4. Юный аферист в халате педиатра

4. Юный аферист в халате педиатра

National, рейс 106, Новый Орлеан — Майами. Заурядная уловка с транзитом. Я уже достиг совершенства в изображении из себя пилота без штурвала. Став профессионалом захвата откидных сидений в кабинах, я стал действовать уверенно и даже откровенно нагло. Совершив две сотни авантюрных рейсов, я занимал откидное сиденье столь же властно, как закалённый брокер с Уолл-стрит — своё месте на бирже.

И даже ощутил лёгкую ностальгию, войдя в пилотскую кабину DC-8. В свой первый жульнический полёт я отправился на борту лайнера National из Майами. И вот, два года спустя, возвращаюсь в Майами — и снова на лайнере National. Что счёл весьма символичным.

— Привет, я Фрэнк Уильямс. Очень любезно, что подбросили, — сказал я с благоприобретённым самообладанием, пожимая руки всем вокруг. Капитан Том Райт, командир корабля, за сорок, вид чуть взъерошенный, но уверенный. Старший помощник Гэри Эванс, чуть за тридцать, щеголь, вид самодовольный. Бортинженер Боб Харт, слегка за тридцать, тощий, серьёзный, мундир с иголочки, новичок. Отличные ребята. Как раз таких я и любил слегка поводить за нос.

Пока мы выруливали на ВПП (взлётно-посадочную полосу), стюардесса принесла мне чашку кофе. Неторопливо прихлебывая, я следил за движением самолётов впереди. Стояла безлунная субботняя ночь, и самолёты, различимые лишь по цепочкам огней в иллюминаторах и мерцающим выхлопам, опускались и взмывали, как светлячки. Воздушное движение одинаково пленяло меня и при свете дня, и в ночной тьме.

По-видимому, Райт был не из тех, кому по нраву громкоговорители. Все трое сидели в наушниках, и ни один не предложил мне послушать переговоры. А если не предлагают, просить не принято. Кабина пассажирского самолёта — подобие капитанского мостика на корабле. Если шкипер задаст такой тон, то протокол строго соблюдается. Похоже, Том Райт управлял своим лайнером сугубо по инструкции. Переговоры между лётчиками и вышкой были лаконичны и оперативны. В общем-то, и неинтересны, как большинство столь односторонних бесед.

И вдруг началось нечто интересное — и настолько, что мне не на шутку стало не по себе.

Райт с Эвансом, приподняв брови, недоумённо переглянулись, а Харт пристально уставился на меня с угрюмым видом. А затем Райт обернулся ко мне.

— Удостоверение Pan Am у вас с собой?

— Э-э, угу, — я вручил ему требуемое, и под ложечкой у меня засосало, когда Райт принялся тщательно разглядывать мою искусную подделку.

— National, рейс 106, вызывает вышку… э-э, да, удостоверение у меня… Pan Am… выглядит нормально… Личный номер? Э, тридцать пять ноль девяносто девять… Угу… Э, ага. М-м, секундочку, — он снова обернулся ко мне. — Лицензия FAA при вас?

— Да, конечно, — я изо всех сил старался выглядеть озадаченным и удержать под контролем мочевой пузырь, вспучившийся, как голландская дамба в час прилива.

Райт — первый из настоящих лётчиков, видевший эту фиктивную лицензию вблизи, — внимательно изучил фальшивку, вглядываясь в неё с такой же скрупулёзностью, как эксперт, проверяющий полотно Гогена на подлинность. И:

— Э-э, ага. Лицензия FAA, номер ноль семьдесят три шестьдесят шесть восемь ноль пять… Да… многомоторные… экзамен на турбовинтовых… По-моему, в полном порядке… Не вижу в ней ничего ненормального… А, да, шесть футов, шатен, глаза карие… Ладно, всё правильно.

Обернувшись, он с извиняющимся и раздосадованным видом отдал мне удостоверение и мнимую лицензию.

— Уж и не знаю, к чему этот сыр-бор, — развёл он руками, не полюбопытствовав, есть ли какие-то догадки на этот счёт у меня.

Таковые имелись, но выкладывать их я не рвался, пытаясь убедить себя, что всё нормально, просто диспетчер вышки в Новом Орлеане не в меру усерден или делает то, что считает нужным по инструкции. Может быть, внушал я себе, есть правило FAA, обязывающее диспетчера делать подобные запросы, а этот просто первым на моей памяти выполнил предписание, — но самоуговоры не подействовали. Райту инцидент явно представлялся выходящим из ряда вон.

Казалось, все трое лётчиков выбросили случившееся из головы. Задавали обычные вопросы, а я давал обычные ответы. Вступал в беседу, когда она касалась профессиональных тем, вежливо слушал, когда они разговаривали о своих семьях. Всю дорогу до Майами я сидел как на углях, а внутренности у меня скрутило в тугой ком, как сворачивается гремучая змея в зарослях кактусов.

Не успел Райт посадить машину в Майами, как дамоклов меч снова завис у меня над головой. Пока мы выруливали к терминалу, зловещий односторонний разговор возобновился.

— Ага, можем. Никаких проблем, конец связи, — отрывисто бросил Райт в ответ на некую просьбу вышки. — Прими управление, я сейчас, — сказал он Эвансу, выбираясь из кресла, и покинул кабину.

Я понял, что наверняка влип. Никто из капитанов никогда не покидал кресла на рулёжке — разве что в экстремальной ситуации. Мне удалось подглядеть через щель между дверью и косяком: Райт перешёптывался со старшей стюардессой. Тема разговора не вызывала у меня и тени сомнений.

Вернувшись, Райт не обмолвился ни словом. Я напустил на себя непринуждённый вид, словно всё так и должно быть, чувствуя, что явная нервозность может стать фатальной, а ситуация и без того катастрофическая.

Меня ничуть не удивило, когда в открывшуюся дверь лайнера ступили двое помощников шерифа округа Дейд при полном параде. Один встал у порога, преграждая пассажирам выход, а второй сунул голову в кабину.

— Кто здесь Фрэнк Уильямс? — осведомился он, переводя взгляд с одного на другого.

— Я Фрэнк Уильямс, — поднялся я с откидного сиденья.

— Мистер Уильямс, не будете ли добры пройти с нами? — вежливо проговорил он с самым любезным видом.

— Разумеется, — откликнулся я. — Но не объясните ли заодно, в чём дело?

Тот же вопрос терзал и троих лётчиков, и стюардесс, с интересом взиравших на происходящее. Но они не задавали никаких вопросов, а блюстители порядка не спешили удовлетворить их любопытство.

— Просто следуйте за мной, пожалуйста, — распорядился офицер, направляясь к выходу. Его напарник увязался следом за мной, а экипажу оставалось лишь гадать, арестован я или нет. Об аресте или взятии под стражу даже не упомянули. Наручники на меня не надевали. Ни один из офицеров не притронулся ко мне даже пальцем, не дав ни малейшего намёка, что моя свобода чем-либо ограничена.

Однако я иллюзий не питал. Меня замели.

Офицеры сопроводили меня через здание аэропорта к патрульной машине, припаркованной прямо перед входом.

— Садитесь, пожалуйста, мистер Уильямс, — распахнул передо мной правую заднюю дверь один из помощников шерифа. — Нам приказано доставить вас в город.

По пути в участок офицеры не перекинулись со мной ни словом. Да я и сам хранил торжественное молчание, напустив на себя вид уязвлённой добродетели. Помощникам шерифа было явно не по себе, и я почуял, что своей роли в этом деле они толком так и не уяснили.

Сопроводив в тесную комнатку в следственном отделе, меня усадили перед столом. Один из помощников уселся за стол, а второй встал перед закрытой дверью. Обыскать меня ни тот, ни другой не пытались, держась подчёркнуто-вежливо.

Сидевший за столом смущённо откашлялся.

— Мистер Уильямс, тут вроде бы возникли сомнения по поводу того, что вы работаете в Pan Am, — он скорее объяснялся, чем обвинял.

— Как?! — воскликнул я. — Что за бред?! Вот мое удостоверение и лицензия FAA. Тогда скажите, где я работаю! — я хлобыстнул своими липовыми документами о стол так, будто меня обвинили в продаже атомных секретов русским. Рассмотрев удостоверение и лицензию пилота с явным замешательством, он передал их второму, а тот, мельком глянув, вернул их мне с нерешительной улыбкой. Оба держались так, будто только что арестовали президента страны за переход улицы в неположенном месте.

— Что ж, сэр, если вы только нас послушаете, то всё наверняка уладится, — заметил сидевший за столом. — Вообще-то это не наших рук дело, сэр. Те, кто попросили нас сделать это, скоро подоспеют.

— Лады, — согласился я, — но что это за люди?

На самом деле ему и не требовалось говорить, я и так это знал. Собственно, он и не сказал.

С медлительностью пытки миновал час — куда более мучительный для стражей порядка, чем для меня. Один из них ненадолго вышел, чтобы вернуться с кофе, молоком и сэндвичами, которыми они поделились со мной. Поначалу разговор не клеился. Я делал вид оскорблённой невинности, а они вели себя так, как следовало бы держаться мне — словно им хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда. Как ни странно, с течением времени я всё более успокаивался и проникался уверенностью, бросил изображать без вины пострадавшего и попытался избавить их от явного замешательства. Рассказал пару авиационных анекдотов, и они, почувствовав себя посвободнее, стали расспрашивать меня о жизни лётчиков и типах самолётов, на которых я летал.

Вопросы задавали непринужденные, общего характера, однако всё же призванные установить, на самом ли деле я пилот гражданской авиации. Как оказалось, один из офицеров и сам был пилотом-любителем, и к исходу получаса он уже считал меня коллегой.

— Знаешь, Билл, — проронил он, — сдаётся мне, кое-кто тут чертовски ошибся.

Дело шло к полуночи, когда «кое-кто» наконец прибыл — мужчина в возрасте под тридцать, щеголявший эмблемой Лиги Плюща на блайзере и сосредоточенным выражением лица.[14] Войдя, он продемонстрировал бумажник с удостоверением и золотым значком специального агента.

— Мистер Уильямс? ФБР. Простите, не пройдёте ли со мной?

Я думал, меня повезут в местное отделение ФБР, но вместо этого он отвёл меня в соседний кабинет и, закрыв дверь, дружелюбно улыбнулся.

— Мистер Уильямс, меня сюда вызвали власти округа Дейд, с которыми, судя по всему, связалось какое-то федеральное агентство из Нового Орлеана. К сожалению, служащий, принявший телефонограмму, не записал ни имени звонившего, ни агентства, которое тот представляет. Он думал, что это наше отделение ФБР, но это не так. Вообще-то мы не знаем, в чём дело, но, очевидно, возникли сомнения, что вы на самом деле работаете в Pan Am.

— Откровенно говоря, мистер Уильямс, мы в затруднительном положении. Исходя из предположения, что претензии обоснованы, мы пытаемся прояснить ситуацию так или иначе.

Проблема лишь в том, что списки сотрудников в Нью-Йорке, а администрация Pan Am в выходные не работает, — закончив, он досадливо поморщился. Как и помощники шерифа, он не был уверен, что не ступил на зыбкую почву.

— Я работаю в Pan Am, как вам станет доподлинно известно в понедельник утром, когда администрация выйдет на работу, — я напустил на себя вид сдержанного негодования. — А что вы будете делать до того? Посадите меня в тюрьму? Если вы собираетесь так поступить, у меня есть право позвонить адвокату. И я намерен…

Он прервал мои излияния, выставив открытую ладонь, словно заслоняясь от выпада.

— Поймите, мистер Уильямс, я знаю, как обстоит дело, если вы тот, за кого себя выдаёте, а у меня нет оснований сомневаться в вашей правдивости. Послушайте, а не могли бы вы назвать кого-нибудь из местного начальства, чтобы мы обратились к ним?

— Нет, — покачал я головой, — я базируюсь в Л.А. Сюда я прилетел транзитным рейсом, чтобы повидаться с девушкой, и собирался в понедельник транзитным же вернуться на Побережье. Я знаю массу здешних лётчиков, но только из других авиакомпаний. Знаю и нескольких стюардесс, но, опять же, не наших.

— Позвольте взглянуть на ваши документы?

Я вручил ему удостоверение и лицензию FAA. Внимательно рассмотрев, он кивнул, возвращая мне оба документа.

— Знаете что, мистер Уильямс? — предложил он. — А почему бы вам не назвать имена пары знакомых пилотов из местных, а заодно и кого-нибудь из стюардесс, чтобы мы проверили ваш статус. Не знаю, что к чему, но дело явно федеральное, и мне хотелось бы его уладить.

Выудив свою книжечку с фактами и именами, я дал ему фамилии и номера телефонов нескольких пилотов и стюардесс в отчаянном уповании, что хотя бы некоторые окажутся дома и хранят обо мне тёплые воспоминания — как о настоящем пилоте.

Вот теперь я по-настоящему «горячий» парень, просто ас, угрюмо размышлял я, дожидаясь возвращения агента ФБР, но пока что обстоятельства складывались для меня невероятно удачно. Очевидно, диспетчер FAA на вышке в Новом Орлеане, усомнившись в моем статусе, попытался разрешить свои сомнения. Но что же его насторожило? Ответа я не знал и выяснять его отнюдь не рвался. Контора шерифа совершила faux pas, нелепую и конфузную ошибку, проморгав источник информации, а агент ФБР, по-видимому, усугубил ошибку, пренебрегая FAA как источником сведений. Это меня тоже озадачило, но поднимать этот вопрос я не собирался. Если ему пришло в голову справиться в FAA, то я увяз по уши.

Добрых три четверти часа в полнейшем одиночестве я предавался своим опасениям, и наконец на пороге комнаты вырос улыбающийся агент.

— Мистер Уильямс, можете идти. Я получил подтверждение вашего статуса от нескольких человек и приношу извинения за неудобства и беспокойство, которые мы вам, несомненно, причинили. Искренне сожалею, сэр.

За его спиной маячил сержант шерифа округа Дейд.

— Хочу добавить и наши извинения, мистер Уильямс. Нашей вины тут нет. Просто долбанная неразбериха. Пришло заявление FAA из Нового Орлеана. Нас попросили взять вас, когда сойдёте с самолёта. Ну, а что делать дальше, мы не знали, вот я и связался с местным отделением ФБР и, ну… чертовски сожалею об этом, сэр.

Мне не хотелось, чтобы агент ФБР ухватился за обмолвку о FAA. Очевидно, сержант исправил ошибку его службы. Разведя руками в миролюбивом жесте, я улыбнулся.

— Да ладно вам, не волнуйтесь! Я же понимаю и рад, что вы, парни, делаете свое дело. Мне бы тоже не хотелось, чтобы кто-нибудь летал там и сям, вырядившись пилотом.

— Спасибо, что вы отнеслись к этому с таким пониманием, мистер Уильямс, — промолвил сержант. — Ах да, ваша сумка у меня на столе.

Видимо, её не обыскивали: на дне, среди белья, было припрятано более семи тысяч долларов наличными.

— Мне пора, джентльмены, — я обменялся рукопожатиями с обоими. — Меня ждёт девушка, и если она не поверит в эту невероятную историю, мне придётся позвонить кому-нибудь из вас.

Агент ФБР с ухмылкой протянул мне визитную карточку:

— Позвоните мне. Особенно, если у неё есть красивая подружка.

Я припустил, как загнанный заяц. На улице лихорадочно отловил такси и велел отвезти меня на автовокзал.

— У начальства приступ экономии, — обронил я, расплачиваясь наличными. Недоумение на лице шофера сменилось усмешкой понимания.

Пройдя в зал ожидания автовокзала, я переоделся в гражданское, поймал другое такси и устремился прямиком в аэропорт. Ближайшим рейсом из Майами, отбывающим через полчаса, был прямой Delta до Атланты. Я купил на этот рейс билет в один конец на имя Тома Ломбарди, расплатившись наличными. Но не расслаблялся, пока мы, набрав заданную высоту, не легли на западный курс. Один раз во время короткого перелёта я вспомнил о молодом агенте ФБР, искренне надеясь, что начальство не узнает, как парнишка опростоволосился. Судя по всему, он не из тех, кому придётся по душе перевод в захолустье вроде Тукумкари, Нью-Мексико, или в Ногалес, Аризона.

В Атланте у меня была девушка — стюардесса Eastern. Девушки находились всегда и в любом городе. Этой я сказал, что получил полугодовой отпуск, скопив все неотгулянные и больничные.

— Вот и надумал провести пару месяцев в Атланте, — сказал я ей.

— Сократим до месяца, Фрэнк, — возразила она. — Через тридцать дней меня переводят в Новый Орлеан. Но до того можешь остановиться здесь.

Месяц выдался очень приятный и умиротворяющий, а по его истечении я взял напрокат пикап и перевез её в Новый Орлеан. Она желала, чтобы остаток «отпуска» я провёл с ней там, но в Новом Орлеане мне было как-то не по себе. Чутьё подсказывало мне, что нужно убираться из Города Полумесяца к чертям собачьим,[15] поэтому я вернулся в Атланту, казавшуюся мне надёжным убежищем — по каким-то неведомым причинам, осознать которые я и не пытался.

В те времена комплексы для одиноких всё ещё оставались диковинным нововведением в жилищном строительстве, и одним из шикарнейших в стране был комплекс Ривер-Бенд, расположенный в окрестностях Атланты. Он представлял собой обширное, похожее на курорт скопление жилых домов, щеголявшее площадкой для гольфа, бассейном олимпийского класса, саунами, теннисными кортами, спортивным залом, комнатами для игр и собственным клубом. Одно из его рекламных объявлений в местном «Джорнэл» привлекло моё внимание, и я отправился разведывать окрестности.

Я не курю и ни разу не испытывал тяги причаститься к табаку. Тогда я и не пил, да и сейчас употребляю лишь по особым случаям. Против алкоголя и его любителей я ничего не имею. Просто абстиненция была неотъемлемой частью роли, которую я разыгрывал. Впервые вырядившись пилотом, я думал, будто лётчики не очень-то прикладываются к бутылке, и потому воздерживался от выпивки, считая, что это будет способствовать созданию образа воздухоплавателя. Когда же я узнал, что пилоты, подобно остальным людям, при удобном случае не прочь надраться в стельку, то вовсе потерял интерес к зелёному змию.

Единственной моей слабостью были женщины. К ним я питал неутолимое вожделение. В рекламе Ривер-Бенд нахваливали как «бьющее ключом» место жительства, а застройщики, судя по всему, были непреклонными сторонниками правдивости в рекламе. Ривер-Бенд сверкал бьющими брызгами страсти ключами — по большей части молодыми, длинноногими, очаровательными, аппетитными и облачёнными в весьма откровенные одеяния. Я тотчас же решил, что хочу стать одним из медведей, жирующих в этом малиннике Джорджии.

Ривер-Бенд оказался не только дорогим, но и разборчивым. Узнав, что я хочу снять апартаменты с одной спальней сроком на год, менеджер вручил мне пространную анкету, требовавшую больше сведений, чем по закону необходимо для усыновления ребёнка. Я решил остаться Фрэнком У. Уильямсом, поскольку во всех липовых документах, которыми я обзавёлся, красовалось как раз это имя. Над графой «Род занятий» я задумался; хотел было вписать «пилот гражданской авиации», потому что форма подманивает девушек, как мускус секача — кабаних, но воздержался: ведь в качестве места работы пришлось бы указать Pan Am, что было не лишено риска. Может быть — просто возможно — какой-нибудь дотошный менеджер решит уточнить эти сведения в Pan Am.

Повинуясь минутному порыву и ничему более, я вписал в графу «доктор медицины». Графы относящиеся к родственникам и рекомендателям я заполнять не стал и, в надежде, что это отвлечёт внимание от проигнорированных вопросов, заявил, что хотел бы оплатить полугодовую аренду вперед, выложив поверх анкеты двадцать четыре стодолларовых купюры.

Помощница менеджера, принимавшая заявления, подняла на меня вопросительный взгляд.

— Вы доктор? — осведомилась она таким тоном, словно врачи — редкий вид, занесённый в Красную книгу. — И на чём же вы специализируетесь?

Я решил, что лучше уж быть врачом такй специальности, чтобы в Ривер-Бенд мои услуги никогда не понадобились.

— Педиатр, — соврал я. — Однако сейчас не практикую. Практика у меня в Калифорнии, и я взял академический отпуск на год, чтобы проверить результаты кое-каких исследовательских проектов в университете Эймори и сделать кое-какие вложения.

— Очень интересно, — она перевела взгляд на стопку купюр. Потом поспешно сгребла их, сунув в стальную шкатулку в верхнем ящике стола. — Рады видеть вас в нашем кругу, доктор Уильямс.

Переехал я в тот же день. Апартаменты на одного человека оказались не очень просторными, зато шикарно меблированными, а места для задуманных мной занятий более чем хватало.

Жизнь в Ривер-Бенд разворачивалась увлекательная, восхитительная и приятная, хотя и несколько бурная. Что ни вечер, в чьей-нибудь квартире устраивали вечеринку, а вытекающие из веселья интрижки распространялись по всему комплексу. Меня, как правило, приглашали составить компанию, кто бы в неё ни входил. Прочие жильцы приняли меня почти сразу и, не считая праздных вопросов, задаваемых из чувства вежливости, не пытались влезть в мою личную жизнь или деятельность.

Звали меня «доком», и разумеется, находились и такие, кто не делает между врачами никаких различий.[16] Того донимают боли в ноге. Другого — какие-то необъяснимые колики в животе. А одна брюнетка пожаловалась на «странное стеснение» в груди.

— Я педиатр, детский врач — pediatrist, а тебе нужен ортопед — podiatrist, врач по конечностям, — объяснил я первому.

— У меня нет лицензии на практику в Джорджии. Рекомендую обратиться к лечащему врачу, — отшил я второго.

Брюнетку я всё-таки осмотрел. Ей оказался тесен бюстгальтер.

Впрочем, ни одно из морей не сулит неизменного штиля, и в субботу вечером меня подстерёг шквал, стремительно разросшийся до трагикомического урагана.

Открыв дверь в ответ на стук, я нос к носу столкнулся с высоким холёным мужчиной лет пятидесяти пяти, одетым небрежно, но при том ухитрявшимся выглядеть так, будто он заявился на дипломатический прием. Его обаятельное лицо украшала улыбка, а в руке он держал стакан с коктейлем.

— Доктор Уильямс? — осведомился он и, не дожидаясь ответа, перешёл к делу. — Я доктор Уиллис Грэйнджер, главврач института педиатрии Смитерса и больницы в Мариетте.

Я был чересчур ошарашен, чтобы отвечать, и он с усмешкой продолжал:

— Я ваш новый сосед. Перебрался только вчера, живу прямо под вами. Помощник менеджера миссис Прелл сказала, что вы педиатр, и я не мог удержаться от знакомства с коллегой. Я вам не помешал, а?

— Э-э, нет… нет, ничуть, доктор Грэйнджер. Входите, — выдавил я в надежде, что он откажется. Но он не отказался. Войдя, он с комфортом расположился на моей софе.

— А где вы учились, здесь? — поинтересовался он. Полагаю, вполне нормальный вопрос при встрече врачей.

Мне было известно лишь одно учебное заведение с медицинским факультетом.

— Колумбийский Университет в Нью-Йорке, — выпалил я, мысленно вознося молитвы, чтобы он не оказался выпускником Колумбийского.

— Отличное учебное заведение, — кивнул он. — А где проходили интернатуру?

Интернатура… Я знал, что её проходят в больнице. А в больнице я ни разу не бывал. Миновал множество всяких, но в памяти засело только одно название. Оставалось лишь уповать, что туда берут интернов.

— Детская больница Харбор Хоспитэл в Лос-Анджелесе, — сказал я и выжидающе примолк.

— Ого, класс! — восхитился он и, к великому моему облегчению, прекратил допрос. — Знаете, у Смитерса открылся новый корпус. Меня только что назначили заведующим отделением педиатрии. В законченном виде это будет семиэтажное здание, но пока открыто только шесть этажей, и больных раз-два и обчёлся. Почему бы вам не зайти и не разделить как-нибудь со мной ланч? А я покажу наше заведение. Думаю, вам понравится.

— Замечательное предложение. С радостью, — откликнулся я, и вскоре он удалился. Я же после его визита вдруг впал в депрессию, уныние и отчаяние и немедленно захотел побросать вещи в чемодан, чтобы к чертям убраться из Ривер-Бенд, а то и из Атланты. Грэйнджер, живущий прямо подо мной, представлял явную угрозу моему пребыванию в этом тихом омуте.

Если я останусь, моё разоблачение — лишь вопрос времени, а я сильно сомневался, что он спустит дело на тормозах. Скорее всего, позвонит властям.

Мне надоело бегать. Я пребывал в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ровным счётом ничего волнующего, увлекательного или забавного; мне хотелось лишь обзавестись своим, пусть и иллюзорным домом, где можно на время найти покой и стать друзьями хотя бы с кем-нибудь. Ривер-Бенд стал для меня таким местом на два месяца, и уезжать мне не хотелось. В Ривер-Бенд я почувствовал себя успокоенным и счастливым.

Уныние уступило место озлобленному упрямству. К чёрту Грэйнджера! Я не позволю ему вытеснить меня обратно в беличье колесо жизни макулатурщика. Нужно лишь избегать этого придурка. Если зайдёт в гости, я буду занят. Когда он будет дома, не будет меня.

А вот с осуществлением плана не сложилось. Человеком Грэйнджер оказался не только симпатичным, но и чрезмерно тусовочным. Начал бывать на вечеринках, куда приглашали и меня. Если его не приглашали, он приглашал себя сам — и вскоре стал одним из популярнейших обитателей комплекса. Избежать его было попросту немыслимо. Увидев на улице, он непременно меня окликал и останавливался, чтобы перекинуться парой слов. А если знал, что я дома, обязательно навещал.

Нужно отдать Грэйнджеру должное, отказать ему в обаянии было невозможно. Он был не из тех, кто талдычит только о работе. Он предпочитал говорить о множестве очаровательных женщин, встреченных в Ривер-Бенд, и о том, как замечательно проводит с ними время.

— Знаете, Фрэнк, настоящим холостяком я никогда и не был, — исповедовался он. — Женился ещё юнцом, хотя вступать в брак было противопоказано нам обоим, а цеплялись за него мы чересчур долго. Ну не знаю… Зато теперь дал себе волю. Снова чувствую себя тридцатилетним.

А то ещё говорил о политике, мировых событиях, автомобилях, спорте, этике — да о чём угодно! Образованный и красноречивый, он знал почти обо всём на свете.

Я начал относиться к обществу Грэйнджера спокойнее. Правду сказать, оно стало доставлять мне наслаждение, и я даже сам навязывался к нему в компанию. Впрочем, понимая, что вопрос о педиатрии рано или поздно всплывёт снова, я зачастил в библиотеку Атланты, читая книги педиатров, медицинские журналы со статьями по детской медицине и прочие доступные материалы на эту тему. Вскоре я обладал обширными, хотя и неглубокими познаниями в медицине, вполне достаточными, чтобы поддержать любой небрежный разговор о педиатрии.

Вообще-то, после нескольких недель учебы я счёл себя настолько осведомлённым, что принял приглашение Грэйнджера на ланч в больнице.

Встретив меня в вестибюле, он тотчас представил меня сестре в регистратуре.

— Это доктор Уильямс, мой друг из Лос-Анджелеса, а до возвращения в Калифорнию — и мой сосед.

Толком не знаю, зачем Грэйнджер представил меня регистраторше; разве что хотел оказать услугу — то была очаровательная молодая женщина.

Во время утомительного тура по больнице подобные представления то и дело повторялись. Мы обошли все отделения. Я познакомился с администратором больницы, старшим рентгенологом, заведующим отделением физиотерапии, старшей сестрой, интернами, остальными врачами и десятками сестер. Перекусили мы в кафетерии больницы; судя по числу врачей и сестёр, подсевших к нам за длинный стол, доктор Грэйнджер пользовался популярностью и любовью персонала.

С этого момента я нередко бывал в больнице — главным образом, ради медсестры Брэнды Стронг, с которой я познакомился и начал встречаться, но заодно и ради большой медицинской библиотеки больницы с самыми свежими книгами, журналами и альманахами по всем аспектам педиатрии.

Я мог копаться в библиотеке сколько заблагорассудится — порой долгими часами, — не вызывая ни малейших подозрений. На самом же деле, как выяснилось, частыми визитами в библиотеку я заслужил не только признание как профессионал, но и уважение врачей больницы.

— Большинство врачей считает тебя экспертом, раз ты продолжаешь следить за развитием медицины в своей области даже во время отпуска, — сообщила мне Брэнда.

— Тебя я тоже считаю экспертом.

Порой я гадал, как бы отреагировала эта тридцатилетняя роскошная и пылкая брюнетка, обожавшая любовные утехи, если бы узнала, что её любовник — восемнадцатилетний пройдоха.

Впрочем, я и сам больше не считал себя подростком, разве что иногда. Глядя в зеркало, я видел зрелого мужчину лет двадцати пяти-тридцати, и сам воспринимал себя так же. Меняя свой возраст, я был лишь мальчишкой-авантюристом, но за последние два года мои внутренние часы перестроились, убежав на годы вперед, чтобы соответствовать моему имиджу.

Опять же, мне всегда нравились зрелые женщины. Среди добровольных сотрудниц больницы имелось и несколько аппетитных девочек чуть моложе двадцати, но ни одна из них меня ничуть не привлекала. Я предпочитал умудрённых, опытных женщин, лет за двадцать или постарше, вроде Брэнды.

После нескольких визитов в больницу мои первоначальные страхи рассеялись, и я начал наслаждаться ролью фиктивного врача, испытывая те же краденые удовольствия, то же подстегивание эго, которые познал как воображаемый пилот.

Скажем, иду я по коридору одного из этажей больницы, а симпатичная сестра с улыбкой говорит:

— Доброе утро, доктор Уильямс.

Или встречаю группу интернов, а те уважительно кивают и хором возглашают:

— Добрый день, доктор Уильямс.

Или встречаю одного из старших врачей, а он жмёт мне руку и говорит:

— Рад снова видеть вас, доктор Уильямс.

Так и хожу день-деньской, чувствуя себя этаким плутократом в шкуре Гиппократа. Даже начал носить в петлице крохотный золотой кадуцей.

Загнать меня в угол никто не пытался. У меня не было ни малейших проблем вплоть до злополучного дня, когда я после ланча с Грэйнджером и Брэндой покидал больницу, а администратор Джон Колтер окликнул меня:

— Доктор Уильямс! Не зайдёте ли ко мне на минутку, сэр? — и, не дожидаясь ответа, направился прямо в свой кабинет, расположенный по соседству.

— Твою мать! — буркнул я, даже не заметив, что произнес это вслух, пока проходивший мимо санитар мне не ухмыльнулся. Меня так и подмывало удрать, но я сдержался. В голосе Колтера не прозвучало ни нотки раздражения или сомнения. А просьба, хотя и несколько бесцеремонная, не вызывала никаких подозрений, и я последовал за ним в кабинет.

— Присаживайтесь, пожалуйста, доктор, — указал Колтер на удобное кресло, усаживаясь за стол. Я тотчас успокоился: он по-прежнему называл меня доктором, да и держался теперь чуть ли не подобострастно.

По сути, Колтер казался смущённым.

— Доктор Уильямс, — покашляв, повёл он, — я хочу просить вас об очень большом одолжении, претендовать на которое не смею, — Колтер поморщился. — Я знаю, что собираюсь взвалить на вас нежданное бремя, но я в тупике и, полагаю, вы как раз тот, кто может решить мою проблему. Вы поможете мне?

— Ну, я бы с радостью, — поднял я на него ошеломлённый взгляд и осторожно обронил: — Если смогу, сэр.

Кивнув, Колтер оживился.

— Вот суть проблемы, доктор: в смену с полуночи до восьми утра у меня штатный врач, присматривающий за семью интернами и примерно сорока сестрами. Сегодня днём у него умерла сестра в Калифорнии. Он поехал на похороны, и дней десять его не будет. Доктор, мне просто некого поставить в эту смену. Ни одной живой души. Если вы следили за здешней обстановкой, а по вашей деятельности я знаю, что это так, то знаете, что сейчас в Атланте отчаянно не хватает врачей. Мне не найти врача на подмену Джессапу, а взять его роль на себя я не могу. Я ведь, как вам известно, не получал медицинского образования.

Интерна я взять не могу: закон требует, чтобы врачебную должность занимал терапевт или профильный специалист больницы вроде нашей. Вы успеваете за ходом моей мысли?

Я кивнул. Успевать-то я успевал, но как шакал за тигром — на безопасной дистанции.

— Так вот, — ринулся Колтер в атаку, — доктор Грэйнджер говорит, что здесь вы ничем особо не обременены, что проводите массу времени дома, предаваясь отдыху и заигрывая с девушками. — Он поспешно с улыбкой поднял ладонь: — Не обижайтесь, доктор, я вам завидую.

В голосе его зазвучали нотки мольбы:

— Доктор Уильямс, не могли бы вы приходить сюда, чтобы десять дней побить баклуши с полуночи до восьми? Уверяю вас, вам даже не придётся ничего делать. Просто побудьте здесь, чтобы я выполнил букву закона. Доктор, вы мне нужны. Я хорошо вам заплачу, доктор. Чёрт, да в качестве бонуса я даже поставлю на эти десять дней в эту смену медсестру Стронг. Признаюсь вам, доктор, я в безвыходном положении. Если вы откажетесь, я уж и не знаю, какому дьяволу продать душу.

Это требование ошеломило меня, и я немедленно отказался.

— Мистер Колтер, я бы с радостью помог, но согласиться просто не могу, — запротестовал я.

— О, почему это? — не понял Колтер.

— Ну прежде всего, у меня нет лицензии на медицинскую практику в Джорджии, — начал я, но Колтер прервал меня, выразительно тряхнув головой.

— Ну вам же на самом деле и не придётся ничего делать. Я не прошу вас по-настоящему лечить пациентов. Я лишь прошу подменить отсутствующего. Что же до лицензии, то она вам и не потребуется. У вас есть калифорнийская, а в Калифорнии требования ничуть не ниже, а то и выше, чем в Джорджии и признаются нашей медицинской ассоциацией. Доктор, мне всего лишь понадобится, представить вас для собеседования комиссии из пяти врачей, лицензированных в этом штате, сотрудников нашей больницы, а они уполномочены просить власти о временном медицинском сертификате, позволяющем вам практиковать в Джорджии. Доктор, я бы хотел устроить встречу утром. Что скажете?

Разум подсказывал, что нужно отказаться, слишком уж большому риску подвергнется моё положение. Любой из вопросов, заданных мне утром, может сорвать с меня маску, показав, какой я «доктор» на самом деле — специалист по шарлатанству. Однако не принять вызов я не мог.

— Ну, если не будет особых трудностей, и это не отнимет у меня много времени, я с радостью помогу вам, — уступил я. — Итак, в чём конкретно будут состоять мои обязанности? До сих пор я вёл лишь частную практику. Не считая визитов к пациентам, которых мне по той или иной причине пришлось положить в больницу, о деятельности подобных лечебных заведений мне ничего неизвестно.

— Вот здорово! — блаженно рассмеялся Колтер. У него явно камень с души свалился: — Ваши обязанности? Да просто находиться здесь, доктор. Прохаживаться туда-сюда, быть на виду. Играть в покер с интернами, заигрывать с сестрами. Дьявол, Фрэнк — я буду звать вас Фрэнком, потому что теперь вы мой друг — заниматься, чем вздумается. Просто быть здесь!

Шагая поутру в конференц-зал, чтобы предстать перед комиссией из пяти врачей, я терзался мрачными предчувствиями. Благодаря частым визитам в больницу я был знаком со всеми пятью, а возглавлял комиссию Грэйнджер, одаривший меня заговорщицкой улыбкой, как только я переступил порог.

К великой моей радости, собеседование обернулось фарсом. Мне задавали лишь простейшие вопросы. Где я учился медицине? Где проходил интернатуру? Сколько мне лет? Где я практиковал? Давно ли я практикующий педиатр? Никто из врачей не задавал вопросов на проверку моих познаний в медицине. Вышел я с собеседования с постановлением, временно назначавшим меня дежурным врачом больницы, а назавтра Грэйнджер принес мне другое постановление медицинского комитета штата, дававшее мне право использовать свой калифорнийский медицинский сертификат, чтобы практиковать в Джорджии сроком на год.

Один из моих любимых телевизионных сериалов — «M*A*S*H», комедия о вымышленном военном госпитале на корейском фронте.[17] Я не могу посмотреть ни одной серии «M*A*S*H», не припомнив свою «медицинскую карьеру» в больнице Смитерс. Полагаю, в Джорджии по сей день есть несколько докторов, которые не могут смотреть этот сериал, не вспомнив одного дежурного врача.

Первое моё дежурство задало тон всей последующей «стажировке». Едва уступив просьбе Колтера, я понял, что есть лишь один-единственный способ провернуть монументальный блеф. Чтобы надуть семерых интернов, четыре десятка сестёр и буквально десятки сотрудников рангом пониже, я должен произвести впечатление этакого клоуна от медицины.

И решил, что нужно прикинуться беспечным, добродушным, шутливым шельмецом, плюющим на соблюдение правил, усвоенных при изучении медицины. И принялся разыгрывать эту роль в ту же минуту, как только заступил на первое дежурство. Брэнда встретила меня в кабинете дежурного врача — оказывается, Колтер не шутил.

— Доктор, ваш халат и стетоскоп, — с улыбкой вручила она их мне.

— Эй, ты же не должна дежурить в эту чёртову смену, — проворчал я, натягивая белые одежды. — Когда Колтер сказал, что переведёт тебя в эту смену, я думал, он просто шутит. Завтра я с ним поговорю.

— Он меня и не переводил, — в её взгляде плясали озорные чёртики. — Я сама попросила старшую сестру перевести меня в эту смену на период… на твой период.

Я тотчас вставил рога стетоскопа в уши и сунул диск к ней под блузку, чтобы прижать мембрану к левой груди.

— Я всегда считал, что сердце у вас на нужном месте, сестра Стронг. Что у нас сегодня на повестке ночи первым пунктом?

— Не это, — отвела она мою руку. — Предлагаю вам сначала провести обход, а уж после думать об отходе в постель.

Отделение педиатрии занимало весь шестой этаж больницы. Имелась палата для грудничков примерно с дюжиной новорождённых и три подразделения для детей, оправляющихся от болезней, травм или операций, а также положенных на обследование или лечение. Моей опеке доверили около двух десятков детей в возрасте от двух до двенадцати лет. К счастью, в прямом смысле заботиться о них мне не пришлось, поскольку за каждым присматривал свой педиатр, прописывавший лекарства и назначавший лечение.

Мне же досталась только роль надзирателя или наблюдателя, хотя и предполагалось, что я врач, в чрезвычайной ситуации способный взять дело в свои руки. Я от всей души надеялся, что экстренных проблем не возникнет, но всё же составил план на случай непредвиденных обстоятельств. Первую ночь я потратил на обработку интернов, фактически опекавших пациентов. Все они хотели стать педиатрами, и шестой этаж был для них идеальным испытательным полигоном. Понаблюдав за ними несколько часов, я счёл их не менее компетентными и одарёнными, чем большинство штатных врачей, хотя вообще-то не мне об этом судить. Всё равно, что просить неграмотного оценить теорию относительности Эйнштейна.

Но ещё до утра я почувствовал, что в качестве ментора пришёлся по душе всем до единого интернам, и особых поводов для паники нет.

Первое дежурство оказалось праздным, приятным и небогатым на события вплоть до семи утра, когда дежурная сестра шестого этажа позвонила мне:

— Доктор, не забудьте, что перед тем, как сдать дежурство, вы ещё должны подписать мне выписки.

— Э-э… ага, ладно, подготовьте их для меня, — выдавил я. Придя к её столу, я поглядел на стопку выписок, подготовленных для меня. На каждого пациента была заведена отдельная карточка с указанием применявшихся лекарств, временем их приёма, фамилиями имевших к этому отношение сестёр и интернов, а также указаниями лечащего врача.

— Вот здесь, — указала сестра на пустую графу рядом с заголовком «ПРИМЕЧАНИЯ ДЕЖУРНОГО ВРАЧА».

Я заметил, что все остальные врачи писали по-латыни, а, может быть, и по-гречески. А может, такой у них был почерк, но разобрать эти письмена я не мог.

Я чертовски не хотел, чтобы кому-нибудь удалось разобрать и мои пометки, поэтому нацарапал на каждой выписке некие нечитабельные каракули, подписываясь столь же невразумительно.

— Держите, мисс Мерфи, — я протянул ей всю стопку. — Заметьте, я поставил вам А.[18]

В ответ она рассмеялась. Во время следующих дежурств я не раз вызывал смех своим саркастическим настроем, показным фиглярством в серьёзных вопросах и сумасбродными выходками. К примеру, однажды рано утром ко мне ввалился акушер с одной из своих пациенток, у которой вот-вот должны были отойти воды.

— Не хотите ли помыться и осмотреть? По-моему, намечается тройня! — выпалил он.

— Нет, но позабочусь, чтобы у вас не было недостатка в кипятке и стерильном белье, — съязвил я, и даже он счёл мою реплику уморительной.

Впрочем, я знал, что хожу по тонкому льду, и около половины третьего утра к исходу моей первой недели лёд треснул.

— Доктор Уильямс! В приемный покой, пожалуйста. Экстренная ситуация. Доктор Уильямс! Вас ждут в приёмном покое.

До сих пор мне удавалось обходить приёмный покой стороной, и считал, что по соглашению с Колтером оказывать первую помощь мне не придётся. В приёмном покое экстренными случаями должен был заниматься врач скорой помощи — во всяком случае, так я думал. Вид крови мне ненавистен. Я его на дух не выношу. Меня мутит от вида капли крови. Один раз, проходя мимо приёмного покоя, я видел, как туда доставили пострадавшего. Он был весь залит кровью и стонал. Я же поспешил в ближайший туалет, где меня вырвало.

А теперь в приёмный покой вызывали меня. Я понимал, что не смогу отговориться тем, что не слышал вызов: когда громкоговоритель проверещал объявление, я как раз беседовал с двумя сестрами, но по пути насколько мог замедлял шаг.

Первым делом пошёл в туалет. Потом вместо лифта воспользовался лестницей. Я понимал, что моя медлительность может повредить тому, кто нуждается в срочной медицинской помощи, но мой поспешный приход в приёмный покой мог стать не менее губительным. Придя, я просто не буду знать, как поступить — особенно, если пациент истекает кровью.

К счастью, у этого кровотечения не было. Пострадавший оказался мертвенно-бледным парнишкой лет тринадцати. Приподнявшись на локтях, он смотрел на троицу сгрудившихся вокруг интернов. Как только я показался на пороге, они выжидательно поглядели на меня.

— Ну, что у нас здесь? — вопросил я.

— Похоже на то, что простой перелом tibia, берцовой кости сантиметрах в двенадцати ниже patella, колена, — сообщил старший интерн доктор Холлис Картер. — Мы как раз собрались делать рентген. Если не обнаружится ничего более серьёзного, я бы рекомендовал наложить гипс и отправить его домой.

Я перевёл взгляд на двух других интернов — Карла Фарнсуорта и Сэма Байса.

— Доктор Фарнсуорт?

— Я того же мнения, доктор, — кивнул он. — Может, даже нет перелома.

— А вы, доктор Байс?

— Думаю, как раз это самое, а может, и того меньше.

— Что ж, джентльмены, похоже, в моей помощи вы не нуждаетесь. Продолжайте, — с этими словами я удалился. Позже я узнал, что паренёк сломал голень, но при своих познаниях я с равным успехом мог решить, что ему нужны очки.

В последующие дежурства тоже не обошлось без вызовов в приёмный покой, и всякий раз я позволял улаживать ситуацию интернам. Вступая в дело, я спрашивал одного из них о природе болезни или травмы, а затем осведомлялся, как бы они приступили к лечению. Выслушав, консультировался с одним или обоими другими интернами, обычно находившимися здесь же. Если тот или те разделяли его мнение, я авторитетно кивал:

— Хорошо, доктор. Приступайте.

Я и не знал, по душе ли интернам мой подход к подобным инцидентам, но вскоре выяснил: они его обожали.

— Фрэнк, они считают, что ты просто великолепен, — сообщила Брэнда. — Особенно без ума от тебя молодой доктор Картер. Я слышала, как он рассказывал кому-то из навестивших его друзей из Мейкона, что ты даёшь ему настоящую практику, что ты лишь приходишь, выслушиваешь его мнение о ситуации и позволяешь ему продолжать. Говорит, он чувствует себя прямо как практикующий врач.

— Да просто я лентяй, — усмехнулся я.

Но после первого же дежурства понял, что без помощи мне не обойтись. Раздобыл карманный словарь медицинских терминов и с тех пор, услышав прозвучавшие из уст интерна или сестры термины или словосочетания, значения которых не постигал, втихомолку ускользал на незаконченный седьмой этаж и заходил в какую-нибудь пустующую кладовую, чтобы посмотреть значения незнакомых слов. Порой просиживал в кладовке минут пятнадцать-двадцать, просто листая словарь.

В тот вечер, когда я уже считал, что вышел на дежурство в последний раз, Колтер снова меня разыскал.

— Фрэнк, понимаю, что не смею просить о таком одолжении, но Джессап не вернётся. Он решил остаться и начать практику в Калифорнии. Ну, я почти уверен, что через пару недель замена прибудет, так может, вы задержитесь на этот срок? — он застыл в ожидании с умоляющим видом.

Он поймал меня в самый подходящий момент. Я полюбил роль врача. Я наслаждался ею почти так же сильно, как и маскировкой под лётчика. Да и жизнь моя стала не в пример спокойнее. В роли педиатра я не выписал ещё ни единого недействительного чека. Более того, заступив на временную должность в Смитерс, я даже и не помышлял о подлогах: больница платила мне 125 долларов в день по ставке «консультанта», выдавая зарплату раз в неделю.

— Разумеется, Джон, — хлопнул я Колтера по спине. — Почему бы и нет? Пока что мне заняться больше нечем.

Я не сомневался, что смогу водить всех за нос ещё пару недель, что благополучно исполнил, но потом две недели обернулись месяцем, месяц — двумя, а Колтер всё никак не мог подыскать замену Джессапу. Уверенность моя пошла на убыль, меня порой грызли опасения, что Колтер, кто-нибудь из врачей или даже Грэйнджер может от безделья заняться проверкой моих медицинских документов, особенно, если в моё дежурство стрясётся какая-нибудь неприятность.

С интернами, сестрами и прочими моими номинальными подчиненными я по-прежнему держался самоуверенно и беззаботно, а смена от полуночи до восьми продолжала меня преданно поддерживать. Сестры считали меня обаятельным чудаком и очень ценили, что я ни разу не пытался заманить их в пустующие помещения. Интерны гордились возможностью поработать в мою смену. У нас была настоящая команда, молодые врачи прониклись ко мне уважением. Считали меня чокнутым, но компетентным.

— Вы относитесь к нам не так, как остальные врачи, доктор Уильямс, — признавался Картер. — Входя, когда мы занимаемся пациентом, они бросают «Отойдите» и берут всё в свои руки. А вы не такой. Вы позволяете нам продолжать, доводя дело до конца. Вы даете нам почувствовать себя настоящими врачами.

Ещё бы мне не давать! В медицине я был ни в зуб ногой. Именно эти молодые медики и позволяли мне не ронять маску врача, хотя и узнали они о том лишь многие годы спустя. И когда приходилось туго — по меньшей мере, мне, ведь моих медицинских познаний не хватило бы, чтобы справиться с простой головной болью, — я оставлял всё на произвол интернов, удирая в свою кладовку на седьмой этаж.