Глава четырнадцатая Эти странные миссис Сэвидж

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четырнадцатая

Эти странные миссис Сэвидж

Я к розам хочу, в тот единственный сад,

Где лучшая в мире стоит из оград,

Где статуи помнят меня молодой,

А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных лип

Мне мачт корабельных мерещится скрип.

И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,

Любуясь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шагов

Врагов и друзей, друзей и врагов…

Анна Ахматова. «Летний сад»

Волна борьбы с «безродными космополитами» и космополитизмом как явлением угасла вскоре после смерти Сталина в 1953 году. Но в советских театрах долго еще не ставили пьес современных западных авторов (под словом «западный» в Советском Союзе подразумевалось «капиталистический»; так, например, польский или венгерский писатель как представитель социалистического лагеря западным не считался, а вот японский, с Дальнего Востока, был самым что ни на есть «западным»). Открытого запрета на их постановку не было, но тем не менее драматургам из «капиталистического лагеря» путь на сцену был закрыт.

Только в середине шестидесятых запрет был частично снят. Частично, потому что стало можно ставить пьесы современных западных драматургов, но далеко не все. Постановку разрешали лишь в том случае, если пьеса была «социально значимой», если в ней подвергались критике какие-нибудь пороки буржуазного общества.

Юрий Завадский был знаком с Артуром Миллером, Бертольдом Брехтом, Генрихом Беллем. Его постановка по роману Белля «Глазами клоуна» с Геннадием Бортниковым в главной роли пользовалась огромным успехом. Чтобы купить билет на этот спектакль, потенциальные зрители стояли в очереди с ночи…

Даже самой Раневской оказалось непросто его увидеть.

В 1966 году в Театре имени Моссовета была поставлена пьеса американского драматурга Джона Патрика «Странная миссис Сэвидж», в котором Фаина Георгиевна сыграла главную роль.

Сюжет пьесы был необычен хотя бы тем, что большая часть его действия происходила в психиатрической больнице.

Главная героиня Этель Сэвидж после смерти мужа осталась богатой вдовой. Желая разумно и с пользой распорядиться огромными капиталами, она основала фонд, который субсидирует осуществление необычных желаний людей, тем самым делая их счастливыми. Трое детей ее мужа от предыдущего брака, уважаемые в обществе люди (один из них даже сенатор), узнают об этом и, желая уберечь отцовское состояние, помещают свою мачеху в психиатрическую лечебницу, а себя оформляют ее опекунами. Правда, бойкая миссис Сэвидж успевает припрятать большую часть денег.

В лечебнице общительная пожилая дама не скучает — знакомится с пациентами, многие из которых становятся ее друзьями. Приемные дети все время навещают ее, надеясь узнать, куда их «ненормальная мачеха» спрятала деньги. Миссис Сэвидж с удовольствием дурачит их, заставляя совершать в поисках денег различные безумные поступки, о которых тут же рассказывают газеты. Разительный контраст между пациентами психиатрической лечебницы и приемными детьми миссис Сэвидж заставляет зрителя задуматься о том, кто же здесь на самом деле безумен.

В финале миссис Сэвидж получает возможность уйти из клиники, но воспользоваться ею не спешит. Она решает остаться в лечебнице, поскольку за ее пределами ей будет одиноко.

Неожиданная пьеса, неожиданный режиссер… Юрий Завадский пригласил режиссером этого спектакля Леонида Варпаховского, совсем недавно вернувшегося в Москву после восемнадцатилетнего пребывания в сталинских лагерях. Леонид Викторович был арестован по стандартному в те времена обвинению — в «содействии троцкизму».

Варпаховский с огромным энтузиазмом взялся за дело, желая доказать всем и в первую очередь самому себе, что долгие годы, проведенные в неволе, не убили в нем режиссера. Он тогда плохо знал Раневскую, но остановил на ней свой выбор и заявил, что видит в роли миссис Сэвидж Фаину Георгиевну, и только ее одну.

«Доброжелатели», которых в любом театре хватает, тут же предупредили его о том, что работать с Раневской очень и очень непросто. Варпаховского пугали скверным характером актрисы, ее привычкой то и дело вмешиваться в режиссуру, ее нетерпимостью к критике. К чести Варпаховского — он не был испуган. Скорее — заинтригован.

Стараясь «подобрать ключик» к Фаине Георгиевне, Леонид Викторович провел с ней несколько неспешных бесед на одной из скамеек Сретенского бульвара, в непринужденной и в то же время уединенной обстановке. Беседы перешли в репетиции. Там же, на Сретенском бульваре.

Странные это были репетиции. Режиссер просил актрису произносить слова роли так, чтобы на нее не оборачивались прохожие, актриса возражала и в свою очередь приставала к режиссеру с просьбами погладить проходящую мимо собаку, чтобы та почувствовала, что ее любят… Но постепенно два таланта кое-как притерлись друг к другу, и репетиции с бульвара перешли на квартиру Раневской, а затем и в здание театра.

Трудности подготовительного периода не изменили мнения Варпаховского — он по-прежнему видел в роли миссис Сэвидж только Фаину Георгиевну, заявляя Завадскому, предлагавшему ему других актрис (таких как Вера Марецкая или Любовь Орлова): «Только Раневская может сделать этот спектакль триумфальным!»

Он не ошибся — спектакль получился отменным в первую очередь благодаря блистательной игре Фаины Георгиевны. Все, кому посчастливилось видеть этот спектакль с Раневской в главной роли, вспоминают о нем с восхищением.

Константин Константинович Михайлов вспоминал: «Больше всего я любил играть с ней «Странную миссис Сэвидж». Трагикомедия была ее стихией. Зрители хохотали, замирали, утирали слезы. Она вела их по лабиринту своих ощущений, недосказанностей — какая гамма сильных чувств и хрупких полутонов! — и они, зрители, с готовностью шли за ней. Ненавязчиво, чуть заметно поднимала она роль из рассказа об американке-благотворительнице, о капризах богачки меценатки к широкому обобщению, в котором звучала мажорная нота высокой гуманности. Играя роль доктора в приюте «Тихая обитель», я сам не замечал, как становился ее союзником, помощником, спасителем».

Более ста раз Фаина Раневская вышла на сцену в образе миссис Сэвидж, и каждый выход был триумфом, как и предсказывал Леонид Варпаховский.

Однако впоследствии Фаина Георгиевна отказалась от этой роли.

Почему? Ведь был успех. Было признание. И к тому же на эту роль было затрачено столько трудов!..

Трудно сказать. Фаина Георгиевна не любила разжевывать окружающим мотивы своих поступков. Решила — и все тут! Извольте выполнять!

Да, задолго до отказа, еще в 1967 году она написала руководству театра грозное заявление-ультиматум, в котором говорилось:

«Спектакль «Странная миссис Сэвидж» пользуется большой популярностью, и мое участие в нем налагает на меня особую ответственность, которую я одна не в силах нести.

В последнее время качество этого спектакля не отвечает требованиям, которые я предъявляю профессиональному театру. Из спектакля ушло все, что носит понятие «искусство».

Чувство мучительной неловкости и жгучего стыда перед зрителем за качество спектакля вынуждает меня сказать вам со всей решимостью: или спектакль в таком виде должен быть снят, или немедленно, безотлагательно должны быть Вами приняты меры к сохранению спектакля в его первоначальном виде.

Для этого необходимо:

восстановить спектакль в первом составе (исключая больного Афонина);

провести с этим составом хотя бы две репетиции с режиссером-постановщиком Л.В. Варпаховским при участии главного режиссера театра.

Этими требованиями я делаю последнюю попытку спасти спектакль.

Если эти меры не будут приняты, я буду вынуждена отказаться от участия в спектакле.

Прошу Вас учесть, что мое решение твердо и неизменно».

Судя по тому, что Фаина Георгиевна после этого своего заявления еще более пяти лет играла в спектакле, требования ее были удовлетворены.

Так что же произошло?

Не исключено, что ей попросту надоела миссис Сэвидж, сыгранная и так, и этак, на разные лады, в разных, как говорится, «ракурсах».

Быть может, она просто устала…

Или отказ от роли был проявлением душевного порыва, вызванного очередным конфликтом с Юрием Завадским?

Или же, разойдясь с Варпаховским во взглядах на режиссуру, Раневская решила устраниться?

Вполне возможно, что причиной стала смерть ее партнера по спектаклю, талантливого актера Вадима Бероева, умершего в конце 1972 года. (Помните красавца майора Вихря из одноименного кинофильма? — так вот, его играл Вадим Бероев.)

Каждый волен выбрать версию себе по вкусу или объединить все в одну… Кому как больше нравится.

Уход звезды знаменовал собой закрытие спектакля, чего не хотелось никому — ни Завадскому, ни Варпаховскому, ни актерам, в нем занятым. Вполне возможно, что и самой Фаине Георгиевне не хотелось, чтобы спектакль был снят с репертуара.

После недолгого раздумья Юрий Завадский вместе с директором театра Львом Лосевым предложили роль миссис Сэвидж Любови Орловой, с которой, как уже было упомянуто, Фаина Георгиевна дружила. Можно с уверенностью сказать, что Раневская ни за что не захотела бы уступить свою роль Орловой, поскольку та могла сыграть не хуже нее. А то и лучше, ведь Орлова была весьма талантливой и очень трудолюбивой актрисой.

Орлова отказалась, заявила руководству театра: «Пока Фаина Георгиевна сама не обратится ко мне с этим предложением, я играть в этом спектакле не буду». Был у нее еще один мотив для отказа. Если Фаина Георгиевна не особо скрывала свой возраст, мастерски и со вкусом играя пожилых дам, то Любовь Петровна под любыми предлогами старалась избегать подобных ролей, заявляя в преддверии семидесятилетнего юбилея: «Мне тридцать девять лет».

Порой Любовь Орлова была чересчур самонадеянна в отношении своего возраста. Так, в 1974 году она снялась в роли тридцатилетней женщины в фильме Григория Александрова «Скворец и лира», который остряки тотчас же «перекрестили» в «Склероз и климакс».

Лев Лосев убедил Фаину Георгиевну позвонить Орловой и сказать, что если Раневская и способна отдать кому-то эту роль, то только ей.

Дело было сделано — Орлова согласилась. Не смогла отказать Раневской и, конечно же, была увлечена перспективой померяться с ней силами.

По воспоминаниям современников, отдав роль, Раневская некоторое время сердилась на Орлову за то, что она согласилась ее взять. Ревновала, подсылала других актеров понаблюдать, как репетирует Орлова (самой явиться на репетицию не позволяла гордость), страдала по роли как по какой-то большой потере. Потом смирилась, хвалила Орлову, а впоследствии стала говорить, что намеренно сделала ей подарок.

Но больше никогда не выходила на сцену в спектакле «Странная миссис Сэвидж»…

Потом была третья по счету миссис Сэвидж — Вера Петровна Марецкая…

Ее отношения с Фаиной Раневской и Любовью Орловой были напряженны и драматичны. Иначе и быть не могло — ведь сразу три великие актрисы, три грации, три звезды собрались в одном театре. «Не просто много, а просто ужасно», — как выразилась однажды Фаина Георгиевна.

Узнав о смертельной болезни Марецкой, Юрий Завадский захотел сделать ей подарок к семидесятилетию. Вариант был один — Золотая звезда Героя Социалистического Труда, все остальное у Марецкой было. Вернее, все остальное было для нее уже не важно.

Для обоснования получения высокой награды была необходима серьезная значимая роль, которой у Марецкой на тот момент не оказалось.

Завадский был целеустремленным человеком. Он распорядился ввести Веру Петровну на роль миссис Сэвидж. Перенесшая недавно тяжелую операцию и несколько сеансов химиотерапии, Марецкая справилась — ее миссис Сэвидж была не такая, как у Раневской и Орловой, но тоже была хороша. Талант, как говорится, никуда не денешь.

Правда, не то из-за своего знаменитого равнодушия, к старости выросшего в целый эверест эгоцентризма, то ли из-за вечной нелюбви к скандалам, Завадский посчитал излишним предварительно переговорить с Орловой.

Марецкая отыграла семь спектаклей…

Орлова звонила в дирекцию узнать, когда будет ее спектакль. Кричала в трубку слова, которые обычно от нее никто не слышал, возмущалась, плакала: «Меня что, сняли с роли?»

Директор юлил, изворачивался как мог, оправдывался, обещал поставить на следующий спектакль ее. Непременно…

Завадский плакал и говорил: «Вере осталось недолго. Пусть сыграет еще один спектакль. Ну, еще один. Что-нибудь придумаем…»

Орлова долгое время не знала ничего о болезни Марецкой. Великие умеют хранить тайны, а великие актрисы вдобавок умеют хорошо притворяться. Любовь Петровна угрожала пойти с жалобой к министру культуры Демичеву. Но в это время Марецкая легла в Кремлевскую больницу на вторую операцию и Орлова сыграла несколько спектаклей.

Все думали, что Марецкая уже не выйдет на сцену, но она вышла и продолжила играть. Марецкая была женщиной остроумной, находчивой и, даже умирая, находила силы для того, чтобы подшучивать над своей болезнью. Так, приглашенная на творческий вечер одного известного актера, она вошла в вестибюль, оглядела присутствующих и быстрым движением, словно шляпу, сорвала парик, обнажив совершенно лысую голову, и через секунду вернула его на место.

Когда-то, играя в спектакле «Орфей спускается в ад», Вера Петровна впопыхах выбежала на сцену в туфлях разного цвета. Ее партнеры по сцене начали хихикать, указывая ей взглядом на ноги. Вера Петровна посмотрела вниз, усмехнулась и как ни в чем не бывало заявила: «И что вы смеетесь, красный туфель под красную шляпку, а белый под белую сумку!»

Какое-то время все трое лежали в Кремлевке — Орлова, Марецкая, Завадский.

Орлова умерла первой — 26 января 1975 года.

Марецкая нашла в себе силы прийти на панихиду. Долго стояла у гроба, всматриваясь в изменившееся лицо покойницы. Говорят, у Марецкой вырвалось: «И тут она первая…»

Марецкая ненадолго вернулась на сцену. Тут как раз затеяли съемки «Миссис Сэвидж» на телевидении и почти одновременно постановку радиоспектакля. По негласному праву первой исполнительницы и там и там должна была участвовать Раневская. Но ей позвонил Завадский и уговорил отказаться.

Фаина Георгиевна, несмотря на внешнюю «колючесть» своего характера, была женщиной доброй и сострадательной.

Нина Сухоцкая спросила ее: «Зачем ты это сделала, Фаина?» Раневская ответила, что ей звонил Пушок (Завадский) и сказал: «Фаина, Вера очень плоха, ей немного осталось. Помоги ей, пусть запишет «Сэвидж», откажись».

Раневская отказалась. Она далеко не в первый раз шла на уступки Марецкой по просьбе Завадского. Так, например, в 1964 году Фаина Георгиевна играла роль Марии Александровны Москалевой в спектакле «Дядюшкин сон» по Достоевскому (режиссером этого спектакля была Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф). Играла отменно, вытягивая на себе чуть ли не весь спектакль. Когда Театр имени Моссовета собрался ехать на гастроли в Париж, Раневскую вызвал к себе Завадский. «Фаина, хотел с вами посоветоваться. Как быть с Верой Петровной? Марецкая — украшение нашего театра, а ей не с чем ехать во Францию», — сказал он. «Ну, пусть она играет Марию Александровну, я откажусь от роли», — чтобы поскорее закончить разговор, ответила Фаина Георгиевна, сразу понявшая, чего от нее ждет режиссер. «Я была в Париже. И не раз. Боюсь, что теперь он уже не для меня», — добавила она, имея в виду свои детские заграничные путешествия с семьей.

Больше она никогда не играла в «Дядюшкином сне». Сама не хотела. А жаль — столько трудов пропало втуне…

Впрочем, певица Тамара Сергеевна Калустян, хорошо знавшая Фаину Георгиевну, имела свое мнение по поводу отказов Раневской от ролей. В одном из интервью она сказала: «К тому времени Фаине Георгиевне было трудно играть (речь идет о спектакле «Странная миссис Сэвидж». — А.Ш.). К тому же возникали бесконечные спонтанные вводы. Актрису об этом не предупреждали. Она нервничала. Ее возмущали неизвестные и не всегда одаренные партнеры. Как известно, она написала довольно грустное письмо Завадскому по этому поводу. Упреки были в непрофессионализме. В том, что театр не может так обходиться с актрисой. Вадим Бероев, игравший в спектакле на рояле, действительно был любим Фаиной Георгиевной… А актер, которого впоследствии ввели, не умел играть. И вообще раздражал Фаину Георгиевну. Поэтому она и приняла такое решение. И отказалась от одной из лучших ролей. Когда на сцене миссис Сэвидж играла Вера Марецкая, то один знакомый, видевший Фаину Георгиевну в каждом ее спектакле, был растерян: «Это даже невозможно сравнивать!» Ее обожали порой до фанатизма. Иногда, когда мы шли по улицам, мало того что прохожие оборачивались в ее сторону, так некоторые просто падали на колени и целовали ей пальто. Ее магнетизм был необъяснимой природы. Если он так действует до сих пор… Но Раневская и раньше отказывалась от выигрышных ролей, если ощущала дискомфорт. Так, отказалась от Марьи Александровны Москалевой в «Дядюшкином сне» Достоевского… Фаина Георгиевна эту роль не очень любила. Не любила — и все тут. Говорила: ну не могу ее оправдать — никак. Хотя она почти всегда была адвокатом для героинь, даже отрицательных».

А ведь когда-то именно обещание Юрия Александровича поставить «Дядюшкин сон» и дать Фаине Георгиевне роль Москалевой оказалось той самой каплей, которая перевесила чашу весов и вернула Раневскую в Театр имени Моссовета!

Светская львица Марья Александровна Москалева, умеющая ловко пустить пыль в глаза, сразить соперницу одним словом, погубить любую репутацию ловко запущенной сплетней, первая дама губернского города Мордасова, внушающая всем страх и ненависть, — эта роль своей глубиной была как раз для Раневской. По ее таланту.

Сто двадцать душ имения — это такой мизер, такая мелочь… Разве можно блистать в свете, имея за душой сто двадцать крепостных? Ни в коем случае!

Марья Александровна старается не для себя. Она искренне желает счастья своей юной красавице дочери Зине, жаждет для нее блестящей, роскошной жизни… На мужа у Марьи Александровны надежды нет — Афанасий Матвеевич, человек недалекий, неспособный и, попросту говоря, слабоумный, давно лишился места и живет один в пригороде Мордасова.

Остается один-единственный путь к счастью — ее выгодное замужество. Мать, что называется, засучив рукава, берется за дело. Она запрещает Зине выходить за влюбленного в нее учителя и находит для нее подходящего по всем статьям жениха — богатого «полупокойника» князя К., который не станет (во всяком случае — не должен) долго досаждать молодой жене своим присутствием.

Москалева коварно заманивает кандидата в женихи в гости и искусно разжигает в нем страсть к собственной дочери. Романс в исполнении юной прелестницы, намеки хозяйки дома, алкоголь — все это побуждает размякшего князя сделать Зине предложение.

Мария Александровна чувствует себя счастливой. Но счастье ее разбивает соперник князя Мозгляков, получивший у Зины отставку. Он убеждает плохо соображающего «дядюшку» в том, что его предложение, сделанное Зине, не что иное, как сон, чудесный, приятнейший сон.

Марья Александровна не сдается — спустя год Зина выходит замуж за старика генерала, губернатора какого-то края, где становится первой дамой, так сильно похожей на мать.

Пьеса, в которой мать ради того, чтобы сделать свою дочь счастливой, губит ее душу, давала необъятный простор для столь большого актерского дарования, которым обладала Фаина Раневская.

Пусть она не могла оправдать Марию Александровну, но ведь смогла показать ее со всех сторон, тщательно вылепив образ, добавив в него что-то и от себя.

Хорошая пьеса, сильная роль… Актер Константин Михайлов, много писавший о совместной работе с Раневской, вспоминал: «Особенно близко мне довелось соприкоснуться с Фаиной Георгиевной в большой работе над «Дядюшкиным сном» по Достоевскому, которая всех нас очень увлекала. Марья Александровна Москалева — «первая дама в Мордасове»! О, сколько в ней было энергии, изобретательности, хитрости, умения вести интригу, управлять своим болваном-мужем! Сколько умения льстить, очаровывать, любезничать, обольщать провинциальным — мордасовским — изяществом! Сколько распорядительности, решительности — Наполеон в кринолине, да и только! И все это для того, чтобы заставить развалину, выжившего из ума князя жениться на ее дочери, на ее обожаемой Зине. А главное — заставить Зину. И тут идут в ход и слезы, и необузданная фантазия — только бы уговорить дочь подыгрывать ей. Вот уже близка победа… И вдруг осечка — полное крушение, падение, осмеяние… Роль давала Раневской возможность использовать богатейшие возможности — контрастные краски, стремительные переходы, широкую амплитуду чувств, настроений… Я вспоминаю, как упорно, как жадно она работала над нелегко дававшимся ей материалом».

Добровольная уступка такой роли, вне всякого сомнения, была огромной жертвой. И пусть Фаина Георгиевна говорила о том, что роль Москалевой ей не нравится. Скорее всего, она просто хотела уменьшить ценность своего бескорыстного дара. Несмотря на соперничество, Фаина Раневская была высокого мнения о Вере Марецкой и как об актрисе, и как о человеке. Несмотря ни на что, невзирая ни на какие ситуации, имевшие место быть за долгое время их совместного служения в одном театре.

Вера Петровна навсегда осталась в памяти Фаины Георгиевны как прелестная большеглазая девушка с гусем в руках из фильма «Закройщик из Торжка», снятый в двадцатые годы, в эпоху немого кино. Увидев этот фильм, Раневская спросила у знакомого режиссера: «Что это за прелесть с гусем?» — и впервые услышала имя Веры Марецкой.

Юрий Александрович Завадский скончался 5 апреля 1977 года.

Вера Петровна Марецкая ушла из жизни 17 августа 1978 года. Звание Героя (Социалистического) Труда ей присвоили в 1976 году. Она нашла в себе силы приехать на вручение и даже произнести речь.

«Нина, я знаю, кого мне нужно сыграть, чтоб получить Гертруду (Героя Социалистического Труда. — А.Ш.)», — сказала Раневская Нине Сухоцкой. «Кого?» — спросила та. «Чапаева!» — ответила Фаина Георгиевна.

В 1978 году Раневская напишет в дневнике: «Как я тоскую по ней, по моей доброй умнице Павле Леонтьевне! Как одиноко мне без нее. Август, Болшево, 59-й г. «Пойдем посмотрим, как плавают уточки», — говорила она мне, и мы сидели и смотрели на воду, я читала ей Флобера, но она смотрела с тоской на воду и не слушала меня. Я потом поняла, что она прощалась с уточками и с деревьями, с жизнью… Как мне тошно без тебя, как не нyжнa мне жизнь без тебя, как жаль тебя и несчастную мою сестру. «Серое небо одноцветностью своей нежит сердце, лишенное надежд» — Флобер.

Вот потому-то я и люблю осень…

Умерла Павла Леонтьевна в 63-м году, сестра — в 64-м.

78-й год, а ничего не изменилось. Тоска, смертная тоска!..»

После смерти Павлы Леонтьевны Фаина Георгиевна приезжала в Комарово, в тот самый дом отдыха, где они когда-то не раз отдыхали вместе. Она думала, что, уехав из Москвы, она «отойдет от себя», отвлечется от печальных мыслей, но ошиблась — ей и тут было невыносимо тоскливо и ужасно одиноко. Все вокруг напоминало стареющей женщине о тех прекрасных днях, когда она бывала здесь с Павлой Леонтьевной и ее маленьким внуком и чувствовала себя безгранично и бесконечно счастливой.

Популярный в народе дом отдыха был переполнен людьми, Раневская встречала массу знакомых, но все они, в сущности, были чужими, посторонними людьми, общение с которыми не могло развеять тоску и заглушить боль утраты. Особенно раздражали Фаину Георгиевну совершенно незнакомые люди, которые, узнав знаменитую актрису, то и дело бесцеремонно приставали к ней с разговорами.

Бывало и хуже. Фаина Георгиевна однажды написала друзьям о том, как к ней явилась некая сценаристка, выглядевшая настолько странно, что если бы с ней рядом не было администратора, актриса подумала бы, что эта женщина сбежала из психиатрической лечебницы. Администратор же, сопровождавший сценаристку, производил впечатление «вполне нормального сумасшедшего» из мира кино.

Едва представившись, сценаристка объявила, что они с администратором приехали за Фаиной Георгиевной на съемку, которая должна состояться уже на следующий день.

Небывалая ситуация, особенно если учесть, что актриса в то время находилась на отдыхе.

Разумеется, Раневская отказалась. Ответила настырной особе, что не знает сценария, не знает роли и совершенно не представляет себе, как вообще можно сниматься вот так, с ходу, без подготовки. Она надеялась, что ее логичные доводы охладят пыл неадекватной гостьи и та, благословясь, уберется восвояси.

Но сценаристка оказалась из «непробиваемых». Ничуть не смутившись, она попыталась успокоить «привередливую» народную артистку, пообещав… в дороге рассказать ей содержание сценария и ее роль.

И это — самой Раневской! Актрисе, которая крошечную роль, состоящую из одной-двух фраз, обдумывала, примеряла на себя и так и сяк в течение нескольких дней, а то и недель. Однако и результат того стоил…

Фаина Георгиевна снова отказалась. Уже жестче. Категорично. Решительно. Наотрез. Сказала, что не считает для себя возможным пуститься в такую авантюру.

Сценаристка, вместо того чтобы извиниться и уйти, чего, собственно, и ожидала Раневская, принялась осыпать актрису упреками, обвиняя ее… в отсутствии этики по отношению к студии, съемочной группе, режиссеру и прочая и прочая.

Беседовали они в вестибюле дома отдыха, при зрителях, чьи симпатии разделились надвое. Должно быть, режиссеры сочувствовали сценаристке, а актеры — Фаине Георгиевне.

Разговор стал вестись на повышенных тонах. Гостья сердилась, бранилась, негодовала, а Раневская просила ее удалиться прочь.

Подобно многим не вполне адекватным людям, сценаристка вскоре, выплеснув раздражение, от упреков снова перешла к просьбам. Да что там к просьбам — к мольбам! Плакала, умоляла Фаину Георгиевну спасти положение, не дать пропасть прекрасному фильму, который должен быть снят с ее участием, убеждала собраться и ехать немедленно, ехать во что бы то ни стало.

В те времена это были очень модные слова: «во что бы то ни стало», «любой ценой», «несмотря ни на что». Коммунистическая партия всеми силами старалась воспитать трудовой энтузиазм в народе.

Фаина Георгиевна просто не знала, что ей делать. Ей было стыдно за свалившуюся как снег на голову сценаристку, стыдно за всю эту некрасивую сцену, стыдно так, словно сама она была виновата в происходящем.

Ее трясло в прямом смысле этого слова. Все получилось так неожиданно и так нелепо. Актриса осознала, что не знает, как ей положить конец происходящему, как избавиться от этой напористой женщины, и от этого буквально впала в панику.

Положение спас один из присутствовавших, который просто взял Фаину Георгиевну за руку и увел в ее комнату, где уложил в кровать и заботливо укрыл одеялом, потому что Раневскую, несмотря на то, что день был жаркий, продолжал бить озноб.

Лежа в кровати, Раневская постепенно приходила в себя. Больше всего ее задели упреки в отсутствии этики. Ей было больно и горько оттого, что некоторые люди считают для себя возможным обращаться с пожилой, заслуженной актрисой, словно с продажной девкой.

Постепенно и сам дом отдыха, расположенный в весьма живописной, можно даже сказать — поэтичной, местности, стал казаться Раневской неудобным и некрасивым. Она уже не восхищалась окружающей обстановкой, а сетовала на шум от проходящей неподалеку железной дороги, по которой целыми днями ходили поезда. Фаина Георгиевна уже не называла тот дом отдыха иначе, как домом отдыха имени Анны Карениной…

Одни глядятcя в ласковые взоры,

Другие пьют до солнечных лучей,

А я всю ночь веду переговоры

С неукротимой совестью своей.

Я говорю: «Твое несу я бремя,

Тяжелое, ты знаешь, сколько лет».

Но для нее не существует время,

И для нее пространства в мире нет.

И снова черный масленичный вечер,

Зловещий парк, неспешный бег коня.

И полный счастья и веселья ветер,

С небесных круч слетевший на меня.

А надо мной спокойный и двурогий

Стоит свидетель… о, туда, туда,

По древней Подкапризовой дороге,

Где лебеди и мертвая вода.

(Анна Ахматова. «Одни глядятcя в ласковые взоры…»)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.