Глава 4 НАПОЛА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

НАПОЛА

Осень 1938 года. Я вернулся на несколько дней в Виттенберге.

Отца еще не выпустили. Месяц назад его перевели в тюрьму Нойбранденбурга. В этом городе он жил в то время, когда совершил поступки, за которые его осудили.

Я подал заявление директору Национал-политической академии (НАПОЛА) с просьбой о зачислении, когда наступит очередной учебный год. Около двадцати учащихся нашей центральной школы поступили так же.

У меня не было желания стать партийным чиновником. Меня интересовала интересная работа, и при небольшой удаче можно было надеяться стать ортсгруппенлайтером (руководитель местной группы) или, возможно, даже крайсляйтером (районный руководитель).

Мне удалось уговорить Карла и Франца. Они тоже отправили в Берлин заявления с просьбами о приеме в одно время со мной.

Михаэль, однако, решил еще подумать.

НАПОЛА начала действовать только с января 1934 года. Ее цель – воспитание и обучение людей, призванных занять высокие посты в партии, или их подготовка для службы в полувоенных формированиях СА и СС.

Дома стало еще хуже, чем тогда, когда арестовали отца. У меня было желание покинуть его как можно скорее.

Мама плакала весь день напролет. Нас постоянно навещали соседи с утешениями и сочувствием. Это для меня было уже слишком.

Что касается Клауса, то он становился все более несносным. Я не могу его вывести куда-нибудь без того, чтобы он не отличился своим эксцентричным поведением или не цеплялся к людям на предмет выяснения их еврейских корней.

Он называл это беглым расовым просмотром.

Этой теме в его школе посвящен целый курс. Здесь имеет значение форма лица, глаз, зубов, волос, пигментация кожи, стиль одежды, походка, манера разговаривать и так далее.

В случае с женщинами рекомендовано следить за тем, как они держатся, замечать признаки ранней полноты их бедер.

Мой младший брат не поколеблется оскорбить человека, который сочтет его поведение предосудительным.

Вчера, в булочной на Марктплац, он долго наблюдал за тучной фрау, поглощавшей пирожное, пока та не спросила напрямик:

– Молодой человек, может, вы скажете мне, сколько еще вы будете продолжать пялить на меня глаза?

Возмущенный такой дерзостью, он взглянул на нее с высоты своего роста в сто тридцать сантиметров и резко ответил:

– Я выполняю, фрау, возложенную на меня миссию, которая заключается в том, чтобы повсюду разоблачать врагов нашего народа, где бы и когда бы они ни таились.

Что вы об этом скажете?

Мне пришлось промямлить оправдания об отсутствии у брата дисциплины, плохом воспитании и т. д. Дав ему затрещину, я вытащил из булочной своего маленького сыщика, и мы пошли домой.

Эта женщина, жадно поедавшая пирожное, – враг народа!

В самом деле, Клаус явно переусердствовал.

В письме из Берлина мне сообщили, что я принят в НАПОЛА Гольштейна благодаря моему диплому и рекомендациям.

Карл и Франц тоже приняты. Значит, поедем туда, видимо, вместе.

Мы должны явиться в город Плён в Шлезвиг-Гольштейне не позже 6 октября.

На подготовку остается только три дня. Но возбуждение в связи с предстоящим отъездом и прежде всего перспектива обучаться в партийном учебном заведении окрыляют нас.

Вскоре наш багаж готов к отправке.

Последние формальности, наставления – и наш поезд отбывает.

Мы машем на прощание Виттенберге и, отойдя от окна вагона, начинаем петь песни коричневорубашечников, подобно героям пивного путча.

2 ноября. НАПОЛА в Плёне представляет собой старые казармы для унтер-офицеров, использующиеся для новых целей. Они мрачны, холодны и неприятны.

Учебное заведение похоже на унылый сельский пейзаж, холодный и меланхоличный.

Над болотами и каналами с воем дуют бесконечно штормовые ветры, несущиеся издалека. Местные крестьяне молчаливы и подозрительны. При встрече они обходят нас, словно прокаженных.

Странный народ. Странный край…

Нам выдали форму НАПОЛА: палевые рубашки, темносерые брюки и повязки со свастикой.

Не знаю, для какой цели, но мы должны носить штыкнож, который элегантно свисает сбоку и качается в ритм ходьбе.

Вчера нас подвергли тщательному медицинскому осмотру, вскоре после которого последовал интеллектуальный тест.

Затем нам пришлось бегать стометровку, показывать свое мастерство в прыжках в длину и высоту, в поднятии штанги. В зависимости от достижений нас направляют в многочисленные спортивные группы, которые играют в Плёне важную роль.

Расовую теорию преподает один седобородый старик, для которого богом является Хьюстон Чемберлен (Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855–1927) – английский писатель, эмигрировавший в Германию в начале XX в., явился одним из родоначальников национал-социализма. Гитлер восхищался им и не скрывал того факта, что Чемберлен наряду с Розенбергом воодушевил его на написание «Майн кампф». Чемберлен написал «Основы XIX столетия». Эта крайне расистская книга была весьма популярна в Германии при нацистах. – Ред.).

Он входит с бородой, колышущейся ветром, с мрачным выражением лица и чрезвычайно важным видом. Быстро проходит к своему столу, взбирается на невысокую платформу и, наконец, поворачивается к нам лицом.

– Доброе утро, господа! Я пришел сюда не для того, чтобы читать лекцию или произносить приветственную речь, что, без сомнения, другие уже делали.

Он внимательно вглядывается в наши лица.

– Сегодня, чтобы нам ближе познакомиться, надо начать с краткого изложения основ расовой борьбы в нашей стране, в частности антиеврейской борьбы.

Перед тем как продолжить, он принял угрожающую позу.

– Существуют люди, которые воображают, будто наша ненависть к евреям не имеет реальных оснований и является просто продуктом неразумной озлобленности или обветшалого милитаризма.

Седобородый (его звали Юлиус Макнер, и я должен был запомнить это) громко смеется и басит:

– Безмерный кретинизм! Вредный миф, изобретенный пропагандой прогнивших либо капиталистических стран для их населения, доведенного до животного состояния. Эти страны, обвиняющие нас в противоестественном, бесчеловечном расизме, забывают лишь один факт: не мы начали борьбу против израэлитов. Ортодоксальное еврейство преследовалось в течение ряда эпох. Еврей считался врагом Римской империи. В нем видели врага в Древней Греции, в Египте фараонов, в Вавилоне.

Макнер вдруг сходит с платформы и начинает ходить между скамьями.

– Возможно, полагают, что мы, немцы, первый народ, который озаботился чистотой собственной расы. Кто был тем, который заявлял, что кровь предков не должна быть испорченной ни при каких обстоятельствах в целях предотвращения деградации расы? Разве мы? Это были сами евреи.

Он ходит взад и вперед, чуть наклонившись, сцепив руки за спиной.

– Прочитайте «Протоколы сионских мудрецов». Говорят, что это фальшивка! (По другим данным (свидетельства монархиста и лидера черносотенцев Н.Е. Маркова (1866–1945) и др.), «Протоколы» были добыты агентом русской тайной полиции – изъяты в 1897 г. во время I конгресса сионистов в Базеле (Швейцария) из портфеля вождя сионистов Теодора Герцля. – Ред.) Какое это имеет значение? Идея, заложенная в них, отнюдь не поддельная. Постоянное притворство, дар вездесущности, которым евреи явно обладают, влияние на общественную жизнь, плодовитость, столь характерная для них, – все это оружие и отравляющие средства евреев.

Макнер возвращается на свое место и садится.

– Вы знаете о тяжелых экономических условиях, которые сложились в послевоенный период. Знаете о большом наплыве евреев с Востока или Ближнего Востока, набросившихся на тело Германии, как шакалы на раненое животное. Вам рассказывали о владении евреями промышленными мощностями, их контроле над банками, их махинациях с целью сокрушить немецкую торговлю. Пропагандистская фикция? Ни в коей мере! Буквальная и неоспоримая правда.

Внезапно он поднимает огромный кулак и обрушивает его с грохотом на стол.

– В «Майн кампф» фюрер подчеркнул, что смешение рас неприемлемо. Нация должна сохранять силу и кровь неповрежденными, если желает побеждать. Причина упадка и вымирания определенных народов заключается часто в их неспособности сохранить свою целостность и беречь свою кровь, не подвергая ее порче кровью иностранцев, которые смешиваются с этими народами и затем уничтожают их.

Он поднимается.

– Господа, на сегодня все. Во вторник мы разберем эти проблемы более подробно.

– Если вы преодолеваете в машине крутой подъем, а двигатель не располагает достаточной мощностью, вы рано или поздно неизбежно остановитесь. Если вы летите на самолете с недостаточной мощностью, то вы не остановитесь, но сломаете себе шею!

Инструктор по планеризму объяснял тонкости своего деликатного искусства, заключавшегося в манипулировании воздушными потоками и высотами.

Мы уже совершили несколько полетов со вторым пилотом, но сегодня должны летать самостоятельно.

Карл уже прошел летные испытания с оценкой «очень хорошо». Поэтому он смотрит на нас с высоты приобретенного опыта.

С важным видом он замечает:

– Чтобы оставаться в полете, следует лишь учитывать, что вертикальные тепловые потоки, которые поддерживают планер, образуются оттого, что некоторые участки поверхности земли теплее, чем другие.

О боже! Мне опять читают лекцию!

Все познавший Карл продолжает:

– Основные правила. Над городами, селениями, скалами, холмами или невысокими горными хребтами тебя заносит вверх. Над озерами, морями или лесами нет восходящих воздушных потоков и нужно ожидать падения скорости.

Вскоре я готов применить на практике эти замечательные теории.

Мне выделен планер «Гессенланд». В последний раз просматриваю инструкции и отмечаю свои действия. Подъем – ручка управления на себя, посадка – ручка управления от себя. Педаль руля и ручка управления вправо – руль и машина движутся влево.

Если я не сломаю себе шею, то только потому, что у меня хорошая память.

Поехали! Пусковой механизм переходит в скоростной режим, и я взмываю вверх как стрела. Стараюсь помнить наставление инструктора. Перемещаю ручку управления от себя, выдерживаю курс насколько возможно…

Сейчас я на высоте 180–200 метров. Восхитительное ощущение! Не слышно ни звука за исключением тихого шелеста воздуха, обтекающего крылья и фюзеляж.

Вижу под собой озеро Гросер-Пленер-Зе. Высотомер показывает, что я набираю высоту. Теперь я вижу все побережье Кильской бухты с островами Фемарн и Лолланн впереди. Но надо следить за тем, чтобы меня не отнесло в море. Медленно делаю вираж влево. «Гессенланд», обтекаемый, как игла, хорошо слушается. Хочу пролететь над окраинами Киля. Увидеть пароходы в канале.

Но прежде чем осуществить это, сознаю, что нахожусь в полете уже почти четверть часа. Надо подумать о посадке.

Она проходит без заминки. Меня приветствуют и поздравляют Франц, Карл и инструктор. У меня легкое головокружение в связи с самостоятельным полетом. В ушах слегка гудит.

Но чего только не сделаешь, чтобы заслужить похвалу друзей?

Этим утром получил письмо от Бригитты. Бедняжка жалуется, что я мало думаю о ней. Очевидно, она плакала, когда писала. Своими письмами она разрывает мне сердце. В них столько трагических переживаний покинутой женщины, столько пятен от слез и всего такого. Достаточно, чтобы почувствовать угрызения совести из-за того, что не любишь писать письма.

Думаю, я не брошу Бригитту ни за что. Но она явно не может понять, что в условиях нашей дневной загруженности очень трудно выкроить минутку для написания писем.

Воскресенье – день, который я не забуду. Франц, Карл и я поехали в Гамбург.

Ганзейская столица – шумная, грязная, дымная и деятельная. Вечером Карл захотел посетить знакомый кабак в Санкт-Паули.

Этот ночной клуб близ пристани Ландунгсбрюкен фактически был борделем. Вся его атмосфера наводила жуть. Едва мы ступили туда, как были ангажированы тремя хозяйками. «Хозяйки» – их точное определение, так как их целью было обеспечить нам гостеприимство в своих постелях.

Очень трудно было отказать им в напитках, которые они так любезно предлагали захватить с собой.

Через несколько мгновений одна из этих грациозных фрейлейн легкого нрава попыталась обвить мою шею руками. Я мягко отстранился. Не привык к фамильярностям такого рода.

С другой стороны, Франц и Карл, казалось, уступали им с отталкивающим видом отсутствия разборчивости. Я захотел пресечь это. Мне не нравятся такого рода пошлые забавы.

Я встал и сказал:

– Пойдемте, парни? Хотелось бы подышать свежим воздухом.

Франц сразу поднялся, однако Карл, уже прилично набравшийся, глядел на меня мутным взглядом.

– Но здесь хорошо! – возразил он.

Он повернулся к своей роковой женщине и добавил:

– Да и Грета очаровательна! Ты ведь ласкова, правда, Грета? У тебя чудные волосы, прелестный ротик и груди, крошка…

Он заходил далеко, и наступил момент действовать. Я подал знак Францу, и мы попытались взять Карла под руки. Но девицы не желали сносить это. Одна из них вскочила и заголосила:

– Оставьте его в покое, болваны! Раз вы еще не мужчины – хотя в вашем возрасте пора ими быть, черт возьми, – то зачем мешать ему забавляться, если он хочет?

Все остальные в комнате уставились на нас насмешливыми взглядами. Нашему благоразумию и достоинству студентов государственного учебного заведения был нанесен серьезный урон.

Я побледнел и с трудом сдерживался. Но старался отвечать спокойным голосом:

– Вы не видите, в каком состоянии мой приятель? В общем, нам нужно вернуться в казарму.

– Только послушайте его! Приятель, оказывается, не в норме. И пришла нянька, чтобы забрать его домой, да будет благословенно ее доброе сердце! Вы скорее просто компания напуганных юнцов, которые не знают, как себя вести, когда находятся рядом с женщиной.

Девица расхохоталась вульгарным хриплым смехом, обнажив порченые зубы.

– И еще хотят построить с такими сосунками новую Германию! Если бы фюрер увидел сейчас вашу дрожь, он, конечно, наградил бы вас Железным крестом 2-го класса!

Теперь настала моя очередь отвечать в ее духе.

– Фюрер, – сказал я, – категорически запрещает любому члену гитлерюгенда мараться совокуплением с такими шлюхами, как вы!

Девица промолчала. С раздраженным лицом она вертела головой, ища поддержки со стороны своих компаньонок.

Однако они, видимо не желая скандала и прибытия полиции, предпочитали держать язык за зубами.

Мы снова подхватили Карла, который явно находился в полусне, и вывели его – не без труда.

В борделе его мутило, снаружи ему стало немного легче.

Таксист довез нас до вокзала, откуда мы вернулись, как могли, в Плён.

Заканчивался 1938 год.

Позавчера мы отмечали в большом арсенале Рождество. Там присутствовали все студенты нашего учебного заведения, и каждому из них предназначались кусочек гуся, полбутылки вина, вдоволь пирожных и конфет, а также речь штандартенфюрера СС Курта фон Берштольда, директора НАПОЛА, и фото, на котором обмениваются рукопожатиями Шир и Геббельс.

Елку украсили сотнями разноцветных электрических лампочек и в полночь включили их.

Думаю, многие из нас, должно быть, вспоминали рождественскую песенку из детства:

Stille Nacht,

Heilige Nacht…

(Тихая ночь, святая ночь…)

Карл, Франц и я по-глупому обнялись.

Уединившись в углу зала, мы взялись за руки и поклялись той ночью быть верными нашей дружбе, что бы ни случилось.

16 марта 1939 года. Зима постепенно подходила к концу. Месяц прошел за месяцем, день за днем. Зимний сезон следовал своей природе: поля освобождались от снежного покрова, таял лед, сковывавший реки, лютики поднимали головки. Наступала весна…

Мне только девятнадцать лет.

Это вряд ли кому-либо интересно, но чрезвычайно важно для меня, ибо предстоящий год, несомненно, решит мое будущее.

Еще в прошлом месяце штандартенфюрер СС фон Берштольд собрал нас на парадном плацу, чтобы сообщить нам важные новости.

Он сказал, что по критерию успеваемости будут отобраны тридцать студентов, которые пройдут курс обучения в Орденсбурге. (Полное название Блуторденсбург (цитадель чистоты крови) – образовательный центр нацистского режима, где готовили будущую элиту Германии. – Ред.)

В этом списке мы трое.

Отобранным студентам дается два дня для того, чтобы принять или отвергнуть предложение, потому что в Орденсбург должны ехать только добровольцы.

Мы переглянулись. Минута – и решение принято.

Мы согласились.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.