47. ПОСЛЕДНИЕ ЛУЧИ
47. ПОСЛЕДНИЕ ЛУЧИ
Осуществляя свой замысел, Жюль Верн печатает «Деревню в воздухе». Темой для «Братьев Кип» послужила судебная ошибка, точно так же, как и для «Драмы в Лифляндии» (появившейся в 1904 году). Пересмотр Жюлем Верном своих позиций в отношении к делу Дрейфуса. Публикация «Властелина мира», где мы вновь встречаемся с Робуром, впавшим в безумие.
«Великий лес»[118] — тот самый, что простирается в Центральной Африке от долины Конго до истоков Нила и Замбези, — под таким названием Жюль Верн опубликовал сначала роман, который в отдельном издании (1901) назывался «Деревня в воздухе». Двое охотников, американец Джон Корт и француз Макс Юбер, вместе с проводником и мальчиком по имени Лланга, которого они спасли от людоедов, оказываются на опушке огромного леса, его могучие, густые деревья защитили путников от натиска стада слонов, уничтоживших их фургон.
Волей-неволей им приходится идти лесом, который считается непроходимым.
Разные неожиданности заставляют нас окунуться в тревожную атмосферу таинственного растительного мира; длительное, но далеко не однообразное путешествие увлекает нас на сотни километров в глубь этого неведомого края, так что, не успев опомниться, мы добираемся до стремительной речки, которая без всяких затруднений приводит нас к Убанги.
В первую же ночь, которую путникам довелось провести на берегу реки, Джону Корту показалось, что он услышал произнесенное кем-то слово «нгора», что на языке туземцев означает «мать». Обследовав на другой день берега, они так и не обнаружили здесь присутствия человека. Правда, в излучине реки они наткнулись на заброшенный плот, а в чаще нашли хижину с решетчатыми стенками. Оказывается, там жил доктор Иохаузен, от которого небыло вестей с 13 февраля 1896 года. Из записной книжки, которую он оставил, путники узнали, что доктор покинул свою хижину 25 августа того же года.
Об этом ученом известно только одно: он собирался тщательно проверить опыт американского профессора Гарнера, утверждавшего, что у обезьян есть язык.
Теорию Дарвина, установившую происхождение человека от обезьяны, подтвердило существование питекантропа на острове Ява, и палеонтологи стали искать недостающее звено в цепи той эволюции, которая привела к Homo sapiens.
Иохаузен, намереваясь обнаружить вид обезьян, наделенных речью, заперся в некоем подобии клетки, установленной в глубине девственного африканского леса, где жили бесхвостые обезьяны, достигшие, как ему показалось, наиболее высокого уровня развития. В его записной книжке говорилось, что подходившие близко большие обезьяны обменивались целыми фразами, а одни малыш произнес «нгора», слово, которое туземцы употребляют для обозначения матери.
Наши путешественники не имеют возможности сразу же отправиться на розыски немецкого ученого, но решают воспользоваться его плотом, чтобы плыть по течению реки, которая наверняка впадает в Убанги. На дереве, подхваченном течением, Лланга подобрал маленькое существо, которое отчетливо произносит слово «нгора». Человек это или обезьяна?
У водопада плот разлетелся в щепки, и мы снова видим путешественников вместе с их проводником в глубине леса возле костра, разложенного неизвестным спасителем. Нет только Лланги и его маленького приемыша. Какой-то незнакомец вытащил, по всей видимости, путешественников из воды и уложил их в тени деревьев, позаботившись даже развести костер. Лес в этом месте был мрачен и непроходим. Путники заблудились в зарослях лиан, в одном лишь месте они увидели просвет и стали наугад пробираться по тропинке. Как вдруг, к величайшему своему изумлению, заметили горящий факел, который указывал им путь, описание передвижения этого огня не может оставить читателя равнодушным.
Следуя за ним, путешественники попадают в деревню, расположенную на высоте тридцать метров от земли, на огромном помосте, более пяти километров в окружности, опирающемся на стволы деревьев.
Они оказались пленниками вагди, двуногих существ ростом в один метр пятьдесят шесть сантиметров, с головой круглой, но маленькой, не слишком прогнатической, вагди пользуются ступней и имеют такие же точно зубы, что и человек. А не является ли племя вагди той самой расой микроцефалов, которую отыскивают антропологи в надежде заполнить недостающее звено эволюции человека?
Вагди стоят на более низкой ступени развития, чем известные до сих пор первобытные люди, но они говорят и умеют обращаться с огнем.
Если они к тому же убивают друг друга, заметил Макс Юбер, их без всяких сомнений следует отнести к разряду людей, а не животных!
Поведение вагди убеждает читателя в том, что они достигли по меньшей мере стадии Homo faber[119], так как располагают уже некоторыми простейшими предметами обихода и примитивным оружием. Однако нашим путешественникам придется согласиться с тем, что вагди достигли ступени Homo sapiens, ибо в минуту расставания обнаружат у них человеческую улыбку и слезы. Остается добавить, что еще одним свидетельством принадлежности вагди к человеческому роду послужило то обстоятельство, что они научились играть на шарманке доктора Иохаузена, которого мы покидаем в состоянии полного идиотизма в деревне вагди, где он стал их мало обременительным монархом!
Это произведение интересно тем, что показывает нам писателя, вернувшегося к обычной своей манере, однако мысль его работала совсем в ином направлении. Дело тут не обошлось без философии, так как разбирается мучительный вопрос о происхождении человека. Автор не может уже довольствоваться наивными мифами своего детства, как не может согласиться и с возникшим из небытия предком человечества, он вообще не верит, что человек был создан по образу и подобию бога.
Следующее свое произведение Жюль Верн задумал как иллюстрацию той борьбы со слепыми силами природы, которая заставляет людей искать сотрудничества, если они хотят выжить.
Жан-Мари Кабидулен! Имя это связано с той порой жизни писателя, когда он, мальчишкой, отправился в плавание на шхуне «Корали». Прошлое живо в его памяти. «Истории Жана-Мари Кабидулена» — так назовет Жюль Верн книгу о «громадном морском змее», которая была задумана давно, а отправлена издателю лишь в апреле 1901 года.
Поначалу он хотел назвать свою книгу «Морской змей», но потом раздумал. Конечно, название, в котором упоминается морской змей, вызвало бы живейший интерес читателей, и если он заменил его на «Истории Кабидулена», то, вне всякого сомнения, из любви к точности, ибо только этот суеверный моряк умел создавать атмосферу, когда можно было хоть на минуту поверить в существование сказочного животного. Три четверти повествования и в самом деле посвящено кампании, предпринятой китобойной шхуной «Сент-Инах». На небольшом паруснике, предназначенном для ловли китов, все шло как обычно, ничего из ряда вон выходящего; во время длительного перехода в Охотское море удача, казалось, покинула «Сент-Инах». Плавание началось неудачно: гибель одного из матросов заставляет нас вспомнить об опасностях, постоянно грозящих на море. Соперничество между английским трехмачтовиком и шхуной «Сент-Инах» дает повод показать невоспитанность англичан, их жестокость и высокомерную враждебность. На этот раз речь идет о кровной обиде французов, счет которой ведется еще со времен Ватерлоо! Три часа кряду преследует экипаж французской шхуны полосатика, и вдруг, в тот самый момент, когда добыча уже близка, является английский экипаж. В кита вонзаются два гарпуна. Один — французский, другой — английский! Французский нанес смертельную рану, но англичане возражают, утверждая, что если бы их судно не преградило киту дорогу, то шлюпки с «Сент-Инах» не смогли бы его догнать.
Обе стороны готовятся разрешить спор пушечными выстрелами. Как вдруг английскую трехмачтовую шхуну приподнимает огромный вал, чудовищные волны закипают вокруг, и шхуна исчезает под водой. «Сент-Инах» оказалась счастливее, ее экипажу удалось спастись, хотя она наскочила на подводный камень.
События эти необъяснимы, и моряки склонны уже поверить в существование гигантского чудовища. Более скептически настроенные офицеры думают иначе, они считают, что волна поднялась из-за землетрясения, вспоминают сильное волнение в океане, которым сопровождалось землетрясение в Перу.
Но тут вдруг огромная волна подхватила «Сент-Инах» и понесла ее к северу со скоростью сто шестьдесят километров в час! Эта безумная гонка кончилась тем, что судно разбилось о полосу сплошных прибрежных льдов.
Не зная, как объяснить такое явление, офицеры довольствуются предположением, что это случилось по причине столкновения мощного речного течения с морским приливом, а экипаж шхуны вместе с Жаном-Мари Кабидуленом придерживается прежнего мнения, уверовав в существование морского чудовища. И хотя автор приходит к выводу, что нельзя с точностью сказать, живут ли в океане такие чудища, а потому не лучше ли отнести все это к области предании, тем не менее в ходе повествования ему удается оставить тень сомнения и пробудить интерес к таинствам природы. Романист, как всегда, искусно ведет рассказ, но нельзя не согласиться с тем, что его общий тон жиже того, которого он добивался в других произведениях, составивших его славу.
А нет ли у писателя в ящике, куда он уже сложил немало рукописей, чтобы обеспечить их бесперебойную публикацию в «Журнале воспитания и развлечения», такого произведения, которое после просмотра и необходимых поправок оказалось бы на должной высоте?
В 1898 году общественное мнение всколыхнуло нашумевшее дело братьев Рорик, все газеты только о нем и писали. Р. Ла-Брюйер выпустил в связи с этим книжку в издательстве «Маск».
Братья Рорик завладели французской шхуной «Ньюораити», убив капитана, агента судовладельца Джибсона, четырех матросов из экипажа и одного пассажира. Во всяком случае, такова была суть обвинения, выдвинутого метисом против двух офицеров корабля, на который он нанялся поваром.
Обвиняемые уверяли, что они непричастны к преступлению и что все эти несчастные погибли во время бунта, который им удалось подавить. Они решительно отрицали не только свою причастность к убийству, но и отказывались брать на себя пиратские вылазки, которые им приписывались. Тем не менее 8 декабря 1893 года их приговорили к смертной казни.
Публику взволновало их на редкость достойное поведение. Но судьи, по всей вероятности, усмотрели в деле непреложные доказательства виновности братьев, повлиявшие на их решение. Однако, как выяснилось, обвинение братьев Рорик основывалось на единственном и довольно сомнительном свидетельском показании.
Волнение умов достигло наивысшего предела, когда через несколько дней после вынесения приговора стало известно, что братьев Рорик в действительности звали Леон и Эжен Деграев, что они принадлежали к почтенному бельгийскому семейству и проявили себя как истинные герои, не раз доказав на деле свою храбрость и благонадежность. Тридцать семь человек было обязано им своим спасением, с риском для собственной жизни братьям удалось вырвать из когтей смерти экипаж норвежского корабля «Петер», пострадавшего во время бури.
Известно стало и то, что судьба не благоприятствовала им: принадлежавшее братьям паровое рыбацкое судно погибло от пожара в Остендском порту. Справившись кое-как с постигшей их неудачей, братья приобрели парусник, который тоже вскоре выбросило на берег. Тогда им пришлось поступить на службу и плавать на чужих кораблях, сменив при этом имя, чтобы не компрометировать свою мать.
С той поры положение их стало весьма шатким и, кто знает, быть может, из отважных героев они превратились в искателей приключений? В самом деле, нельзя оставить без внимания тот факт, что в 1891 году они объявили себя потерпевшими кораблекрушение, но это оказалось ложью. По правде говоря, хотя они и были повинны в этом небольшом моральном мошенничестве, которое вполне можно объяснить их образом жизни, из этого вовсе не следует, что именно они совершили серьезные преступления, вменявшиеся им в вину. Кампания, поднятая в прессе газетой «Ля жюстис», усилия комитета защиты, демарши, предпринятые королями Швеции и Бельгии, — все это заставило французское правительство смягчить меру наказания и заменить смертную казнь пожизненной каторгой.
В 1894 году многие задумывались над вопросом: а не стали ли братья Деграев жертвами судебной ошибки и не был ли их обвинитель сам причастен к тому преступлению, которое разоблачал? Чтобы успокоить общественное мнение, в 1897 году президентской милостью их наказание было ограничено двадцатью годами. Но злая судьба неотступно преследовала братьев. Леон отказался от предложенного ему администрацией каторги поста мастера, чтобы не превратиться в доносчика и не краснеть перед собственным братом. Его отказ не понравился начальству, и Леона решили наказать, отправив на самые тяжелые работы. 30 марта 1898 года он умер от дизентерии, и брат видел, как его тело бросили акулам. Так по крайней мере рассказывал Эжен, когда помилованный окончательно в 1898 году был встречен как мученик жителями Антверпена. Став коммерсантом, этот мирный буржуа писал воспоминания, собираясь издать книгу под названием «Каторга». Однако трудно не усомниться в их искренности, так как, вновь гонимый страстью к приключениям, он неожиданно исчезает, покинув жену и детей. В 1907 году Эжен служит в полиции Тринидада, затем его видели в Колумбии с кучей драгоценных камней: один американец уверял, будто он украл их у него. Обвинитель вскоре нашел смерть у себя в номере, в отеле, а обвиняемый был убит в камере!
Жюль Верн, разумеется, не мог предвидеть странную судьбу Эжена Деграева, как не мог предугадать и смерть Леона, случившуюся в 1898 году, когда 7 августа 1894 года, еще до того, как в «Ля жюстис» появилась статья, утверждавшая, что речь идет о судебной ошибке, писал об этом в письме брату.
Жюль Верн с неослабевающим интересом следил за процессом и поверял Полю свои мысли: «История братьев Рорик взволновала меня с самого начала, но я не хочу использовать ее». Взволнованное отношение писателя к этому делу не прошло бесследно, драма двух братьев, тесно связанных друг с другом и ставших, возможно, жертвами судебной ошибки, врезалась в его память. Марсель Море прав, полагая, что, находясь под впечатлением смерти своего брата Поля, писатель отразил в романе «Братья Кип» свои собственные чувства, представляя себе, как должны были бы страдать столь привязанные друг к другу братья Рорик, если они и в самом деле не были причастны к преступлению.
Обычно доказательство вины выпадает на долю обвинения, по иногда доказательство это столь шатко, что роли меняются и самому обвиняемому приходится искать доказательств своей невиновности, а это очень трудно и чаще всего даже невозможно.
Братьев Кип нельзя отождествлять с братьями Рорик, но несомненно одно, что их история, пусть совсем другая, была подсказана той, что приключилась с бельгийцами. Братья Кип оказываются в таком же точно положении.
Марсель Море отмечает, что братья Рорик, прибыв на острова Кука, объявили себя потерпевшими кораблекрушение и что эта деталь побудила автора назвать корабль, подобравший действительно пострадавших братьев Кип именем Джеймса Кука. Хотя не проще ли предположить другое, а именно, что единственной тому причиной было преклонение автора перед самим Джеймсом Куком; а выдумка братьев Рорик о кораблекрушении находит соответствие в несчастье, которое постигло «Вильгельмину» вблизи острова Норфолк, где и подберут братьев Кип.
Как бы там ни было, «Джеймс Кук» под командованием капитана Джибсона бросает якорь в Дунедине, где боцман Флиг Балт с помощью матроса Вина Мода вербует четырех негодяев, чтобы захватить судно, намереваясь при этом убить капитана, четырех оставшихся верными долгу матросов, а если понадобится, судовладельца Хавкинса и сына Джибсона, которых должны были принять на борт в Веллингтоне.
Если Флиг Балт — лицемерный мерзавец, то Вин Мод хоть и не лучше его, но зато умнее и гораздо хитрее. Оба они в бешенстве от того, что никак не представляется случай осуществить их планы. Судно, как и предполагалось, идет своим курсом до Порт-Праслина на архипелаге Бисмарка. По пути на острове Норфолк экипаж «Джеймса Кука» подобрал двух потерпевших с «Вильгельмины», это были братья Карл и Петер Кип, пассажиры затонувшего корабля.
В имени Петер Марсель Море усматривает напоминание о корабле «Петер», спасенном братьями Рорик. Вполне вероятно. Не менее вероятно, что имя капитана «Джеймса Кука» было выбрано в память Джибсона, погибшего на борту «Ньюораити».
Во время короткой стоянки в Кераваре Флиг Балт и Вин Мод убили на острове капитана Джибсона, завладев имевшимися при нем бумагами и мешочком с пиастрами. Шхуна пускается в плавание под командованием боцмана, она берет курс на Гобарт-Таун, конечный пункт своего назначения.
Карл Кип, капитан торгового флота, удивляется курсу, которым идет судно. Флиг Балт и в самом деле ищет Соломоновы острова, о которых идет дурная слава, надеясь с легкостью избавиться там от пассажиров и набрать бандитов.
«Джеймсу Куку» грозит гибель во время бури, а Флиг Балт так неумело ведет корабль, что Карлу Кипу приходится вмешаться, и судовладелец передает командовавшие ему. Ловко маневрируя, Карл спасает судно. Как только опасность миновала, Флиг Балт и Вин Мод незамедлительно поднимают бунт, который удается тут же подавить.
В Гобарт-Тауне начинается суд над мятежниками. Вин Мод был достаточно хитер, чтобы ничем не запятнать себя во время бунта, и затевает даже махинацию, которая погубит братьев Кип: он пробирается к ним в комнату и кладет в их чемодан украденные бумаги и часть пиастров, не преминув добавить к ним и оружие, которым было совершено убийство, — малайский кинжал.
Теперь на заседании суда Флиг Балт уже не обвиняемый, а обвинитель. Да, он поднял мятеж, сознается он, но почему? Да потому, что Карл Кип и его брат убили капитана Джибсона. И в самом деле в их чемодане находят бумаги, принадлежавшие убитому капиталу, некоторое количество пиастров и орудие преступления, таким образом их виновность неопровержимо доказана.
Братьев Кип приговаривают к смертной казни, один только судовладелец Хавкинс верит в их невиновность, и по его настоянию смертную казнь заменяют пожизненными каторжными работами.
На каторге Карлу довелось спасти от набросившегося дога комендантского сына. Он весь изранен, но положение братьев после этого случая улучшилось. Однако важнее всего для них то, что теперь они снова вместе. А между тем Хавкинс неустанно добивается пересмотра дела. К моральным доказательствам невиновности братьев он может присовокупить свои подозрения по поводу боцмана, выступившего обвинителем: Хавкинс догадывается, что тот вместе с Вином Модом подкинул в комнату братьев вещественные доказательства.
Братья Кип против воли оказываются втянутыми в устройство побега двух политических заключенных, побег проходит удачно.
Но братья Кип, убежденные в том, что этот невольный побег будет рассматриваться как признание их вины, возвращаются обратно в тюрьму. Такое поведение вынуждает власти под напором общественного мнения пересмотреть дело, но адвокату прекрасно известно, что это возможно лишь в том случае, если будет обнаружен какой-нибудь новый факт. Найти такой факт помогает совершенно непредвиденное обстоятельство. Хавкинс отдает увеличить фотографию лица жертвы, и вот тут-то сын капитана Джибсона обнаруживает запечатлевшийся в зрачках его отца образ убийц: Флига Балта и Вина Мода.
Тот факт, что сетчатка сохраняет последний образ, увиденный умирающим, соответствует действительности. Море пишет, что Жюль Верн почерпнул эти сведения в офтальмологической энциклопедии; возможно также, что на поиски такого рода его натолкнула новелла Вилье де Лиль-Адана «Клер Ленуар».
На сетчатке Клер Ленуар запечатлелся образ, оставленный галлюцинацией. Отбросив галлюцинацию, автор «Братьев Кип» использует лишь физические свойства сетчатки, справившись, насколько это верно. Из названной выше энциклопедии Жюль Верн узнал о работах Жиро-Телона; оказалось, что образ, запечатленный сетчаткой, можно восстановить, если после смерти глаз был вынут и помещен в раствор с квасцами. Марсель Море отмечает, что Жюль Верн совершил ошибку, которой удалось избежать Вилье де Лиль-Адану: дело в том, что труп был сфотографирован лишь на другой день после смерти, тогда как отпечаток на сетчатке быстро стирается. Была допущена и другая, возможно, более серьезная ошибка: как известно, чтобы получить зафиксированный образ, следует поместить глаз в раствор с квасцами. А ничего такого сделано не было.
Дело братьев Рорик взволновало Жюля Верна по вполне понятной причине: речь шла о возможной судебной ошибке: однако так живо он реагировал еще и потому, что дело касалось двух братьев, тесно связанных между собой и черпающих в своей братской дружбе силы, чтобы держаться достойно, а это-то главным образом и поразило публику. Писатель неосознанно перенес на свою собственную жизнь любовь, объединявшую братьев Рорик, сопоставив ее с тем чувством, которое связывало его с Полем.
Смерть брата отняла у писателя лучшего друга, выявив тем самым, сколь глубоко переплелись их судьбы. И вполне естественно, что его более чем когда-либо преследовала мысль об этом союзе, нарушенном смертью. Послушное перо писателя невольно отразило между строк «Братьев Кип» скрытые в глубине его души чувства. Таким образом, в основу романа положена история, которую он при жизни брата решил не затрагивать.
В сентябре 1901 года Жюль Верн вносит поправки в рукопись этой книги, которая будет опубликована в 1902 году. Вместе с братской любовью Карла и Петера Кипов в сознание его проникла и новая идея: если решение суда, согласно существующим принципам, и должно считаться справедливым, то оно не всегда бесспорно, судья, оказывается, может ошибиться.
В 1901 году дело Дрейфуса подходило к концу. Генеральный штаб скомпрометировал себя поступками по меньшей мере неосторожными, позволив тем самым газетам поднять кампанию и придать этому делу политический характер. Те, кто совершенно искренне отказывался оспаривать решение, принятое в первый раз, были сбиты с толку приговором реннских судей. А те, не осмелясь дезавуировать решение первого военного трибунала, высказавшегося за пожизненное заключение, надумали «подпустить тумана», признав виновность Дрейфуса, но приговорив его лишь к десяти годам заключения, — снисхождение, ничем не оправданное.
О самом Дрейфусе, который был помилован, а впоследствии должен был быть реабилитирован, вопроса уже не стояло. Весь вопрос заключался в следующем: могло ли правосудие, будь то военное или гражданское, внимать доводам государства, ставя себя в зависимость от переменчивого и далеко не беспристрастного общественного мнения? Несмотря на всю свою любовь к порядку, мирный амьенский буржуа, каким стал Жюль Верн, не мог не прислушаться к словам своего сына-дрейфусара и не отвергал уже возможности судебных ошибок. Доверие его к существующим порядкам пошатнулось, ибо в год осуждения Дрейфуса он задумал написать роман «Драма в Лифляндии», герой которого, человек ни в чем не повинный, стал жертвой политических страстей.
Как мы уже видели, в письме от 11 августа 1894 года Жюль Верн планировал «Плавучий остров» на 1895 год, «Драму в Лифляндии» — на 1896 и «Великое Ориноко» — на 1897. Однако появление «Драмы в Лифляндии», темой которой и была как раз судебная ошибка, показалось ему, по всей вероятности, неуместным в самый разгар дела Дрейфуса, если учесть взбудораженное состояние умов. Роман этот являлся прекрасной иллюстрацией ловушек, уготованных для судей, и его вполне могли счесть за выражение совершенно определенной позиции. И Жюль Верн с Этцелем, должно быть, решили отложить его публикацию до более спокойных времен.
7 июня 1894 года Жюль Верн сообщал Марио Туриелло[120], что он уже написал семьдесят из задуманных им томов, но, чтобы завершить весь труд, ему остается написать еще тридцать, а 5 мая 1897 года он указывал, что забежал далеко вперед и пишет роман на 1903 год. 10 июля 1899 года писатель утверждает, что на ближайшие годы у него заготовлено двенадцать томов. Запасы, хранившиеся у него в ящике, казалось, были неистощимы, и 15 января 1902 года количество готовых книг достигло цифры четырнадцать, «Братья Кип» составили восемьдесят третий том, а Жюль Верн к тому времени занимался уже… сотым. 24 декабря того же года он говорил, что «корпит над сто первым». Понятно, почему «Драма в Лифляндии», о которой говорилось в письме от 11 августа 1894 года, появилась лишь в 1904 году. Посылая 12 апреля 1901 года Этцелю «Морского змея», писатель полагает, что эта книга появится вслед за «Второй родиной», а между тем «Деревня в воздухе» опередила его, 26 октября Жюль Верн отправляет вторую часть «Братьев Кип», а в ноябре 1901 года печатается «Кабидулен» («Морской змей»), о чем свидетельствует его письмо от 9 ноября 1901 года, и 13 января он адресует Этцелю набросок карты Великого леса для «Деревни в воздухе».
Знаменитый ящик содержит, несомненно, большое количество законченных рукописей, так как в письме от 27 марта 1902 года Жюль Верн обсуждает название романа «Властелин мира», который увидел свет лишь в 1904 году. А между тем, до того как появится «Властелин мира», читатели познакомятся с романом «Путешествие стипендиатов». Объясняется это, вероятнее всего, тем, что в тот момент речь шла о присоединении датских владений на Антильских островах к Соединенным Штатам, вот он и поспешил с публикацией этой книги. Рассказ о путешествии на Антильские острова оживляют драматические события, связанные с нападением пиратов «Галифакса». В центре повествования — их предводитель Гарри Маркел; симпатичный и честный Вилл Митц, который одержит над ними победу, появляется лишь в середине второго тома. Писатель воспользовался путешествием, совершенным учениками Антильской школы, чтобы поведать об алчных спорах, разыгравшихся между европейскими державами.
Что же касается «Властелина мира», где вновь появляется Робур-Завоеватель, то в этом романе писатель развенчивает обезумевшего гениального ученого, одержимого манией величия, и, хотя тот изобрел удивительную машину, в нем не осталось ничего от Робура, который провозглашал, что человечество недостаточно еще благоразумно, чтобы пользоваться достижениями науки. Теперь это ничтожный человек, потерявший голову от собственных успехов.
«Драма в Лифляндии» была задумана около 1894 года, корректурные листы этого романа писатель правил в 1902 году, а напечатали его в 1904, с опозданием на десять лет. Возможно, что книга была создана раньше, чем «Братья Кип». Роман дышит отвагой и хорошо написан, с очень живыми зарисовками, я не могу забыть сцену бегства Владимира Янова, сосланного в Сибирь, особенно когда он пробирается через Чудское озеро к лифляндской границе.
Скромный учитель Дмитрий Николев, горячий патриот, оказывается замешанным в деле об убийстве. Он едет в Пернов, чтобы передать беглецу двадцать тысяч рублей, которые перед смертью доверил ему отец Владимира Янова. Той же ночью в корчме убит артельщик банка Иохаузенов, и бывшие при нем пятнадцать тысяч рублей исчезли. Нападение мог совершить только постоялец, занимавший соседнюю с убитым комнату, он, вероятно, влез в комнату своей жертвы через выходившее на большую дорогу окно, сорвав с него ставень и вырвав из подоконника державший его железный крючок. Он убил несчастного во время сна, ударив его ножом в сердце, кольцо от шведского ножа, которым была нанесена рана, оставило по краям ее заметный след. В комнате, которую занимал предполагаемый убийца, следователь обнаружил сильно погнутую кочергу, а также клочок сожженного кредитного билета. Улики очень серьезные. К тому же неизвестный постоялец опознан — это учитель Николев, один полицейский подтвердил, что видел его в трактире в день убийства. На вопросы о целях своей поездки в Пернов Николев отказывается отвечать. В глазах всех он преступник. От неистовой толпы разъяренных людей его спасает появление Янова, который разъяснил цель его путешествия. И та же самая толпа, которая только что с ненавистью преследовала Николева, с такой же точно легкостью провозглашает его невиновность.
Но банкир Иохаузен продолжает преследовать Николева, требуя от него уплаты долга его отца в размере восемнадцать тысяч рублей. Янов почитает себя обязанным отдать эти деньги, уплатив необходимую сумму кредитными билетами, которые передал ему Дмитрий Николев. Тем самым он нанес своему другу непоправимый удар, так как их номера совпали с теми, что значились на украденных деньгах. В довершение всего Николева находят на дороге мертвым, и это окончательно убеждает всех в том, что именно он убийца, потому что рана нанесена тем же самым ножом, которым был убит артельщик. Самоубийство Николева рассматривается как признание в совершенном преступлении. И потому его дочь отказывается выйти замуж за своего жениха Владимира Янова, тот в отчаянии.
Однако, как выяснилось, Николев не совершал никакого преступления! Перед смертью трактирщик Кроф признался в том, что убил артельщика, украв у него деньги, а чтобы сбить с толку полицейских, обменял их на те, которые были в кармане учителя. Это он оставил царапины на подоконнике, бросил кочергу у печки и клочок сожженной кредитки; мало того, узнав, что учитель вне подозрений, он зарезал его тем же самым ножом, которым было совершено первое преступление.
Несмотря на свадьбу Ильки с Владимиром, трагический конец несчастного учителя оставляет тягостное впечатление. Невинный человек погиб под тяжестью возведенных на него улик. Это ли не подтверждение мысли о возможности судебной ошибки? Но смысл повествования этим не ограничивается, оно является яркой демонстрацией той жесточайшей борьбы, которую развертывает политическая партия, чтобы погубить своих противников, ибо банкир и учитель — главные кандидаты двух противоположных партий на предстоящих выборах.
В более спокойных тонах написан роман «Вторжение моря». Речь идет о предложенном майором Рудером проекте построить канал, который связал бы залив Габеса с определенной частью тунисских и алжирских солончаков, расположенных ниже уровня моря. Изысканиям отправившегося туда инженера мешает враждебность туарегских племен. Габесский порог — наиболее трудный участок, где ведутся основные работы, — будет разрушен землетрясением, и Сахарское море образуется за несколько дней силами самой природы, тогда как человеку с его техникой потребовались бы для этого годы. Таким образом, произведение заканчивается уроком смирения, перекликающимся с печальным концом того самого Робура, который хвастливо именовал себя властелином мира, а погиб от удара молнии во время грозы.
В 1900 году Всемирная выставка проходила у подножия горделиво вознесшейся Эйфелевой башни, оставленной ей в наследство выставкой 1889 года, как символ триумфа промышленности. Онорина была в восторге от нее, а писатель окопался у себя в Амьене, подальше от всей этой суетной шумихи. Он лелеял мечту о благоденствии развитого промышленного общества, способного вырвать у природы богатства, которые улучшили бы судьбу людей, однако отголоски бурного торжества, докатившиеся и до его уединенного уголка, вряд ли могли внушить ему веру в будущее. Жажда наслаждений, удовлетворение потребностей привилегированного меньшинства в ущерб подавляющему большинству, на долю которого достаются жалкие крохи, — все это могло породить только уныние. Опередив свой век на пятьдесят лет, писатель уже угадывал социальные потрясения и войны, которые станут неизбежной расплатой за это обманчивое благополучие горстки людей, противопоставляющих себя нищенствующим массам.
Один забавный случай поможет нам понять разницу в воззрениях двух поколений. Мишель добился определенного положения и получил возможность воспользоваться щедротами первых дней XX столетия. Однажды Мишель приехал в Амьен в шубе, а по тем временам это была роскошь, и он стеснялся явиться в таком виде к отцу, скромность которого была ему отлично известна. Чтобы как-то оправдаться, он сразу же сказал:
— Мне удивительно повезло с этой шубой. Очень практичная вещь. Я отдал за нее тысячу франков, и мне хватит ее на десять лет, так что она обойдется мне всего-навсего по сто франков в год.
— Да, я с тобой согласен, — невозмутимо ответил старый писатель, — тебе и впрямь повезло. Совсем как мне, — с усмешкой добавил он. — Я шью себе пальто раз в десять лет, и оно стоит мне сто франков, а пройдет десять лет, и я отдаю его в перелицовку!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.