«Белградский июнь» и «Пражский август»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Белградский июнь» и «Пражский август»

Зимой 1968 года Тито, по традиции, отправился в азиатское турне: Афганистан, Пакистан, Камбоджа, Эфиопия, Египет, потом — Иран, Монголия, Япония.

Когда он возвращался в Югославию, то сделал краткую остановку в Москве. Во время встречи с Тито Брежнев вдруг поинтересовался: какой будет реакция в Югославии, если там вдруг взбунтуются студенты, ведь сейчас они бунтуют везде? «У нас такое невозможно», — ответил Тито[679]. И сильно ошибся.

Вечером 2 июня 1968 года в студенческом городке Белградского университета должны были состояться «культурно-развлекательные мероприятия» под названием «Караван дружбы-68» и «Микрофон — ваш!». Потом — концерт и танцы.

Когда собравшиеся студенты попытались попасть в зал, то выяснилось, что пускают туда только по пригласительным билетам. И только бойцов «трудовых бригад» — югославских студенческих стройотрядов. Студенты все-таки пытались попасть внутрь, у входа возникли потасовки, в здание полетели камни. Прибыла милиция, которая попыталась разогнать студентов с помощью дубинок. Но к месту столкновения подходило все больше и больше людей. Начались спонтанные митинги. На них говорили, что жить на стипендию невозможно, что жизнь в стране дорожает. Кто-то предложил направиться в центр Белграда и предъявить Союзной скупщине студенческие требования. Вскоре колонна студентов, толкая перед собой пожарные машины, двинулась к центру города. К ней по дороге начали присоединяться и разбуженные горожане.

Однако милиция подтянула свои силы. Раздались выстрелы (милиция утверждала, что стреляла в воздух). Появились раненые. Демонстранты отступили обратно в студенческий городок. Вскоре туда ворвались милиционеры и, стреляя в воздух, разогнали студентов.

Рано утром в студенческом городке начался массовый митинг. Был образован Студенческий комитет действий. Он принял решение — провести митинг в центре Белграда и ознакомить власти со своими требованиями. Снова колонна студентов с портретами Тито, югославскими и красными флагами, а также лозунгами «Тито — партия!», «Есть ли у нас Конституция?», «Хотим работу!», «Долой социалистическую буржуазию!», «В нас стреляли!» двинулась по направлению к центру Белграда. Демонстранты пели Интернационал и «Товарищ Тито, мы тебе клянемся!». Портреты Тито соседствовали с портретами недавно убитого в Боливии Че Гевары.

Однако и на этот раз дорогу демонстрантам преградила милиция. Колонна остановилась. Милиция начала теснить студентов, снова раздались выстрелы. И снова студенты были вынуждены отступить к студенческому городку.

На следующий день Комитет действий выпустил заявление, в котором объяснил причины недовольства студентов и сформулировал их требования. Среди главных причин назывались расслоение и неравноправие в югославском обществе, безработица, фактическое свертывание демократии и самоуправления. Требования сводились к демократизации всех общественно-политических организаций, в том числе и Союза коммунистов, гарантии свободы публичных высказываний, демонстраций и собраний, демократического контроля над выборными политическими представителями. Студенты требовали смещения политической элиты, которая проповедовала социалистическую мораль, но вела жизнь «красной буржуазии». Белградский университет был провозглашен «Красным университетом имени Карла Маркса».

Так события 2–3 июня 1968 года переросли из банальных потасовок чуть ли не в студенческую революцию. «Белградский июнь» принял эстафету от студенческих бунтов 1968-го в Западном Берлине, США и, наконец, от знаменитого «Красного мая» в Париже. Ни Тито, ни другие руководители Югославии этого явно не ожидали.

Реформы 1960-х годов создали парадоксальную ситуацию в стране. С одной стороны — квазирыночная экономика с присущими ей издержками в виде растущей безработицы, инфляции, роста цен. С другой — однопартийная система с жестким, несмотря на декларации о самоуправлении, политическим руководством, властью партийно-государственной бюрократии и культом Тито. С одной стороны, уровень жизни и потребления югославов действительно рос, вызывая зависть собратьев из Восточной Европы, с другой — весьма призрачные перспективы на жилье, работу и карьеру. «Партизанские» идеалы казались уже устаревшими, а развитие новых идей пресекала все та же партийная бюрократия.

По отношению к Тито в среде молодых бунтовщиков существовали различные настроения. Первые демонстрации прошли под его портретами. Но уже 3 июня, впервые после войны, на митинге в студенческом городке Нового Белграда ораторы публично призывали к отставке Тито. Студенты говорили о «сорока виллах Тито по всей Югославии», о «дворцах в Дединье», о «десятках черных „мерседесов“» и т. д. Один из старых лозунгов «Тито — герой!» студенты переделали в «Тито — буржуй!».

Когда начались демонстрации, Тито находился на Бриони. В первые дни волнений он отмалчивался. Тем временем забастовка охватила почти 50 тысяч белградских студентов.

Студенческий бунт носил ярко выраженную леворадикальную окраску. Если Тито начал экономические реформы, но о глубоких политических реформах даже слышать не хотел, то студенты требовали прямо противоположного. Политическим изменениям — «да», но либерализации экономики и ее последствиям — «нет». Большинство из участников «белградского июня» еще верили в социализм. Девизом студентов стали лозунги «Долой красную буржуазию!», «Долой князей от социализма!», «Больше школ, меньше автомобилей!», «Революция еще не окончена!». На здании ректората висел огромный портрет Че Гевары, а студенты пели сочиненный ими на основе знаменитого «Левого марша» Маяковского гимн:

Пусть солнце прорвется

В наши сердца,

И молния землю осветит,

Клячу истории загоним,

Левой! Левой! Левой!

В книгах читали про наших отцов,

Их мечты — это то, что нас греет,

Но сегодня пришел и наш черед,

Левой! Левой! Левой!

В наших глазах, как когда-то у них,

Звезда Коммуны восходит на небо,

Молодость — наша привилегия!

Левой! Левой! Левой![680]

К студентам Белграда присоединились студенты Сараева, Загреба, Любляны и других городов. Их публично поддержали представители интеллигенции, например известная поэтесса Десанка Максимович. Приходил к студентам и Джилас. Они вежливо говорили с ним, но дальше дело не пошло.

Больше всего власти опасались, что волнения охватят рабочих. Студенты выпустили несколько воззваний к рабочим, однако с огорчением увидели, что тем непонятна их идейная борьба. Большинство рабочих интересовали деньги, автомобили, цветные телевизоры — буржуазные ценности, против которых протестовали участники «белградского июня». Более того, на некоторых предприятиях создавались рабочие дружины — чтобы в нужный момент бросить их против студентов.

Все ждали, что скажет Тито. А он молчал. 9 июня состоялось заседание Президиума и Исполкома ЦК СКЮ. В 13.30 Тито объявил заседание закрытым, а потом вдруг сказал, что немного отдохнет и сделает заявление для телевидения. Эту новость сразу же передали все радиостанции и телеканалы.

Его приближенные считали, что маршал осудит организаторов волнений. В газете «Борба» даже начали готовить передовую статью, выдержанную в таком духе. Но выступление Тито смешало все карты. В тот день он продемонстрировал потрясающие способности политической эквилибристики.

Тито обратился к студентам тоном умудренного жизненным опытом отца. Признав, что события в Новом Белграде «ударили всем по головам», он заявил, что понимает недовольство студентов, что ни один коммунист не может обогащаться за счет других людей. «90 процентов студентов — это наша социалистическая молодежь, — заявил он, — которая не позволяет различным джиласам, ранковичам, маоцзэдунам и другим использовать заботу о студентах как предлог для того, чтобы осуществить свои цели». Об этой молодежи, сказал Тито, «мы недостаточно заботились».

Тито пообещал расследовать действия милиции и наказать виновных несмотря на их должности. «Более того, — подчеркнул он, — если я не смогу решить эти проблемы, значит, я больше не должен буду занимать это место». Тито призвал студентов прекратить забастовку — ведь их проблемы взяли на себя руководители. «Наступило время для того, чтобы вернуться к занятиям, — сказал он. — Сейчас ведь время сдачи экзаменов, и в этом я желаю вам всяческих успехов. И было бы жаль, если это время для вас будет еще больше потеряно»[681].

Авторитет и харизма Тито сработали на все 100 процентов. Трудно себе представить, чтобы де Голль смог утихомирить бунтующую Сорбонну просьбой готовиться к экзаменам. А молодые югославские радикалы поверили Тито — уже на следующий день забастовка была прекращена.

Они, конечно, не знали, что, закончив читать телеобращение, Тито встал из-за стола и сказал: «Вот что значит, товарищи, не арестовать вовремя нескольких шалопаев!»[682] Кого — вскоре стало понятно.

Уже 26 июня, выступая на VI съезде Союза профсоюзов Югославии, Тито заявил: «Вы знаете, товарищи, что совсем недавно имели место выступления разных элементов. Появились и те, которыми нам приходилось заниматься в университетах и до студенческого бунта. Это — отдельные профессора, философы, всякие праксисовцы и другие догматики, в том числе и те, которые ответственны за деформации в Управлении государственной безопасности и т. д. Они все сегодня объединились… Это исходит не от студентов, а от тех людей, которые хотели бы создать эмбрион многопартийной системы, стать силой, которая могла бы говорить со Скупщиной и другими на равноправной основе. Более того, они идут дальше: отрицают роль рабочего класса как важнейшего фактора и основу нашего общества. Для них она уже в прошлом. Союз коммунистов для них ничего не значит. По их мнению, какие-то мудрецы, технократы должны стать на пьедестал и дирижировать своей палочкой, а все остальные будут безликой массой… Разве возможно, чтобы сегодня в нашей стране люди с такими идеями наступали, а мы спокойно смотрели бы на это и дальше? Почему они воспитывают наших детей в университетах и школах? Им там не место!» Здесь зал разразился бурной овацией[683].

Если с преподавателями и философами все более или менее понятно, то о «праксисовцах» стоит сказать несколько слов. Группой «Праксис» называли сообщество югославских неортодоксальных марксистов, которые издавали одноименный журнал. На его страницах кипели ожесточенные философско-политические дебаты.

В течение нескольких последующих лет члены «Праксиса» были уволены с философского факультета Белградского университета по новому закону о «моральной и политической лояльности». Уволены были и другие преподаватели, поддержавшие студентов, а студенческие лидеры исключены из учебных заведений и лишены права выезда за границу. Участие в «белградском июне» стало для многих из них «черной меткой» на долгие годы, которая закрывала дорогу к карьере и хорошей работе. Некоторые потом были арестованы якобы за создание «враждебной организации с целью свержения конституционного строя»[684].

Июнь 1968 года стал в Югославии последней серьезной попыткой выдвинуть социалистическую альтернативу как советскому, так и титовскому социализму. В то время, когда в самой Югославии к «титоизму» все больше росло скептическое отношение, в мире к нему по-прежнему проявляли интерес.

…В мае 1968 года корреспондент «Нью-Йорк таймс» Сайрус Лео Сульцбергер спросил Тито: «Является ли то, что происходит сейчас в Чехословакии, последствием „титоизма“?» — «Речь идет не о титоизме, как Вы говорите, а о демократизации в этой стране», — ответил Тито[685].

Генеральным секретарем КП Чехословакии в январе 1968 года стал Александр Дубчек. С именем Дубчека связывают и знаменитую теперь Пражскую весну. В Чехословакии также обсуждали теперь плюсы и минусы самоуправления, изменения роли партии при социализме, расширения прав республик в составе федерации, было заявлено о стремлении обеспечить свободу слова, собраний и передвижений, установить строгий контроль над деятельностью органов безопасности. Предлагалось рассмотреть и югославский опыт в плане международной деятельности — как независимой (читай — от Москвы) социалистической страны.

В целом программа строительства чехословацкого «социализма с человеческим лицом» встретила вполне благосклонное отношение Тито. В апреле 1968 года он, как уже говорилось, встретился с Брежневым. Об этом разговоре он рассказал на X пленуме ЦК СКЮ в августе 1968 года. «Товарищ Брежнев довольно нервно говорил о событиях в Чехословакии. Что ее руководство ни на что не способно. Что оно выпустило все из своих рук. Что там буйствуют различные реакционные и вражеские элементы, которые оскорбляют Советский Союз. И все это, вероятно, предлог для подготовки интервенции западногерманских войск…

Я лаконично ответил: „Слушайте, у чехов — крепкая коммунистическая партия, у них — армия, которая входит в Варшавский пакт и которая вооружена самым современным оружием, она может защитить свои границы. Что касается внутренних элементов, то у чешского рабочего класса тоже крепкие традиции, я это хорошо знаю. Он с этой проблемой справится“. (На этом месте, изображая реакцию и ответ Брежнева, Тито хлопнул ладонью по столу. — Е. М.) — „Как это справятся? Кто справится? Не могут они там справиться!“ Потом мы (югославы. — Е. М.) услышали еще одну тираду, и он (Брежнев. — Е. М.) сказал: „Уж поскольку до этого дошло, то и у вас может случиться то же самое. К вам глубоко проник капитализм, и вы его законодательно узаконили. Капитализм, иностранный капитал. У вас там разные элементы… Долгов на Западе много, около ста миллионов долларов. Безработица большая, вы посылаете рабочих за границу — там их несколько сотен тысяч, в Германии, других странах и так далее“. То есть он перечислил те проблемы, которые действительно существуют… Я согласился, что Чехословакии надо помочь, но мы против любого военного решения проблемы. Они были довольны, когда я сказал, что мы ей поможем, хотя не сказал, как именно. Но и они не сказали, как надо помочь»[686].

29 июля 1968 года советская и чехословацкая делегации во главе с Брежневым и Дубчеком встретились на пограничной станции Чиерна-над-Тиссой. Переговоры продолжались пять дней. Потом они продолжились в Братиславе с участием лидеров других социалистических стран.

Брежнев просил Тито повлиять на чехов: он считал, что Прага во многом оказалась под влиянием Белграда. 9 августа Тито приехал в Прагу. Там его встретили овациями. «Бациллы „титоизма“ распространяются по Восточному блоку», — заметил один из британских журналистов, следивший за визитом Тито.

Тито предупредил Дубчека, что в Москве недовольны, и посоветовал принять непопулярные меры против «выступлений контрреволюции». Дубчек ответил, что ситуация не настолько драматична, как это представляют в Советском Союзе.

Войска стран Варшавского договора начали входить в Чехословакию в ночь на 21 августа. Дубчек и другие руководители страны были интернированы и вывезены сначала на Украину, а потом в Москву.

Уже вечером 21 августа Тито созвал заседание Президиума ЦК СКЮ и резко осудил интервенцию в Чехословакию. Югославское телевидение передало обращение Тито к стране, в котором он сравнил происходящие события со сталинским давлением на Югославию в 1948 году. Он предупредил, что, возможно, и ей грозит опасность со стороны советского вторжения, и заявил, что «мы сумеем защитить и отстоять независимость Югославии всеми имеющимися средствами»[687].

На площади Маркса и Энгельса в Белграде собралось более ста тысяч человек. Перед участниками митинга выступил второй человек в партии — секретарь Исполкома ЦК Миялко Тодорович, осудивший вторжение в Чехословакию. Митингующие держали лозунги «Руки прочь от Чехословакии!», «Танки в Чехословакии — атака на социализм!» и плакаты с портретами Сталина — под ними были подписи «Он бы это сделал!» — и портретами Ленина с подписями «Он бы так не сделал!». Демонстрации и митинги против вторжения в Чехословакию прошли по всей стране.

Из социалистических стран интервенцию осудили Китай, Албания и Румыния. Еще до вторжения в Москве подозревали Югославию, Румынию и Чехословакию в желании создать какой-то новый блок.

Румынский руководитель Николае Чаушеску был близок к панике. Он считал, что советские войска теперь вторгнутся в Румынию. 24 августа Чаушеску встретился с Тито в сербском городке Вршац и сказал, что вторжение в Румынию может произойти через югославскую территорию, уговаривал Тито заключить соглашение о совместной обороне. Однако Тито на это ответил: «Мы будем защищаться, если на нас нападут».

Чаушеску спросил: можно ли тяжелое вооружение румынской армии перебросить в Югославию в случае поражения Румынии? Тито ответил: «Мы поступим в соответствии с международными законами». Другими словами — перебросить-то вы его можете, но стрелять с нашей территории по советским войскам мы вам не позволим. Вообще-то Тито терпеть не мог Чаушеску, и только политическая целесообразность заставляла его сближаться с Румынией.

В 1968 году для Тито было важно понять, что Румыния не пропустит советские войска через свою территорию. Самой опасной представлялась граница с Венгрией, где стояли части Советской армии, которые за считаные часы могли дойти до Белграда и Загреба. «Будущее страны и социализма — под угрозой!» — под этим девизом проходила вся жизнь в Югославии в конце лета 1968 года.

Тито 23 августа собрал X Пленум ЦК СКЮ. Речь шла о том, что вторжение в Чехословакию — это компрометация социализма, торжество грубой силы над международным правом, что в СССР усиливаются неосталинистские тенденции, а социализм служит лишь фасадом для «прикрытия его великодержавных интересов». Писатель Оскар Давичо рассказал о случае, когда один из советских солдат совершил самоубийство. «Этот солдат серьезно воспринял свою интернационалистическую ленинскую присягу, — сказал он, — но чехословацкий народ, который рисует на танках агрессора свастику, по-своему и правильно понял то, что произошло».

Тито, однако, призвал воздержаться от крайностей: страна может оказаться в блокаде со стороны социалистических стран, с которыми у Югославии сложились весьма прочные экономические отношения. Вместе с тем именно после событий 1968 года в Югославии была взята на вооружение концепция «общенародной обороны». Ее основой стали подразделения Территориальной обороны, сформированные в республиках, городах и т. д. Местные органы власти и предприятия должны были формировать отряды «вооруженного ополчения», в распоряжение которых передавались стрелковое оружие и легкая артиллерия. Считалось, что части Территориальной обороны могли быть поставлены под ружье и начать боевые действия в течение нескольких часов. Фактически в Югославии бралась за основу концепция партизанской войны. В начале 1990-х части Территориальной обороны сыграли одну из главных ролей в развале страны, фактически обратив имевшееся у них оружие против армии.

Верил ли сам Тито в возможность советской интервенции? Многие считают, что не верил. Но тезис об «угрозе с Востока» не исчезал в югославской политике до смерти маршала. Характерная для того времени история: сын возвращается домой со службы в армии. «Ну, расскажи, сынок, чему тебя там научили», — просит его отец. «Будем драться с болгарами и русскими до ножа» (то есть до рукопашной), — отвечает сын[688].

Конец 1960-х годов ознаменовался третьим и весьма глубоким кризисом в советско-югославских отношениях. Совсем недавно казалось, что Тито и Брежнев сумели найти общий язык. Тито в 1967 году приезжал на торжества по случаю 50-летия Октябрьской революции, как когда-то, еще во времена Сталина, наблюдал за парадом и демонстрацией с трибуны Мавзолея Ленина. С Брежневым у них установились неплохие личные отношения. Хотя советский руководитель был моложе Тито на целых 14 лет, они даже по характеру и привычкам чем-то напоминали друг друга. Оба — коммунисты, но не истерические фанатики или сухие догматики. Оба — фронтовики и партийные работники, но умеющие ценить радости жизни. И Брежнев, и Тито, пожалуй, могли бы посоперничать за звание «главного коммунистического плейбоя» того времени. Оба любили хорошие напитки, автомобили, красивых женщин, охоту, комфорт и вообще все то, что их более ортодоксальные товарищи до сих пор называли «мелкобуржуазным уклоном». Однажды во время визита Тито в Советский Союз после официального ужина Брежнев, расслабившись, начал с чувством читать стихи. Закончив, он победоносно посмотрел на Тито. Тито, усмехнувшись, начал декламировать Пушкина на русском языке и читал его минут двадцать подряд[689].

Оба понимали — хотя и по-своему, — что их народы после войн, революций и других потрясений нуждаются в передышке. В мирной, спокойной, «обывательской» жизни. То, что произошло в августе 1968 года, разрушило складывающиеся отношения между ними. Тито был обижен тем, что в Москве не послушали его советов, более того — он считал, что его обманули: ведь Брежнев обещал ему не применять силу.

17 октября 1968 года советский посол в Белграде принес Тито письмо ЦК КПСС и Совета министров СССР с протестом против «антисоветской пропаганды в Югославии». Тито встретил посла холодно. Тот раскрыл папку и начал читать письмо. Тито прерывал его несколько раз возмущенными репликами: «Это ложь!», «Это чистые выдумки!», «Как вы осмеливаетесь читать эту блевотину?!» Когда же посол дочитал до конца, Тито сказал: «Теперь слушайте, я скажу вам свое мнение». Он говорил полчаса холодным и резким тоном. Обвинял Москву в том, что она позорит социализм, а в случае новой интервенции вообще погубит его. Говорил, что Советский Союз дал американцам предлог для вмешательства в дела других стран и что популярность компартий теперь будет падать. Сказал, что оскорблен он лично, поскольку в Москве не слушали его советов, «а я, знаете, все-таки старый коммунист». «Двадцать лет назад Советский Союз уже совершил большую ошибку, но, как я вижу, вы ничему так и не научились», — сказал он[690].

11 марта 1969 года начал работу IX съезд СКЮ. Делегация КПСС в Югославию не приехала. Однако на съезде присутствовали более шестидесяти делегаций.

На съезде Тито выступил за усиление партийного руководства. Теперь создавалось Исполнительное бюро Президиума ЦК. В его состав должны были входить по два представителя от каждой республики и по одному от автономных краев — всего 15 человек. Вскоре секретарем бюро стал 45-летний Стане Доланц.

Этот плотный словенец, носивший массивные очки, был секретарем партийного комитета Люблянского университета. Многие из его коллег по партийному руководству удивлялись, как легко ему удалось договориться с бунтующими студентами. По слухам, Доланц сказал им: «Если вы не разойдетесь, то сюда придут сербские войска. Вам это надо?» После этого студенты разошлись. Доланцу еще предстояло сыграть важную и очень неоднозначную роль в последнем титовском десятилетии.

В своих резолюциях IX съезд в очередной раз указывал, что партия должна действовать как «живая и демократическая организация», и призывал к дальнейшей «всесторонней демократизации» СКЮ и всего общества.

Но официальная югославская пропаганда призывала граждан «сплотиться вокруг товарища Тито». На митингах ораторы говорили, что если Югославия снова окажется под угрозой, они займут свое место в строю — так же, как и в 1941 году.

Тито и его окружение теперь неизменно поддерживали в обществе опасения перед возможным «русским вторжением». Вот случай из повседневной жизни югославов 1970-х годов. Югославская семья — отец югослав, мать русская. Сын приходит из школы и рассказывает о военной подготовке. «Мы сегодня с „нашими“ воевали», — говорит он. «Наши» — это по маме, то есть советские[691]. Но пока в Югославии боялись «угрозы с Востока» и боролись с «информбюровцами», «догматиками», «этатистами», «либералами» и «анархистами», в стране во весь рост вставал новый и гораздо более серьезный противник Тито — национализм.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.