Азия и Палестина, 1922-1923

Азия и Палестина, 1922-1923

Из-за неприветливой атмосферы в Германии Эйнштейн дал согласие на самое длительное в его жизни путешествие, начавшееся в октябре 1922 года. Именно тогда он единственный раз попал в Азию и оказался в тех местах, где сейчас находится государство Израиль. Везде, где бы он ни появился, его принимали как знаменитость, что, как всегда, вызывало в нем смешанные чувства. Когда Эйнштейны прибыли на Цейлон, их увезли на рикшах. “Мы ехали в небольших одноместных колясках, которые рысцой везли люди геркулесовой силы, но при этом деликатного телосложения, – отметил он в путевом дневнике. – Мне было очень стыдно, что пришлось разделить ответственность за это омерзительное отношение к такому же, как я, человеку, но ничего с этим поделать я не мог”⁷⁴.

В Сингапуре обнаружилось, что в порту собралась почти вся еврейская община, более боо человек. К счастью, рикш они с собой не привели. Мишенью Эйнштейна стал самый богатый из них, сэр Манассия Мейер, родившийся в Багдаде и сделавший состояние на торговле опиумом и спекуляциях недвижимостью. “Нашим сыновьям отказывают в возможности обучаться в университетах других народов”, – заявил он в своей речи, стремясь собрать пожертвования на Еврейский университет. Лишь немногие из слушателей понимали немецкий, и Эйнштейн определил происходящее как “полную катастрофу с языком при очень вкусном пироге”. Но сработало. Пожертвование Мейера было немалым⁷⁵.

Улов самого Эйнштейна был еще более значительным. Японский издатель и принимавший его университет заплатили ему 2 тысячи фунтов за прочитанные лекции. Около 2,5 тысяч человек заплатили за билеты, чтобы послушать его первое выступление в Токио, длившееся с учетом перевода четыре часа. Еще большая толпа собралась перед императорским дворцом, куда он приехал для встречи с императором и императрицей.

Как обычно, Эйнштейн был приятно удивлен происходящим. “Ни одно живое существо не заслуживает такого приема, – сказал он Эльзе, стоя рано утром на балконе своего номера в отеле и слушая приветствия тысячи человек, бодрствовавших всю ночь в надежде взглянуть на него. – Боюсь, мы жулики. Свои дни мы закончим в тюрьме”. Немецкий посол весьма ядовито докладывал, что “вся поездка этого знаменитого человека была спланирована и проведена как коммерческое предприятие”⁷⁶.

Жалея слушателей, следующую лекцию Эйнштейн сократил до трех часов. Но при переезде на поезде в другой город (его путь проходил через Хиросиму), он почувствовал, что его хозяева чем-то недовольны. Когда он стал выяснять, в чем дело, ему вежливо сказали, что “человек, устроивший вторую лекцию, остался обиженным, поскольку она длилась всего три часа, а не четыре, как первая”. В дальнейшем для неутомимых японских слушателей Эйнштейн читал длинные лекции.

Японцы поразили его. Он считал, что они благородны, скромны, глубоко чувствуют красоту и ценят новые идеи. “Из всех народов, с которыми мне приходилось сталкиваться, японцы нравятся мне больше всего: они сдержанны, умны, деликатны и хорошо понимают искусство”, – писал он своим сыновьям⁷⁷.

На обратном пути на запад Эйнштейн единственный раз в жизни посетил Палестину. Это были двенадцать незабываемых дней, за время которых он посетил Лод, Тель-Авив, Иерусалим и Хайфу. Его принимали со всей английской помпезностью, как если бы он был главой государства, а не физиком-теоретиком. Пушечный салют возвестил о его приезде в роскошную резиденцию британского верховного комиссара сэра Герберта Сэмюела.

С другой стороны, Эйнштейн, как обычно, был непритязателен. Они с Эльзой приехали измученными: он настоял, что от побережья они поедут в сидячем вагоне ночного поезда, а не в приготовленном для него спальном вагоне первого класса. Эльзу так нервировал британский церемониал, что несколько раз она специально отправлялась спать пораньше, чтобы избежать предстоящих мероприятий. “Когда мой муж нарушает правила этикета, говорят, что ему это позволительно, поскольку он гении, – жаловалась она. – В моем же случае это списывают на некультурность”⁷⁸.

Как и лорд Холдейн, комиссар Сэмюел был большим поклонником философии и науки. Вместе с Эйнштейном они прошли через Старый город к Западной Стене (Стене Плача), самому святому месту поклонения религиозных евреев, расположенной сбоку от Храмовой горы. Но, хотя Эйнштейн стал проявлять больший интерес к своим еврейским корням, это не привело к переоценке его отношения к еврейской религии. “Тупоумные соплеменники молятся, повернувшись лицом к стене и раскачиваясь взад-вперед, – записал он в дневнике. – Жалкое зрелище; это люди, у которых есть прошлое, но нет будущего”⁷⁹.

Вид евреев, старательно строящих новую страну, вызвал более позитивную реакцию. Однажды, когда он отправился на прием, устроенный одной из сионистских организаций, двери здания атаковала толпа людей, желавших услышать его. “Я считаю этот день величайшим днем в моей жизни, – воскликнул Эйнштейн в возбуждении от происходящего. – Раньше я всегда считал, что еврейской душе присуще нечто вызывающее сожаление, а именно пренебрежительное отношение к собственному народу. Сегодня я рад видеть евреев, которые сами учатся ценить себя и заставляют других признать их как реальную силу”.

Чаще всего Эйнштейну задавали вопрос, собирается ли он когда-нибудь вернуться в Иерусалим и остаться там жить. Он был на удивление осмотрителен и не говорил ничего определенного. Но сам он знал, о чем сообщил доверительно одному из своих хозяев, что если вернется, то будет служить “украшением” без всякой надежды на покой и личную жизнь. Как он записал в дневнике, “мое сердце говорит да, но мой разум говорит нет”⁸⁰.

Эйнштейн в Париже, 1922 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.