Ведьма, мать моряка

Ведьма, мать моряка

Соседка Шура — она же Ведьма — была, как сказано, дама шебутная и спуску никому не давала. По утрам она носилась по кухне и прочим местам общего пользования в развевающемся халате с драконами (точь-в-точь как папа когда-то привез маме из китайской командировки), с тюрбаном из полотенца на голове и с папиросой в зубах. Как только Ведьма исчезала у себя в комнате или в туалете, оттуда тотчас же начинал доноситься какой-нибудь душещипательный романс. На робкие замечания она реагировала, когда была в хорошем настроении, саркастическим оперным хохотом, а уж когда пребывала не в духе (что, впрочем, бывало нечасто), такие тирады можно было от нее услышать, что до сих пор мороз по коже пробирает.

Жила она в своей комнате одна, а по вечерам иногда приходили к ней военные моряки с тортами и букетами цветов. Они время от времени менялись, но в каждый период времени навещал ее только один, неизменно капитан третьего или второго ранга. Оставались надолго, иногда и до утра. Сталкиваясь утром с соседями, они неизменно смущались и старались проскользнуть как-нибудь понезаметнее. Ведьма же не смущалась нисколько и после ухода моряка всегда распевала соответствующую песню типа «Летят белокрылые чайки» или «Простор голубой, земля за кормой, гордо реет над нами флаг Отчизны родной».

Для исполнения на нашей кухне «Марша юных нахимовцев» у Ведьмы были особые основания: ее сын Володя как раз и был этим самым юным нахимовцем. В нахимовской форме я его совсем не помню: когда мы вернулись в Ленинград, он уже был курсантом Военно-морского училища имени Фрунзе. Володя приходил на Аптекарский только по воскресеньям, да и то не каждую неделю. Тогда курсанты носили при парадно-выходной форме палаши. Он свой палаш оставлял на вешалке в коридоре, и я подходил на цыпочках и разглядывал его. А однажды вынул наполовину клинок из ножен — а тут дверь открывается и Володя выходит! Покосился на меня, ничего не сказал и строевым шагом отправился в туалет. Когда вышел, вызвал меня из комнаты на кухню и стал палаш показывать и объяснять, как называются разные его части. А потом вынес из комнаты офицерский кортик, показал и его и сказал, что это его отца, который тоже был моряком и погиб во время войны в Заполярье. Я поделился этой новостью с папой, а он говорит, что всегда о Ведьмином муже знал и поэтому и терпит ее художества и ее морских ухажеров старается не замечать.

Когда Володя перешел на последний курс училища и получил мичманские погончики и офицерскую фуражку, он стал чаще приходить домой и оставаться на несколько дней, а визиты к Ведьме прочих моряков совсем прекратились. И вот в один прекрасный день Володя появился в офицерской форме с иголочки и с новеньким кортиком. Показал его мне, дал попробовать лезвие по ногтю — оказалось не такое уж острое. А когда уходил, смотрю — кортик у него прицеплен старый. Он заметил мой взгляд, кивнул и сказал, что свой новый кортик он матери на ковер повесил вместо отцовского.

Спустя много лет, когда мы уже давно не жили на Аптекарском, я встретил Володю на Невском в форме капитана третьего ранга под руку с молодой курносой брюнеткой, очень похожей по типу лица на Ведьму. А может, это и не он был, а совсем другой моряк.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.