Глава XII Сельскохозяйственные коммуны. Их внутренние распорядки. Враги этих коммун

Глава XII

Сельскохозяйственные коммуны.

Их внутренние распорядки. Враги этих коммун

Февраль — март: момент распределения отобранного у помещиков еще с осени 1917 года живого и мертвого инвентаря и выделения бывших помещичьих имений для поселения в них добровольцев, крестьян и рабочих, организовавшихся в сельскохозяйственные коммуны. Этот момент решительных действий и в области строительства новой жизни, и в области защиты этого строительства сознается всеми трудящимися района. Бывшие солдаты-фронтовики под руководством революционного комитета, занялись перевозкой и переводом в общий общественный фонд всего мертвого и живого инвентаря из помещичьих имений и богатых хуторов, оставляя их владельцам на каждого хозяина по две пары лошадей, по одной или по две коровы (смотря по количеству семьи), по одному буккеру, плугу, сеялке, косарке, веялке, а крестьяне вышли в поле закончить начатый осенью раздел земли. В это же самое время некоторые крестьяне и рабочие, организовавшиеся еще с осени в сельскохозяйственные коммуны, оставляя села и деревни, со всеми своими семьями выезжали в бывшие помещичьи именья, невзирая на то, что революционно-боевые красногвардейские отряды большевистско-левоэсеровского блока по договору с австрийскими и немецкими царями уже очищали Украину, предоставляя ее с ее малочисленными революционно-боевыми формированиями самой себе в неравной борьбе с регулярными воинскими австрийскими и немецкими частями и поддерживавшими их отрядами Украинской Центральной рады. Они поселялись там и, не теряя времени, приготовляли свои силы: частью на весенние работы в коммунах, частью в боевые отряды защиты революции и тех ее прямых завоеваний, которыми революционные труженики хотя и не повсеместно, но во многих районах шаг за шагом непосредственно овладевали и этим самым давали пример всей стране.

Сельскохозяйственные коммуны организованы были в большинстве случаев с крестьянами, в меньшинстве состав коммун был смешанный: крестьяне с рабочими. Организация их основывалась на равенстве и солидарности сочленов. Все члены этих коммун — мужчины и женщины — совершенно сознательно относились к делу, будь то в поле или на дворовой работе. Кухни были общие, столовая также. Пожелание того или другого члена коммуны готовить себе и детям отдельно от общей кухни или брать пищу из общей кухни, но есть ее в своей квартире, не встречало со стороны других членов коммуны никакого возражения.

Каждый член коммуны или целая группа могли устраиваться с пищей, как им казалось лучше, но они должны были об этом заявлять своей коммуне заранее, чтобы все члены ее знали об этом, так как это требовало известной переорганизации на общей коммунальной кухне и в кладовых. Практикою требовалось от членов коммуны также вовремя подыматься по утрам и управляться возле волов, лошадей и другой домовой худобы и с другими видами работ. Каждый член коммуны всегда мог отлучаться из коммуны, но должен был предупредить об этом своего товарища, близко стоявшего к его коммунальному делу, чтобы тот за время его отсутствия мог справляться с его работой. Это во время работ. Во время же отдыха (днем отдыха считалось воскресенье) все члены коммуны чередовались в своих поездках на сторону.

Ведение хозяйства всей коммуны направлялось общими совещаниями всех членов ее. После этих совещаний каждый член, имевший свое определенное дело, знал, какие произвести в нем изменения и проч.

Лишь школьное дело коммун еще не было точно определено, потому что старого типа школу коммуны не желали восстанавливать. Из нового остановились на анархической школе Ф. Ферера (о которой часто доклады читала и о которой распространяла брошюры группа анархо-коммунистов), но, не имея подготовленных к ней людей, они старались через группу анархо-коммунистов вызвать для постановки этого дела более сведущих товарищей из городов, и в крайнем случае намечалось первый год обойтись тем, чтобы пригласить в свои коммунальные школы к детям учителей, знающих лишь методы преподавания школьных предметов.

Таких сельскохозяйственных коммун в семи-восьмиверстном расстоянии от самого Гуляйполя было четыре. По району их было много. Но я останавливаюсь на этих четырех коммунах, так как организовывал их сам непосредственно. Все их лучшие здоровые начинания проводились на моих глазах. В серьезных случаях — после совещания со мной. Одной из них, пожалуй самой большой, я уделял два дня в неделю своего физического труда: во время весенних посевов в поле за буккером или сеялкой, до посевов и по окончании последних; на домашних работах: на плантациях или возле механика электромашины и проч. Остальные же четыре дня недели я работал в Гуляй-Поле в группе анархо-коммунистов и в районном революционном комитете. Этого от меня требовали все члены группы и все коммуны. От них же требовал момент революции, диктовавший им свои условия стягивания и группирования революционных сил против надвигавшейся с запада прямой контрреволюции в лице немецких и австро-венгерских монархических армий и Украинской Центральной рады.

Во всех коммунах были и крестьяне-анархисты, но в большинстве своем члены их были не анархисты. Однако чувствовалась во всей их коммунальной жизни анархическая солидарность, которую могут выявлять в практической жизни только простые натуры тружеников, не вкусившие еще городского политического яда, от которого всегда несет затхлостью обмана и измены и которым дышат даже многие называющиеся анархистами.

Каждая коммуна состояла из десятка крестьянских и рабочих семей, насчитывая по сто, двести и триста сочленов. Эти коммуны взяли себе по трудовой норме земли, т. е. столько, сколько они могут обрабатывать своим трудом. Живой и мертвый инвентарь они получили тот, который в усадьбе был, по постановлению районных съездов земельных комитетов.

И свободные труженики-коммунисты под звуки свободных песен о радости, песен, отражающих собою дух революции, тех борцов, которые многие годы проповедовали ее и умерли или остались живы и непоколебимы в борьбе за ее «высшую справедливость», которая должна восторжествовать над несправедливостью, окрепнуть и стать путеводительницей жизни человека, засевали поля, расчищали сады и огороды, веря в самих себя, в свое искреннее и чистое намерение впредь не допустить более поселиться на завоеванной земле тем, кто никогда на ней не трудился, но по праву государства владел ею и стремился снова завладеть.

Население сел и деревень, расстилавшихся недалеко от этих коммун, в своей менее сознательной, еще не совсем освободившейся от лакейства перед кулаками, среде завидовало этим коммунарам, не раз высказывая желание отобрать у коммунаров весь живой и мертвый инвентарь, который достался им от бывших помещиков, и распределить его между собой. Пусть, дескать, свободные коммунары затем его купят у них… Но это поползновение абсолютным большинством тружеников на сходах-собраниях и на всех съездах резко осуждалось. Большинство трудового населения видело в организации сельскохозяйственных коммун здоровое начинание новой социально-общественной жизни, которое, по мере того, как торжество революции подойдет к своему творческому созидательному завершению, должно будет разрастись и дать толчок применению свободного коммунального образа жизни если не по всей стране, то во всем районе, в селах и деревнях.

Свободный коммунистический строй населением района принимался за высшую форму общественной справедливости. Однако переходить на него сейчас же население в массе не решалось, ссылаясь на наступление немецких и австрийских армий, на свою неорганизованность и беспомощность защитить этот строй от новых «революционных» и контрреволюционных властей. Благодаря этому трудовое население района ограничивалось в этой области дела подлинной революции лишь тем, что стремилось всячески поддержать в своей среде отдельных смельчаков, организовавшихся между собой и поселившихся в бывших помещичьих имениях, ведя свою личную и хозяйственную жизнь на свободных коммунистических началах.

Нашлась часть помещиков, кулаков-хуторян и немецких колонистов, которая поняла, что так или иначе, но остаться на долгие годы господами, владеющими тысячами десятин земли, эксплуатируя на ней чужой труд, им уже не удастся. Она сдалась сразу революции и занялась на общих основаниях, т. е. без батраков и без права сдавать землю в аренду, устройством своей общественной жизни.

Однако, в это время, когда всюду на освобожденной земле рождалась радость угнетенных, когда угнетенные и оскорбленные политическим, экономическим и социальным неравенством труженики начинали сознавать себя и свое рабство и стремилось полностью раз и навсегда освободиться от этого позора; когда, казалось, что освобождение это должно совершиться полностью, ибо массы тружеников становились уже прямыми выразителями этой задачи; когда идея свободы, равенства и солидарности среди людей начинала уже шаг за шагом входить в их жизнь и, этим самым естественно убивать всякий зародыш нового рабства, — в это самое время, параллельно с развитием этой великой идеи, государственные глашатаи, большевики и левые социалисты-революционеры, при помощи политической мудрости Ленина, развивают еще с большим бешенством идею власти правительства Ленина над революцией, подчинение всего народа этой власти, как единственной носительнице вековых чаяний народа — свободы, равенства и вольного труда.

Желание властвовать над всем народом над всеми его думами, над творимой народом Великой Русской Революцией, настолько одурманило этих социалистов-государственников, что они на время забыли и думать о своем коренном расхождении по вопросу «Брестского мира», с немецкими и австро-венгерскими монархами, к которому революционное население относилось враждебно, с чем эсеры считались. Этот коренной вопрос с его жестокими спорами они оставили на время в стороне. Теперь перед ними во весь рост встал другой вопрос: каким образом остаться в глазах революционных трудовых масс передовыми застрельщиками и руководителями революции и в то же время исказить самую сущность идеи социальной революции так, чтобы не провалиться на пути осуществления своих стремлений вывести революцию из ее самостоятельного, широкого творческого русла и подчинить всецело государственническим доктринам, вытекающим из постановлений и директив ЦК и правительства?

Совершенно ясно, что при таком понимании революции и ее прямых задач, какое стремились внести и внесли в Великую Русскую Революцию большевики и левые социалисты-революционеры, с ними не могла ужиться самостоятельная, без санкций какого бы то ни было правительства, организация па завоеванной земле свободных крестьянских сельскохозяйственных коммун, артелей, а также и прямой самостоятельный захват рабочими в свое ведение фабрик, заводов, типографий и другого рода общественных предприятий.

В прямых действиях народа в Великой Русской Революции отражалась идея анархического права на свою жизнь. Это — то, чего левые социалисты-государственники больше всего пугались: ибо на этом пути трудящиеся деревни и города группировали свои силы и определяли путь своего анархического наступления против самой идеи государства, чтобы отнять у последнего главнейшие его функции и передать их своим местным хозяйственным и общественным самоуправлениям.

В этом прямо революционном акте намечался смелый и, хотя организационно полностью не определившийся, но по характеру устойчивый путь трудящихся к самоосвобождению.

Поступи трудящимся на этом пути надлежащая организованная помощь со стороны революционных анархистов, они нашли бы полное коммунальное оформление и стянули бы к себе все прямые действенные силы революции. Этим самим был бы положен конец безответственной разнузданности зазнавшихся перед массой тружеников новых социалистических правителей, во главе с Лениным, Устиновым и компанией. И гнусный террор большевиков по отношению к человеку вообще и в особенности к человеку, имеющему свои убеждения и независимо от большевистского ума-разума суждение о них самих и об их «пролетарском», что называется, государстве, не существовал бы в России, на Украине и в других большевистских республиках.

Увы, мы революционные анархисты были всегда бессильны в ходе революции охватить полностью всеобщие народные революционные акты, понять их размах и также полностью помочь ему широко и творчески развернуться на своем пути. Мы остаемся такими же беспомощными сделать это и теперь. И все только потому, что мы даже в дни активных практических действий революции, не имели своих мало-мальски прочных организаций.

Наоборот, левые социалисты-государственники, если не полностью охватили эти прямые народно-революционные акты, то во всяком случае скоро поняли их и учли, что, с точки зрения их идеологии, содействовать прямым народным актам нельзя, ибо они похоронят их идеологию власти и заставят их самих снизойти с тех государственных вершин, на которые эти новые господа забрались по спинам прямых носителей могучего практического дела революции. Левые государственники-большевики и левые соц.-революционеры поспешили действовать против этих прямых народно-революционных актов. Т. е. они не только позволили правительству Ленина обуздать революционных тружеников села и города декретами сверху, но прямым образом содействовали этому, и этим самым дезорганизовали тружеников, в их первичном здоровом группировании своих революционных сил у себя на местах. Они внесли застой в разрушительный процесс революции, помешали ему достигнуть своего законченного выявления, в котором и через которое созидательный процесс находит свое оформление и приобретает здоровую организованную силу, в противовес всему старому, гнилому, которое для здоровой жизни человеческого общества не нужно, но которое во время всеобщих психологических сдвигов в народе всегда и под всевозможными наспех и поверхностно обновленными видами и формами выползает в жизнь нарождающегося нового свободного общества. Они, эти левые социалисты-государственники, воспользовавшись доверчивостью младенца в делах организации революции русского, украинского и других народов, злоупотребили этой доверчивостью. Они своей идеей социалистической пролетарской государственности сбили народ с пути углубления и расширения революции, внесли разложение в его нарождавшееся новое свободное, трудовое общество, исказили этим его еще не выявившееся для всех, социальные и индивидуальные потребности, и этим самым растянули процесс этого выявления. Это, ни что-либо другое, а только это, породило усталость и безразличие у сторонников самоосвобождения. Враги же пришли в себя, спешно организовались и стали действовать, сообразуясь с соотношением сил революции и контрреволюции.

Новым революционным правителям такие моменты в большинстве случаев на руку, ибо только в такие моменты им легко удается покорить революционных тружеников, — этот прямой и преданный авангард революции, чтобы вывести его из самостоятельного от них, широко и творчески разрастающегося фронта революции. Украинские революционные труженики были выведены из этого фронта именно при таких обстоятельствах.

Этому в значительной степени содействовала политика «Брестского договора» с германским и австро-венгерским монархами. Следует отметить, что против договора левые социалисты серьезнейшим образом протестовали. Но, будучи союзниками большевиков в деле обмана и порабощения трудящихся, во имя властвования над ними в их прямом деле — революции, они ограничились одним протестом.

После заключения этого договора, все скомплектованные из русских рабочих и крестьян, вооруженные силы революции, — оттягивались «советским» правительством, находившимися на поводу у большевиков и левых социалистов-революционеров, оттягивались в Россию с самым незначительным сопротивлением контрреволюционным германским и австро-венгерским монархическим армиям и отрядам украинской Центральной Рады.

Украинские же революционные труженики, в большинстве своем, оставлялись на растерзание шедшим с Запада палачам революции совершенно без оружия: революционное командование вывозило его из Украины или, сдавало немецким армиям при бегстве. Правда, очищение Украины от революционных сил большевиков и левых социалистов-революционеров длилось месяцами. За это время, самостоятельные командиры этих частей, командиры, еще не успевшие вкусить яда власти своих партий, стремились вооружать украинское трудовое революционное население. Но все это делалось несвоевременно, на ходу отступления, и поэтому не все оружие могло быть использовано революционным населением против наступавшей вооруженной контрреволюции. Отступление красногвардейских отрядов было в это время уже поголовным бегством. Так что, оставленная ими революционная территория с революционным населением в большинстве случаев в тот же день занималась силами контрреволюции, и это не давало никакой возможности населению организоваться в могущественные революционно-боевые отряды против этих сил.