Классик абсурда
Классик абсурда
Рецепт успеха массовой литературы заключается в трех «С»: секс, страх, смерть. И тогда книги расхватываются, как горячие пирожки. Мэтр французской литературы Эжен Ионеско не имеет отношения к выпечке пирожков. В его пьесах и книгах отсутствует детективная интрига. Секса немного или совсем нет. Страх присутствует. Смерть — одно из ключевых слов. Ионеско — яркий представитель другой литературы: интеллектуальной. Он один из создателей театра абсурда. Можно даже сказать: Ионеско — классик абсурда.
До 1965 года в СССР не переводили и, соответственно, не читали Эжена Ионеско, зато были в курсе разоблачений его литературных «пасквилей». Первая публикация в журнале «Иностранная литература» — пьеса «Носорог» произвела шок. Таких «носорогов» в наших литературных зоопарках не держали. Все просвещенные и просветленные читатели разом заговорили об Ионеско. Непросвещенные и затемненные читатели до сих пор ничего не знают о нем. Да он им и не нужен в донцово-устино-марининском крае простоты и ясности.
Золотое перо? Несомненно. Но очень особой редкой пробы. «Какая терапия — письмо! Белая страница, которую я испещряю черными или синими буквами в зависимости от чернил, вбирает в себя мои тревоги. Принимает в себя, исповедует. Это действует на меня так же благотворно, как живопись…» (цитата из книги Ионеско «Прерывистый поиск»).
Эжен Ионеско родился родился 26 ноября 1912 года в румынском городе Брашов (ныне Слатин). Мать француженка, отец румын, то ли с польской то ли с еврейской кровью. Во всяком случае в справочнике «Евреи в русской культуре» (1966) Ионеско вместе с Кафкой и Фейхтвангером отнесен к еврейским писателям Запада (лично у меня точных данных на этот счет нет). Когда Эжену был всего год, его перевезли на родину матери, там он жил в Париже и в городке Ла Шанель-Антенез, воспитывался в католических правилах, приобщился к французской литературе и пробовал писать. Сам Ионеско рассказывал: «Приступил к сочинительству в 11 лет, взявшись сразу за мемуары. В 12 лет стал писать стихи и в 13 лет сочинил первую пьесу…»
В автобиографической статье «Зачем я пишу?» Ионеско объяснял так: «Об этом мне надо себя спросить. Я пишу очень давно… Одна из главных причин, почему я пишу, — это, наверное, чтобы вернуть чудо моего детства наперекор обыденности, радость наперекор драме, свежесть наперекор ожесточению…»
В 14 лет Ионеско вернулся в Бухарест к отцу, который имел адвокатскую практику, и продолжил обучение уже в Румынии. Здесь он опубликовал сборник стихов и ряд парадоксальных эссе, выражающих радикальное сомнение в литературе таковой: если Бог есть, зачем нам еще литература? Если Бога нет, какой смысл заниматься чем бы то ни было? То есть в юные годы Ионеско мыслил оригинально и отнюдь не стандартно, как его сверстники. Далее последовал разрыв с отцом, в котором Ионеско видел прежде всего деспота и приспособленца, а еще он разочаровался в порядках, царивших в Румынии, из-за «железной гвардии» — тоталитаристкого движения, сходного с нацистским. Тоталитаризм Ионеско возненавидел на всю жизнь. Да и все румынское общество, настроенное конформистски и профашистски, было ему чуждо, и Ионеско в 1938 году переехал во Францию. Ему было 26 лет.
Но поводу Франции Ионеско говорил не раз: «Это моя настоящая родина, именно здесь я сделал всю свою карьеру». В Париже его захлестнул театр. Играть в театре он мечтал еще в Бухаресте, но отец не позволил ему выходить на сцену: «Это унизительно для настоящего мужчины. Это не профессия, это фиглярство». Свою актерскую мечту он частично все же осуществил: он снялся в фильме «Тина». «Я это сделал, потому что хотел, чтобы люди все-таки увидели мое лицо, — говорил Ионеско. — Но фильм не понравился публике — наверное, потому, что я не так красив, как Грета Гарбо, мало кто помнит этот фильм, но он был дорог мне своей идеей, что мир настолько несовершенен, что не мог быть сотворен Богом, а является порождением дьявола…»
Эжена Ионеско увлекли пьесы, и он вместе с Сэмюэлем Беккетом и Артюром Адамовым независимо друг от друга, создал супер-авангардистский театр — театр Абсурда. По поводу этого нового и безусловно мрачного театра было много шума, домыслов и фантазий, что это такое? Эжен Ионеско много раз терпеливо объяснял непонимающим: «Любой театр абсурден. То, что происходит с Эдипом или с Иовом, — абсурд! В „Макбете“ есть такие слова: „Жизнь… это история, рассказанная идиотом: в ней много слов и страсти, нет лишь смыла…“ Эти шекспировские слова я считаю исчерпывающими в отношении театра Абсурда. Театр Абсурда — это театр правды: это то, что мы постоянно чувствуем. А „абсурд“ в дурном смысле слова — это натуралистический театр, театр реалистический…»
В 1950 году Ионеско написал пьесу «Лысая певица», затем появились «Стулья» (1952), «Жертвы долга» (1953), «Амадей, или Как от него избавиться» (1954), «Убийца по призванию» (1958), «Носорог» (1959), «Небесный пешеход» (1962)… Уже первая пьеса — «Лысая певица» — сделал Ионеско имя. Пьеса из жизни условных англичан. Авторское пояснение для первой сцены: «… Долгое английское молчание. Английские настенные часы бьют 17 ударов». Первая реплика г-жи Смит:
«Смотри-ка, девять часов. Мы поели супа, рыбы, картошки с салом, андийского салату. Дети попили английской воды. Сегодня мы хорошо поели. А все ведь потому, что мы живем под Лондоном и носим фамилию Смит».
Дальше идут банальности и несуразицы жизни абсурда. И финальный комментарий Ионеско:
«Они пришли в ярость и кричат все вместе на ухо друг другу. Свет погас. И в полной тьме крики слышатся во все ускоряющем ритме: „Иди туда! Иди сюда! Не ходи туда! Иди сюда! Не ходи туда! иди сюда! Не ходи туда! Иди сюда!“ Вдруг все стихает. Врубают освещение. Г. и г-жа Мартен сидят так же, как сидели Смиты в начале пьесы. Пьеса начинается вновь, Мартены произносят те же самые реплики, которые произносили Смиты в первой сцене. Занавес медленно опускается».
Театр абсурда иногда называют еще «Иррациональным театром», в нем Ионеско изображает человеческую жизнь как кошмарный сон, вещи — как загадочные символы, смешивает живое и мертвое, плоско-обыденное со сложно-аллегорическим, драматург часто подчеркивал, что не он изобретатель абсурда, что элементы абсурда были в произведениях Шекспира, Гоголя и Достоевского, у Кафки, Фолкнера и Джойса, на полотнах Малевича, Кандинского и Шагала. «Творчество, — утверждал Ионеско, — не есть серия ответов, оно есть серия вопросов, оно не объяснение, оно есть требование объяснения…»
В одном из интервью Эжен Ионеско говорил: «Мы — Беккет, Адамов и я — создали „трезвый“, „искушенный“ театр, драматургию без иллюзий. Эта драматургия выводила на сцену „голое“ человеческое существование, то есть чистейший экзистенциализм. При этом мы особое внимание обращали на язык. Мы убивали слова, их пустую лозунговость, их идеологию — убивали буржуазный театр. Сначала я считал, что театр призван выражать живые эмоции. В моей первой пьесе „Лысая певица“ текст служит только опорой, поддержкой для эмоций, но постепенно слова становятся бессмысленными, они взрываются. Позднее я писал и более традиционные пьесы…»
Говоря об истории мирового театра, Ионеско подчеркивал, что он постоянно деградирует. «Во времена Расина театр играл важную роль. В театре была Любовь. Люди умирали от любви. В XIX веке в театре тоже была любовь. Но с XIX века в театре стали говорить о ней часто с насмешкой. Ирасинианская любовь превратилась в адюльтер…» Что, кстати, мы с вами и наблюдаем сегодня. Вместо любви сплошное тяготение тел. Или секс — как лекарство от скуки.
Ионеско — выразитель самой важной проблемы — эксзистенциальной проблемы человека: его отчаяния, трагизма его судьбы, смехотворности его судьбы, абсурдности его судьбы.
В пьесе «Стулья» (ее не раз в последние годы ставили на российской сцене) представлена история двух стариков, которые живут на маяке на пустынном острове. Чтобы как-то развеять скуку своего существования, они организуют у себя «прием». К ним, естественно, никто не приходит. Но старики ведут себя, словно к ним являются гости, все новые и новые люди, и они приносят для них все больше и больше стульев. В конце концов стулья заполняют всю сцену и он становится причиной гибели героев пьесы. Таков вот сюжетец.
В пьесе Ионеско «Жертвы долга» мещанская чета — Шубер и его жена Мадлен — мирно коротают вечер. Внезапно появляется полицейский, разыскивающий привратницу. Тронутые молодостью и скромностью полицейского, супруги приглашают его к себе, угощают кофе. Обласканный гость постепенно превращается в тирана и палача. Он начинает допрашивать Шубера по поводу того, как писалось имя прежнего жильца этой квартиры — Малло (Mallot) с буквой «т» или «д» в конце. Шубер никогда не знал Малло, но детектив ему угрожает, и измученный Шубер наговаривает на себя. Следует ряд превращений, наконец появляется новый персонаж Николай, он убивает детектива и сам выполняет функцию полицейского и тоже становится «жертвой долга». А долг по своей сути абсурден: кому нужна правда об орфографии фамилии Малло?!..
Я специально кратко рассказываю содержание нескольких пьес Ионеско, ибо не всем читателям удастся посмотреть их на сцене, некоторое представление о них надо иметь (пьесы Ионеско тоже входят в культурный багаж интеллигентного человека).
«Жертвы долга» — это притчевый рассказ о том, что любой долг перед обществом лишен смысла, как «проблема Малло». Выполнение всякой обязанности перед каким бы то ни было «законом» социальной жизни связывает, унижает человека, умерщвляет его мозг, примитивизирует чувства, превращает мыслящее существо в автомат, в робота, в полуживотное. Так случилось и с робкой женщиной Мадлен, которая считала, что люди должны быть «хорошими гражданами», «подчиняться законам», «выполнять свой долг», «иметь чистую совесть», и с независимым Шубером, который дал себя обмануть мнимой мягкости носителя закона — полицейского, а потом был сломлен и духовно умерщвлен его беспощадной жестокостью, и даже с Николаем, который убил «закон», но сам не смог освободиться от гипнотической власти его традиций. Власть всегда при помощи пропаганды и опираясь на законы стремится поставить человека ниже себя, унизить его, растоптать, довести до состояния послушного и покорного, или, как мы говорим сегодня: зомбировать каждого члена общества, каждого избирателя.
Мамаша Пип из пьесы Ионеско «Убийство для заработка» демагогически вещает избирателям: «Я обещаю все изменить, чтобы все изменить, не нужно ничего изменять. Меняют названия, но не вещи… Мы будем преследовать, но будем наказывать и вершить правосудие. Не будем колонизировать, но будем оккупировать, чтобы освободить. Принудительная работа будет называться добровольной. Война будет называться миром».
Один из шедевров Эжена Ионеско — пьеса «Носорог» — рассказ о превращения людей в тупых, опасных и коварных животных. Эта метафора тоталитаризма в любых его ипостасях, история коллективной «идеологической» эпидемии, история людей, имеющих твердые «убеждения». Под носорогами, как заявлял Ионеско, он имел в виду прежде всего нацистов, но не только. «Носорожье» — это всякая идеология, превратившаяся в «догму», в «идолопоклонство», в «новую доктрину» или «новую религию», коллективное безумство, овладевающее массами, что мы знаем с вами из истории фашистской Германии и Советской России. Почему Ионеско выбрал именно носорогов? Драматург искал образ животного, устрашающего и упрямого, которое все сметает на своем пути. И однажды, листая энциклопедию, наткнулся на рисунок носорога. Выбор, по его собственным словам, не совсем удачный. Для его замысла подошли бы больше бараны, но они слишком «мягкотелые» животные, и сразу вспоминается наш Пушкин:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должны резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич…
Баранов, соответственно, пасут, стригут и режут — таков их удел В сущности, мои носороги, — признавался Ионеско, — это спятившие бараны. Они могут быть правыми, левыми или центристами, фашистами и коммунистами, либералами и консерваторами. Они существуют во всех режимах.
Интересно, что, спустя полвека после «Носорога» Ионеско, в 2005 году Андрей Вознесенский напишет своего «Носорога», правда, без всяких ссылок на своего французского предшественника.
Мы живем, забыв о Боге.
Быт в квартире все тесней.
Люди — это носороги.
Нет людей.
Но до абсолютного «носорожья» было еще далеко, и тогда, в 60-е годы Эльза Триоле, мнение которой высоко ценилось в СССР, подкинула идею поставить «Носорога» на советской сцене, мол, это уничтожающая критика буржуазного общества. Пьесу тут же перевели на русский и попросили Ионеско внести кое-какие исправления в текст, чтобы у советских зрителей — упаси Бог! — не возникло никаких ненужных параллелей и опасных ассоциаций с обществом, в котором ему было суждено жить. Ионеско категорически отказался, и «Носорог» в те годы так и не появился на нашей театральной сцене.
Уместно отметить, что у Ионеско было четкое и ясное отношение к коммунизму вообще и к советскому в частности. В интервью, данном им «Независимой газете» (14 февраля 1991), он отмечал: «В Восточной Европе происходит падение коммунистического режима. Это означает, что коммунистическому движению не удалось достичь своих целей, коммунизм — это апогей, финальная точка Французской революции 1789 года, которая также не достигла своих целей. Революционеры 1789-го хотели установить Свободу, Равенство, Братство, а вместо этого они установили эксплуатацию человека человеком. Они хотели ликвидировать эксплуатацию, а вместо этого получили коммунизм, который привел к полному развалу в политике, экономике, нравственности. Я считаю, что это — последний этап процесса, начавшегося 200 лет назад с французской революции».
«Ни одно общество не было в состоянии упразднить печали человеческие, ни одна политическая система не может освободить нас от тягот жизни, от страха смерти, от нашей жажды абсолютного…» — вот твердое убеждение Эжена Ионеско.
В пьесе «Этот ужасный бордель!» Ионеско вывел маленького человека, который, по существу, проспал всю жизнь и вдруг проснулся и ужаснулся увиденному, и начал истерически кричать: «Я должен был давно это понять. Какой фарс! Сногсшибательно! Какая ерунда! Такая отменная ерунда, дети мои… Какой бордель! Какой ужасный бордель!» Так истерически кричал маленький человек Ионеско, впавший в состояние как бы катарсиса наоборот: увиденное не очистило его душу, а сделало отпетым циником — полноправным действующим лицом той самой нелепой, сумасшедшей жизни, от которой он хотел отстраниться… Этот ужасный бордель! И куда от него деться?!..
Конечно, не все, что пишет Ионеско, сводимо только к трагедии. В его пьесах много комического, того, что критики назвали «метафизическим фарсом». Сам Ионеско говорил: «У меня, действительно, много фарсового, ибо весь мир являет собою фарс, мир — это розыгрыш, который Бог устроил для человека, и мы вступаем в Его игру, подчиняемся этой игре».
Одну из причин многих несчастий людей Ионеско видит в коллективизме, в стремлении людей сбиться в группы, в стаи. А людям, по Ионеско, нужно одиночество. Но одиночества нет. Есть одиночество толпы, близость другого, чувство чужого локтя в вашем боку. Человек постоянно в толпе, а толпа не имеет лица, не имеет индивидуальных черт. Это — чудовище, об этом, кстати, писали многие философы Запада.
«Я всегда был человеком одиноким, окруженным людьми, которых люблю, — говорил Ионеско корреспонденту „Известий“ в январе 1993 года. — Я боялся народных масс и всего того, что считаю вульгарным. Самое главное для меня — театр, моя жена, с которой мы вместе живем уже 55 лет, и дочь. Больше всего я ненавижу зло, а потом, наверное, буржуазный конформизм.
Наша жизнь, как и мой театр, абсурдна, смешна, ничтожна и печальна, — продолжал Ионеско свою исповедь пришедшему журналисту, — то, что мы с вами сидим, беседуем о разных вещах, мне кажется каким-то непонятным чудом… Самое важное в жизни — Бог. Искусство не имеет никакой цели, но человек неверующий может заменить веру искусством… Что же касается религии, то она дает слишком простые ответы на самые мучительные вопросы. Разумеется, надо возлюбить ближнего. Но в отличие от святой Терезы, которая хотела отправиться в ад, чтобы спасти заблудшие души, я к этому не готов. Да к тому же боюсь жары…»
В 1971 году, в возрасте 59 лет Эжен Ионеско попал в пантеон «бессмертных» — его избрали членом Французской академии. Его туда приняли, — бунтаря и философа, «едкого наблюдателя, безжалостного коллекционера людских глупостей и образцового дураковеда», как выразился один из французских критиков. Почему дураковеда? Очевидно, потому, что в майские студенческие волнения 1968 года в Париже мэтр поддержал бунтующих и их лозунги: «Запрещено запрещать!» и «Бог умер, Маркс умер, и я тоже себя неважно чувствую». Но это интеллектуальное фрондерство никак не испортило репутацию Ионеско, а лишь добавило чуть пикантности, и вот он — академик. И тут же последовало его ироничное замечание: «Значение этого института (Французской академии. — Ю.Б.) заключается в его полной бессмысленности. Главная привилегия академиков — сидеть в гостях за столом на самом почетном месте, справа от хозяйки…»
«Какова ваша концепция жизни и смерти?» — однажды спросил Эжена Ионеско один южноамериканский репортер, едва драматург ступил на землю с трапа судна с чемоданами в руках. Он поставил чемоданы, вытер пот со лба и попросил разрешения подумать над вопросом лет 20, не обещая при этом найти ответ.
Подобные вопросы Ионеско задавали все последние годы, полагая что он-то знает ответы. А он не стеснялся отвечать, что не знает. «Я не перестаю поражаться всему тому, что нас окружает, — говорил он. — Мне кажется, что люди существуют в бессмысленном мире. Как мы сюда попали? Почему на Земле больше зла, чем добра? Вот на этот вопрос, который я задаю себе всю жизнь, я так и не смог найти ответа».
В одном из интервью Ионеско сказал: «Человек всегда ищет абсолют. И нужно его искать и к нему стремиться. И никогда он не будет найден и достигнут. Никогда! Но никогда нельзя останавливаться. Надо любить. И не убивать».
— А чего вы больше всего страшитесь в жизни? — еще один из принципиальных вопросов к Ионеско.
— Смерти без Бога, — ответил Ионеско после большой паузы.
— А после смерти?
— Я надеюсь, что что-то будет. Я не знаю, верю ли я в это действительно. Я верю, что верю. Я как тот человек, который молился каждое утро: «Боже, дай мне веру в тебя!»
В Париже Ионеско жил не в слишком обширной квартире в доме 96 по бульвару Монпарнас. Разумеется, среди множества книг. В последние годы он выглядел плохо: лицо в мелких морщинах, тяжелые мешки под глазами. Но он продолжал трудиться. Помимо новых пьес, он написал роман «Отшельник» и еще много прозы: «Разбросанный дневник», «Прошедшее, настоящее — настоящее, прошедшее». И одна из последних книг — автобиографическая повесть «Прерывистый поиск».
Это печальная книга старого человека, которому есть что вспомнить и есть о чем сожалеть. Вот только маленький отрывок:
«Меня гложет тоска, что делать с тем небольшим количеством времени, которое мне осталось на жизнь? У меня нет ни к чему интереса, мне даже с друзьями скучно беседовать, а они навещают меня время от времени. Итак, что желать? Божественное недоступно мне. Я кубарем лезу вниз. Словно отпустил державшую меня руку Бога.
Только ради моей бедной жены я живу, вернее, прозябаю, существую.
Итак, что же дальше? С девочками покончено. Пить я не могу. Есть? Одни и те же блюда, и занимает это немного времени, скука, скука — вот что такое моя жизнь…»
«…Что я сделал за три четверти века, что прожил? Спал и проснулся: уже поздно, поздний вечер. Спал и потерял время, а время потеряло меня. Но может быть, никогда не бывает поздно? Оно еще придет. Оно может появиться в последний момент, в последнюю минуту, в последнюю секунду…»
«…Вчера вечером: странное покалывание, озноб в плечах, в спине, необъяснимое, нервирующее покалывание, холодные мурашки вызвали у меня чувство, что не доживу до утра, что меня поразила смертельная болезнь. Увы, конечно, плохое кровообращение. Да-да, я иду навстречу ледяному холоду, невидимым снегам, неосязаемым ледникам… меня всегда преследовали страхи, даже в ранней юности: в 18, 19 лет я был, как говорили тогда, психостеником… Но тогда не было, в дополнение к страхам, таких физических, физиологических ощущений… Впрочем, нет, и тогда у меня возникало ощущение холода да, тяжести или, вернее, я чувствовал тяжесть в затылке. Может быть, у меня был слабый мозжечок?..»
Ну, и так далее, в том же духе. Старый писатель понимал, что кому-то это совсем неинтересно да и просто скучно, и он советовал отложить «Прерывистый поиск» и начать читать Агату Кристи.
Агату Кристи, конечно, читать легче, чем Эжена Ионеско. Но это разные литературы. «Я метафизик, — утверждал Ионеско. — И как писатель — тоже метафизик, и убежден, что побуждать людей размышлять над нравственными категориями, над этической ценностью жизни — это и есть единственный смысл занятия литературой».
Трудно возражать. Но сам Ионеско глубоко и горько вздохнул и добавил: «Увы, мы живем не в литературную, а в политическую эпоху. Весь мир болен политикой, тогда как есть вещи куда более важные, для меня политики — это умные кретины. Общество больно политикой, а власть, как известно, коррумпирует. Чем больше власти, тем больше она развращает. Конечно, демократия — это наименьшее из всех зол, но истиной владеет не большинство, а узкий круг, элита…»
Это было сказано Эженом Ионеско зимой 199З года. С той поры мир стал еще более политизированным. Коррупция пышно расцвела во всех странах. А власть попросту обнаглела в своей бесконтрольности и наглости, — и в России, и в США… Театр абсурда, — говорил Ионеско. Нет, абсурд самой жизни.
Парадоксалист, абсурдист, классик французской литературы один из создателей театра абсурда Эжен Ионеско умер 28 марта 1994 года в возрасте 81 года, в своем парижском доме. За несколько лет до своего ухода он записал в дневнике: «И сам разыграю собственную пьесу „Король умирает“ и исполню в ней главную роль».
Король умер и не вышел на поклоны публики, ушел из жизни с твердым убеждением: «Когда Вселенная недосчитается моего жалкого, субъективного видения, то она станет иной, это будет иная Вселенная».
Она и стала иной, но не менее абсурдной, чем при жизни короля абсурда.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.