Глава 5 ФОГЕЛЬЗАНГ

Глава 5

ФОГЕЛЬЗАНГ

Замок Фогельзанг, апрель 1939 года. Орденсбург помещается в старом средневековом замке на берегу небольшого горного озера посреди Айфеля. (Айфель (Эйфель) – часть Рейнских Сланцевых гор к северу от р. Мозель на западе Германии. – Ред.)

Окрестности весьма живописны. Небольшие долины, сосновые рощи и равнины, простирающиеся до Ахена.

Позади замка густой лес. Из каждой комнаты слышен шум стремительных горных потоков, несущихся вниз.

Здесь, в Фогельзанге, рай для юнкеров (дворян).

Такой рай, однако, не сулит бессмертия. Сразу за флигелем располагается кладбище впечатляющих размеров с тысячами могильных холмиков, поросших цветами. Черных крестов и мемориалов больше, чем на поле боя.

Очевидно, в Орденсбурге производят много смертей.

Нам нужно было провести три месяца предварительной подготовки в Кроссинзе. Но шестерых из нас благодаря отличным характеристикам гитлерюгенда направили прямо в Фогельзанг.

Здесь мы будем проходить трехмесячный подготовительный курс. То есть в этот период нас надо было считать не студентами, но «наблюдателями на инструктаже».

Прежде чем быть принятым в юнкеры, вам должно исполниться по крайней мере двадцать пять лет и вы должны иметь опыт партийной работы.

По прибытии мы подверглись тщательному медицинскому и расовому обследованию. Возможно, этого не будет в двух других замках, где нам придется провести некоторое время.

На впечатляющем мероприятии присутствовали два майора медицинской службы, комендант замка и около десяти человек в белых халатах.

Нас это мероприятие не особенно впечатлило.

Мы подверглись осмотру в совершенно голом виде разными инквизиторами, которые также с пристрастием допрашивали нас.

Всем этим господам пришлось ознакомиться с захватывающими сведениями о том, что меня зовут Петер Нойман, что родился я 16 марта 1916 года в Гамбурге, что мой рост составляет 180 сантиметров и что я хорошо сложен и светловолос.

На одном из этапов мне пришлось стоять перед господином в штатском костюме, который неожиданно вперил взгляд в мой нос и изрек:

– Имеете ли вы родственников евреев или еврей сами? Ваш отец еврей? Ваши родители работали когда-нибудь на евреев?

Мне показалось это странным, потому что те же самые вопросы мне задавали много раз в течение последних нескольких лет.

Я принял беспечный вид и дал отрицательный ответ.

– Имеете ли вы судимости?

– Нет.

– Занимались ли вы когда-нибудь политической деятельностью, не отвечающей партийным установкам?

– Нет.

Удовлетворившись ответами, инквизитор отослал меня к следующему дознавателю.

– Чем болели?

Что тут скажешь? Я назвал наугад корь, скарлатину и прочие детские недуги.

Затем последовали проверки зрения, зубов (отмечался малейший признак появления кариеса), измерения веса и грудной клетки, рентген.

В конечном счете во мне не обнаружили ни тени врожденных дефектов или признаков потенциальных расстройств.

Мы с Францем остались очень довольными тем, что нас оценили достойными посещения лекций по внушительному курсу чистоты крови. Я говорю «мы с Францем», потому что беднягу Карла отослали в Кроссинзе. Он не выдержал проверки и не получил разрешения ехать прямо в Айфель.

Этим утром мы слушали лекцию о происхождении свастики и причинах принятия ее в качестве символа национал-социализма.

С кусочком мела в руке молодой профессор в мундире СС пояснял:

– Цифра семь у древних, как и в германской мифологии, была знаком успеха и процветания. Здесь две семерки.

С этими словами он написал на доске две цифры, затем снова повернулся к нам:

– В рунических письменах цифра семь имела в дополнение к известной форме горизонтальную черточку снизу направо. Таким образом, – продолжал он, – мы получаем две составные части свастики. Если теперь мы наложим одну цифру на другую в виде креста, то получим полную свастику. Как видите, она выражает символ двойного успеха. Само слово «свастика» из древнего индийского языка («су» – «прекрасный», «асти» – «быть» (санскр.) – Ред.) и тоже означает успех и процветание.

Все это вызывало большой интерес. То, что последовало далее, было еще интереснее.

– Фюрер, – объяснял профессор, – пришел к идее свастики, когда был ранен и наполовину ослеп в результате атаки отравляющими газами на фронте. Он лечился в госпитале в городе Пазевальк в Померании. Фюрер рассказывает, что как только военные врачи сняли с его глаз повязку, то он увидел прежде всего каменную свастику, выложенную на арке прохода в палату, в которой он лежал. Через несколько месяцев, 8 августа 1918 года, узнав, что наш фронт прорван англо-французскими войсками, он понял, что война проиграна. В этот день он поклялся отомстить за оскорбление, нанесенное флагу германского рейха, и решил принять свастику в качестве символа своего зарока.

Мы слушали с неослабевающим вниманием. Эсэсовец снова повернулся к доске и начертил несколькими штрихами партийный символ.

– Однако наш фюрер не верит в амулеты и прочие предрассудки. Поэтому он взял крест и создал настоящую свастику, то есть вечный знак силы и разрушения у древних.

Профессор спустился по ступенькам, которые отделяли его стол от класса, и направился к нам.

– Свастика Гитлера позднее была изогнута на партийных повязках и знаменах, чтобы символизировать неумолимое вращение колеса судьбы. Нацистский крест поместили в белый круг, выражающий чистоту, а сам круг вставлен в алый прямоугольник, подчеркивающий пролетарское происхождение НСДАП.

Он взял паузу, постоял в своих чисто начищенных ботинках, как бы сосредотачиваясь.

– Хотя слово «свастика» индийского происхождения, это чисто германский символ. (Свастика как символ присутствует у всех индоевропейских народов, в том числе у славян (одно из славянских названий – «коловрат»). Вместе с индоевропейскими колонистами и миссионерами (например, буддийскими и индуистскими) свастика проникла также в Китай, Индокитай, Японию и др. Но подчеркнем еще раз: родина свастики там же, где и прародина индоевропейских (арийских) народов – степи и лесостепи между Днепром и Алтаем, откуда индоевропейцы широко расселились и, в частности, захватили после 1600 г. до н. э. Индию, принеся туда свастику (а не наоборот). – Ред.) Она выгравирована на стенах многих замков Тюрингии и Саксонии. Она изображена на значках Вандерфогеля (молодежное движение до Первой мировой войны). Кайзер Вильгельм II приказал изобразить ее на своем гербе, которым он отмечал свои личные достижения. И даже германский император Карл Великий приказывал вышивать свастику на одеждах придворных.

Он вернулся на место и, приняв вдруг суровый тон, заключил свое выступление словами:

– Вот почему вы должны чтить этот вечный символ единства и целостности нашей страны в любых обстоятельствах, а также защищать его ценой собственной жизни.

Боевая подготовка ужасает.

Вчерашним полуднем мы наблюдали ожесточенные бои между специально подготовленными эльзасскими псами и юнкерами.

Это происходило на широких степных склонах, спускающихся к озеру. Были привезены четыре клетки с собаками, и по сигналу открыли их дверцы. Собаки, как бешеные, бросились на наших кандидатов. У последних не было никаких средств защиты от разъяренных псов.

По условиям испытания, объекты нападения могут осилить собак благодаря специальной подготовке только через десять минут или около того.

Но если люди способны сдерживаться, то собаки нет. Одному из испытуемых собака вгрызлась в плечо, из поврежденной артерии хлестала кровь.

Он настаивал, однако, чтоб никто не трогал пса.

Я считаю это нормальным. Псы возбуждены, пока они не успокоятся, следует принимать возможные последствия.

Это своеобразное упражнение, которое способствует «формированию характера» в Фогельзанге.

Другое упражнение заключается в объездке лошадей.

Это происходит как на Диком Западе. Но есть разница: лошади – только дикие, потому что специально выращены такими.

На конных заводах Тюрингии отбираются очень молодые жеребцы. Специальный способ воспитания быстро прививает им агрессивные свойства, присущие их предкам. Цель упражнения состоит в том, чтобы укротить жеребцов одной мускульной силой, не пользуясь седлом. Я сам пытался позабавиться подобным образом.

Небольшой арабский жеребец, такой же породистый, как годовалый Тиршенройт, фыркал от нетерпения в предвкушении будущего хозяина. Или будущей жертвы.

Франц старался, как только мог, отговорить меня от этого самоубийства. Но за сценой с саркастическими улыбками наблюдали около десяти «коричневых рыцарей». (Так называли студентов Орденсбурга, поскольку они представляли элиту коричневорубашечников, первых членов партии.) Я не собирался выносить их насмешки. Поэтому резко бросился на спину животного, схватившись одной рукой за гриву и стараясь поймать другой рукой уши несчастного животного.

Говорю «стараясь». Это походило на сидение в котле локомотива, который сбит с виадука бомбой. Прежде чем можно было посчитать до трех, я оказался на земле, гадая, какие слова нужно подобрать, чтобы оправдать мою неопытность.

Я определенно не готов быть тренером диких лошадей.

На прошлой неделе меня томила одна мысль: Штутгарт… Любой ценой я должен попасть в Штутгарт.

В последний раз я видел Бригитту более шести месяцев назад. Меня обуревало стремление целовать ее каштановые волосы, пахнущие пьянящими духами, и вдыхать ее аромат, аромат свежей, здоровой девушки.

К сожалению, Штутгарт находится почти в трехстах километрах от Фогельзанга. К тому же добраться туда можно было, сменив поезда два-три раза. Триста километров туда и триста обратно. Это будет трудно сделать за один день, особенно в воскресенье.

А воскресенье – наш единственный свободный день.

Но я должен попытаться, и предложил Францу съездить вместе со мной. Его реакция меня не обрадовала.

– Ты что, псих? Шестьсот километров туда и обратно, полдюжины пересадок с поезда на поезд и возвращение сюда к перекличке. Это совершенно невозможно.

Возможно или нет, но я сгораю от нетерпения почувствовать губы Бригитты, еще сохраняющие тонкий вкус спелой смородины, который я так люблю.

– Не беспокойся, я все уже продумал! – ответил я.

На самом деле я ничего не продумал, и мне придется как можно скорее заняться этой проблемой броска по пересеченной местности.

И вот в воскресенье, в три часа утра, мы оказались на небольшой лесной дороге, ведущей в Цюльпих.

Как нам попасть на вокзал, находящийся на расстоянии двадцати километров от нас, до прибытия автобуса на Бонн? Это другая история.

Орденсбург мы покинули в полночь, попросив кого-то откликнуться за нас на 9-часовой перекличке.

Мы отнеслись к этому без особой тревоги. Воскресные утренние переклички, как правило, не строги.

Труднее всего было не привлечь к себе внимания часовых, охраняющих главный вход в Орденсбург. Нам пришлось взобраться на вал и перебраться через ров по заброшенному мосту, заросшему сорняками и шиповником. Фогельзанг – настоящий средневековый замок, вполне подходящий для какого-нибудь впечатляющего фильма.

Далее надо было пробраться через лес, заботясь о том, чтобы двигаться в правильном направлении, потому что в глубине леса уже располагается граница с Бельгией.

Через три часа хождения по пересеченной местности через густой подлесок, лес и распаханные поля мы прибыли как раз в тот момент, когда автобус на Бонн скрылся за горизонтом. Ничего не оставалось, кроме как плюхнуться на скамью железнодорожного вокзала и ожидать поезда в семь тридцать.

К сожалению, в половине седьмого платформу заполнила шумная толпа местных крестьян, направляющихся в Бонн или Кобленц со своими пакетами, клетями с гусями, цыплятами и даже поросятами. Все это, без сомнения, предназначалось городским родственникам. Сидеть в поезде среди этого скопления разнообразных плетеных корзин, чемоданов и мешков, среди суетящейся, орущей и смеющейся публики было не просто.

Бонн был первым местом пересадки. Подземные переходы гулко отзывались на топот ног пассажиров, спешивших, как и мы, поймать экспресс на Карлсруэ. Экспресс с замечательной точностью отошел в положенное время. Через несколько часов мы снова сделали пересадку. В два часа дня мы прибыли наконец в Штутгарт.

Обстановка в городе спокойная. Очевидно, горожане еще не начали сезон своих обычных воскресных экскурсий. Городские автобусы были пустыми. Франц, прижавший нос к стеклу, должно быть, считал, что дело сделано. Он вдруг повернулся ко мне и заявил, что не собирается сопровождать меня к дому Бригитты. Мы договорились встретиться в семь часов вечера на Главном вокзале.

Он вышел на первой остановке, решив провести полуденное время в каком-нибудь из кинотеатров. Удачи ему… Трясущийся автобус продолжил свой путь с неприятным металлическим скрежетом, и через несколько минут я тоже выбрался из этой жестяной колымаги на углу Шарлоттенплац и Неккарштрассе.

Нечто, о чем я до сих пор не подумал, вдруг заставило меня покрыться холодным потом. Что, если Бригитты не окажется дома?

И даже если она дома, там будут и ее родители! Как я смогу избавиться от них и остаться с ней наедине?

Городской район производил угнетающее впечатление. В нем царила безотрадная, мрачная атмосфера, почти зловещая. Длинные ряды убогих, однообразных домов с балконами, увитыми плющом. Всюду маленькие мишурные магазинчики.

Урбанштрассе, 37.

Я позвонил в дверь и через несколько секунд услышал звук хлопающих ставен над головой.

– В чем дело?

– Фрейлейн Халстед, пожалуйста.

– Она здесь живет. Чего вы хотите, герр?

– Я ее друг. Хочу увидеться с ней.

Глубоко внутри я не был уверен в себе. Как меня примут ее родители? Если бы они только знали! Любовник их дочери пришел навестить ее, словно настоящий жених.

– Входите, герр! Второй этаж направо, – пригласил голос.

Дверь открылась автоматически. Я поднимался по ступенькам, прикидывая, что я им скажу. Через секунду или две я столкнулся лицом к лицу с Бригиттой. Покраснев в смущении, она представила меня пожилой паре, глядевшей на меня подозрительно.

Казалось, моя форма их удивляла. Странные люди. Они выглядели встревоженными, почти испуганными. Затем я вдруг понял почему.

– Петер Нойман, старый школьный друг, – сказала Бригитта.

– Рады видеть вас… герр, – с трудом выговорил герр Халстед.

– Герр Халстед, извините за то, что помешал вам завершить воскресный обед, но мне не часто приходится проезжать через Штутгарт. Хочу провести с Бригиттой послеполуденное время. Вы не будете возражать?

Старик повернулся к дочери:

– Конечно, если Бригитта хочет. Но я…

– Да, папа, – прервала его Бригитта. – Все в порядке. Во всяком случае, мне не хочется гулять с Ханной. Скажи ей, что ко мне пришел гость и пригласил меня на прогулку. Через минуту я буду готова! – добавила она с лучезарной улыбкой в мой адрес.

Через десять минут мы спустились по лестнице. С улицы Бригитта помахала рукой родителям, которые наблюдали, как мы уходим. Я сдержанно держал ее под руку, как подобает достойному школьному товарищу.

Когда мы повернули за угол, я обнял и поцеловал ее.

– Бригитта! Милая… Как долго я ждал этого момента.

Ее губы прижались к моим. Затем поцелуй прервался, и она улыбнулась:

– Петер, родной! Я так хотела тебя увидеть. Месяцами я ждала, что ты придешь!

Я наклонился к ней.

– Ты хочешь этого?

Она слегка покраснела и моргнула в знак согласия.

Мы отправились в небольшой отель на Ольгаштрассе. Регистратор окинул нас удивленным взглядом, вероятно поражаясь нашей молодости или моей форме. Я чувствовал себя неловко, оплачивая номер. Что касается Бригитты, то она покраснела и отвернулась, чтобы скрыть свое смущение.

Женщина-привратница повела нас вверх по лестнице. Мы шли за ней, взявшись за руки. Я едва сдерживал безумное желание рассмеяться. Должно быть, мы выглядели весьма непристойной парой!

Как только за нами закрылась дверь, Бригитта сняла туфли и легла на кровать. Я сел рядом с ней. Она часто дышала.

– Петер. Я так тебя люблю.

Время пронеслось невероятно быстро.

Но с приближением вечера я не мог не спросить ее о том, что беспокоило меня с начала полудня.

– Твои родители, случаем, не евреи?

Она пристально посмотрела на меня, затем побледнела.

– Да, Петер. Я хотела тебе сказать об этом как-нибудь, но какое это имеет значение?

Слезы навернулись на ее глаза.

Я запустил руки в густые волосы Бригитты и повернул ее лицо к себе.

– Никакого, Бригитта. Я люблю тебя.

Часы показывали уже пол седьмого. Пора было возвращаться.

Я проводил ее домой и за несколько минут до семи обнаружил Франца в большом волнении. Он неистово махал рукой со ступеньки вагона поезда, который собирался вот-вот отойти.

В два часа утра мы наконец вернулись в Фогельзанг.

Согласно вчерашним приказам, нам больше нельзя пользоваться умывальниками.

Надлежало пробегать два километра и купаться в горной речке.

Приказы высшей инстанции всегда направлены на то, чтобы закалять наши характеры. Однако те, кто издает такие приказы, сами явно не испытывают желания морозить свои пупки в глубине леса.

По мнению ветеранов, мы еще ничего не видели. Их уже лишали сигарет на долгое время. В июле прошлого года порцию еды уменьшили вдвое на целый месяц в наказание за какое-то нарушение дисциплины. Прошлой зимой их будили по ночам для проведения занятий в глубоком снегу.

Да, «коричневые рыцари» знали, что их ждет, перед тем как ехать в Орденсбург. Но все равно…

«Железная дисциплина. Полное подчинение», – гласят лозунги. Партия недаром заботится о том, чтобы кадет сбросил с себя груз гражданского прошлого. Сбросил все, даже свои долги, неоплаченные налоги. Партия гарантирует их оплату. Цель этого фактически заключается в том, чтобы освободить будущих юнкеров от любых связей с прошлой жизнью. Мелочные материальные проблемы не могли отягощать или служить препятствием тем, кому суждено управлять Германией. Их семьи получают ежемесячные приличные субсидии, от ста до трехсот марок, в зависимости от обстоятельств.

Сегодня групповые упражнения и практика стрельбы из пулеметов.

Инструкторы говорят, что будем стрелять боевыми патронами.

Нам выдали стальные шлемы, командиры подразделений получили приказы, рассредоточили по опушке леса атакующие группы.

Вырыли окопы нужного профиля. Приказы ясно давали понять, что окопы не должны быть заметными для вражеских разведчиков. Их следовало замаскировать, поэтому рабочая команда до утра подвозила специальные сетки и ветки деревьев.

Чтобы создать дополнительные трудности, на условной «ничейной» полосе протянули проволочное заграждение. Тем, кому предстояло его резать, выдали ножницы для проволоки.

Резать проволоку под огнем боевыми патронами. Это уже кое-что!

Сигнальная ракета вспыхнула, затем медленно погасла.

Зеленая ракета. Вот сигнал, которого мы ждали.

Начали ползти по-пластунски на территорию красных – нашего противника.

Мы не проползли и сотни метров, как в нескольких метрах замаячило проволочное заграждение, а когда пулеметы повели огонь длинными очередями, в ушах зазвучал свист пуль.

– Прижимайтесь к земле, дурни! – заорал руководитель учений с черной повязкой группе в полдюжину придурков, бежавших к колючей проволоке.

Внезапно вокруг нас все загрохотало, одни снаряды рвались, другие с воем приближались. Артиллерийский обстрел!

Мы с открытыми от изумления ртами глядели друг на друга. Дело действительно приобретало серьезный оборот! Стараясь определить, откуда именно исходил грохот, я вдруг понял. В кронах деревьев спрятали громкоговорители, и мы слышали лишь звуковой эффект реального сражения. Ну, как в кино!

Мы преодолели проволочное заграждение.

Целью нашей атаки было два пригорка. Один мы взяли. Другой оборонялся более упорно. Два «коричневых рыцаря», которые опрометчиво подняли головы, были подстрелены.

Пронзительные стоны от боли, крики и ругань командиров отделений, санитары… В мгновение учения прекратились.

Позже мы узнали, что один из парней умер на пути в лазарет. Состояние другого парня, раненного в глаз, было критическим.

Этим двум парням не повезло – и всем нам в связи с этим, – поскольку им предстояло на следующей неделе завершить обучение в Фогельзанге.

Вчера нам оказал большую честь своим посещением один из руководителей рейха Рейнхард Гейдрих.

Он сделал нам смотр и заявил, что удовлетворен нашей военной выправкой.

Гейдрих выглядит поразительно молодым для такого поста и очень высок. На нем палевый мундир, на боку – длинная сабля с серебряными кисточками.

Он произнес перед нами грозную речь, перемежавшуюся довольно непристойными ругательствами и угрожающими жестами поднятым кулаком.

– Время колебаний кончено, – разбушевался он. – Очень скоро мы начнем войну за освобождение, борьбу за жизненное пространство. Мы должны победить, и мы победим. Германия сейчас достаточно сильна, чтобы одолеть те страны, которые посмеют сопротивляться ее справедливым требованиям…

Его красноречие приветствовало массовое «Зиг хайль!».

Мы прошли парадным шагом с равнением налево и пением «Treue und Treue» («Верность! О, верность»).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.