Глава 7 Где же могила Ирены? Канзас, февраль 2000
Глава 7
Где же могила Ирены?
Канзас, февраль 2000
К февралю в Канзас возвращается суровая зима и пронизывающие до костей ледяные ветры, грязь на проселочных дорогах каменеет, а сельские школы типа Юнионтаунской то и дело закрываются по погодным условиям. Праздники и каникулы уже позади, страдающие от недостатка дневного света люди раздражены, а то и впадают в глубокую меланхолию. Меган изо всех сил старалась держаться повеселей.
В понедельник после окружного конкурса в местной «Fort Scott Tribune»[26] вышла статья:
Двадцать один ученик Юнионтаунской старшей школы получили призы и почетные грамоты на состоявшемся в Коламбусе Национальном Дне Истории. Один из проектов-победителей, пьеса «Жизнь в банке», уже освещалась местными СМИ. Лиз Камберс, Сабрина Кунс и Меган Стюарт заняли первое место в своей категории, представив на конкурс драматическую постановку о забытой героине Холокоста Ирене Сендлер, спасшей во время Второй мировой войны 2500 еврейских детей от верной смерти в Варшавском гетто. В следующий четверг вечером они выступят с этим трогательным спектаклем в Юнионтаунской Методистской церкви в Юнионтауне.
* * *
После окружного Дня Истории девочки принялись со свежим оптимизмом и вновь обретенным чувством цели править пьесу. Лиз с Меган по-прежнему бодались, обсуждая реплики и график репетиций, но уже не с таким запалом, как раньше.
В день представления в местной методистской церкви[27] три девушки готовились к спектаклю после занятий. Меган пришивала к платью пани Рознер потрепанную оборку. Сабрина проверяла электронную почту, а Лиз копалась у себя в рюкзаке.
– Из Польши ничего? – спросила Меган, догадываясь, каким будет ответ.
– Ничего, – ответила Сабрина, не отводя глаз от компьютерного экрана.
Потом она повернулась к ним, и Меган показалось, что она хотела что-то сказать, но сдержалась и вместо этого обратилась к Лиз:
– Я вообще удивляюсь, что ты там умудряешься находить какую-то информацию.
– Бабушка мне то же самое говорит, но, хотите верьте, хотите нет, я обычно нахожу то, что ищу.
– Наверно, у тебя какая-нибудь особенная методика организации… какая-нибудь Система имени Лиз… – Сабрина снова отвернулась к монитору и прокрутила мышкой очередной сайт. – Нам надо придумать какую-то такую систему для информации о Варшавском гетто. Нельзя надолго застревать на одной истории или на одном фото. Начинаешь принимать их слишком близко к сердцу… и это то ли печалит, то ли бесит, не знаю даже. Ведь все это так ужасно.
Меган спросила Сабрину, придет ли сегодня на спектакль ее мама, и Сабрина, поджав губы, посмотрела сначала на Меган, а потом на Лиз.
– Моя мама больна, – нерешительно произнесла она. – Ей приходится принимать очень много лекарств. У нее диабет… самого нехорошего типа. Мне кажется, он у нее появился, когда я была еще в первом классе, но точно не помню.
Сабрина сделала паузу, и Меган показалось, что она в этот момент решает, продолжать ей или нет.
– Пару лет назад она попала в аварию, и ей пришлось долго лечиться. Проблемы остались до сих пор. Она дважды в день колет инсулин и постоянно проверяет кровь на сахар. Я не люблю говорить об этом, и вы тоже никому не рассказывайте. Я просто думаю, что вам двоим об этом нужно знать, вот и все.
* * *
Днем пошел снег, дороги к началу первого публичного представления спектакля замело, и поэтому зрителей в методистской церкви набралось еле-еле на половину зала. Надобности резервировать два места в первом ряду для своих родителей у Меган не было, но она это все равно сделала, хоть и сомневалась, что мама сможет прийти. У Дебры Стюарт начался второй курс химиотерапии, и она снова была слаба.
Никаких особых ожиданий в отношении сегодняшнего спектакля ни у кого не было. Мистер К. поприветствовал немногочисленных зрителей и объяснил им, как проект зародился и как он был выполнен «тремя бесстрашными и самоотверженными девушками». Он похвалил девочек за прекрасно выполненную исследовательскую работу и за преданность проекту, повествующему об уважении к человеческой жизни и беспримерной отваге простой польской женщины. По завершении спектакля, сказал он, можно будет задать участницам проекта вопросы.
Меган играла в спектакле три роли: сообщницы Ирены по имени Мария, немецкого солдата и пани Рознер, еврейской женщины, которую Ирена уговорила отдать ей своих детей перед тем, как их с мужем отправят на смерть в Треблинку. Она посмотрела через щелочку в занавесе и узнала большинство из сидящих в зале. Там были в основном местные, среди них несколько пожилых людей и ребят из школы. Она заметила в зале мать Сабрины, ее сестру Сару, дедушку Билла и бабушку Филлис.
Рассказчик: Сабрина вышла на сцену в плаще 30-х годов. Она подождала, пока зрители не перестанут ерзать на стульях и пока в церкви не затихнут последние шорохи.
Послышался шорох, и Меган увидела, как в зале мелькнул желтый «больничный костюм» мамы и грузная фигура отца, помогающего ей сесть. Мама встретилась с Меган взглядом и улыбнулась.
Мария и Ирена на сцене прошли через сварные металлические ворота «Варшавского гетто». Сидящая за задником сцены Сабрина включила фонограмму хаоса и паники, шума загоняемых в гетто евреев, медленно переходящего в сыгранное Лиз скорбное саксофонное соло, «Арию» Юджина Боззы.
Меган: (от лица 14-летней Меган Стюарт) В долгой ночи Холокоста появлялись и лучи света, то есть мужчины и женщины, рисковавшие своими жизнями ради спасения других.
Сабрина: Эти люди стали поворотными точками в одной из величайших поворотных точек истории, коей был Холокост.
Лиз: (до сих пор в костюме Ирены, но очевидно говорящая от лица Лиз) В 1965 году Ирена Сендлер получила звание «Праведника народов мира». Никто не знает, когда она умерла и где похоронена. Но именно благодаря отваге этой миниатюрной женщины с доброй душой и храбрым сердцем мы с вами узнали, что даже одному-единственному человеку под силу изменить весь мир.
Мистер К. утер с глаз слезы и в очередной раз поразился, какой же необыкновенной силой обладает эта простая, исполненная с наивной искренностью драма! Сколько бы раз он ее ни смотрел или ни читал сценарий, на глаза наворачивались слезы, будто где-то рядом кто-то резал лук…
* * *
До Канзасского Дня Истории оставалось три месяца, но Меган объявила напряженный график репетиций.
– Три дня в неделю в марте. Четырежды в неделю в апреле, в последнюю неделю – каждый день. Я думаю, со сценарием нам еще надо работать и работать.
– Да и задник надо перерисовать, – сказала Сабрина.
В магазине секонд-хенда[28] в Форт Скотте Меган купила для пани Рознер платье и блузку эпохи 1930-х, причем выбрала их на размер больше, чтобы подчеркнуть, как она исхудала в гетто от голода.
Девушки не прекращали исследований, и Меган, даже несмотря на душевный дискомфорт, чувствовала в себе какую-то потребность прочитывать все, что удавалось находить о Варшавском гетто. Больше всего ее беспокоили фото… черно-белые образы умирающих от голода детей и сирот, со страданием взирающих на нее через толщу времени. Не было сомнений, что все они погибли вскоре после того, как были сделаны фото. Они были для нее не какой-то абстракцией под названием «Холокост», не воображаемой ситуацией, реконструированной в словах пьесы, а настоящими, конкретными детьми, настолько реальными, что она, казалось, могла сделать шаг и очутиться вместе с ними внутри снимка или они могли выйти к ней из своей адской реальности. Похожие на обтянутые кожей черепа лица молили ее о сострадании, тонкие, как спички, руки тянулись к ней в надежде на кусок хлеба.
Спустя еще несколько недель бесплодных поисков Лиз пожаловалась Мистеру К.:
– Почему все так сложно? Ну, я хочу сказать, она ведь героиня… Почему же о ней не написано во всех учебниках истории? Почему сами поляки о ней ничего не знают?
– Меня удивляет то же самое, Лиз, – сказал он.
– Они могли бы хоть раз в год ей на могилу цветы приносить, но никто не знает, где она похоронена. Когда мы найдем ее могилу, я буду посылать кому-нибудь в Польшу деньги, чтобы они носили туда цветы, хотя бы в день ее рождения.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.