Цюрих, 1909 год

Цюрих, 1909 год

В семнадцать лет самоуверенным юношей Эйнштейн поступил в Цюрихский политехникум, где встретился с Милевой Марич – женщиной, на которой позже женился. Теперь, в октябре 1909 года, в возрасте тридцати лет он вернулся в этот город, чтобы вступить в должность младшего профессора в расположенном по соседству Цюрихском университете.

Возвращение на родину восстановило, по крайней мере временно, некоторую былую романтику в их отношениях. Марич была очень взволнована, вернувшись в тот город, где зарождался их роман, и к концу первого месяца их там пребывания снова забеременела.

Они с радостью обнаружили, что квартира, которую они сняли, находится в том же доме, где жили Фридрих Адлер и его жена, и обе пары еще больше сблизились. “Они ведут богемный образ жизни, – писал Адлер своему отцу, – и чем больше я беседую c Эйнштейном, тем яснее понимаю, что мое высокое мнение о нем было правильным”.

Мужчины по большей части вечерами обсуждали физику и философию, часто уходя на чердак трехэтажного здания, чтобы не беспокоить детей и жен. Адлер познакомил Эйнштейна с работой Пьера Дюгема – Адлер только что опубликовал перевод на немецкий его книги La Theorie Physique 1906 года. Дюгем предложил более глобальный, чем у Маха, подход к определению отношений между теорией и экспериментом. Эти мысли, похоже, повлияли на Эйнштейна, который тогда был увлечен созданием своей собственной философии науки¹.

Больше всего Адлер ценил в Эйнштейне “в высшей степени независимое” мышление. Как он говорил отцу, в Эйнштейне имелся ярко выраженный нонконформизм, продиктованный не высокомерием, а уверенностью в себе. Адлер горделиво говорил: “У нас совпадают мнения по вопросам, которые большинство физиков даже не поняли бы”².

Эйнштейн пытался убедить Адлера заняться наукой, а не сосредотачиваться на политике. “Немного терпения, – уговаривал он его, – и вы наверняка вскоре станете моим преемником в Цюрихе”. (Эйнштейн уже тогда предполагал, что он перейдет в более престижный университет.) Но Адлер проигнорировал совет и решил стать редактором газеты социал-демократической партии. Эйнштейн чувствовал, что принадлежность к определенной партии накладывала некоторые ограничения на независимость мысли. Такое ограничение претило ему. Позже Эйнштейн сказал по поводу Адлера: “Как умный человек может вступить в партию – для меня полная загадка”³.

Кроме того, Эйнштейн возобновил встречи со своим бывшим одноклассником и мастером писать конспекты Марселем Гроссманом, помогшим ему в свое время получить работу в патентном бюро, который теперь был профессором математики в их старом Политехникуме. Часто после обеда Эйнштейн навещал Гроссмана, и тот помогал Эйнштейну разобраться в комплексной геометрии и математическом анализе – тех математических дисциплинах, которые ему понадобились для обобщения теории относительности и превращения ее в более общую теорию поля.

Эйнштейну удалось подружиться и с другим выдающимся профессором математики из Политехникума – Адольфом Гурвицем, занятия которого он в свое время часто пропускал и который в свое время решительно отказался взять его на работу. Эйнштейн стал завсегдатаем воскресных музыкальных концертов в доме Гурвица. Когда однажды во время прогулки Гурвиц пожаловался, что у его дочери проблема с домашним заданием по математике, Эйнштейн появился у них тем же вечером и помог ей выполнить задание⁴.

Как и предвидел Кляйнер, педагогические способности Эйнштейна развились. Он так и не стал блестящим преподавателем, но его неформальный стиль способствовал увеличению его популярности. Ганс Таннер, присутствовавший на большинстве цюрихских лекций Эйнштейна, вспоминал: “Когда он [появился в аудитории] в потертой одежде и слишком коротких для него брюках и сел на стул, мы ничего хорошего не ждали”. Вместо готовых конспектов Эйнштейн приносил кусочки бумаги размером с открытку, исписанные каракулями. Таким образом, во время его лекции студенты могли наблюдать за развитием его мысли. “Мы получили некоторое представление о технике его работы, – рассказывал Таннер, – и мы, естественно, ценили это больше, чем стилистическое совершенство любых других лекций”.

Закончив очередной этап, Эйнштейн останавливался и спрашивал студентов, успевают ли они следить за его рассуждениями. Он даже разрешал его прерывать, если что-то было непонятно. Еще один студент, присутствовавший на лекциях Эйнштейна, Адольф Фиш, заметил: “В то время такой дружеский контакт между преподавателем и учениками был редким явлением”. Иногда он делал перерыв, студенты собирались вокруг него, и завязывался живой разговор. Таннер вспоминал: “Со свойственной ему импульсивностью и естественностью он мог взять студента под локоть и начать обсуждать с ним какие-то вопросы”.

Во время одной лекции Эйнштейн запнулся, обдумывая, какой следующий шаг лучше выбрать для завершения вычислений. “Здесь должно быть некоторое простейшее математическое преобразование, но я не могу сразу сообразить какое, – сказал он, – может быть кто-то из вас, господа, знает?” Естественно, ни один из них не знал. Тогда Эйнштейн продолжил: “Тогда пропустите четверть страницы. Не будем терять время”. Десять минут спустя Эйнштейн прервался посередине другого рассуждения и воскликнул: “Я понял!” Таннер позже удивлялся: “Во время сложных вычислений, не имеющих отношения к предыдущим математическим преобразованиям, он еще успевал поразмышлять об этих преобразованиях”.

Часто в конце вечерних лекций Эйнштейн спрашивал: “Кто пойдет со мной в кафе “Терраса”?” Там – на террасе кафе с видом на реку Лиммат – он подолгу беседовал со студентами в неформальной обстановке – иногда до самого закрытия кафе.

Однажды Эйнштейн спросил, не хочет ли кто-нибудь зайти к нему домой. “Сегодня утром я получил одну работу Планка, в которой должна быть ошибка, – сказал он. – Мы могли бы прочитать ее вместе”. Таннер и еще один студент приняли его приглашение и пошли к нему домой. Там вместе они начали читать работу Планка, а потом Эйнштейн сказал: “Посмотрим, сможете ли вы найти ошибку, пока я варю кофе”.

Через некоторое время Таннер объявил: “Вы, должно быть, ошиблись, господин профессор, здесь нет никакой ошибки”.

“Нет, есть, – сказал Эйнштейн, указывая на некоторые расхождения в данных, – иначе вот то-то и это стало бы тем-то и этим”. В этом эпизоде проявился мощный интеллект Эйнштейна: он мог посмотреть на сложное математическое уравнение, которое для других было лишь абстрактным выражением, и представить стоящую за ним физическую реальность.

Таннер был поражен. “Давайте напишем профессору Планку, – предложил он, – и расскажем ему об ошибке”.

Но Эйнштейн к тому времени стал немного более тактичным, особенно по отношению к тем, кого он вознес на пьедестал, например к Планку и Лоренцу. “Мы не будем рассказывать ему про его ошибку, – сказал он, – результат правильный, но доказательство неверно. Мы просто напишем и скажем ему, как должно быть выполнено реальное доказательство. Главное не математика, а суть”⁵.

Несмотря на свои эксперименты с прибором для измерения электрических зарядов, Эйнштейн был прирожденным теоретиком, а не физиком-экспериментатором. Когда на второй год его пребывания в университете в качестве профессора его попросили провести курс лабораторных работ, он пришел в ужас. Он вряд ли бы осмелился, сказал он Таннеру, “взять в руки какой-нибудь прибор, опасаясь, что тот может взорваться”. Другому выдающемуся профессору он признался: “Мои страхи относительно лабораторных занятий были вполне обоснованными”⁶.

В июле 1910 года, когда у Эйнштейна заканчивался первый год преподавания в Цюрихском университете, Марич родила второго сына, которого они назвали Эдуардом, а дома звали Тете. Роды и на этот раз были трудными, и она проболела несколько недель. Ее врач, решив, что она переутомилась, посоветовал Эйнштейну найти способ заработать больше денег и нанять горничную. Марич вознегодовала и выступила в его защиту: “Разве кому-то не ясно, что мой муж и так работает до изнеможения?” Вместо горничной ей в помощь из Нови-Сада приехала ее мать⁷.

Временами Эйнштейн казался равнодушным к своим двум сыновьям, особенно к Эдуарду, страдавшему психическим заболеванием, с возрастом усилившимся. Так было на протяжении всей его жизни, хотя, когда дети были маленькими, он заботился о них и был хорошим отцом. “Когда мать была занята по дому, отец откладывал свою работу и возился с нами по нескольку часов, подкидывая нас на коленях и рассказывая истории, – вспоминал позднее Ганс Альберт. – Я помню, как, пытаясь нас успокоить, он часто играл на скрипке”.

Одним из сильных качеств Эйнштейна (как мыслителя, если не как родителя) была способность и склонность не слышать то, что отвлекало его от работы, включая иногда собственных детей и семью. “Даже самый громкий детский плач, казалось, не отвлекал отца, – рассказывал Ганс Альберт, – он мог продолжать работать, совершенно не отвлекаясь на окружающий шум”.

Однажды его ученик Таннер пришел к нему в гости. Эйнштейн сидел в кабинете, погруженный в изучение бумаг. Правой рукой он писал, левой держал Эдуарда, а Ганс Альберт играл с игрушечными кубиками и всячески пытался привлечь его внимание. Вручив Эдуарда Таннеру и продолжив строчить свои уравнения, Эйнштейн сказал ему: “Подождите минуту, я почти закончил”. Таннер позже рассказал: “Так я получил представление о его потрясающей способности концентрироваться”⁸.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.