Глава 6 Премьера Канзас, январь 2000
Глава 6
Премьера
Канзас, январь 2000
На самом деле вся эта катавасия с алкоголем произошла не совсем по вине Лиз… сама она даже глотка не сделала. Дедушка Билл хранил на кухне бутылку «Джека Дэниелса». Лиз прекрасно знала, что от Уэйна ничего, кроме неприятностей, ждать не приходится, и должна была бы сказать твердое «нет», но… Вечером, когда бабушка Филлис ушла на репетицию церковного хора, Лиз отлила немного виски в пластиковую бутылочку, разбавила «пепси» и сунула ее в рюкзак. На следующий день Уэйн уселся в конец школьного автобуса и через 10 минут был в стельку пьян. На первом уроке он шумел и мешал, а потом заявил, что хочет в туалет. Учитель сказал, что придется подождать перемены.
– Ща-а-а-з! – заржал Уэйн. – Ну, тогда я сделаю это прямо тут.
Приехала полиция, Уэйн настучал на Лиз. Лиз вызвали с урока и объявили приговор:
– Ты отстранена от занятий до конца недели.
Лиз дожидалась дедушку в учительской. Над головой, будто какой-то пыточный механизм, тикали, тикали и тикали часы. Она очень крупно облажалась… в очередной раз… Собственными руками загубила свой проект. Она подвела так много людей: дедушку и бабушку, Мистера К., Сабрину, Меган – особенно Меган, которая имела полное право выйти из проекта, но не сделала этого. Тяжелее всего была мысль о том, что это случилось в тот момент, когда успех уже маячил на горизонте.
Лиз вернулась в школу в следующий понедельник, после четырехдневного домашнего ареста. Когда она вошла в аудиторию 104, все притихли, и она почувствовала, как на нее уставились двадцать пар глаз… После урока Мистер К. попросил ее задержаться.
– Садись.
Лицо его горело огнем, и он безостановочно ходил туда-сюда по аудитории.
– Я просто поверить не могу, что ты такое вытворила. Ты портишь жизнь не только себе, но и Сабрине с Меган. Ты сделала всем очень больно, и тебя следует отстранить от проекта.
У Лиз заныло сердце:
– Да, сэр.
– До окружного конкурса всего месяц. Как ты могла такое сделать? О чем ты вообще думала?
Точно те же самые вопросы задавал ей дедушка.
– Я не думала. Это была огромная идиотская ошибка… и мне очень-очень стыдно.
В уголке одного глаза повисла редкая для Лиз слезинка, а сердце заполнилось такой тоской…
– Слушайте, Мистер К., я понимаю, как глупо это все сейчас прозвучит, но мне реально жаль, что я так сделала, и я никогда больше не натворю никаких глупостей. Клянусь! – Она сделала небольшую паузу, чтобы отдышаться и выгнать из горла горький ком стыда. – Мне просто необходимо сделать этот проект. Это для меня очень важно. Не выгоняйте меня. Пожалуйста, не выгоняйте…
Она, словно утопающая, просила помощи и пощады. Мистер К. еще походил по классу, а Лиз продолжала вариться в котле страха и ненависти к себе самой. Наконец он с шумом отодвинул стул и сел прямо напротив нее. Он пристально посмотрел ей в глаза, словно оценивая искренность ее слов.
– Я поговорил с Меган и Сабриной. Решение мы принимали вместе. Меган считает, что «ненавидеть надо не грешника, а грехи его», а Сабрина сказала, что «ничего страшного не произошло… ведь никто в результате не погиб». Они хотят, чтобы ты осталась в проекте. – Он замолчал и посмотрел на нее с таким вниманием, что она опустила глаза. – Лиз, я верю в тебя, но после случившегося у тебя другого шанса уже не будет.
Лиз сначала не поверила своим ушам, но потом улыбнулась и смущенно завозилась со своим рюкзаком. Она не чувствовала никакой надобности прятать от учителя две выкатившиеся из ее глаз слезинки.
– Спасибо вам, Мистер К…. вы не пожалеете. Да, сэр. Вы не пожалеете.
* * *
За месяц с небольшим до окружного конкурса проектов Дебра Стюарт снова взяла на себя домашние дела. Хотя до начала химиотерапии оставалось чуть меньше месяца, мать Меган вдруг исполнилась какой-то новой энергией и страстным желанием успеть сделать в жизни как можно больше. Меган иногда думалось, что даже больше, чем это вообще возможно.
– Сегодня очень хороший день, – часто говорила она дочери, – и я собираюсь прожить его на все сто.
Меган казалось, будто Господь включил перед нею зеленый сигнал светофора, будто Он дал всей ее семье «добро» продолжать жить дальше, и она почувствовала, что тоже способна проживать каждый день на сто десять процентов. На лицо ее снова вернулась искренняя, теплая улыбка, снова порозовели щеки. Она с головой окунулась в работу над «Списком Сендлер», сидела в Интернете, выискивая документы, прочитала «Дневник Анны Франк», «Дневники Варшавского гетто» Мари Берг и книгу Давида Сераковьяка[23] «Жизнь в Лодзи» о другом польском гетто. Пытаясь понять, как совершенно нормальные люди столь стремительно обезумели, она изучила «Берлинский дневник» Уильяма Ширера[24]. И вот что она прочитала:
Мы собрали чемоданы, но что же возьмешь с собой? Вот наш дом. Здесь жили родители моих родителей, здесь жили мои прабабушки и прадедушки. Здесь есть вещи, больше 150 лет принадлежавшие нашей семье. Но тебе позволено взять с собой только один чемоданчик. Что же возьмешь с собой?
На следующей репетиции Меган показала этот фрагмент Лиз и Сабрине.
– Когда я это прочитала, – сказала она, – я подумала, что бы взяла с собой я… что для меня важнее всего? У них было всего 10–15 минут, чтобы собраться… Что же возьмешь с собой?
* * *
Каждый год в январе зима словно брала небольшой отпуск и приходила оттепель. Снег сошел почти полностью, и Меган отправилась «собирать камни». Прибыв на северное поле, она постояла, смакуя запахи сырой земли и перегноя, радуясь дующему теплому ветру из Оклахомы и любуясь бегущими на северо-восток серыми облаками. Когда-то она прочитала, что последнее пристанище мертвые находят не в могилах – в гробах лежат только кости, а их души продолжают жить в ветре, в шуме ручья, в закатах и восходах, в запахе сырой земли. Меган начала бросать камни в кузов и повторять реплики пани Рознер. Ветер срывал с ее губ слова и уносил их прочь под грохот падающих камней. Она словно сама снова и снова проходила весь горестный путь пани Рознер, т. е. сначала отказывалась отдать свое дитя Ирене, потом спорила с мужем, осознавала неизбежность приближающейся смерти, меняла свое решение и говорила ребенку последнее «прощай». Меган каждый раз выплакивала горе пани Рознер самыми настоящими слезами, и с каждым новым прочтением слова звучали все значительнее и реальнее, пока она не стала ощущать это материнское горе почти как свое собственное.
И она начала молиться за маму, сначала потихоньку, а потом все громче – с каждым камнем, падающим в кузове пикапа на груду, расплывающуюся от застилающих глаза слез. Когда она вернулась домой на тяжело груженном грузовичке, отец пошутил, что этот год, судя по всему, будет урожайным на камни.
* * *
Еще четыре недели. Текущий пункт в графике Меган гласил: «Отработать актерскую игру».
Лиз, Меган и Сабрина сидели на краешке сцены в спортзале, перечитывали свои роли и дожидались, пока скрипящие кроссовками, бухающие мячами и прыгающие под щитами мальчишки не закончат свою тренировку. Тренер дунул в свисток, что-то крикнул, и – наступила тишина. Спортзал опустел, и остался в нем только Мистер К. Он уселся в раскладное кресло на линии свободных бросков и сложил на груди руки в ожидании первой реплики Сабрины.
Рассказчик: В Польше жили миллионы евреев. Их заставили взять только то, что они могут унести на себе, и переместиться в самые запущенные районы своих городов. Немцы создали в польских городах больше 400 еврейских гетто. Но преследовали нацисты не только евреев, они истребляли и своих политических противников, коммунистов, инвалидов и других. На территорию Варшавского гетто, занимавшего 16 квадратных жилых кварталов, они согнали 400 000 людей.
– Громче, Сабрина! Больше уверенности.
Ирена: Пани Рознер, можно поговорить с вами с глазу на глаз? Ваши дети… их нужно вывезти. Иначе они либо погибнут здесь, либо в Треблинке… в лагере смерти.
– Нет, Лиз! Слишком резко. Больше сострадания. Ты не злишься, ты напугана. Меган, не зажимайся, но и не двигайся, когда говорят Ирена или Рассказчик. Это отвлекает.
Они прошли пьесу еще раз.
– Ужасно, девочки, – сказал Мистер К. – Давайте-ка еще разок.
Несколько дней спустя учитель труда позволил школьникам сварить из черных железных прутьев декорацию – зловещие ворота с белыми металлическими буквами «ВАРШАВСКОЕ ГЕТТО». Эти ворота, стоя на одной половине сцены, должны были уравновешивать расположенную на второй половине мебель «квартиры Ирены»…
Меган редко заговаривала о матери сама, а в ответ на вопросы Лиз или Сабрины просто говорила, что у нее все нормально. Тем не менее она очень боялась первого сеанса химиотерапии, который должен был состояться всего через неделю, и чувствовала, как ее вера борется со страхом. Полностью погружаясь в Проект «Ирена Сендлер», она хотя бы отвлекала себя от тяжелых мыслей.
Они не прекращали исследований и переписываться с выжившими жертвами Холокоста, а также вносить изменения в сценарий. Лиз после инцидента с алкоголем стала сдержаннее и сговорчивее. Сабрина, как всегда, оставалась островком стабильности и благоразумия. Она нашла лаконичное упоминание о том, что в октябре 1943 года Ирену арестовали и пытали в гестапо, и они добавили в пьесу еще одну сцену.
За три недели до Дня Истории у Дебры Стюарт начался курс химиотерапии, и Меган запаниковала. Ее отец посчитал, что проще пережить этот период будет, погрузившись в рутину, то есть «жить сегодняшним днем и держаться изо всех сил». Меган он посоветовал окунуть себя в череду домашних забот и не жаловаться. Отцовская логика была соблазнительным самообманом.
Все будет хорошо, все будет оставаться по-прежнему, если просто поддерживать заведенный порядок вещей – вовремя есть, вовремя ложиться спать, вовремя делать домашние дела, вовремя идти в школу.
Меган послушалась отца и до изнеможения хлопотала по дому, делала уроки – будто ничего не случилось… По субботам Марк и Тревис ездили на сельскохозяйственную ярмарку. Меган оставалась с матерью.
Но в ту, первую после начала курса химиотерапии субботу Дебра почувствовала себя очень худо. Ее шатало из стороны в сторону, рвало… Час тянулся за часом… Отца и Тревиса все не было. Когда стемнело, Меган впала в отчаяние.
– Может, отвезти тебя в больницу? – спросила она.
– Нет, милая, – ответила Дебра, еле ворочая в пересохшем рту языком, – все будет хорошо. Они говорили, что у меня может быть такая реакция.
– Но не такая же сильная, мама. Мне страшно.
Меган молилась, чтобы рак оказался всего лишь дурным сном, чтобы время повернулось вспять, чтобы мама стала прежней – веселой, бодрой… Послышался звук затормозившего отцовского пикапа. У Меган немного отлегло от сердца…
Увидев смертельно бледное лицо Дебры, отец вздрогнул.
– Неси мамино пальто! – приказал он. – Мы едем в больницу.
Дебра пролежала в больнице пять дней, и все это время Меган крутилась в беличьем колесе домашних дел и школьных занятий… На третий день она заснула на уроке… На следующий вечер, когда отец, как обычно после ужина, уселся смотреть телевизор, Меган влетела в гостиную, схватила пульт и выключила звук.
– Пап, я больше так не могу! – она была в ярости. – Ты сидишь, будто ничего не происходит. Мне ведь тоже страшно!..
Он посмотрел на нее очень странным взглядом.
– Мне нужна твоя помощь, – сквозь слезы сказала она.
Растерянный Тревис поднялся с дивана.
– И твоя тоже, Тревис, – добавила она.
Марк Стюарт особой разговорчивостью никогда не отличался, но на этот раз все-таки высказался.
– Милая, ведь не я придумал, чтобы заболела наша мама. Пути Господни неисповедимы, и сейчас Он велит нам заботиться о ней. Сейчас это для нас – самое главное. Все остальное можно отложить…
Сердце у Меган ушло в пятки: ей стало ясно, что отец хочет заставить ее бросить проект! Ну уж нет!
– Это именно наша задача – не только моя. Я пообещала Лиз и Сабрине, что не выйду из проекта. Ты сам всегда меня учил, что слово надо держать. Вам просто необходимо мне помочь. Одна я не справлюсь, папа. Сделай это ради мамы… ради меня. Пожалуйста.
– Она права, папа, – сказал вдруг Тревис. – Этот проект у Меган реально важный. Я могу взять на себя стирку. Я могу мыть посуду и убираться в доме. Мама хотела, чтобы мы все помогали друг другу.
Отец взял в руку пульт от телевизора, и Меган поняла, что если он сейчас включит звук, то, значит, битва проиграна. Но он выключил телевизор и поднялся на ноги, потирая больную поясницу.
– Я буду мыть посуду, – сказал он, – а ты – вытирать.
* * *
Члены церковной общины привозили Стюартам продукты и всячески их поддерживали. Дедушка Билл приехал помочь заготовить дрова и сено, а бабушка Филлис через пару дней привезла мясной рулет и яблочный пирог. Она помогала Меган с домашними делами и уговаривала «ни за что на свете не бросать этот ваш проект по истории». Лиз же все время изводила себя, страстно желая сделать для Меган что-то очень особенное, что-то очень важное, т. е. не просто помогать ей готовить еду или убирать в доме, а сделать что-то такое, что может сделать только она и никто больше. Конечно, она не могла избавить Меган от боли, но ей было вполне по силам дать ей знать, что она ее понимает, что она ей сочувствует, что ей тоже известно, каково это – волноваться за свою мать.
У нее был уникальный талант – она великолепно играла на саксофоне и очень этим гордилась. Лиз не раз думала, что «Жизнь в банке» необходимо найти музыкальное сопровождение, и уже подобрала идеальную мелодию – «Арию» Юджина Боззы[25], минорное саксофонное соло – воплощенное человеческое достоинство и благородство. Ведь в конце концов и Меган, и ей самой, и, наверно, всем людям, столкнувшимся с мучениями и горем, необходимо чувствовать, что в их страданиях есть достоинство и благородство.
Чтобы девочки попривыкли к работе на сцене, Мистер К. назначил ежедневные репетиции в аудитории 104 на обеденный перерыв, чтобы ученики и преподаватели могли посмотреть пьесу через открытые двери. Кроме того, он просто хотел, чтобы об этой поразительной истории узнало как можно больше людей, ведь это была история, о которой нужно было рассказывать всем. И когда люди заглядывали в аудиторию, происходило нечто удивительное… прекращались все разговоры, и это молчание, вызванное поначалу обыкновенным любопытством, вдруг перерождалось в благоговейную тишину, которой сопровождаются церковные службы. И взрослые мужчины и женщины, и многие школьники, наблюдавшие за тем, как пани Рознер отдает своего ребенка Ирене, либо роняли слезы в открытую, либо отворачивались, чтобы их никто не увидел.
* * *
Первое представление пьесы, нечто вроде генерального прогона, состоялось на сцене в спортзале в конце января. Меган сомневалась, что ее мама будет достаточно хорошо себя чувствовать, чтобы прийти. С тех пор, как рак прописался в их доме, Меган вообще перестала чувствовать уверенность в чем угодно. Однако, когда они заканчивали подготовку сцены, она заметила в зале «больничную униформу» Дебры Стюарт – ярко желтый тренировочный костюм и такая же желтая спортивная шапочка. Дебра и Марк сели рядом с дедушкой и бабушкой Лиз в первом ряду. У них за спиной разместились мама и сестра Сабрины. Большинство мест остались пустыми, но все-таки пришли некоторые местные жители: медсестра, владелец банка, библиотекарша, священник и родители других школьников, работающих над проектами к Национальному Дню Истории.
Мистер К. поблагодарил зрителей за то, что они решились покинуть свои дома в этот морозный вечер, и выразил надежду, что увиденное согреет их души. Он представил своих учениц и в нескольких словах рассказал о Проекте «Ирена Сендлер» и его главной теме – о «способности одного-единственного человека изменить мир». На сцене, частично перекрытой баскетбольным щитом, не было ни занавеса, ни осветительных приборов, и когда над ней погасли три голые лампочки, зал погрузился в полную тьму. Потом на сцене загорелась свеча. Лиз, в костюме совсем еще юной Ирены, стояла на левой половине сцены и смотрела «в кулису».
Юная Ирена: Папа, ты не спишь?
Отец: (голос за сценой) Ирена, не входи ко мне, держись подальше от двери.
Юная Ирена: Но ведь этот тиф у тебя пройдет, папа? И ты поправишься?
Отец: Нет, боюсь, не пройдет, но вам с мамой надо оставить меня здесь и уйти из этого дома в другой. И не подходи ко мне близко, Ирена. (Пауза.) Ирена, никогда не забывай всего, чему я тебя учил.
Юная Ирена: (с дрожью в голосе) Да, папа, не забуду.
Отец: Помни, что мы оставались в этом городе, чтобы помогать бедным, чтобы помогать страдающим от эпидемии евреям. Помни, что я всегда говорил тебе. Если видишь утопающего, постарайся спасти его. Ты не забудешь?
Юная Ирена: Да, я никогда этого не забуду, а еще я буду помнить твои слова о том, что все люди одинаковы независимо от их национальности и веры. Я никогда не забуду твоих слов… никогда. (Лиз задувает свечу… загорается свет.)
Юная Ирена: А теперь мы предлагаем вашему вниманию – «Жизнь в банке».
Сварные ворота «Варшавского гетто» стояли в левой части сцены, по центру – триптих театрального задника, справа – «квартира Ирены», потрепанный сундук с открытой крышкой и маленький стол, на нем стеклянная банка.
Голос читающей авторский текст Сабрины дрожал, и это немало удивило Лиз: кто-кто, а Сабрина прекрасно умела держать себя в руках. Уже изрядно взмокшая Лиз переоделась в длинное платье взрослой Ирены. Она не успела отдышаться, и поэтому тяжело дышала, когда рассказывала о Жеготе и о том, что посвятила себя спасению детей. Пожилая библиотекарша, сидящая в конце третьего ряда, промокнула платочком глаза. На сцену в образе пани Рознер вышла Меган.
Пани Рознер: Я поговорила с мужем. Вы должны забрать наших детей. Это почти выше наших сил, но… Здесь мы все умрем. (Длинная пауза.) В гетто нам не на что надеяться – здесь каждый день без всякого повода убивают людей. То есть поводом, который вам никто не объяснит, может служить все. Ты можешь не туда посмотреть, слишком медленно идти по улице, оказаться там, где быть не положено. И за любой такой проступок – смерть…
Ирена: Все мы сегодня тонем в бурной реке жестокости. Каждый должен броситься в воду, чтобы спасти других. А всем этим ужасам когда-нибудь обязательно настанет конец.
Лиз посмотрела Меган в глаза и попросила привести детей. Начав говорить с уверенностью и несгибаемостью «своей» Ирены, она вдруг услышала, что голос ее предательски задрожал и наполнился слезами. Чтобы не сорваться и взять себя в руки, ей пришлось сделать паузу и отдышаться. Она услышала, как в зале зашмыгали носами зрители.
Пани Рознер: Что, уже пора?
Ирена: Да. Я возьму ваших детей с собой. Если меня поймают, я скажу часовым, что дети больны тифом и мне нужно доставить их в больницу.
Пани Рознер: Тогда берите их прямо сейчас, потому что мы больше не в силах об этом думать. Мы собрали их в дорогу. Ханна, эта добрая женщина отвезет вас с малышом Изеком куда-нибудь, где вы будете чувствовать себя получше. А мы тоже скоро к вам приедем.
Ирена: Ханна, возьми меня за руку. Попрощайся с мамой и папой.
Пани Рознер передает Ирене завернутую в нищенское тряпье куклу – малыша Изека и воображаемую руку Ханны. Меган с Лиз произносят последние реплики, а Сабрина авторским текстом завершает пьесу.
Рассказчик: После войны коммунисты объявят членов Жеготы пособниками фашистов. В Израиле в честь Ирены посадят дерево, но во всем остальном мире о ней никто не узнает. История жизни Ирены будет забыта людьми почти на 60 лет, пока о ней не решат рассказать три канзасские школьницы.
Затемнение.
Одна за другой снова включились три голые лампочки. Тишину в спортзале нарушала только запись играющей на саксофоне Лиз. Лиз растерялась, она не знала, что ей делать… Сабрина смущенно опустила голову, спрятав лицо за завесой волос. Меган вертела в руках стеклянную банку.
Когда прошла целая вечность, захлопал один из зрителей, к нему присоединился кто-то еще, потом кто-то еще, и через мгновение на ноги поднялся весь зал. Девочки вразнобой смущенно поклонились публике. Меган увидела, как поднимается на ноги плачущая мама. С одной стороны ее осторожно поддерживал отец, а с другой – дедушка Билл. На мокром от слез лице дедушки Билла сияла широченная улыбка, и, увидев все это, Меган снова разрыдалась.
Лиз впервые в жизни не смогла сдержать слез всего за несколько недель до этого момента, когда смотрела «Список Шиндлера»… тогда
она убеждала себя, что фильм сделан специально, чтобы выжимать из зрителя слезы, и что это исключение только подтверждает правило, гласящее о том, что Лиз никогда не плачет.
Но вот она снова плакала, и на этот раз слезы струились из ее глаз помимо ее воли. «Что же изменилось в моей жизни и во мне самой?» – подумала она.
* * *
Во вторую субботу февраля, в день окружного Дня Истории, они с декорациями загрузились в школьный микроавтобус и, выехав на шоссе № 69, отправились в расположенный в 50 милях к югу город Коламбус на конкурс. Дорога была не очень долгой, но Лиз, забравшаяся на самое заднее сиденье, никак не могла удобно усесться, потому что в бок ее колола деталь железных ворот. Меган несколько раз просила остановить машину и бегала в туалет. Оказавшись наконец в заполненной родителями, школьниками, членами жюри и работниками местного телеканала школе, девушки еще раз прошли по тексту пьесы и отправились смотреть выступления конкурсантов.
Они безупречно отыграли свой спектакль, а потом, даже не сняв костюмов, вышли отвечать на вопросы жюри.
– А что еще, – спросил один из членов жюри, посмотрев на них поверх очков, – происходило в истории в этот же период времени?
Меган с Лиз нервно переглянулись. У Лиз от волнения совершенно перестала работать голова.
– Это было во время Второй мировой войны, – сказала Сабрина. – США воевали с Германией, Италией и… и Японией. Закончится война только в 1945 году, а в 1942-м и 1943-м, когда Ирена Сендлер спасала евреев, немцы ее еще выигрывали. Именно в это время люди по всему миру прятали еврейских детей, как Анну Франк, чтобы спасти им жизнь.
Слава богу, что у нас есть Сабрина! Лиз глубоко вздохнула и в очередной раз подивилась, что такой мудрой, уравновешенной, доброй и бесстрашной девушке, как Сабрина, почему-то хочется, чтобы в ее жизни была такая лузерша, как Лиз.
– А что случилось с этой женщиной, с Иреной Сендлер, потом? – спросил другой член комиссии.
– Не знаем, – сказала Меган. – Мы думаем, она погибла. Ее арестовали и пытали в страшной тюрьме Павяк. Возможно, там она и умерла… мы просто не знаем. Сегодня ей было бы уже лет 90. Людей за девяносто вообще редко встретишь… а после всего, что ей пришлось пережить…
– Мы просмотрели все польские кладбищенские реестры, – Лиз была рада возможности добавить в разговор конкретики, – написали несколько писем ее сыну Адаму в Варшаву. Но он нам пока не ответил. Мы до сих пор в поиске. Мы еще не закончили работу. Мы хотим найти ее могилу и узнать, как и при каких обстоятельствах она умерла.
Долго совещаться судьям не пришлось – они единогласно отдали победу в категории «Театральные постановки» спектаклю «Жизнь в банке». Девочки почувствовали, будто в них отпустили туго закрученную пружину, и бросились друг другу в объятия. Лиз прыгала как сумасшедшая, а Меган, в жизни которой впервые за долгое время наконец-то произошло что-то действительно хорошее, расплылась в широчайшей улыбке. Сдержанная, как обычно, Сабрина крепко прижимала к себе своих подруг, а когда эмоции все-таки переполняли ее, немного подпрыгивала, но невысоко и почти не отрываясь от пола. Дедушка Билл не поспевал за бабушкой Филлис, которая вихрем пронеслась по проходу и, словно гордая мать, закружила Лиз в своих объятиях:
– Проект «Ирена Сендлер» отправлялся на конкурс штата!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.