МАРАКАИБО: СРЕДИ ИНДЕЙЦЕВ

МАРАКАИБО: СРЕДИ ИНДЕЙЦЕВ

Однажды в Каракасе один знакомый представил меня бывшей парижской манекенщице, искавшей себе помощника для работы в новом отеле, который она недавно открыла в Маракаибо. Я с охотой согласился выполнять эти обязанности. Звали парижанку Лоренс, кажется, она приехала в Каракас показать новую коллекцию одежды, а потом решила осесть в Венесуэле. Каракас и Маракаибо разделяет около тысячи километров, и это очень меня устраивало — как знать, а вдруг полиции вновь придет в голову заняться расследованием заговора, в который я так некстати вляпался.

Подвез меня один друг, и вот после четырнадцатичасового утомительного пути по тряской дороге я наконец увидел Маракаибо: город и то, что называли озером, но на самом деле это была огромная лагуна примерно в сто восемьдесят километров длиной и около ста шириной, которую соединял с морем перешеек шириной примерно пятнадцать километров. Город лежит к северу, на западном берегу перешейка, который теперь соединяет с восточным мост, но в те дни людям, едущим из Каракаса, приходилось переправляться на пароме.

Удивительное это озеро. Оно напоминает гигантский лес, где за деревьями, выстроившимися стройными рядами, просматривается линия горизонта. Но это вовсе не деревья, а нефтяные скважины, каждая из которых снабжена устройством, похожим на гигантский маятник, который раскачивается и днем, и ночью, гоня черное золото из глубин земли на поверхность.

Паром курсировал целый день, перевозя автомобили, пассажиров и разного рода товары. Во время переправы я бегал от одного борта к другому, совершенно завороженный созерцанием пилонов, поднимающихся из воды, как фантастические нагромождения железа. В те минуты мне вспоминалась Гвиана, находившаяся более чем в двух тысячах километров отсюда, чьи недра Господь Бог сподобился напичкать до отказа алмазами, золотом, железом, никелем, марганцем, ураном и прочими сокровищами, в то время как здесь он просто наполнил их нефтью — движущей силой цивилизации, причем в таких невероятных количествах, что тысячи и тысячи насосов, работавших денно и нощно, не могли выкачать ее до дна. Да, Венесуэла, грех тебе жаловаться на судьбу!

Отель «Нормандия» — мое новое место работы — представлял собой огромную великолепную виллу, окруженную ухоженным садом с множеством цветов. Прекрасная Лоренс встретила меня с распростертыми объятиями.

— Вот мое королевство, Анри! — воскликнула она весело, обводя рукой дом и сад.

Лоренс открыла отель месяца два назад. Всего шестнадцать номеров, зато все роскошные и обставленные со вкусом, с ванными, достойными пятизвездочных гостиниц класса «Ритц».

Я тут же приступил к работе и сразу понял, что стать правой рукой Лоренс — значит, взять на себя немало. Ей было под сорок, а вставала она в шесть утра — присмотреть, как готовится завтрак для ее клиентов, иногда даже готовила его сама. Она не знала устали и целый день носилась по дому, успевая заглянуть в каждый его уголок, проверить все и вся, и еще умудрялась выкроить время для ухода за розовым кустом или прополки заросшей садовой тропинки. Эта женщина просто заражала своей энергией, желанием во что бы то ни стало добиться успеха, я не отказывался ни от единого из ее поручений, делал все, что было в моих силах, чтобы помочь ей справиться с многочисленными трудностями и проблемами, возникающими на каждом шагу. Главной проблемой были деньги. Она по горло увязла в долгах, стремясь как можно полнее осуществить свою идею о превращении виллы в роскошный отель.

Как-то я отлучился по своим делам, не предупредив ее об этом заранее. Зато приготовил настоящий сюрприз.

— Добрый вечер, Лоренс!

— Добрый! Уже поздно, Анри, восемь. Мне неловко тебя упрекать, однако ты отсутствовал целый день.

— Гулял.

— Ты что, шутишь?

— Да. Всю жизнь только и делаю, что шучу. В жизни всегда должно быть место шутке.

— Всегда не обязательно. Особенно сейчас, когда мне так нужна твоя поддержка. Я страшно влипла.

— Влипла?

— Да. Надо немедленно заплатить за ремонт и перестройку виллы, штучки-дрючки тоже кое-чего, как ты понимаешь, стоят. И, хотя гостиница дает доход, его недостаточно, чтобы расплатиться. Я и так по уши в долгах.

— А у меня для тебя сюрприз, Лоренс. Лучше сядь, а то упадешь. Ты никому ничего больше не должна, — чеканя каждое слово, произнес я.

— Издеваешься, что ли?

— Видишь ли, я знаю тут одного человечка, канадца из компании «Люмус». Несколько дней назад он говорил со мной об одном дельце, которое мы с ним могли бы провернуть. Так вот: сегодня я с ним виделся…

— Ну и?! — нетерпеливо перебила меня Лоренс. Глаза ее так и горели.

— Компания «Люмус» берет на себя все расходы по содержанию твоей гостиницы. На целый год!

— Но этого просто быть не может!

— Может. Вернее, не может, а так оно и есть.

Лоренс порывисто обняла меня, расцеловала в обе щеки и, словно обессилев от этого, рухнула в кресло.

— Ну вот, теперь жди: завтра они пригласят тебя в свой офис для подписания этого потрясающего контракта, — закончил эту сцену я.

Этот контракт означал, что на отеле «Нормандия» Лоренс теперь сможет сколотить неплохое состояние. А первой четверти взносов «Люмуса» будет достаточно, чтобы рассчитаться со всеми долгами.

После подписания контракта мы с Лоренс пили шампанское в компании боссов из «Люмуса». Лежа в ту ночь в постели, я ощущал себя самым счастливым человеком на свете. А может, только благодаря шампанскому ты видишь сейчас жизнь в розовом свете, Папи? Да нет, не такой уж ты дурак Оказывается, можно разбогатеть, не мошенничая, не воруя, а просто работая, создав свое дело. И даже начав с нуля. Да это же настоящее открытие, которое помог мне сделать отель «Нормандия»! В молодые годы, еще живя во Франции, я пришел к убеждению, что простой работяга так и останется на всю жизнь простым работягой, никуда не вырвется, ничего не достигнет — так уж устроен этот мир. Поэтому я воровал и занимался прочими темными делишками. И вовсе не из особого воровского азарта или ради того, чтобы иметь кучу денег, нет! Чтобы вырваться из серой среды, подняться на верхушку общественной лестницы. Но, оказывается, честный путь туда возможен, а для начала необходимо только одно — хотя бы небольшой капиталец. К примеру, всего несколько тысяч боливаров. Эти деньги в Венесуэле вполне можно сколотить, подыскав приличную работенку. Достигла же Лоренс успеха честным трудом, достигнешь и ты.

Итак, Папи, ты больше уже не жулик, не вор. Как бы радовался отец, узнав об этом.

Жизнь в Маракаибо кипела. Воздух города был словно наэлектризован желанием людей что-то созидать, повсюду разворачивались стройки — возводились новые дома, офисы, заводы по очистке нефти. На черном рынке продавалось и покупалось все. Товар расхватывали в считанные минуты, его не хватало. Если ты хорошо работал, то и жил неплохо, любой бизнес здесь процветал.

Мне повезло — я оказался в Маракаибо во время второго нефтяного бума. Начался период широкой эксплуатации нефтяных скважин. Компании, получившие новые концессии на право разработок на огромной территории — от гор Периха до озера и моря, принялись за дело капитально, с размахом.

Итак, я решил обосноваться в Маракаибо. Но, чтобы преуспеть, нужно было еще научиться выхватывать из этого гигантского пирога пусть крошки, зато самые лакомые.

«Опытный повар 39 лет, знающий французскую кухню, предлагает свои услуги нефтяной компании. Минимальная зарплата — 800 долларов».

Основам кулинарного искусства я научился у Лоренс и ее шеф-повара, и решил попытать счастья. Объявление появилось в местной газете, и уже через неделю я работал поваром в компании «Ричмонд Эксплорейшн». Конечно, жаль было покидать Лоренс, но она никогда не смогла бы положить мне такое жалованье.

Благодаря школе, что я прошел в ее отеле, я узнал о французской кухне немало, однако первые дни буквально дрожал от страха, опасаясь, что мои коллеги заметят, как мало знает «французский повар» о предназначении разных горшочков, кастрюль и сковородок. Однако, к моему удивлению, страхи эти оказались напрасными — напротив, это они трепетали, опасаясь, как бы «француз» не заметил, что все они, до единого, не более чем простые мойщики посуды. Догадавшись об этом, я вздохнул спокойно. К тому же у меня было перед ними одно совершенно неоспоримое преимущество — я владел редкостной в этих краях кулинарной книгой на французском (это был подарок одной престарелой, удалившейся на покой шлюхи).

Управляющим, ответственным за персонал, в этой компании служил некий канадец по имени Бланше. Дня через два он вызвал меня и попросил разработать обеденное меню на двенадцать человек, для руководства компании.

Рано утром я показал ему меню, однако не преминул заметить, что снабжение нашей кухни оставляет желать много лучшего. Было решено выделить мне сумму, которой я мог бы распоряжаться самостоятельно. Думаю, не стоит объяснять, что к моим рукам кое-что прилипало, ведь все закупки продуктов делал я сам. Но и руководство компании было не внакладе, питались они превосходно и ели, что называется, «от пуза». Так что все были довольны. Каждое утро я вывешивал в холле меню, разумеется, на французском. Многоэтажные звучные названия из кулинарной книги производили неотразимое впечатление. Более того, я обнаружил в городе магазинчик, специализирующийся на товарах из Франции, и почти все закупки с тех пор стал делать там. Дело пошло настолько успешно, что члены правления компании начали приводить на обед своих жен, и вместо двенадцати человек за столом зачастую оказывались все двадцать, что, конечно, добавляло мне хлопот. Зато, с другой стороны, это позволяло кое-что корректировать по моему усмотрению в отчетах о расходах — ведь согласно существующим правилам я должен был кормить людей строго по списку.

Поняв, что все мною довольны, я потребовал прибавки жалованья — до тысячи двухсот долларов в месяц. Они решили, что это чересчур, однако тысячу все же дали. Я отчаянно спорил и твердил, что для такого выдающегося шеф-повара эта сумма просто оскорбительна, но все же в конце концов дал себя уговорить.

Так прошло несколько месяцев, постепенно работа стала мне приедаться и давить на психику, как сдавливает шею слишком тесный воротничок. И вот настал день, когда я попросил начальника геологической партии нашей компании взять меня поваром с собой в экспедицию по очень интересным и, как считалось, опасным местам.

Целью экспедиции была геологическая разведка Сьерра-Периха — горной цепи к востоку от озера Маракаибо, что отделяла Венесуэлу от Колумбии. Земли эти населяло дикое и воинственное племя мотилонов. Даже теперь никто не знает, откуда появились здесь эти мотилоны, столь отличавшиеся по языку и обычаям от всех остальных местных индейских племен. Жили они общинами в больших хижинах, вмещавших от пятидесяти до ста человек. Единственным домашним животным у них была собака. Они были настолько дикими, что, попав в плен к так называемым цивилизованным людям, наотрез отказывались от пищи и воды, и, даже если с ними обращались хорошо, все до единого кончали жизнь самоубийством, перекусывая на руках вены передними зубами, специально заточенными, чтобы рвать ими мясо. Впоследствии на берегах Рио-Санта-Росы, всего в нескольких милях от ближайшей мотилонской хижины, поселились монахи-францисканцы. Их отец-настоятель применял самые современные методы воздействия на дикарей — сбрасывал с самолета к хижинам еду, одежду, одеяла и даже фотографии монахов-францисканцев. И еще соломенные чучела в монашеских одеяниях, карманы которых были набиты разными лакомствами. Но толку было чуть. Бедняга настоятель: в тот день, когда он сам наконец появился в деревне, мотилоны решили, что это очередное чучело, сброшенное с небес…

Впрочем, все это случилось гораздо позже, а наша экспедиция состоялась в 1948 году, задолго до того, как начались попытки «приобщения» мотилонов к цивилизации.

Меня эта экспедиция привлекала по трем причинам. Во-первых, она означала приятную смену обстановки. Наконец-то после недель и месяцев, проведенных на кухне, меня ждали настоящие приключения. Конечно, риск, как и в любом другом приключении, был, зачастую вернувшиеся в Маракаибо партии не досчитывались одного, а то и двух человек, ибо мотилоны были весьма искусны в стрельбе из лука. Недаром в тех краях бытовала поговорка: «Куда мотилон метнет взгляд, туда метнет и стрелу». Но даже если меня и убьют, то хоть, по крайней мере, не съедят — каннибализмом мотилоны не грешили.

Во-вторых, это трехнедельное путешествие по девственному, полному опасностей лесу прекрасно оплачивалось. Я должен был получить вдвое больше, чем за месяц работы у кухонной плиты.

И третье — мне нравилось быть в обществе геологов. Они так много знали. А я понимал, что уже не в том возрасте, чтобы учиться самостоятельно, и чувствовал, что не напрасно потрачу время, общаясь с образованными людьми. Да и готовка в походных условиях не требовала премудростей и кулинарных книг, достаточно было уметь открывать консервные банки и печь хлеб и лепешки.

Моего нового друга, начальника партии, звали Крайчет. Этот американец знал абсолютно все, что имело хоть какое-то отношение к нефти, имел славную жену и прекрасных детей. Вскоре я научился понимать его грубоватый юмор, и мы ладили замечательно.

Партия состояла из начальника, еще двух геологов и человек двенадцати носильщиков и помощников, главными требованиями к которым при найме были физическая выносливость и послушание. Они жили в отдельных палатках, и у них был свой повар. Кстати, люди это были вовсе не простые, среди них затесался даже участник левого демократического движения военных по имени Карлос. Но так или иначе, а между всеми членами экспедиции существовали взаимопонимание и согласие. Путешествие оказалось необычайно интересным и познавательным. Следуя вдоль рек, мы постепенно забирались все дальше и дальше в горы. Сначала в грузовике, потом на джипе. Когда тропа стала совсем уж непроезжей, оставили машины и поплыли в каноэ, на мелководье вылезали из лодок и толкали их вперед и вперед, к цели. Снаряжение и продукты несли носильщики. На каждого приходилось килограммов по тридцать с лишним груза. Трое геологов и повар были свободны от ноши.

Все было бы прекрасно, если бы каждый наш поход не омрачала перспектива нападения мотилонов. Нередко их стрелы ранили и иногда даже убивали геологов. Понятное дело, найти добровольцев, желающих отправиться в такие экспедиции, было сложно, подобные предприятия стоили компаниям бешеных денег.

Одним из геологов был голландец по имени Лэпп. Как-то раз он решил заняться сбором крокодильих яиц — они очень вкусны, если их высушить на солнце. Отыскать их несложно, надо просто идти по следу, оставленному самкой, когда она ползет на брюхе от реки к сухому месту, где и устраивает кладку. Воспользовавшись отсутствием мамаши, Лэпп выкопал яйца и спокойно понес их в лагерь, но не успел добраться до вырубки, как появился крокодил. Со скоростью гоночного автомобиля прорывалось чудовище сквозь заросли, направляясь прямо к нам. Оно шло по следу явно с намерением наказать грабителя. Лэпп бросился наутек, сперва он бежал прямо, потом заметался вокруг большого дерева. Я просто покатился со смеху при виде этого огромного детины в шортах, мечущегося вокруг ствола и взывающего о помощи. Выбежали с ружьями Крайчет и еще несколько человек, две разрывные пули остановили аллигатора раз и навсегда. Лэпп же плюхнулся задом на землю и сидел неподвижно, тяжело дыша, бледный, как сама смерть. Всех удивило мое поведение. Я сказал, что в любом случае ничем Лэппу помочь не мог, ведь у меня даже не было ружья.

Вечером, поедая сварганенный из консервов ужин, Крайчет вдруг спросил меня:

— Ты ведь уже не так молод, а? Года тридцать четыре тебе?

— Больше. А почему ты спрашиваешь?

— Просто ведешь себя как двадцатилетний мальчишка. Вот я и удивляюсь.

— Знаешь, а мне не намного больше. Всего двадцать шесть.

— Что-то не верится.

— Правда. Сейчас объясню. Просто тринадцать лет я прожил в наглухо запертом ящике. Можно сказать, эти тринадцать лет и не жил вовсе. Надо прожить их теперь. Улавливаешь арифметику? От тридцати девяти отнять тринадцать — как раз и будет двадцать шесть.

— Не понял.

— Ладно, неважно.

Я нисколько не кривил душой — действительно чувствовал себя двадцатилетним мальчишкой, и мне еще предстояло прожить украденные у меня тринадцать лет. Я должен был вернуть эти годы, прожечь их, промотать беззаботно, как делают юноши, чье сердце переполнено безумной жаждой жизни.

Однажды перед рассветом нас всех разбудил отчаянный крик. Оказывается, в повара, того, который готовил для носильщиков и как раз только что встал и засветил фонарь, чтобы сварить кофе, попали две стрелы — одна вонзилась ему в бок, другая в ягодицу. Его нужно было немедленно отправить в Маракаибо. К лодке раненого несли на носилках четверо.

Настроение было омрачено. Мы чувствовали, что индейцы где-то рядом, в лесу, но не видели и не слышали их. Чем дальше мы углублялись, тем больше усиливалось чувство тревоги, похоже, мы вторглись в самое сердце их охотничьей территории. Дичи вокруг было полно, почти у всех нас были ружья, и время от времени мы подстреливали то птицу, то некое подобие зайца. Лица у всех были мрачные, никто не пел и не смеялся.

Постепенно люди впали в совершенно истерическое состояние. Многие хотели прервать экспедицию и вернуться в Маракаибо. Крайчет настаивал на ее продолжении, считая, что нам следует подниматься дальше вверх по течению реки. Карлос бы парнем не робкого десятка, но и он, похоже, нервничал. Однажды он отозвал меня в сторонку.

— Как считаешь, Энрике, может, стоит вернуться?

— Но почему, Карлос?

— Из-за индейцев.

— Да, верно, здесь есть индейцы, но ведь они вполне могут напасть на нас и на обратном пути.

— Не знаю, не уверен. Может, мы слишком близко подошли к их деревне? Вон, посмотри на этот камень, похоже, на нем они размалывали зерно.

— Похоже, что так, Карлос. Ладно, пойдем потолкуем с Крайчетом.

Переубедить американца оказалось непросто. Он твердил, что мы находимся в уникальном с геологической точки зрения районе. Выслушав наши возражения, совершенно вышел из себя и закричал, чего никогда не позволял себе раньше:

— Как хотите! Если боитесь, возвращайтесь! А я остаюсь!

И вот все ушли, кроме Крайчета, Карлоса, Лэппа и меня. Пять дней мы продвигались вперед без всяких происшествий, однако, пожалуй, еще никогда в жизни я так не нервничал, всей кожей чувствуя, что на протяжении двадцати четырех часов в сутки за нами наблюдают одному Богу ведомо сколько пар внимательных невидимых глаз. Только раз они обнаружили свое присутствие. Это случилось, когда Крайчет пошел к берегу реки справить нужду и заметил вдруг, как зашевелился тростник, а потом две руки раздвинули его плотную стену. Это моментально отбило у него всякую охоту делать то, зачем он туда пришел, однако, проявив обычное для него удивительное хладнокровие, он, как ни в чем не бывало, повернулся к тростнику спиной и отправился в лагерь, словно ничего не случилось.

— Похоже, и правда пришла пора возвращаться в Маракаибо, — сказал он Лэппу. — Образцов породы мы набрали достаточно. И думаю, совершенно необязательно оставлять индейцам столь замечательные четыре образчика белой расы.

До поселка Ла-Бурра, состоявшего домов из пятнадцати, мы добрались спокойно. А когда сидели в ожидании грузовика, который должен был забрать нас, и, не спеша, выпивали, вдруг меня отозвал в сторону какой-то пьяный индеец-полукровка.

— Ты вроде бы француз, а? Да… стыд и позор таким французам, вот что я тебе скажу!

— Как это понять?

— Сейчас поймешь. Ведь вы забрались в страну мотилонов, верно? И что там делали? Палили из ружей налево и направо во все, что летает, бегает или плавает. Это не научная экспедиция, вот что я тебе скажу, это самая что ни на есть разбойничья охота!

— Куда это ты гнешь?

— Если и дальше так пойдет, то вы лишите индейцев всех источников пропитания. У них ведь и так всего мало. Раз в день-два они убивают какую-нибудь дичь и едят это мясо, лишнего себе не позволяют. И убивают, заметь, не из ружей, а стрелами, бесшумно, не распугивая других животных. А вы всех распугали своей пальбой.

Парень был неглуп, за его словами угадывалась настоящая боль, и я заинтересовался тем, что он говорил.

— Что будешь пить? Я угощаю.

— Двойной ром, француз. Вот потому-то мотилоны и стреляют в вас. Из-за таких, как вы, им скоро нечего будет есть.

— Так, выходит, мы грабим их кладовую?

— Выходит, что так, француз. А потом, когда вы плыли на каноэ, и ручей становился слишком узким и надо было выходить и толкать лодку, разве ты не замечал, что при этом вы разрушаете маленькие запруды из веток и бамбуковых палок?

— Да, видел. Часто.

— Так вот, эти запруды, которые вы так бездумно разрушали, есть не что иное, как ловушки для рыбы, построенные мотилонами. И здесь вы им навредили.

— Ты прав на все сто. Так поступают только варвары! — согласился с ним я.

На обратном пути я часто размышлял о том, что рассказал мне этот весь насквозь пропитанный ромом полукровка, и решил кое-что предпринять. Добравшись до Маракаибо, я немедленно отправил письмо управляющему Бланше с просьбой безотлагательно принять меня.

На следующий день он пригласил меня зайти. В офисе присутствовал также главный геолог компании. Я сказал им, что, если они не хотят, чтобы в экспедициях убивали или ранили людей, дело надо организовать по-другому, и что я с охотой готов взяться за это. Пусть Крайчет по-прежнему числится начальником партии, но за дисциплиной и порядком буду следить я. Они охотно согласились, тем более что Крайчет в своем отчете написал, что еще одна экспедиция в горы, в еще более опасный и труднодоступный район, сулит невиданные по выгоде геологические открытия. Я ничего не сказал им о причинах, вызвавших столь неожиданное с моей стороны предложение, а также о том, как я собираюсь обеспечить безопасность; впрочем, они ни о чем таком не расспрашивали. Янки — люди практичные, для них главное — результат.

От начальника национальной гвардии я добился распоряжения, чтобы на контрольно-пропускном пункте при входе на территорию мотилонов у всех участников экспедиции отбирали бы ружья и прочее огнестрельное оружие. Для этого надо было только придумать некий благовидный предлог. В Маракаибо же об этом знать не должны — нанять людей, заранее предупрежденных о том, что они пойдут по земле мотилонов безоружными, будет уже совершенно невозможно.

Все прошло прекрасно. В Ла-Бурра у последнего поста у всех участников экспедиции, за исключением двоих, отобрали оружие, причем этих двоих я предупредил, что стрелять они могут лишь в случае крайней опасности. У меня самого остался только револьвер. С того дня все экспедиции подобного рода проходили без всяких осложнений.

Я прекрасно ладил с людьми, и они меня слушались. Вообще это мое новое занятие страшно захватило меня. Теперь, вместо того чтобы разрушать запруды, мы осторожно обходили их. К тому же, зная, что у мотилонов не хватает продовольствия, мы, покидая место очередной стоянки, всякий раз оставляли там банки с консервами или же с сахаром и солью, а иногда и другие продукты, а также мачете, нож или маленький топорик. На обратном пути мы этих предметов, разумеется, не обнаруживали. Все исчезало, даже использованные жестянки. В общем, политика моя увенчалась успехом, а поскольку никто в Маракаибо толком не знал, как именно я этого добился, стали ходить слухи, будто бы я «брухо», колдун, или же каким-то таинственным образом связан с мотилонами.

Как-то раз во время одной из таких экспедиций мне пришлось нанять в проводники охотников на крокодилов, отца и двух сыновей Фуенмейеров. Они прекрасно знали эти края, к тому же сами вызвались присоединиться к экспедиции, потому что опасались стать легкой добычей мотилонов. Днем они вели нас к цели, ночами охотились на аллигаторов.

Они происходили из племени маракучо из Маракаибо. Язык их отличала приятная музыкальность, да и товарищами они были надежными: обладали лучшими из присущих индейцам качествами — умом, находчивостью, преданностью. Я подружился с этими славными маракучо дружба эта сохранилась и по сей день.

Охота на аллигаторов, зубастых тварей, достигающих более трех метров в длину, — занятие крайне опасное. Как-то раз ночью я отправился на охоту вместе с Фуенмейером-отцом и старшим его сыном. Уселись в легонькое каноэ — отец на корме у руля, я в середине, и сын на носу. Тьма стояла — хоть выколи глаз, и слышно тоже ничего не было, кроме шепота джунглей да слабого плеска воды о борта каноэ. Мы не курили, молчали, сидели, не шелохнувшись.

Время от времени мы направляли на поверхность воды луч мощного электрического фонаря, и тут же в ответ появлялась пара красных светящихся точек. Две точки — один аллигатор. Немного впереди этих глаз должны находиться ноздри, ведь глаза и нос — это единственные части тела, которые выступают у плывущего аллигатора на поверхность. Жертву выбирают в зависимости от расстояния между охотником и красными точками — чем ближе, тем лучше. Выбрав, мы направились к ней, погасив фонарь. Старик Фуенмейер на редкость ловко умел рассчитывать расстояние и определять точное местонахождение аллигатора, для этого ему достаточно было одной лишь вспышки света продолжительностью не более секунды. Мы быстро гребли к цели, направив яркий луч уже в выбранную точку. Чудовище, как правило, находилось там, ослепленное. Фонарь не выключали до тех пор, пока мы не оказывались всего в двух-трех метрах от крокодила. Стоя на носу, молодой Фуенмейер держал в левой руке фонарь, а в правой гарпун с тяжелым свинцовым наконечником — единственное холодное оружие, способное пробить толстую крокодилью шкуру.

И вот он метнул гарпун Теперь надо было торопиться: раненый аллигатор погружался в воду. Мы схватили все наши три весла и принялись бешено грести к берегу. Медлить не стоило — если дать крокодилу время снова подняться на поверхность, он может тут же кинуться на обидчика, одного удара хвоста достаточно, чтобы разбить каноэ в щепки и отправить охотников прямиком на съедение другим аллигаторам, уже почуявшим неладное. Выпрыгнув на берег, надо было мчаться к ближайшему крепкому дереву и крепко-накрепко привязать к стволу веревку, второй конец которой был прикреплен к гарпуну. Крокодил непременно выйдет на берег — узнать, что же его держит. Он не понимает, что с ним произошло, чувствует лишь боль в спине Вот он выходит, уже на берегу, у самого края воды… Не успевает чудовище сделать следующий шаг, как молодой Фуенмейер наносит ему удар по голове маленьким острым, как бритва, топориком. Иногда, чтобы прикончить аллигатора, необходимо два-три удара. При каждом он хлещет хвостом, одного прикосновения которого достаточно, чтобы отправить обидчика на тот свет. Может случиться, что топором прикончить аллигатора не удается, тогда лучше всего тут же обрубить веревку, чтобы он мог уйти в воду. Иначе охота может закончиться весьма печально.

В ту ночь нам повезло: мы добыли несколько аллигаторов и вытянули их туши на берег. На рассвете охотники вернулись и сняли шкуру с брюха и нижней части хвостов. Шкура этих чудовищ на спине такая толстая, что никакой обработке не поддается. Потом каждую тварь пришлось предать земле, в реку трупы выбрасывать не полагалось, иначе можно отравить воду. Аллигаторы не едят своих собратьев, даже мертвых.

В экспедиции с геологическими партиями я ходил еще несколько раз и заработал на этом очень неплохо, настолько неплохо, что смог даже отложить кругленькую сумму. А вскоре произошло одно из самых удивительных и радостных событий в моей жизни