Глава 6 ЗОНТХОФЕН

Глава 6

ЗОНТХОФЕН

28 августа 1939 года. Замок Зонтхофен. В течение двух последних дней немецкие десантники вели бои с польскими парашютистами, напавшими на радиостанцию в Глейвице. (Грязная провокация, организованная немцами, – нападение изображали немецкие уголовники, переодетые в польскую военную форму. Позже их ликвидировали. А немецкие спецподразделения, не получившие от фюрера в последний момент распоряжения об отмене первоначального приказа о начале боевых действий, вели бои на границе с Польшей с 26 августа. – Ред.)

По общему мнению, в течение нескольких дней Польша будет стерта с географической карты.

Западные державы, несмотря на гарантии правительству Варшавы, разумеется, не посмеют начать наступление. Они снова постараются найти компромисс.

Наш фюрер определенно великий дипломат.

Кроме того, вся Германия поняла, что пакт, подписанный с Россией 23 августа, заставит Англию и Францию хорошенько подумать.

Зонтхофен сильно отличался от Фогельзанга.

Замок расположен среди величественного горно-лесного ландшафта, у подножия гор на юге Алльгой (географическая область на юге Баварии восточнее Боденского озера. – Ред.).

Высокий серый фасад замка гордо возвышается над долиной. Здесь необычная атмосфера – величавая, суровая, возвышенная, великолепная.

Но преобладает железная дисциплина.

Около двадцати человек из нас прибыли из Мюнхена. Как только вышли, попали под команду партийного инструктора в черной повязке, который отнюдь не выглядел добродушным.

– Строиться здесь! Поторапливайтесь! Давайте, шевелитесь!

Когда мы построились позади, он заорал, как сумасшедший:

– К воротам! Налево! Шагом марш. Левой-правой, левой-правой, левой-правой…

Нам показали, где мы будем спать по восемь человек на комнату – на нарах в несколько ярусов. Из широких окон эркеров открывается великолепный вид.

Через два часа после нашего прибытия началось предварительное опрашивание. Теперь мы были к этому привычными.

В этот первый вечер мы с Францем смотрели, опершись локтями на парапет, на долину. В отдалении виднелись городок Имменштадт-им-Алльгой и озеро (Альпзе. – Ред.). Горизонт простирался до Черного хребта (горная гряда севернее, высота до 1118 м. – Ред.).

– Подозреваю, что это не будет просто пикником, – пробурчал Франц.

– Ну, можно ко всему привыкнуть. Во всяком случае, нам придется чем-то пожертвовать, если мы хотим получить достойную работу в партии.

2 сентября 1939 года. Танковые дивизии вермахта наступают на Варшаву.

Фюрер проигнорировал ультиматум западных держав.

Это – война.

Новости, приводящие в трепет. Началось сражение с международным еврейским капитализмом, который пытается воспрепятствовать нашему прогрессу!

Штурмбаннфюрер СС Гризель, комендант Орденсбурга, собрал всех нас на просторном внутреннем дворе, на самой верхней из трех террас.

– Товарищи! – начал он дрожащим от волнения голосом. – Вы слышали новости. Англия и Франция оказались достаточно неразумными, объявив нам войну (Англия и Франция объявили войну Германии 3 сентября. – Ред.). В стране мобилизация. С этого дня мы должны посвятить конечной победе всю свою энергию. Но ваши сегодняшние обязанности состоят не в боях на границах. Нет, нужно закончить обучение здесь и так, чтобы в то время, когда вы примете участие в битве, у вас была полная политическая, военная и стратегическая подготовка, которая позволила бы вам уничтожить врагов.

Подняв высоко обе руки, Гризель заставил умолкнуть многоголосый шум.

– Товарищи! Вы будущие офицеры армий, которые завтра займут Лондон и Париж. Готовьтесь быть достойными доверия, которое оказывает вам страна!

Воспользовавшись несколькими часами отдыха, мы с Францем зашагали по лесной дороге, ведшей в Хинделанг.

– Все равно это смешно, – сказал вдруг Франц, улыбнувшись.

– Что смешно?

– Решение Франции и Англии заступиться, – продолжил он, поворачиваясь ко мне. – Когда начинаешь думать об этом, хочется верить, что нацизм родился благодаря им!

Я покачал головой, поджав губы.

– Мм… полагаю, ты имеешь в виду Рейнскую область?

Отведя руки за спину, он стал говорить сам с собой, словно был один:

– В 1918 году обстановка для нас складывалась паршиво. Народ был на пределе. Идея революции носилась в воздухе. Государственный долг из-за расходов на войну страшно вырос. Торговля переживала застой. – Он вытянул губы. Размышлял. Затем снова заговорил: – Возможно, если бы французы сыграли тогда свою партию в карты правильно, это привело бы к окончанию традиционной вражды.

– Но это было бы прискорбно, – вмешался я. – Я имею в виду потерю Эльзаса и Лотарингии, а также многого другого.

На его лице появилась ироническая усмешка.

– К счастью для нас, во Франции имеются блестящие государственные деятели. И уйма дальновидности и интуиции. Им было достаточно малейшего повода, чтобы вновь оккупировать Рейнскую область и установить свою администрацию на шахтах. Так они оправдывали это.

Я бросил на него удивленный взгляд. Мне самому довелось подробно изучать этот вопрос, но не приходило в голову, что Франц, мечтатель, тоже интересовался этим.

– Итак, механизм был запущен, – возобновил монолог Франц. – 11 января 1923 года французы двинулись из Вупперталя в Висбаден. 26 января правительство Куно санкционирует всеобщую забастовку. Рабочие, лишенные средств к существованию, толпятся у заводов и шахт. Для подавления забастовки французы посылают войска. Главным образом отряды сенегальцев.

Незаметно для себя мы заходим глубоко в лес Хинделанга. Над нами поют птицы. Мы присели на мшистый ствол дерева. Я вынул пачку сигарет и предложил ему одну.

– С этого момента французы потерпели поражение. – Он усмехнулся, беря сигарету. – И все же в то время умы, оглушенные войной, были почти готовы принять эволюционную политику франко-германской дружбы.

Он наклонился прикурить, затем выпрямился, выпустив облако дыма.

– Но старая вражда возобновилась. Еще сильнее, чем прежде. Потому что наш народ не мог принять унижение в связи с передачей Рейнской области под власть чернокожих войск (французские части, набранные из африканцев. – Ред.). Хуже того. На этот раз французы, которые никогда не упускали случая обвинить нас в вероломстве, преднамеренно нарушили различные договоры и соглашения. Даже их бывшие союзники осудили действия Пуанкаре – американцы, англичане и канадцы. Не говоря уже о том, что выразили протест Швейцария и Ватикан.

В подлеске дул прохладный ветер с гор. Мы поднялись и пошли дальше.

– Мне известно окончание этой истории, – пробурчал я. – Нищета, а для ее преодоления печатание огромной массы бумажных денег. Словом, инфляция. Со всеми последствиями, внутренними, социальными и экономическими угрозами. Германия неумолимо двигалась теперь к пропасти.

– И Пуанкаре мог праздновать победу!

Мы дошли до тройного ряда заграждений из колючей проволоки, который окружал Орденсбург. Перед нами лежала вся горная цепь за городом Оберстдорф, под ногами мелькали красные крыши городка Зонтхофен. Далее в лучах заходящего солнца сверкала изумрудно-зеленая, длинная полоса озера западнее городка Имменштадт-им-Алльгой.

Франц умолк. Казалось, унесся в мечтах вдаль.

Внезапно он повернулся ко мне:

– Я балаболил, словно воспроизводил урок, который прослушал. Но это правда, Петер. Помнишь разговоры, которые мы, бывало, вели в школе? Ты говорил, что человек должен обладать силой для достижения цели в жизни, что у него должна быть какая бы то ни было задача. Для того чтобы понять это, мне понадобилось много времени. Я много читал. И теперь понимаю, почему мы должны безоглядно следовать за фюрером. Он один нашел в себе мужество подняться над хаосом в Германии. Именно в то время он реально вступил на путь борьбы, которая должна была привести его к власти. Благодаря этому времени и этому хаосу он достиг того, чем сейчас является.

Я слегка улыбнулся:

– Итак, ты думаешь, что оккупация Рейнской области французами стала реальным исходным пунктом развития национал-социализма? Именно они создали нацистское движение? Мы должны их вечно благодарить за это, так?

– Я не захожу так далеко, – возразил он с улыбкой. – Но уверяю тебя, что здесь больше, чем крупица правды.

Инструкторы НСКК учат нас вождению бронетранспортеров «Бенц» на любой местности, а также их содержанию и ремонту (НСКК – National Sozialistische Kraftfahr Korps (Нацистское объединение автомобильных водителей и инженеров). – Ред.).

Огромные машины, ревущие и грохочущие, продвигались по лесным дорогам. Часто встречаются болота, и нам нужно использовать весь свой ограниченный опыт, чтобы не увязнуть в трясине.

Инструкторы НСКК учат нас также вождению танков на любой местности. Сидя в броневой махине весом почти в 15 тонн (скорее всего, это были устаревшие Pz I весом несколько более 5 тонн. – Ред.), мы пробиваемся через лес по едва заметным лесным дорогам, которые ведут к перевалу почти в 1200 метров над уровнем моря. Сначала берем склоны под тридцать градусов на полной мощности двигателя.

Из Берлина поступили, должно быть, новые указания. Обучение становится все более и более жестким, даже жестоким.

С сентября число смертей в результате несчастных случаев увеличилось до тридцати двух.

Как и в Фогельзанге, кладбище Зонтхофена постепенно заполняется могилами, усыпанными цветами.

Слабые здесь обречены. Лишь те, которые выживают, смогут образовать часть национал-социалистической элиты.

Когда инструктор издает резкий свисток, мы должны приступать к рытью окопов за определенный отрезок времени.

Нас около дюжины, у каждого лопата. Мы начинаем копать как угорелые. Ведь перед нами стоит в ожидании десяток бронетранспортеров «Бенц», их двигатели медленно работают на холостом ходу.

У нас двадцать минут на то, чтобы вырыть себе убежище, которое спасет жизнь. Здесь каждый за себя. Мы больше не товарищи.

Мой взгляд сосредоточен на лопате, которая кажется неимоверно тяжелой. Я отбрасываю огромные ломти земли. Яма медленно расширяется, слишком медленно, ужасно медленно. Начинают болеть ладони. От жесткой рукоятки лопаты сходит кожа на пальцах.

Не важно, я должен копать, копать и копать.

Слышу работу двигателя поодаль, зловещий и страшный рев.

Началось! Они пришли в движение, продвигаются прямо на меня. Водителям приказано не обращать внимания ни на кого, ни на тех, которые замешкались, ни на тех, которые оказались на пути по глупости. Они неумолимо с грохотом наползают на наши одиночные окопы.

Парни с дикими криками бросаются в вырытые ямы, зарываясь в землю, погружая лица в сырую глину. Передо мной «Бенц» громыхает, как какой-то монстр в кошмарном сне. Двигатель бронетранспортера, который качается из стороны в сторону, ревет. Машина растет, растет и растет…

Они проходят над нами.

Некоторые из парней, несомненно, погибли.

Но трусов нет.

Так мы учимся мужеству – с риском для жизни.

Нам сказали, что мы не будем учиться в Мариенбурге (современный Мальборк в Польше. В прошлом (с 1309 по 1456 г.) был столицей Тевтонского ордена. – Ред.).

Первоначальный замысел заключался в том, что на следующем этапе мы переедем в Мариенбург для инструктажа по широким политическим, экономическим и стратегическим проблемам, порожденным соседними территориями Польши и Белоруссии (Белорусской ССР в составе СССР. – Ред.).

Возможно, отмена занятий как-то связана с подписанием нами пакта с СССР.

Лишь «коричневые рыцари» из Зонтхофена будут заканчивать обучение в Восточной Пруссии. Таким скромным «слушателям», как мы, остается трудовая повинность.

И это не очень приятная мысль.

Месяц назад мы начали новый курс занятий по биологии и органической химии, с факультативным изучением патологии и анатомии.

На экспериментах на морских свинках нам показывают действие различных видов отравляющих веществ и их поражающий эффект.

Мы узнаем также об опасном воздействии выхлопных газов. Наблюдали за собакой, помещенной в стеклянный контейнер, который соединяется с выхлопной трубой автомобильного двигателя. Она сдохла в течение нескольких минут.

Мы видели эксперименты с различными барбитуратами, металлоидами, веществами паралитического действия и другими милыми ингредиентами, предназначенными для уничтожения ближнего.

Одна вещь нас особенно поразила. Речь идет о том, с какой легкостью убивает обычный пузырек воздуха. Инъекция в вену нескольких кубических сантиметров воздуха быстро отправила другого пса в собачий рай.

Сейчас для нас больше не является секретом, что внутрисердечная инъекция бензола, фенола, бензина или скипидара обладает замечательным свойством отправления живого существа на тот свет.

Странно, что они внедряют в нас всю эту информацию. Но я все же предпочитаю биологическую химию урокам анатомии, которые мы посещаем.

Трупы доставляются санитарной машиной из морга Брегенца (город на берегу Боденского озера. – Ред.).

Группами по шесть человек нас приводят в комнаты лазарета, которые временно отводят под кабинеты вскрытия трупов.

Пройдет много времени, прежде чем я забуду это мерзкое зрелище. Два мертвых тела, женщины и мужчины, лежали на столах, поставленных рядом.

Женщине было около пятидесяти лет, мужчина выглядел совсем молодым. Лежавшие в луже крови, они были вскрыты от подбородков до лобков. Их внутренности вылезли наружу. От трупов исходил отвратительный запах.

Профессор, молодой врач-эсэсовец, вероятно привыкший к такого рода вещам, весело погрузил руки в резиновых перчатках в этот несусветный ужас, перечисляя названия различных органов, один за другим.

Франц, стоявший рядом со мной, почувствовал дурноту, его пришлось вывести наружу. Другой парень упал в обморок там, где стоял, в полуметре от трупов.

Молодой врач просвещал нас во всех подробностях. Он ловко вскрывал ножом мужские и женские репродуктивные органы. Скрежещущий звук ножниц, разрезающих лобковые сращения, производил омерзительное впечатление. Просто потому, что мы не привыкли к этому.

Резкими движениями врач произвел сечения ноги трупа, и нас заставили поставить кровоостанавливающие зажимы на артерии. В случае сильного кровотечения процедура гораздо эффективнее простого наложения жгута, который, как объяснял нам инструктор, неудобен тем, что сдерживает и даже останавливает кровоток в конечности.

Этим все не кончилось. Врач-эсэсовец заставил нас снова прикоснуться к телам. Нам пришлось демонстрировать свои способности делать внутривенные инъекции.

Рука женщины дряблая, вялая и очень холодная. Не знаю, проходила ли игла в вену или застревала в побуревшей плоти. Знаю только, что впоследствии я потратил добрых полчаса, чтобы отмыть руки. В моем воображении все, к чему я прикасался, смердело и ощущалось как труп.

Зима. 1940 год. На Западе война. Или, точнее, она еще не началась.

Англия и Франция, в безумном стремлении нас уничтожить с целью помочь «бедной Польше», терпеливо ожидают своего часа за линией Мажино.

Что касается Польши, то она некоторое время не упоминается.

Празднование 30 января, годовщины прихода нацистов к власти, в этом году было особенно торжественным.

Нам предоставили честь пройти парадным шагом перед фюрером в Мюнхене.

Весь город украсили флагами. Шагая гусиным шагом, мы прошли мимо трибуны, где рядом с канцлером сидели Герман Геринг, Геббельс, адмиралы Редер, Дёниц и несколько генералов, имен которых я не знаю.

Оркестр люфтваффе выстроился рядом с импозантной группой руководителей рейха, принимающей парад, и играл гимн «Хорста Весселя». Мы присоединились к пению, перед тем как пройти перед трибуной.

Весна. 1940 год. Несколько дней назад я явился в госпиталь.

Меня послал туда старший офицер медицинской службы, которого я встретил, когда первый раз прибыл в замок. Я вошел и остановился в ожидании.

Врач привел в порядок бумаги, разбросанные на столе, и встал.

– У меня к вам два вопроса, Нойман. Весьма важных вопроса.

Казалось, он колебался. Черты его лица выражали расположение и доброжелательность, но глаза были строги.

– Мы навели справки о вашей родословной. Вашей лично и семьи. Поздравляю. Вы истинный ариец. Мы проследили вашу родословную до XVIII столетия и убедились в том, что ваши предки чистокровные немцы.

Он прошелся вокруг стола и жестом предложил мне сесть в кресло. Я подчинился, несколько удивленный. Офицер подошел к шкафу с папками, порылся в них и наконец вытащил карточку.

– Между прочим, анализ крови показывает, что у вас вторая группа крови, – продолжил он, поворачиваясь ко мне. – Это чистая нордическая группа.

Он снова сел за стол, рассеянно играя карточкой из картотеки.

– Вы знаете, конечно, что существует несколько групп крови, Нойман, главные из них – вторая (А), третья (В) и первая (О). У людей, имеющих группу AB, часто содержится еврейская кровь в венах. Группа О часто ошибочно считается универсальной группой крови, поскольку она может переливаться людям с любой группой крови.

О чем он? Не собирается ли он использовать меня в качестве подопытной свинки в экспериментах по переливанию крови?

Офицер медицинской службы уставился взглядом в какую-то точку над моей головой.

– Вы, вероятно, знаете основные положения генетики, Нойман… Понимаете, что большинство человеческих особенностей, наряду с дефектами и изъянами, передаются каждому поколению посредством микроскопических элементов, называемых хромосомами в ядра клеток. Эти хромосомы или даже части хромосом и определяют, будет ли ребенок иметь папины голубые глаза, мамин рот или другие черты своих прародителей.

Его взгляд переместился на меня.

– Доказано, что несколько поколений могут сохранить и сохраняют те же способности – в искусстве, науке и т. д. Бах – продолжатель нескольких поколений музыкантов. Штраус, Бетховен, Рихард Вагнер также происходили из семей музыкантов. В другой сфере – династия Круппов, например, всегда одаривала Германию изобретателями и техническими гениями… Примеры многочисленны, и было бы утомительно приводить их далее.

Давая пояснения, офицер наблюдал за мной через свои очки без оправы. Его проницательный взгляд, казалось, оценивал мою понятливость, мой уровень интеллекта. Но он мог бы не утруждать себя этим предисловием.

Я все понимал.

Он сел и потер руки.

– С учетом этих фактов легко понять, что два расово чистых существа, с не смешанной арийской кровью, имеют все шансы произвести на свет ребенка, обладающего их характеристиками и здоровыми свойствами или, во всяком случае, изрядную долю этих свойств. В течение последних нескольких лет эти принципы получили практическое применение в выращивании чистокровных животных. На конных заводах обнаружено, что кобылица чистой родословной, спаренная с самцом-производителем тоже чистокровного происхождения, в девяти случаях из десяти дает чистокровное потомство. Это ключевое понятие. Чистокровность! Понимаете, вполне естественно поощрять производство совершенных видов животных. Чистокровность радует всех. Но люди в ужасе воздевают руки кверху при мысли о применении того же принципа к человеческим существам. Почему? Разве то, что справедливо для животных, не должно быть справедливым и для людей?

Он улыбнулся.

– По правде говоря, если бы мы достигли такого уровня эволюции, который был бы достоин называться цивилизованным, то все это было бы излишним. Такие брачные союзы образовывались бы автоматически, как нечто само собой разумеющееся. К сожалению, человек еще не достиг совершенного состояния, позволяющего ему объективно диагностировать собственные ошибки. Сейчас является обычной практикой, когда какой-нибудь алкоголик после вечерней попойки совокупляется с алкоголичкой или, в худшем случае, с врожденной сифилитичкой, которая неизбежно произведет на свет урода. Ущербное существо, в свою очередь, произведет ущербное потомство. Задумайтесь на миг об этой пагубной прогрессии. В третьем или четвертом поколении появится масса ненормальных человеческих существ. Ими будут заполнены тюрьмы и приюты, и это не будет оскорблять наше нравственное чувство, никто не будет жаловаться. Разве это не чудовищное положение вещей?

Его лицо посуровело.

– В определенных вырождающихся и застойных странах считается ненормальным и даже негуманным то, что мы всеми средствами стараемся сохранить чистоту германской расы. Но разве не правительства этих стран проявляют слепоту и бесчеловечность, отказываясь хранить неповрежденным свое наследие? Не они ли преднамеренно разрушают свои собственные страны, мирясь с тем, что кровь их народов повреждена, испорчена и насыщена ублюдочными штаммами?

Он снова улыбнулся холодной улыбкой.

– Но, возможно, руководители этих стран считают очищение нашей расы опасным для себя.

Вошел санитар, держа в руке листок бумаги, который он положил на стол офицера. Тот взглянул на него и затем снова повернулся ко мне.

– Теперь о вас, Нойман. Мне прислали табели вашей успеваемости из Плёна, Фогельзанга и отсюда. Все прекрасно. Мы сможем кое-что сделать из вас. Думаю, вы догадываетесь, о чем я говорю. Уверен, что вы слышали о Lebensborn (буквальный перевод «источник жизни» – государственные учреждения по выведению чистой расы). Вас в числе пятерых ваших товарищей выбрали для поездки в Вестфалию. Наш фюрер, по советам Розенберга и Дарре, учредил эти питомники, в которых производится для Германии эта чистая, регенеративная кровь, так необходимая для будущего. Нам нужны такие молодые люди, как вы, здоровые, интеллигентные, испытанные и проверенные нацисты.

Я догадался, о чем идет речь. Как и все в гитлерюгенде, я знал о существовании этих учреждений, но никогда не представлял себя в качестве потенциального жеребца. Все это забавляло меня, но в то же время тревожило. Меня озадачивали возможные последствия.

Перед моим уходом врач встал и по-дружески положил мне руку на плечо.

– Нойман, вам лучше не распространяться об этом. Не делитесь с другими о том, что узнали.

Через два дня мы пятеро сели на поезд, уходящий с центрального вокзала Мюнхена.

Франц не входит в нашу группу. Должно быть, обнаружилось, что он не представляет собой генетического стандарта.

Мы производим так много шума, что может показаться, будто на вокзале целый полк солдат. Со своими чемоданами и в черной форме мы, должно быть, выглядим школьниками, отправляющимися на каникулы. Только нарукавные повязки со свастикой выдают нашу значимость.

Компанию мне составляют Альбрехт Штайгер, Мартин Вольф, Курт Аллензен и Леонард Шпизельман. Все мы одного возраста и волнуемся как дети в связи с тем, что нас ждет впереди.

– Тебе какая нравится? – спрашивает Вольф, сидящий рядом со мной. – Мне – блондинка вот с такими грудями, – он делает соответствующий жест, – и такими бедрами – уф! Доставляет удовольствие даже воображать это.

Он дурачится, и делает это в совершенстве. Вполне убедительно. Но у меня нет определенного мнения по этому вопросу. Не представляю, как это будет происходить, хотя сомневаюсь, что буду иметь возможность выбирать партнершу так, как это делают в сомнительных заведениях.

Когда поезд отходит, мы высовываемся из окон и поем во всю мощь своих глоток.

Нюрнберг, Вюрцбург – станции проносятся мимо одна за другой. Вскоре покидаем Баварию и пересекаем зеленые поля Шпессарта (возвышенная (до 585 м) географическая область к юго-востоку от Франкфурта-на-Майне. – Ред.). Весна.

Во Франкфурте-на-Майне мы пересаживаемся на поезд, идущий в Кассель, где делаем пересадку на местный поезд, который тащится со многими остановками до города Марбург-ан-дер-Лан.

У вокзала нас поджидает небольшой «Фольксваген».

– Парни, вам до Шмалленога? Садитесь!

После двухчасовой поездки в авто мы оказываемся далеко в горах хребта Ротхаргебирге.

Шмалленог (очевидно, все же Шмалленберг. – Ред.) – небольшое селение, которое производит впечатление заново и полностью перестроенного поселка. Он состоит как из небольших двухэтажных коттеджей с балконами, увитыми виноградными лозами, так и из больших многоквартирных домов казарменного типа высотой в шесть этажей. Последние выстроены вокруг лужаек в виде подков.

Наш водитель и гид ведет нас к зданию современного типа, похожему на госпиталь. Может, это руководящий центр Лебенсборн?

Мы начинаем нервничать. Возбуждение и энтузиазм поездки сменяется серьезными опасениями в отношении нашего будущего.

Нас проводят в большой зал, где женщина в форме БДМ (Лиги немецких девушек, нем. Bund Deutscher M?del. – Ред.) сидит за полированным столом для регистрации. Она интересуется нашими именами и документами.

Покончив с формальностями, она оглядывает нас.

– Оставьте здесь свой багаж и отправляйтесь в комнату номер 17. Первый коридор направо, вторая дверь.

Мы поступаем так, как сказано.

В комнате номер 17 нас встречает медсестра. Должно быть, ее предупредили о нашем приходе по внутреннему телефону, поскольку прежде, чем мы смогли открыть рот, чтобы сказать что-то, она отрывисто вымолвила:

– Раздевайтесь, пожалуйста. Вот ваши карты, каждому – своя. Ступайте по одному в кабинет доктора Нивски. Он осмотрит вас.

Когда наступает моя очередь показаться доктору, он внимательно изучает мою карту, оглядывает меня сверху донизу и начинает медицинский осмотр. Легкие, сердце, рентген, все заново. Затем особый осмотр ради цели, с которой мы сюда прибыли, если можно так выразиться.

Доктору, должно быть, около сорока. Это гладко выбритый мужчина, совершенно лысый, с сияющим черепом.

Вероятно, вполне удовлетворенный, он выпрямляется и говорит:

– Все в порядке. Теперь я хочу взять у вас пробы спермы.

Спермы? Что он имеет в виду? Где я ее возьму? Вдруг я осознаю. Должно быть, я выгляжу полностью обескураженным, потому что на его лице ироничная улыбка.

– Вот пробирка. Зайдите в кабинку, там вы останетесь в одиночестве.

Боже всемогущий! Что за сцена! Я заперт в кабинке не с чем иным, как со стеклянной пробиркой, зажатой самым нелепым образом в руке. Лихорадочно думаю, как я справлюсь с этим.

У меня были подозрения, что жизнь в Лебенсборне будет довольно необычной, но до такого не додумался! Все же сидеть здесь весь день в состоянии отчаяния невозможно. Особенно когда нет реальных оснований так расстраиваться.

С трудом стараюсь переключиться на… другие мысли. Надо действовать.

После долгих и самоотверженных усилий мне наконец удается решить эту сложную задачу. Робко стучу в дверь комнаты для консультаций. Слышу, как задвигается ящик стола, когда меня просят войти.

– Закончили? Прекрасно. Вот наклейка. Приклейте ее к вашей колбе и поставьте ее на ту полку. – Доктор указывает на небольшой деревянный столик, где стоят другие колбы и склянки.

Я выполняю его указание.

– Теперь можно одеваться, – говорит он. – Все это пойдет на анализы. Когда оденетесь, идите снова к фрейлейн Хофдель, она скажет, что делать дальше.

Когда выхожу, вижу Альбрехта Штайгера и Аллензена, которые все еще ожидают встречи с доктором Нивски. Они спрашивают:

– Как там?

Я говорю с видом некоторого превосходства:

– Просто некоторые формальности. Сами узнаете, довольно интересно.

В тот же вечер мне предлагают идти в рекреационное помещение.

В связи с этим понимаю, что медосмотр дал положительные результаты. Я выдержал испытание.

Рекреационное помещение с большим камином и тонированными стеклами окон напомнило мне зал собраний в Зонтхофене. Там было пятьдесят парней и девушек. Они играли в пинг-понг и шахматы, разговаривали или слушали музыку. Около десятка пар танцевали под музыку радио, которое было установлено в конце помещения рядом со своеобразной стойкой бара. Вскоре я обнаружил, что там подают только молоко и разные фруктовые соки.

Я окунулся в атмосферу студенческой жизни, которая напомнила мне импровизированные вечеринки в Виттенберге. Не было и намека на аморальное или даже фривольное поведение, того, что указывало бы на что-либо иное, кроме как обычное развлечение группы обыкновенных молодых людей.

Я чувствовал себя скованным.

Взобрался на один из стульев стойки бара и заказал у брюнетки за стойкой оранжад.

В помещении находилось несколько военнослужащих в мундирах сухопутных войск, люфтваффе, ВМС. Пять или шесть человек носили форму СС.

Офицеры и прочие военные разговаривали друг с другом поразительно раскрепощенно.

Никого из Зонтхофена я не заметил.

Я спросил официантку:

– Скажите мне, пожалуйста, фрейлейн, здесь есть кто-либо в форме НАПОЛА?

– Здесь несколько залов, – ответила она. – Возможно, они находятся в другой части здания.

У меня не было никакого желания вникать в этот вопрос более глубоко, и я спустился со своего насеста, поблагодарив ее. Но без оплаты, потому что здесь не платят.

В поле моего зрения попала блондинка, которая просматривала какие-то журналы, сидя за небольшим круглым столиком. Она была самим совершенством – фигурой, лицом и зубками, – если не считать одного недостатка, который я заметил сразу: ее глаза были цвета голубого фарфора, но почти без всякого выражения.

Я подошел к ней:

– Добрый вечер, фрейлейн. Надеюсь, не помешаю. Я заскучал в баре. Разговаривать с официанткой не особо увлекательно.

Она взглянула на меня и улыбнулась:

– Вы, должно быть, здесь новичок. Только новичок бывает столь предупредительным в разговоре с девушкой. И столь вежливым. Но садитесь, пожалуйста.

Я сел в соседнее кресло. Она положила журнал на стол.

– Вы приехали сегодня?

– Да, из Баварии, в полдень. – Я наклонился к ней. – Простите. Как ужасно с моей стороны, что я не представился. Меня зовут Петер Нойман, я учусь в Зонтхофене.

Она ответила с чуть ироничной улыбкой:

– Лотта Пфлинген. Для вас – Лизалотта.

– Скажите мне, фрейлейн… Лизалотта, надеюсь, вы мне позволите вас так называть – вы так очаровательны, добры и внимательны. Вы не раскроете бедному невежественному новичку тайны этого места? Что здесь происходит? Я имею в виду вообще. Конечно, речь идет не о генетической стороне дела, но…

– Но вам до смерти хочется знать, как мы все попадаем в постель, согласно национал-социалистическим правилам? – прервала она меня, вновь улыбаясь.

Ее слова меня сильно смутили. Должно быть, я покраснел.

– Я не это имел в виду. Мне хочется знать, как организован Шмалленог.

Она стала серьезней.

– Знаю об этом не больше чем вы. Сама здесь только три дня. Можете быть абсолютно уверены, что, если бы я находилась здесь несколько дольше, мы бы не разговаривали друг с другом в данный момент. Возможно, меня бы уже… заказали! Могу сообщить лишь то, что мы, то есть, понимаете, девушки, живем в общих комнатах на шесть или двенадцать постелей. За нами смотрят «юнгмедельфюреринен» (Jungm?delf?hrerinnen – функционеры Союза немецких девушек, ответственные за 150 других девушек. – Ред.) из БДМ. Выбранные девушки… исключаются из списка обитательниц спальни и перемещаются в другое отделение, имеющее дело с правовыми вопросами брачного союза и, конечно, с будущими детьми, которых он может произвести. Потому что мы должны помнить, для чего мы здесь, – тихо закончила она, глядя в сторону. – Странный долг, который требует страна, не правда ли?

Я покачал головой и поднялся.

– Все это слишком сложно для нашего понимания. Потанцуем?

Она кивнула в знак согласия, и мы вышли на танцевальное пространство.

По радио играли блюз или что-то в этом роде. Лоб девушки приблизился к моим губам, и я чувствовал аромат духов, исходивший от ее светлых локонов.

– На самом деле все это очень глупо выглядит, – вздохнула она.

– Мы могли бы встретиться обычным способом на вечеринке и стать добрыми друзьями без обязательного условия разделить постель.

Я крепко держал ее вблизи себя. Мы медленно танцевали среди других пар.

– Вы действительно полагаете, что встреча парня и девушки в обычном порядке так уж сильно отличается? – спросил я. – Если не лицемерить, то я думаю, это одно и то же. После первоначальных нескольких минут мужчина оценивает свою жертву, а женщина готова ею стать при условии, что за это будет заплачена определенная цена и что мужчина соблюдает правила игры или моральный кодекс, если вам угодно.

Она пожала плечами.

– Чего говорить об этом? Я уверена, что вы правы. Это лучший способ поведения. Во всяком случае, вы мне нравитесь, – прошептала она мне в ухо. – Не буду спрашивать, нравлюсь ли я вам. Вы меня выбрали. Надеюсь, не просто от скуки.

Я не ответил. Как бы то ни было, музыка прекратила играть, и мы вернулись на свои места.

После танца мы долго сидели рядом и непринужденно болтали о разном.

Около полуночи она посмотрела на часы и предложила:

– Не пойти ли нам к тебе? Мне надоела эта музыка, болтовня и шум. А тебе?

Улыбнувшись, я согласился.

Мы поднялись, и я вдруг почувствовал себя ребенком, которого ведут за руку. И все же я проехал несколько сотен километров просто для того, чтобы продемонстрировать свою мужскую состоятельность.

Перед тем как подняться на второй этаж здания, предназначенный для этой цели, я кое-что вспомнил.

– Кажется, нам нужно сначала проштамповать наши карты. Так написано на памятке, которую мне вручили.

Теперь настала очередь Лизалотты покраснеть.

Выполнив эту необходимую формальность, похожую на некий брак-экспресс, – мы пошли в мою комнату.

Когда мы взбирались по лестнице, я вдруг вспомнил о Бригитте. Но вслед за этим пришло убеждение, что я прибыл в горы Ротхаргебирге не для забавы, но для служения своей стране.

Как только мы вошли в комнату, Лотта небрежно сбросила жакет и села на кровать, скрестив ноги.

– Вот и я, герр Петер Нойман. Машина для производства детей в вашем распоряжении. – Ее смех прозвучал фальшиво. – Ты не думаешь о том, как ужасен бизнес по продаже женского тела в качестве инструмента деторождения?

Я сел рядом.

– Успокойся, Лизалотта. Ты не торгуешь телом. Ты предоставляешь его Германии, а это уже другой вопрос.

Я погладил ее по голове. Потом моя рука скользнула к ее плечам, перебирая локоны густых светлых волос, и переместилась далее по телу.

Она отдавалась мне с какой-то отчаянной решимостью. Но у меня не было чувства, что она принадлежит мне полностью и без остатка. Лотта не отводила от меня взгляда, в выражении ее лица запечатлелся вызов. Только по истечении некоторого времени, когда уже невозможно было сдерживаться, она действительно позволила себе предаться естественному влечению.

Позднее, когда она прижалась ко мне, я поместил ее голову в изгиб своей руки.

– Петер, как ты думаешь, если у нас будет сын, он будет похож на нас?

– Сын или дочь, Лотта. Мне хотелось бы, чтобы у нее были твои глаза, ротик, волосы… Ну, и что-то от меня. Чтобы ты всегда помнила своего Петера.

– Как все это смешно. Мы сблизились всего на один раз. Затем акт совершился, и ты уходишь. Я же больше никогда не увижу тебя снова.

– Почему, милая, ты говоришь «никогда»? Жизнь полна сюрпризов.

Не открывая глаз, она провела рукой по моему лицу, словно лицу слепого.

– Скажи, Петер, ты обручен? У тебя есть девушка? Ты расскажешь ей об этом?

– Давай говорить о чем-нибудь другом, Лотта. Почему ты не расскажешь, как оказалась здесь? Вы все здесь добровольно?

Она прижалась ко мне теснее и издала мяукающий звук, как кошка.

– Добровольно – да, если тебе угодно так выразиться. В большинстве своем мы из БДМ, где применяются разные способы давления, чтобы уговорить нас, упирая все время на патриотизм, конечно. Во всяком случае, тебе грозит масса неприятностей, если откажешься, бесконечная нервотрепка.

Она чуть отодвинулась.

– Не заставляй меня углубляться в это, Петер! Это так глупо, в этом нет смысла. Во всяком случае, я действительно не могу с уверенностью сказать, как получилось, что я оказалась здесь. Думаю, мне стало все ясно только тогда, когда я приехала в Шмалленог. Но было уже поздно.

Она поцеловала меня, и я снова ее обнял.

В последующие несколько дней мы жили как настоящие муж и жена.

Когда пришло это ощущение, мы стали обедать в одной из небольших гостиниц в долине или на природе, в чаще леса. Мы обследовали соседнюю местность от Виллингена до берегов Рура или Эдера.

Повсюду в горах Ротхаргебирге располагаются маленькие деревушки с домами, выкрашенными в разные цвета, с растущими на стенах цветами, с крышами, покрытыми красной черепицей, которая сверкает полировкой. В Альтенхундене, Бад-Берлебурге, Винтерберге и Эрндтенбрюкке находятся другие питомники Лебенсборна. Здесь и там можно видеть высокие, побеленные здания в стиле модерн, госпиталь или дом материнства. Можно встретить недавно построенные обычные дома для проживания матерей и детей, где они остаются несколько месяцев и даже лет после рождения, в зависимости от обстоятельств.

Оплачивает проживание Третий рейх.

Лизалотта выглядела несколько подавленной, когда мы проходили мимо этих высоких домов, похожих на бараки. Она, несомненно, думала о том времени, когда ей придется жить в одной из этих каменных клеток со своим ребенком – с нашим ребенком.

Однажды в полдень, когда мы лежали на весенней травке, глядя в небо и наблюдая облака причудливых форм, она вдруг попросила меня показать карту, которую мне выдали по прибытии в Шмалленог (Шмалленберг. – Ред.).

В карте было записано среди прочих вещей, что, став партнерами, мы не можем менять своего решения. На карте, помеченной словом «Мужчина», констатировалось, что в самых исключительных обстоятельствах нас могут попросить перебраться в другие питомники.

Лотта читала это, надув губы.

– Итак, если тебя попросят, тебе придется уйти и спать с другой девушкой? Боже, как отвратительны эти люди!

Я улыбнулся:

– Не беспокойся, глупышка! Пока вопрос об этом не стоит. И не забывай, что у нас, к сожалению, осталось всего два дня для совместного проживания.

Она настороженно посмотрела на меня:

– Ты будешь мне писать, Петер? Впоследствии?

– Обещаю.

Затем мы расстались.

Для других парней из Зонтхофена, которые тоже нашли единственную в мире девушку на шесть дней, было так же трудно завершить это удивительное испытание, как и мне.

Лотта поклялась, что напишет мне, как только тесты покажут результаты нашего искусственного любовного романа.

«Искусственного» – это неточное слово. Мы с Лоттой познали немного счастья.

Поразительное испытание в жизни мужчины.

Слезы, поцелуи, обещания. И поезд отходит.

Завтра я буду в Зонтхофене, еще на несколько недель.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.