «Мы давно с ними хотим работать, они ждут уже Бог знает сколько времени, я тоже... Это будет — с народными инструментами несколько таких на меня совсем не похожих лирических баллад... О любви, о верности, о ненависти... Их надо обязательно с оркестром исполнять. Они рассчитаны на то, что есть фон. Они почти все речитативные. Мне кажется, передают ностальгию по нашему детству, когда все мы бегали и смотрели эти фильмы... взятые в качестве трофея. Всяких Эрлов Флинов и так далее...»
Напрасны были ожидания.
Так, теперь «Ленфильм» — «Вторая попытка Виктора Крохина». Сценарий Володарского хорош. Эдик молодец. У него ничего даром не пропадает. Была у него средняя пьеса «Уходя, оглянись», пошла она в театрах тоже средне. Он взял и перелицевал готовый материал в живой сценарий. Работоспособности Володарского можно позавидовать, везде успевает. Молодец.
Тема задевалась интересная — послевоенные пацаны, обворованное детство Когда разговаривали с Володарским о тех временах, вспоминали какие-то детали, уже не вспомнить у кого первого возникла мысль сделать для «Крохина» песню. Такую балладу о детстве, а? И баллада пошла.
Ставить фильм взялся некто Игорь Шешуков, начинающий режиссер. Это не беда. Главное, чтобы атмосферу уловил. Песня ему понравилась, а еще он предложил Высоцкому сыграть Степана, колоритного типа послевоенного инвалида у пивного ларька. «Он приехал и сыграл пробу. Сыграл очень быстро, без репетиций, — рассказывал режиссер. — Но потом выяснилось, что он может дать нам на съемки только один день. Это нас не устраивало».
А позже выяснилось, что и «Баллада о детстве» слишком велика, нужно было убрать два-три куплета.
«Я поехал уговаривать Высоцкого, — рассказывал «парламентер» Володарский, — чтобы он убрал куплеты о Марусе Пересветовой, о напильниках... Володя встретил меня не очень любезно, посмотрел по-волчьи».
— Володя, понимаешь, надо, — начал мямлить Володарский.
— Нет, ни строчки.
— Володя, ну пойми, выйдет картина, песня будет звучать с экрана!
— Нет. Ни буквы. Вынимайте тогда всю песню.
— Ну всю песню не хочется вынимать, песня-то прекрасная.
— Нет. Я ее так написал.
— Ты понимаешь, в Госкино начальство возражает.
— Ну тогда вынимайте всю песню.
— Но без песни картина проигрывает очень.
— Тогда оставляйте песню.
— Ну, Володь, я тебя по дружбе прошу.
— Нет-нет-нет Нет, старик, нет. Я этого сделать не могу.
— Ну, значит, угробимся все вместе. И Шешуков вынимать песню не хочет, но вот эти три куплета.
— Нет. Ну, вместе угробимся Вместе — оно даже лучше...
***
Предстоял еще один разговор. Надо было решать, что дальше делать с их с Демидовой «Игрой на двоих» Он честно пересказал
Вульфу телефонную беседу, которая у него состоялась в Штатах с Теннесси Уильямсом по поводу его пьесы.
— Это очень плохая пьеса, — сказал Уильямс, — она у меня не вышла Это — театр абсурда.» А вы хороший артист? А где вы снимались?
Он ответил, что много снимался, но мэтр вряд ли знает советские фильмы.
— Нет, я их не знаю. Я вообще ничего не знаю про Россию. Я знаю, что в этой стране жил Чехов, это — мой Бог. Простите, но ставить я ничего не буду. К вам пришла глупая идея. Это не моя профессия, я не режиссер.
Но самым страшным открытием для Высоцкого было то, что Теннесси Уильямс, оказывается, не знал, кто такая Марина Влади.
— Как вы не знаете моей жены? Это знаменитая французская актриса!
— Я не очень хорошо знаю актрис второй категории.
Тогда Высоцкий пришел в ярость:
— А я — бард!
— Я не люблю бардов, — равнодушно сказал драматург.
«Представляете?! — возмущался Владимир, придя к Виталию
Вульфу. — Но ничего, я поеду в Польшу, поговорю с Анджеем Вайдой. Приглашу его...»
В конце концов, когда все идеи провалились, Высоцкий сказал Вульфу и Алле Сергеевне: «Поставлю я сам. Я знаю, как это надо поставить».
Вульф обрадовался, а вечером ему позвонила Демидова и сказала: «Напрасно. Он никакой не режиссер, и я не буду играть в его постановке». — «А вы в состоянии это сказать ему в лицо?» — «Я подумаю...»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.