Часть III Магический круг

Часть III

Магический круг

О Василии Шукшине

Есть Василий Шукшин ваш, сегодняшний. А есть мой, наш, тогдашний. Я хорошо помню его, начинающего, молоденького, холостого, вольного, ничейного и для всех. Студент, приглашенный студией Горького на переговоры для съемок в фильме «Простая история». Ему отводилась роль молодого возлюбленного Саши Потаповой.

Сидим ждем. Вдруг рывком на всю ширь открывается дверь, и через секунду на нас уже деловито смотрит Вася. Входит, закрывает дверь, подходит к столу, снимает крышку с графина, наливает в стакан воды — пьет. Ставит стакан, чешет затылок и хмыкает, блеснув зубами. Глаза стыдливо сузились, красивые, втягивающие в себя. А тут еще и тембр голоса, с сипотцой, чарует.

— Значит, переговоры? Ну давайте переговаривать, — не убирая улыбку, говорит он.

Мы дружно засмеялись, а он, кинув на меня игривый взгляд, продолжает:

— Переговоры, переговоры! Ведь так? Тогда и давайте переговариваться.

— Договариваться, — сдерживая смех, поправил его режиссер Юрий Павлович Егоров.

— Наверное, можно, — говорит Вася. — Я вполне подходящ для этой роли. Летом свободен. А сейчас учеба, учеба вовсю.

— Да уж, что подходящ, разговору нет, — замечает Юрий Павлович. — В ближайшее время нам надо наладить все для экспедиции, а после экзаменов давай туда к нам, в деревню Лепешки.

Вася пожевал губами и встал. Был он в солдатской форме и в сапогах, которые еще долго потом не снимал. Ушел. Радость какая, думала я, какая радость — вот человек! Учится на режиссерском, сибиряк, красивый.

Мы уже начали заниматься гримом, а я все подсчитывала, когда же начнется экспедиция и появится Вася. Нет, что ни говорите, а есть такие люди, которые «кормят» нас, они излучают жизнь. При таком человеке в душе все успокаивается, все распределяется как надо. Какая это бесценная награда, когда встречается такой вот человек!

Он был раскрепощен, добр, азартен, близок, но не со всеми. Будучи знакомым с ним всего лишь полчаса, видишь, как он богат душой, как близок он к тому, чтобы неожиданно выкинуть какой-нибудь фортель. Или, наоборот, замечаешь, как он, записывая что-то в тетрадь, вдруг отчуждается, отстраняется ото всех, давая понять, что это только его дело. Иногда он надолго уходил в себя.

Мы жили общежитием, и я, не скрою, всегда безошибочно узнавала скрип Васиных кирзовых сапог, всегда угадывала, в какую комнату он вошел. Захаживал он и к нам. Мы жили вдвоем со вторым режиссером К. С. Альперовой.

Как-то однажды сидим и при керосиновой лампе пьем чай. Васька, веселый, дует в блюдце и моргает мне — дело есть. Сердце в пятках. Какое же дело у него ко мне?..

— Идем на волю, — кивнул он на дверь.

«Свидание, что ли? — подумала я. — Но как это? Я же замужем. Ах, зачем я замужем?..»

Он выходит первый, садится на крылечко, показывает, куда мне сесть. Сажусь рядом. Достает из кармана папиросу, а из-за голенища трубочкой свернутую, истрепанную тетрадь.

— Вот надумал писать книгу о Степане Разине.

Эта новость так меня обескуражила, что я почти не слышала плана будущей книги.

«Вася, Вася, и ты туда же, в графоманы…» Рухнуло мое тайное увлечение им. Ну куда его несет? Какой из него писатель?! Мне было жаль расставаться с созданным моей фантазией образом, и я решила простить Васю: ничего, это все по молодости. Это пройдет. Ой, господи, все хотят писать! И при чем тут Степан Разин? Кому это нужно?

Я молчала.

— Песня будет, и не одна. Знаешь вот эту?

Я ошалела от тембра его голоса. До чего же завлекательно, музыкально пел он своим сиповатым грудным голосом! Я встала, потому что долго слушать его пение было невыносимо: меня снова потянуло к нему. И тогда, чтобы не задушить его в объятиях, я, скомкав свидание, ушла.

Легла на кровать, жду, куда направятся кирзовые сапоги. Никуда. Я так и уснула, не дождавшись его ухода с крыльца.

Трудное было для меня время. Вася был со всеми одинаков, а я хотела, чтобы он почаще бывал со мной. И не отрываясь следила за каждым его жестом, ловила каждое слово. И, если уж быть до конца откровенной, мне не хотелось расставаться с ним никогда. Слава богу, роль у Васи была небольшая, и он недолго пробыл в экспедиции. Острый, болезненный для меня момент прошел благополучно. Как трудно бывает иногда нам, женщинам, когда есть муж и сын, а в тебе молоточком стучит воспоминание о ком-то другом!..

Словом, обошлось. Я стала любить Васю только за его творчество. Эта любовь так и была до последних дней его жизни со мной.

Он отлично исполнил свою роль в «Простой истории», с шиком, с тончайшим знанием деревни, с безграничной любовью к простому русскому человеку. Под орех разделал, что называется!

Много потом прошло времени. Я с интересом следила за рассказами Шукшина, выходившими в «Труде», в «Неделе», за всеми его новыми фильмами. Но где же Степан Разин? А он уже был готов, да только не доходил до моих рук.

И вот снимается картина «Они сражались за Родину». Бондарчук сразу пригласил меня на роль Натальи Степановны, но я отказалась. Все актеры с семьями поехали на Дон работать. Чего мне там делать одной (к тому времени я была разведена)? Не постеснялась, нет, но будто в чем-то я перед всеми в проигрыше. И вот опять звонок мне в Москву: Шукшин. Слышно плохо, он кричит: «Приезжай на роль Натальи Степановны!» Я все сомневаюсь, буровлю что-то. А Вася в трубку кричит: «Приезжай! То, что ты думаешь, такого ничего не будет…» — «Чего не будет?» — не поняла я. Но — поехала; раз такие люди и так настойчиво приглашают, сколько можно ломаться!

Приезжаю, а всех жен как корова языком слизала: не видно никого.

Съемочная группа жила на теплоходике. Репетировали вечером на палубе, и так здорово все играли, что я не выдержала:

— Эх, если б все это вышло на экран! У нас ведь то техника подводит, то спешка вечная, и мы недодаем очень часто.

На это Бондарчук ответил:

— Черт с ним, с «кодаком»! Будем снимать до тех пор, пока не получится как сейчас.

Мы разошлись. Я всю ночь повторяла текст, чтобы назубок знать, а утречком стали подлаживаться во дворе друг под друга, подстраиваться. На загорелой руке у Бондарчука я даже заметила след от обручального кольца — так он выполнял негласный уговор не напоминать мне о моем семейном «банкротстве». Вот дурачки: совсем не этот вопрос волновал меня тогда, с чего они взялись охранять мое самолюбие?..

А сыграли мы хорошо! Одним дублем. Как сцепились — и пошло, не останавливаясь, очень натуральная сцена получилась. Я только все боялась за Васю. Как он изменился… Какой-то стал узенький, болезненный.

Четыре раза мне посчастливилось работать с Шукшиным, но именно в последнем фильме, «Они сражались за Родину», произошло чудо. Мы так слаженно играли, что это было как в пинг-понге: он мне — я ему! И фразы, и взгляды, и чувства — всё пустили в расход, с молотка! Мы так духовно были близки в тот момент, нам было так горячо в том магическом кольце, в которое мы попали, что не заметили, как сыграли эту сцену на одном дыхании.

Бондарчук, любя актеров и всегда служа им как нянька, был абсолютно сокрушен и опустошен. Сергей Федорович, брови домиком, потерявший дар речи, отупело рассматривал наши лица, плечи, костюмы. Мы видели, как он был нами доволен, но и сами из опыта знали, что это не фунт изюма — сыграть беспрерывно целую часть по времени, то есть десять минут перед камерой.

— Всё, — сказал Бондарчук, — на сегодня хватит. — И повел нас с Васей обедать.

Как чудно мы сидели в тот вечер за столиком втроем, как любили друг друга. Сергей Федорович выставил бутылку «рислинга» — отметить нашу творческую удачу. И так было хорошо, благостно. И Бондарчук говорит:

— Ребята, а можно я тоже сыграю сейчас — за вас — эту сцену? — Все-таки в душе он в первую очередь был актер. — Только умоляю: не мешайте!

И сыграл. Всю сцену! И за меня, и за Васю. Сыграл с таким подъемом, что слезы невольно навернулись на глаза.

Уезжала я с победой. «Ай да я!» — нахваливала себя, едучи в «газике» на станцию. Не успела приехать, как все поняла и все сыграла: они-то пять месяцев уже в материале».

Но тогда же я подумала и другое: в том, что мне удалась моя «выходка», был «виноват» и Шукшин.

Через несколько дней его не стало. Я узнала об этом в Болгарии. «Васьки нету, Васьки нету», — только и говорили мы все друг другу навзрыд. Вот бывает такой тип людей: пусть не твой и не с тобой, но только лишь бы он жил, был, говорил, снимал, писал. Шукшин был редкого обаяния человек. Мало ли талантливых людей! Да не тепло от них, не сверкают они искорками, как он! В какой бы ни был экспедиции Вася, все свое свободное время он проводил с местными жителями. То деда какого-то подцепит и дружит с ним, лялякает, то бабку, то молодых колхозников. И все писал да писал, прилаживал накрепко свою литературу.

Эх, Вася, сгорел, как на костре! И все из-за нее, из-за проклятой водки, будь она трижды неладна! Конечно, я не отрицаю: эмоциональный аппарат актера или писателя накаляется за весь день до такой силы, что человек вроде бы ничего уже не замечает, он как бы уже встал на дыбы, увлекшись творчеством. А потом — спад. Работа кончилась, бежать уже не надо, но человек еще долго бежит, волнуется, и сердце вырывается из груди… Вот тут тебе и предательское успокоение — полстакана водки. «Ох, хорошо! Тихо, спокойно — отключка от рабочего дня».

Потом для отключки доза выпитого увеличивается. И понеслось… Долго еще, наверно, не появится другой заменитель наркотиков для успокоения нервной системы, очень долго… Хотя он, кажется, по значительности не уступает средству для излечения от рака.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.