Эпилог

Эпилог

На том месте, где обитал «мусульманский батальон» — формировался, жил и служил, — теперь разместился отряд спецназа армии Узбекистана. Как утверждает Александр Александрович Коробейников (мы с ним общались в ноябре 2009 года), прослуживший в бригаде с 1974-го (тридцать четыре года, и два из них в Афганистане): «Армия как армия, не хуже других. Боевая подготовка на должном уровне. Совершаем прыжки, только вот технику десантировали крайний раз в 1997 году. Построили возле медпункта новую двухэтажную столовую. Из старых строений остался только штаб. А так вроде бы все по-прежнему, только люди поменялись, новая поросль в десантники подалась».

В середине восьмидесятых на территории располагался учебный полк, которым командовал, как похвалялись его подчиненные, легендарный подполковник Хабиб Холбаев. Позже «легенду» определят в один из районных военкоматов города Ташкента. Только после развала СССР о нем вспомнят и предложат должность командующего Армейским корпусом армии Узбекистана.

Тот «мусульманский батальон» жив: в прыжках с парашютом и в раскосых глазах, в воспоминаниях и бережливой памяти ветеранов, изредка — рукописях. А первые, истые «мусульмане» — офицеры образца 1979 года — вышли в запас. Сержанты, солдаты уволены еще много раньше, и — кто где. Узнал, что вместе они никогда не собираются, никаких праздников и годовщин, связанных именно с «мусульманским батальоном», не отмечают. Разве что эту, горькую, — день штурма дворца Тадж-Бек, дворца Амина. Единственную боевую задачу, ради которой их сбили в профессиональную стаю, готовили, тренировали, забросили и — швырнули в атаку. Ночную и, как оказалось, в навечно непроглядную тьму. Заложники чужой зловещей воли и невольно обреченные, они погружены во мрак пожизненной темницы — срама, и стороннего для них — бесчестия. Точнее, их погрузили, чтобы потом, чуть позже, не скупясь — это денег не стоит, — отметить наградами, и очень честно, с неприпрятанной корыстью, забыть. И не просто надолго забыть. Их, живых, похоронили, и — навсегда! Не пожаловав им счастливого случая ни отмолиться, ни отплеваться, ни отлаяться, ни отчураться. И потому эти безвинные «лиходеи поневоле» — вмажут, тяпнут, бахнут, зальют. Кто как и кто сколько может. Бог им судья! — всяк себе хорош.

Давайте на этом и закончим — мне надо валидол под язык положить. Дал слово своей жене и детям — никогда не возьмусь за перо и не вернусь в залы дворца. Мне путь туда заказан. Путь этот — в никуда. В немеркнущее, черт бы его побрал, даже с годами, бесславие!.. Там, в ночи полной луны — кровавой Селены, такой она являет вид каждый раз, проплывая над дворцом — в полнолуние бродит неприбранная душа пятилетнего мальчика и безутешная душа его отца. Я бы очень хотел, чтобы они встретились, притулились друг к другу, и пусть голова мальчика-духа возляжет и упокоится на груди отца-духа. И чтобы не было на свете и во тьме силы, способной разделить их и разорвать это нетленное союзничество мерцающего слияния душ. Неприкаянных доселе по злому року неправедной войны и людской — никогда-никогда не оправдываемой! — подлости, со знаком сознательно совершенного и до сих пор еще не замоленного, а потому и не отмщенного пока преступления. Перед одной — светлой, невинной детской душой, и другой — темной и греховной. Пусть они пребудут там в тиши и умиротворении и с улыбками на губах… От этой фантазии мне легче.

Мысль пришла однажды: милосерд Аллах, и воистину проявил себя таковым, прибирая к себе с земли и с груди отца тело маленького мальчика. Милосерд в том, что не дал ему долгих лет, обрекая тем самым на неизбывную свирепую боль и всежизненную неприкаянную маяту-каторгу от увиденного, ощущенного, осмысленного и пережитого. Милосерд Аллах — их Бог! Он неспешно разверзнет очи праведному совестливому человеку. Он на закате пути, как притомившемуся путнику, подаст ему глоток живительной влаги — вышнего откровения и личного откровения души, и озарит осознанием истины. Но в конце. В конце пути. На старости лет, чтобы не мучился и не терзался человек грешный до того часа своего — последнего. А пусть себе во здравии пока что пребывает и в заблуждении, что все, им совершенное, есть правильное и верное: так ему легче брести, в слепом неведении сотворенного, злого. Пусть плечи не гнутся к земле под грузом ошибок. И глаза пускай во здравии блестят — еще не вечер, еще светла дорога! Пусть идет по ней человек. Пусть род свой длит. Пусть дети его продолжатся в отце своем. Но когда уже пришел и дошел уморенный, и на пороге предела оказался, и чада его у смертного одра сгрудились, — уготовит ему Творец шанс откровения и покаяния истинного. И осветится божественное чистосердечие — так ли я жил, так ли завет исполнил и свое предназначение на земле. Пронзит постижение во всем, праведном, и в таком уразумеется, если причастен к событию той декабрьской ночи, что они… Что они не убили Хафизуллу Амина — они бросили зерно в землю. И то дало ростки и проросло. Вызрело гроздьями гнева, затребовав для созревания обильного полива. Кровью. Нашего народа. Народа Афганистана. Урожай бесконечен, безбрежен. Плодовитость страшная. Нескончаема и по сей день. Обилие страданий, боли, трагедий, изувечий. И жатва смертей. Нива бесславия…

Отворилось четвертое десятилетие со дня штурма резиденции президента Афганистана Хафизуллы Амина, вторжения советских войск и начала долгой, кровавой, лютой, страшной войны. Народ наш и по сей день так и не сумел залечить раны. Ошибку советских руководителей уже не исправить и не подправить. Трагедия перешла границы Афганистана и расползается по Азии, по всему миру. Увы!..

Тот, кому пасторством и послушанием дано такое право, — пусть отпустит грехи, а мы — давайте простим… Там, где кровь, там нет правых…

Всех простим!.. В надежде светлой покаянья…