Когда больную голову лечат ее отсечением

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Когда больную голову лечат ее отсечением

После расформирования фронтовых органов агентурной разведки в декабре 1942 года в Москву за назначениям прибыли сотни командиров и политработников, ранее работавших в разведотделах фронтов, разведшколах, разведпунктах, отделениях оперативной техники, радиоузлах, агентурных отделениях разведотделов армий. Отдел кадров управления работал круглосуточно, распределяя прибывающих на укомплектование вновь создаваемых двух агентурных баз и 2-го управления оперативной разведки, специально сформированного для руководства этими базами, подбора и подготовки разведчиков и агентов в Центре и их заброски в тыл противника.

Новая система не имела четкого положения, функции баз, как центров агентурной подготовки разведчиков, достаточно продуманы не были, материальные средства и техника, в том числе авиационная, а также радиоаппаратура оставляли желать много лучшего. Созданная в Филях центральная разведшкола, рассчитанная на массовую подготовку в возможно короткие сроки агентов и радистов, спешно развернула свою работу, но не могла удовлетворить потребности в кадрах, ранее готовившихся десятком фронтовых разведшкол. Кроме того, централизованный подбор и подготовка людей за тысячи километров от мест их будущей работы затрудняли учет национальных особенностей различных направлений фронтов, где возникала потребность в представителях национальностей от лопарей до черкесов и аварцев, отрывали будущих разведчиков от конкретных деталей агентурной обстановки, лучше известной офицерам фронтовых разведорганов. По-прежнему слабым местом оставалась радиоподготовка, требовавшая в лучшем случае нескольких месяцев изнурительной тренировки в технике передачи и приема на слух. Школа получила в качестве «полуфабрикатов» добровольцев-связистов, как правило, девушек, из горьковского 46-го полка особого назначения, где они в казарменных условиях проходили предварительную радиоподготовку. Все они прекрасно знали друг друга, что не способствовало конспирации.

Коренная ломка всей системы разведки в самом разгаре войны вызвала всеобщее удивление не только у офицеров этой службы, но и у всех командиров, в той или иной мере соприкасавшихся со штабной службой в звене армия — фронт. И лишь значительно позже мы узнали о причинах такой «перестройки».

По мнению руководства разведуправления, возглавлявшегося в ту пору дивизионным комиссаром Ильичевым И.И., агентурная разведка на фронтах и в армиях была слабо оснащена технически, велась недостаточно квалифицированными кадрами, имела много провалов, была засорена провокаторами и полностью своих задач по информации командования фронтами о положении в оперативном тылу у немцев не решала. По замыслу наших шефов, для устранения этих недостатков нужно было запретить фронтовым и армейским разведорганам вести агентурную разведку и всю работу по подбору, подготовке, засылке в тыл противника разведчиков и агентов и руководство ими, а также информацию фронтов по добываемым агентурным путем сведениям проводить централизованно.

Был придуман поистине «мудрейший» способ излечить больную голову путем ее отсечения.

Ильичеву удалось убедить Верховного главнокомандующего И.В.Сталина, чрезмерно загруженного сложнейшими вопросами руководства войною, чтобы в деталях разбираться в таких частностях, как разведка, в рациональности такой реформы.

Приказ о ликвидации фронтовых агентурных структур был отдан в самый ответственный момент начала нашего общего наступления под Сталинградом, подготовки Ленинградского и Волховского фронтов к прорыву блокады Ленинграда, наступления Северной группы Закавказского, Северо-Кавказского, Юго-Западного и Калининского фронтов. Дезорганизация разведки в этот период весьма отрицательно сказалась на боевой деятельности войск и явилась объективно причиной больших потерь, поскольку штабы фронтов в этот период нужной информации о противнике не получали.

В процессе выполнения этого непродуманного решения, навязанного армии в самый ответственный момент войны, разведка потеряла сотни подготовленных агентурных работников низового звена, значительную часть агентуры в тылу противника и на подготовке во фронтовых разведывательных школах, опытных маршрутников и связников, направленных в соответствии с приказом на пополнение войск.

С учетом организационного периода в разведуправлении с 20 декабря 1942 года командующие фронтами практически остались без оперативной информации о положении в тылу противника. Получаемые в РУ сведения от бывшей фронтовой агентуры после их обработки в информационном отделе зачастую пересылались фронтам с таким запозданием, что они теряли свою актуальность. Терялась оперативность в руководстве агентами и постановке им заданий. Оперативные офицеры в Центре не были в курсе изменений агентурной обстановки, ранее поступавших к ним напрямую. К примеру, разведчик в занятом немцами Пушкино под Ленинградом радировал о перебросках живой силы противника. Сведения принимал центральный радиоузел под Москвой. Они расшифровывались, обрабатывались в информационном отделе разведуправления и в обобщенной сводке передавались в штаб Ленинградского фронта, где практически как устаревшие не могли использоваться. В то время как раньше они получались непосредственно заинтересованной в них инстанцией и срочно докладывались для принятия необходимых мер командующему фронтом в любое время дня и ночи.

Выдумка Ильичева, вызванная или его карьеристскими соображениями, стремлением командовать разведкой в «глобальном масштабе», или же военной неграмотностью, а, может быть, и тем и другим вместе взятым, объективно стала большим подарком немцам.

В процессе реорганизации меня назначили помощником начальника 4-го отдела 2-го управления Главного разведывательного управления Красной Армии. Я приступил к знакомой работе по подбору, подготовке и отправке разведчиков и агентов в тыл противника.

Практически ничего не изменилось. Осталась та же техника, те же методы работы, те же кадры исполнителей. Несколько сложнее стало лишь решать различные организационные вопросы. Если раньше с мандатом, подписанным командующим фронтом или начальником его штаба, в полосе фронта можно было практически командовать и приказывать, то в новых условиях затрачивалась масса времени на всевозможные согласования и увязки вопросов с местными и центральными органами власти.

Ведал я западным направлением и поэтому кадры для доподготовки и отправки в тыл получал непосредственно в Центральной школе. Разведчики и агенты готовились на саратовской базе и, как правило, прямо оттуда направлялись к месту разведки. Усложнилась процедура переброски людей. В 1943 году с подмосковных аэродромов на самолетах того времени до нужных нам пунктов дотянуть было невозможно, и отправка людей в тыл обычно проводилась с так называемого «подскока» — аэродрома в прифронтовой полосе, где самолет (ЛИ-2 или Си-47), прибывший из Москвы с разведчиками и оперативным грузом, дозаправлялся. Уточнялась также погода на трассе, давались последние распоряжения, после чего машины ночью уходили на задание с тем, чтобы после десантирования людей в указанных пунктах до наступления светлого времени вернуться на свой аэродром или в крайнем случае перелететь линию фронта.

Тихоходные транспортные самолеты были практически безоружными, лишь позже на них была установлена турель с пулеметом «Шкас». Мастерство пилотирования и темнота — вот на что рассчитывали летчики.

Отсутствие в штатах ГРУ постоянного подразделения ночной авиации для выброски людей в тыл противника весьма отрицательно сказывалось на качестве выполнения боевых заданий по десантированию. Мастерство прицельного десантирования дается не сразу, и на практике у нас было много случаев выброски разведчиков на весьма значительном удалении от намеченных пунктов.

По странному стечению обстоятельств моим непосредственным начальником вновь оказался полковник Жемчужин. Его вполне устраивала работа в Москве, вдали от фронта. Он никуда не выезжал и отсутствие практического опыта пытался восполнять неуемным прожектерством. Это ему принадлежала идея создания базы со средствами материально-технического обеспечения на аэродроме «подскока» в Ельце. Упакованные в грузовые парашютные мешки, такие заманчивые вещи, как консервы, шоколад, вино, экипировка, привлекли внимание любителей поживиться за счет государства. Поскольку охрана базы организована не была, ее полностью разграбили.

Насколько несерьезны были иногда прожекты наших отцов-начальников, свидетельствует попытка разработать «оригинальную операцию» с засылкой меня в Ростов-на-Дону. План был разработан лично Жемчужиным и состоял в том, что меня должны были сбросить на один из бульваров города, в расчете на то, что с этой стороны и на этом месте появление советского разведчика немцы ожидать не будут и мне удастся скрыться. Мое предложение выбросить меня в 30–40 километрах от города с последующим проникновением в него после изучения на месте обстановки расценили как трусость. Если бы не категорические возражения начальника 4-го управления ГРУ генерал-майора Грязнова, доказавшего Ильичеву, уже утвердившему в отсутствие Грязнова представленный Жемчужиным план моего оперативного использования, висеть бы мне ка немецких штыках в славном донском городе.

Период с декабря 1942 года по апрель 1943 года — самый тяжелый и безотрадный в истории советской оперативной разведки в Великую Отечественную войну. Большое число ошибок, за которые приходилось расплачиваться кровью и жизнями наших патриотов-разведчиков, весьма незначительная отдача информации — все это было видно даже нам, низовым и среднего звена работникам.

Обычно принято говорить, что после поражения каждый ефрейтор знает, как нужно было бы поступать, чтобы одержать победу. Но в данном случае еще до выполнения приказа Сталина об изъятии агентурной разведки у фронтов и ее централизации в ГРУ всем командирам, связанным по службе с этим видом боевого обеспечения войск, — от оперативных офицеров разведпунктов до командующих фронтами — была ясна вредность этого указания. Однако подпись Верховного главнокомандующего не позволяла никому медлить с его выполнением или доказывать несостоятельность принятого вождем партии и народа решения. Всем был известен крутой нрав Сталина и его нетерпимость к обсуждению приказов.

Только в апреле 1943 года по настоятельным просьбам командующих ряда фронтов приказом Сталина статус-кво был наконец с некоторыми изменениями восстановлен. Б процессе новой, на этот раз неотложно необходимой реорганизации фронты вновь получили право вести агентурную разведку. В штаты разведотдела штаба фронта был введен аппарат агентурной разведки в составе 2-го и 3-го отделений, радиоузла особого назначения, отделения оперативной техники, авиационной эскадрильи, хозяйственной части. Параллельно с ГРУ Красной Армии было создано Разведывательное управление (РУ) Генштаба, в задачу которого входила организация оперативной разведки, руководство ее структурами на фронтах, создание независимо от фронтовой агентуры наиболее квалифицированной сети агентов в наиболее важных глубинных пунктах в тылу врага.

Эти органы агентурной оперативной разведки успешно выполняли свои обязанности до конца Великой Отечественной войны.

За свой просчет, да нет, чего там, за грубую ошибку, насколько мне известно, генерал-лейтенант Ильичев не понес никакого наказания. Он продолжал руководить ГРУ до конца войны, после которой перешел на дипломатическую работу в Министерство иностранных дел, где занимал посты посла, заведующего отделом и члена коллегии. В конце концов бывший политработник и разведчик с миром ушел, как говорится, на заслуженный отдых.

Начальником РУ Генштаба был назначен генерал-лейтенант Ф.Ф.Кузнецов — политработник, никакого отношения к разведке не имевший. Да и службу в армии он начал лишь в 1939 году. Это был партийный деятель, получивший сразу звание генерала в связи с тем, что занимал пост секретаря одного из московских райкомов. Человек незаурядных способностей, Кузнецов, несмотря на отсутствие военного образования, быстро усвоил основное, по его мнению, правило разведки: «Не доверяй». Руководствуясь им, он, опираясь на знающих помощников, сумел быстро наладить работу и завоевать новому управлению авторитет. Этому в значительной мере способствовали его личные связи в высших партийных и военных кругах. Вообще же, по мнению тогдашней нашей партийно-государственной верхушки, разведка относилась к такого рода деятельности, руководить которой мог любой партийный работник независимо от знания дела.

По окончании войны ставшего генерал-полковником Кузнецова назначили начальником Главного политического управления. Потом он руководил Главным управлением кадров советской армии. В 1957 году за близость к попавшему в немилость министру обороны СССР маршалу Жукову Г.К. Кузнецова понизили в должности: он стал членом Военного совета Северной группы войск в Польше.

Вновь созданное управление состояло из отделов: политического, коим бессменно руководил полковник Мальков, 1-го — войсковой разведки, имевшего функции главным образом инспекционного характера (начальник — полковник Зайцев С.И.), 2-го — агентурной разведки, в котором мне пришлось прослужить до конца войны. Командовал этим отделом генерал-майор Шерстнев — опытный разведчик, большой труженик, способный и честный человек, но боявшийся начальства больше, чем противника. Это качество очень ценилось руководством и почему-то осуждалось подчиненными. Заместителями начальника 2-го отдела были полковники Пита лев и Косиванов. Отдел имел три направления: северо-западное, западное и юго-западное, ведавшие агентурной разведкой, и одно направление диверсионное. Питалев курировал агентурные направления, а Косиванов диверсионное. Направления северо-западное и юго-западное возглавляли соответственно подполковники Смирнов и Соколов, западное пришлось на мою долю.

3-м (информационным) отделом командовал опытный специалист полковник Романов.

Отдел спецрадиосвязи возглавлял генерал Пекурин, опекавший своих радистов в период их подготовки с чисто отеческой заботой.

В управлении по штату состояла эскадрилья особого назначения для ночных операций. Командовал ею отличный мастер прицельного десантирования майор Цуцаев.

Для обучения разведчиков и агентов шифрам и поддержания спецсвязи имелось отделение спецсвязи с необходимым штатом инструкторов-шифровальщиков.

Работу с военнопленными обеспечивал следственный отдел, находившийся в тесном контакте со 2-м (агентурным) и 3-м (информационным) отделами.

Отдел радио и радиотехнической разведки ведал этой только еще начинавшей у нас развиваться, весьма перспективной ветвью разведывательного дела.

На западном направлении помимо меня трудились помощники начальника 2-го отдела полковник Овчинников, подполковники Степанов и Семенов, майор Савельев, капитан Савченко. Это были офицеры, немало поработавшие в армейском и фронтовом звене разведки.

Относительно небольшое по численности разведуправление разместилось в Бауманском районе Москвы в небольшом особняке по улице Карла Маркса, 17.

Напряженная обстановка на фронтах не давала возможности на длительное сколачивание отделов. Командование требовало данных о противнике немедленно, и весь личный состав самоотверженно выполнял свои задачи, пытаясь свести к минимуму так называемый пусковой период, неизбежный при любых реорганизациях. Офицеры находились на казарменном положении, не покидали управление ни днем, ни ночью. Большинство длительное время пребывало в командировках по подбору нужных людей. Недостатка в добровольцах для работы в тылу противника не было, подготовка их проводилась ускоренными темпами на конспиративных квартирах, зачастую помимо спецшколы, силами оперативных офицеров 2-го отдела.

Буквально через месяц в тыл немцев непрерывным потоком начали направляться наши агенты: мужчины и женщины, девушки и юноши, только что окончившие среднюю школу, бывшие воины еще первой мировой войны, инвалиды. Это были люди самых различных национальностей: украинцы, белорусы, татары, русские, латыши, эстонцы, литовцы, поляки, евреи. Разведчики выбрасывались в немецкий тыл на парашютах индивидуально, группами, даже целыми отрядами.

К концу 1943 года многие сотни разведчиков, выброшенных по линии разведуправления Генштаба, действовали в глубоком тылу противника. Связанные с партизанскими отрядами, подпольными группами патриотов, они собирали большую по объему и весьма ценную информацию о воинских перебросках в глубоком тылу немцев, появлении новых образцов техники, политико-моральном состоянии личного состава вермахта, мероприятиях оккупационных властей и так далее. Многочисленные разведывательно-диверсионные группы и отряды нарушали коммуникации противника, уничтожали его мелкие гарнизоны и штабы, пускали под откос эшелоны с живой силой и техникой немцев, выводили из строя линии связи, уничтожали предателей, сотрудничавших с врагом.

Массовую засылку разведчиков в тыл врага лимитировали радисты. Без радиосвязи такие операции были бессмысленными. А подготовка радистов занимала до 6 месяцев. К сожалению, централизованного учета радиоспециалистов в стране перед войной не велось. В результате значительная часть специалистов была мобилизована, но использовалась не по назначению.

Недоставало людей, знающих иностранные языки: немецкий, венгерский, финский, румынский, итальянский, словацкий. Подготовка таких специалистов требовала годы. Учет лингвистов, особенно женщин, тоже отсутствовал, и приходилось их разыскивать с большим трудом. В результате многие переводчики в отрядах и группах были доморощенные и их лексикон немецкого языка ограничивался фразой «Хенде хох!» («Руки вверх!»).

После разгрома немцев под Сталинградом, с продвижением нашей армии на запад работа советских разведчиков на территории Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии и особенно в Германии необычайно осложнилась из-за ряда труднопреодолимых препятствий. Основными из них являлись языковый барьер, незнание сложных условий зарубежной обстановки и все нараставшая по мере продвижения на запад враждебность гражданского населения. Если в Польше нашим разведгруппам и отдельным разведчикам можно было рассчитывать на нейтралитет, а иногда и содействие обывателя, ненавидевшего оккупантов, то в Германии для советских разведчиков-парашютистов каждый заметивший их старик или ребенок был врагом, немедленно докладывавшим властям о появлении в округе любого подозрительного человека. Незнакомый язык, чужая местность, отсутствие крупных лесных массивов, отличные дороги и развитая сеть средств связи почти полностью исключали нелегальную деятельность крупных разведывательных групп, скомплектованных из советских граждан. Испытанные на белорусских просторах разведгруппы численностью в 10–15 человек были слишком малы, чтобы защитить себя в новых условиях, и слишком велики, чтобы укрыться в культивированных лесопарках Германии. Посылка таких групп в Восточную Пруссию и Западную Польшу приводила к неоправданным потерям наших людей, отлично проявивших себя в тылу противника на временно оккупированной советской территории, где они имели безграничную поддержку местного населения.

Засылка в собственно Германию разведчиков-одиночек или небольших разведгрупп, укомплектованных лицами, даже отлично знавшими язык и бывшими до войны в различных районах этой страны, положительных результатов не дала. Слишком много изменений в жизненном укладе немцев и в обстановке вызвала война. Усложнились система учета населения, снабжение его продовольствием, трудоустройство, усилился полицейский, в том числе негласный, контроль над всеми организациями и частными лицами, небывалых размеров достигла шпиономания и подозрительность жителей, одураченных нацистской демагогией. Всех деталей этих изменений мы никогда не знали, что приводило к потерям. Так, направленные в район Бохума сестры — немки по происхождению, Роз-Мари и Зигрид Николаевы были, как после выяснилось, схвачены вскоре после приземления, поскольку они за длительное время проживания в СССР растеряли привычки истинных немцев. Роз-Мари до посылки в Германию несколько раз выполняла задания на территории СССР и была опытной разведчицей, тем не менее элементарной проверки она не выдержала. Гестапо принудило сестер передавать нам дезинформацию.

В то время при подготовке разведчиков мы не давали им сигнала «неблагополучия». Попытки предупредить командование о том, что разведчик, чаще всего радист, находится в руках врага и работает по принуждению, начали возникать помимо воли Центра. Роз-Мари в одной из телеграмм после провала передала, что ей и Зигрид часто вспоминается ария князя Игоря «О дайте, дайте мне свободу» из одноименной оперы Бородина, которую якобы исполнял на проводах сестер в тыл врага генерал Шерстнер. Эта приписка вызвала в управлении целый переполох. Последовали грозные указания начальников с требованием прекратить хулиганство в эфире. В конце концов сигнал был понят правильно. В радиоигру вступила наша контрразведка. При взятии нами города Лигнице сестер вызволили из гестапо. Но вскоре советский военный трибунал приговорил их к 10 и 15 годам заключения за сотрудничество с немцами.

Запомнился случай, когда наш резидент в Киеве, к сожалению, фамилия его не сохранилась в памяти, прислал в Центр шифровку, где в общем тексте об обстановке в городе умышленно использовал фразы и обороты, давно исчезнувшие из современного русского языка. В сообщении говорилось: «Селяне саботируют распоряжения неприятеля и не везут на базар провиант». Телеграмма насторожила. Посылка резиденту людей, планировавшаяся ранее, была отменена. Как установили позже, он был арестован, но, передавая дезинформацию под контролем немцев, все же по личной инициативе пытался предупредить о своей беде руководство и спасти товарищей.

Импровизированные сигналы о провале, посылаемые нашими радистами, вынудили Центр изменить свою точку зрения. Было принято решение обговаривать заранее с резидентами и радистами сигналы «неблагополучия».

После сталинградской катастрофы настроение немецких солдат и офицеров резко изменилось. Спесь и наглость слетели с них. В лагерях военнопленных начали функционировать антифашистские школы. Развернул свою деятельность антигитлеровский Комитет «Свободная Германия». Многие пленные стали задумываться о своей судьбе. Короче говоря, создались условия для использования антинацистски настроенных солдат и офицеров вермахта для выполнения наших разведывательных задач в Германии. Мы приступили к поиску таких лиц в лагере военнопленных в Красногорске под Москвой, Темниковском лагере и других. Среди многих тысяч немцев найти нужных специалистов, в том числе и квалифицированных радистов, было нетрудно. Можно было подобрать и выходцев из различных социальных групп, уроженцев нужных нам областей, добровольно изъявлявших желание принять участие в разгроме фашизма. Все это было несложно. Трудно было лишь проверить, насколько искренни антифашистские убеждения бывшего нациста, и не является ли его согласие служить советской разведке всего лишь желанием поскорее возвратиться в любимый рейх и в лучшем случае вновь взяться за оружие, а в худшем — снабжать нас дезинформацией по указке гестапо или абвера[7]. Тем не менее нужно было проверить и эту возможность получения информации из стана врага.

Вначале мы пытались создать по нашему образцу и подобию немногочисленные разведывательные группы и выбрасывать их в лесисто-горные районы Германии. Как правило, агенты в этих группах одевались в немецкую военную форму с документами, свидетельствующими о том, что их владелец находится в отпуске по ранению или освобожден от военной службы по болезни или же по инвалидности. Положительного результата от таких групп мы, можно сказать, не получили. Очевидно, попав в родные края целыми и невредимыми, наши свежеиспеченные агенты просто разбегались в разные стороны и «ложились на дно», совершенно не думая о взятых обязательствах перед советской разведкой.

Смешанные советско-немецкие группы также не дали ожидаемого эффекта. От них сразу же отказались, тем более что наши люди с большой неохотой шли на сотрудничество с немцами, опасаясь предательства со стороны недавних врагов. Опасения эти имели веские основания. Так что после нескольких провалов смешанные группы посылать в немецкий тыл перестали.

Более удачным оказался метод заброски в Германию одиночек из числа военнопленных-антифашистов с легендой отпускников или раненых, находившихся на излечении. Из полутора десятков подобранных нами в лагерях и направленных с заданиями бывших офицеров вермахта запомнились уроженец Вены старший казначей Франц Шнайдер, старший лейтенант Альфред Пихль, тоже австриец, и уроженец Гамбурга майор Дитрих Леммер.

Эти офицеры, подобранные в Красногорской антифашистской школе, успешно выполняли задания разведки до конца войны. Они передавали по радио информацию, пребывая на полулегальном положении по документам, мастерски изготовленным нашими сотрудниками группы оперативной техники. Нужно сказать, что недостатка в образцах всевозможных солдатских книжек и командировочных предписаний к этому времени у нас не было.

Альфред Пихль после войны вступил в компартию Австрии, стал партийным функционером и заведовал бензозаправочной станцией в районе города Амштеттен. Среди местных жителей он был известен как один из немногих австрийских борцов Сопротивления. Однако встреча Пихля с его прошлым руководителем по линии разведки в 1949 году прошла безрезультатно. Бывший агент отказался в новых условиях возобновить сотрудничество.

Франц Шнайдер после войны занялся коммерцией. Его тоже считали участником движения Сопротивления. Однако и он решительно отклонил наше предложение восстановить контакт с советской разведкой.

Иначе сложилась жизнь у майора Леммера. До плена он занимал в штабе 6-й армии, которой командовал генерал-фельдмаршал Паулюс, солидный пост в отделе связи, отлично знал радиотехнику, владел английским и французским языками, был весьма начитан, любил музыку и играл на фортепиано. Насмотревшись на ужасы развязанной нацистами войны, он уже в зрелом возрасте — ему было 33 года — искренне воспринял в антифашистской школе социалистическое мировоззрение и сознательно пошел на службу в советскую разведку, надеясь искупить вину своего народа. Это был обаятельный человек, серьезный, откровенный. Во время подготовки, проживая в Москве, он пользовался относительной свободой и, имея «липовое» удостоверение английского военного корреспондента, посещал театры, концерты, музеи.

Перед отправкой на задание в город Галле Леммер написал рапорт командованию, в котором просил в случае его смерти взять двух его сыновей в Советский Союз и воспитать их в коммунистическом духе.

Он успешно действовал в Галле, пока туда в апреле 1945 года не вошли части американской армии. Янки задержали Леммера, когда он явился в комендатуру с заявлением, что он — сотрудник советской разведки. Потом его передали представителю штаба 1-го Белорусского фронта. Тот, понятно, доставил нашего агента в «СМЕРШ» для проверки — не перевербован ли он американцами. Дальнейшая судьба Леммера неизвестна. Не исключено, что в то жестокое время, когда не всегда находили нужным справедливо разобраться со своими гражданами, бывший фашистский офицер, попавший при неясных обстоятельствах к американцам, мог в лучшем случае вновь оказаться в лагере военнопленных, а то и просто быть расстрелянным.

Для работы на территории оккупированной немцами Польши, уже с самого начала войны разведуправление подбирало лиц польской национальности, знавших язык и обстановку в стране. Это были преимущественно советские граждане, коммунисты, проверенные на боевой работе в войсках. Но у них был один серьезный дефект — они не знали деталей военной обстановки и, как правило, не имели связей в оккупированной Польше.

Особенно большая потребность в разведчиках-поляках начала ощущаться с середины 1943 года, когда явно наметился решительный перелом в ходе войны в нашу пользу и Красная Армия стала приближаться к западным границам СССР. К этому времени под Рязанью начала формироваться первая польская дивизия имени Т.Костюшко, куда стали стекаться добровольцы. Командиром дивизии был назначен бывший начальник штаба 5-й пехотной дивизии армии генерала Андерса[8] подполковник Зигмунд Берлинг, пожелавший остаться в СССР.

В июле мне пришлось провести в этом соединении, проходившем процесс ускоренного обучения и сколачивания, около двух недель. Я должен был отобрать в разведку на территории Польши на сугубо добровольной основе польских военнослужащих.

Подполковник Берлинг и его заместитель по строевой части полковник Кароль Сверчевский с большим пониманием отнеслись к моей задаче и оказали огромную помощь в подборе наиболее доверенных, с их точки зрения, патриотов, хотя в период становления дивизии каждый человек был весьма нужен для них самих. Начальник отделения кадров штаба поручик Станислав Завадский предоставил в мое распоряжение все учетные документы на тысячи солдат, подофицеров и офицеров из различных областей Польши. Это были в значительной части бывшие осадники-колонисты, высланные после воссоединения Западной Украины и Белоруссии в глубинные области СССР, сыновья, дочери и жены бывших офицеров польской армии, взятых в плен в 1939 году.

Все костюшковцы, представлявшие тот или иной интерес для нашего разведуправления, были беспартийными, многие националистически настроенными. Часть личного состава считала, что мы допустили грубейшую политическую ошибку, ударив в 1939 году на Польшу с востока и заключив с Германией в августе того же года договор о ненападении и границе.

Первое впечатление от предложенных нам кандидатов было такое, что никто из них нашим требованиям, предъявляемым к разведчикам и агентам, не удовлетворял и подбирать кого-либо из них для этих целей было бесполезно.

Иного мнения о своих кадрах был Кароль Сверчевский, в прошлом боевой советский офицер, коммунист, участник борьбы с фашизмом в Испании.

— Вы плохо знаете поляков и привыкли судить о людях по анкетам, — сказал он. — Да, эти вынесшие много невзгод и жестоко битые жизнью, обманутые своими правителями Янеки и Зоей плохо знают и не любят нас, но они люто ненавидят немцев и в борьбе с ними не изменят и будут смело драться до победы.

Лишь после войны, когда советский народ и его армия подводили ее итоги, стало ясно, насколько был прав старый воин-интернационалист Сверчевский, погибший уже после победы от рук бандеровских бандитов.

Мне неоднократно приходилось бывать в частях польской дивизии имени Т.Костюшко, когда она стала уже обстрелянным соединением и входила в состав армии, сформированной с помощью Советского Союза. Но сильнее всего в мою память врезался акт приема присяги личным. составом соединения.

Торжественная церемония началась в середине чудесного июльского дня 1943 года. Выстроенные на широком поле части дивизии замерли по команде «смирно». Легкий ветерок чуть колыхал красно-белые знамена с Пястовским орлом, стройные ряды жолнежей в конфедератках и необычных для нас мундирах выглядели парадно и подтянуто. Проникновенно звушли слова присяги, повторяемые тысячами воинов на своем языке. Как-то необычно было слышать старый польский гимн «Еще Польска не сгинела» на советской земле и видеть наше оружие в руках присягающих на верность борьбе с общим врагом солдат и офицеров возрождающего Войска Польского. Оправдаются ли надежды тех, кто создавал польскую армию? История доказала, что они оправдались. У многих солдат и офицеров блестели слезы на глазах. По окончании принятия присяги состоялась торжественная месса о ниспослании победы над врагом, которую провел дивизионный капелан полковник Купш, служитель Бога и, как после стало известно, отважный человек, ходивший с солдатами в атаку, истинно христианская душа, бабник и пьяница.

На торжества рождения дивизии и одновременно ее крещения прибыли основатели Союза польских патриотов. С пламенной речью выступила Ванда Василевская. Эта немолодая, много пережившая в панской Польше коммунистка говорила так ярко и доходчиво, что тысячи воинов, присутствовавших на митинге, слушали ее затаив дыхание.

После митинга я подошел к пожилому капралу и разговорился с ним.

— Не думал я вновь одевать форму и идти на фронт, — признался он, — ведь я был солдатом еще в первую войну у Брусилова. После 1939 года не надеялся увидеть свое знамя, услышать свой гимн, да еще в России, которую многие из нас считали извечным врагом речи Посполитой. Тяжело расплачиваться за прошлые ошибки в выборе и оценке друзей и врагов, особенно когда эти ошибки стоят жизни многих соотечественников. Будем вместе бить врага, это сейчас главное, а все взаимные обиды уладим после победы, — заявил седой воин и крепко пожал мне руку.

Стремительное продвижение немцев на восток в первые месяцы войны лишило нас всей приграничной агентуры, оставшейся без средств радиосвязи далеко во вражеском тылу. Оперативную разведку приходилось создавать заново в массовом масштабе на совершенно иной качественной основе, в ходе ожесточенных боев с захватчиками.

Понятно, что имевшихся скромных мобилизационных запасов оперативного имущества, которые начали создавать органы разведки в приграничных округах накануне войны (рации, оружие, экипировка, продовольствие) и которые в значительной части попали в руки врага, не могло хватить для обеспечения многих тысяч разведчиков, направлявшихся в тыл противника фронтовыми и центральными разведорганами, многочисленными штабами партизанского движения, НКВД и другими организациями. Вследствие этого разведчики в материально-техническом отношении обеспечивались весьма скудно.

Отсутствовали почти до середины 1943 года штатные авиационные средства с квалифицированным летным составом для перебросок людей и грузов в тыл немцев. Для этой цели использовались необорудованные самолеты Ли-2 и По-2 с небольшим радиусом полета и слабо обученными пилотами, что ограничивало дальность выброски и приводило к излишним потерям и десантированию вдали от назначенных районов выброски.

Не хватало средств радиосвязи. Неплохая по своим техническим данным, надежная в эксплуатации радиостанция «Север», выдержавшая всю войну, была чрезмерно громоздка. С комплектом питания вес ее достигал 10 килограммов. Она переносилась вместе с батареями в двух больших упаковках и имела радиус действия 400 километров, что уже в 1943 году было явно недостаточно. Приходилось организовывать в тылу врага промежуточные узлы связи, для чего в лесистых районах создавались так называемые разведывательные центры, представлявшие собою своеобразные разведпункты, включавшие в свой состав несколько оперативных сотрудников и радистов.

Рации «Джек» и «Тензер-М» предназначались для разведчиков и агентов, направлявшихся на легализацию в города, имевшие электросеть. Вне населенных пунктов их нельзя было использовать.

Оружие, боеприпасы и взрывчатые вещества, как правило, были табельными армейскими и выдавали их разведчикам очень экономно. Мины для диверсий изготавливались обычно самими разведчиками, для чего они проходили курс специального обучения. Несколько позже на вооружение стали поступать зажигательные термитные шары, мины замедленного действия и магнитные мины, очень удобные для организации диверсий на транспорте и предприятиях. Но в основном выручал тол, бикфордов шнур и механический универсальный взрыватель, иногда электрозапалы с подрывной машинкой.

Практически за всю войну каких-либо специально изготовленных для целей разведки средств вооружения в оперативном звене не было, если не считать прибора «Бромит» — приставки к обычной винтовке для бесшумной стрельбы. Да и она не нашла широкого применения из-за чрезмерной громоздкости и слабой убойной силы при стрельбе через этот прибор.

Трудно было экипировать большую массу людей, особенно отправлявшихся для легализации в занятые врагом населенные пункты Западной Украины, Западной Белоруссии и Польши. Одевать их в москвошвеевские изделия нельзя, а местную одежду достать было невозможно. Лесные группы и диверсионные отряды считали за счастье получить добротное армейское обмундирование и особенно яловые сапоги, незаменимые в партизанских условиях. Вся надежда была на приобретение необходимого на месте с помощью оружия у врага и его приспешников.

Основная масса разведчиков направлялась в тыл противника с расчетом, главным образом, на самообеспечение за счет оккупантов и, кроме оружия и раций с питанием, никаких специальных средств разведывательной техники, как правило, не имела.

Бесшумное оружие, быстродействующие рации, специальные витаминизированные пайки с шоколадом, тонизирующими добавками, водонепроницаемая одежда и обувь, камуфлированные парашюты, окрашенные в различные цвета в зависимости от времени года, — почти все эти средства обеспечения разведчика уже были известны, но они не были заранее подготовлены и накоплены. Впрочем, вряд ли можно было создать запасы на целую армию партизан и разведчиков, действовавших в тылу немцев в Великую Отечественную войну. Поэтому понятно, как радовали наших людей присылаемые из Центра средства радиосвязи, армейское оружие и боеприпасы, тол и мины для подвижных групп.

Хочу подчеркнуть: никаких дополнительных материальных благ, льгот и привилегий служба в разведке по сравнению с пребыванием в линейных войсках не давала. Офицер получал денежное содержание по последней должности перед зачислением в разведывательное управление или отделы и имел равные со всем офицерским корпусом возможности перевести денежный аттестат семье или сохранить деньги до возвращения с задания в финчасти. Рядовым и сержантам иногда выдавали небольшое денежное вознаграждение для оказания помощи семьям. Но это вознаграждение немедленно прекращалось, как только связь с разведчиками прерывалась и его зачисляли в категорию без вести пропавших. Таких, кстати, было немало. Лишь теперь выясняется, что многие из них погибли геройской смертью. Пенсии семьям погибших в тылу противника разведчиков — солдат, сержантов, офицеров — оформлялись и выплачивались на общих основаниях, как и всем военнослужащим.