Глава десятая Мужество

Глава десятая

Мужество

Даешься диву, когда узнаешь число фильмов, в которых отразила свой талант Люба, пусть в эпизодических, крошечных ролях, но показала, что такая артистка в стране существует и работает.

А ведь было несколько лет, когда ее вообще не задействовали как актрису. Таким образом легче и проще всего погубить творца. Он вроде существует, даже что-то творческое окончил, даже где-то числится, но просмотрите все фильмы, перечитайте все книги и его имя нигде не найдете. Его фактически не существует, и он это знает, чувствует, переживает. Не все могут жить в таком состоянии и вроде самовольно покидают этот жестокий мир. Затем о некоторых из них вспоминают, жалеют, что не замечали при жизни. Некоторым даже ставят памятники. Но закованный в бронзу или гранит творец уже не опасен конкурентам. На воспоминаниях о нем можно даже кое-что заработать. Люба пережила время полного забвения и отметилась в 65 фильмах («Приключения принца Флоризеля», «Вавилон XX», «Отпуск за свой счет», «Выигрыш одинокого коммерсанта», «Если можешь, прости», «31 июня», «Посвященный», перечисленные в предыдущих главах еще многие, многие). Доказала, что артистка Любовь Полищук есть – артистка театра, кино и эстрады (на всякий случай выиграла первое место на Всероссийском конкурсе артистов эстрады).

С одной задачей справилась. Попутно решала другую, тоже очень важную – заработала деньги на безбедную жизнь. Пережив голод в детские послевоенные годы, она не хотела подобной участи своей семье и избавила ее от денежных невзгод. И с третьей задачей справилась – построила полноценную семью с двумя детьми, с любящим заботливым мужем. Ее гордостью стал сын. Мне о нем она говорила дважды: 1. «У меня очень талантливый сын. Просто он еще не нашел роль, в которой мог бы ярко проявить себя». 2. «Ты слышал о моем сыне? Он стал известным киноактером. Снимается в хороших сериалах!»

А вот что говорит сын о матери: «В интернате все знали, что я сын той самой женщины, чьей головой Андрей Миронов разбивает витрину в фильме Марка Захарова «12 стульев». И всем это было глубоко фиолетово. Ведь когда я там учился, мать не была столь известным человеком. А что касается меня, то я никогда мамину известность не примерял на себя. Относился к ней абсолютно спокойно, опять же, как к данности. Для меня Любовь Полищук прежде всего была матерью. Не звездой Российского кино, не секс-символом, а обыкновенным живым человеком, женщиной, которая ходила по дому в халате, в бигуди, ненакрашенная и как-то участвовала в моей жизни или… не участвовала. Ну какая там звезда, бог с вами! Обыкновенная Любка Полищук из города Омска, моя мама. Другое дело, я, конечно же, гордился тем, что она такая наикрасивейшая женщина, что так востребована, что ее обожают зрители. И очень любил мать. Подсознательно всегда знал, что если что, она поможет, заступится, защитит…

У меня была чудесная мать – красавица, восхитительная, бесподобная женщина. Она делала для сына все, что могла, – жизнь дала, выкормила, воспитала, как умела, довела до 21 года и выпустила в люди. За что ей низкий – низкий поклон».

Сейчас никто не станет возражать, что Любовь Григорьевна Полищук достойно завоевала всенародную популярность. От себя добавлю, что эта популярность редчайшая, я бы ее назвал душевной. Многих артистов любили и любят зрители. Одних – за звонкий голос, других – за лихой пляс, третьих – просто за любимые песни: «А, это та певица, которая поет «на теплоходе музыка играет». Здорово!»

И было на советской эстраде несколько актеров, которых любили в первую очередь за человечность и теплоту их сердец.

Когда Лидия Русланова гастролировала по Магадану, то на глухом полустанке зрители перекрыли железнодорожный путь, по которому двигался поезд с певицей. Русланова облачилась в концертное платье и вышла из поезда. «Спасибо! Уважила!» – поблагодарили ее зрители.

Леонид Осипович говорил, что «лучше уйти со сцены на год раньше, чем на день позже», и больше не пел. Ушел и всё. Даже без прощального вечера, не говоря уже о прощальном туре по стране. Но художественным руководителем джаза остался, о чем и говорилось на афише. В результате почти после каждого концерта его оркестра за кулисы заходили зрители и просили показать им Утесова, умоляли: «Хоть глазком глянуть дайте», думали, что он ездит с джазом.

Похожее случилось с Любой, как рассказывает ее подруга, в 1984 году. Лежит беременная Люба на террасе дачи в Коктебеле, а старший Цигаль полет грядки. Кто-то стучит в калитку.

– Это дача Любы Полищук?

– Да, – отвечает Виктор Ефимович.

– А на Любу посмотреть можно? – спрашивают.

– Только недолго, – разрешает Цигаль.

К Любе подходит женщина и нежно гладит ее по руке.

– Счастья тебе! И здоровья!

Я бы назвал приведенные случаи проявлением особой популярности – душевной.

Виктор Ефимович Цигаль изобразил Любу на четырех рисунках. Самый «душевный» из них называется «Люба на даче» (Люба у водопровода моет посуду. Рядом – любимая кошка.) Под впечатлением спектакля в театре «Эрмитаж» Виктор Ефимович создал потрет Любы. И подарил ей. Любе показалось, что щиколотка правой ноги слишком толстая. Она сказала об этом художнику, и он внес исправление. А вскоре после этого слег в больницу. Трогательно прощался с Любой и сказал ей, что рисунок с нею, наверное, последний в его жизни. Увы, так и вышло. Но Люба здесь ни при чем. Она искренне уважала Виктора Ефимовича, и он обожал ее, видя, что его сын счастлив.

Сергей находил свою жену поразительной, а она боготворила его, считая, что их брак сохраняется благодаря его такту и выносливости: «Иногда, устав на работе, я приношу свое раздражение домой. Спорить с мужем боюсь. Ведь я не умею даже первой мириться».

Однажды вернувшись из Испании, их мнения об увиденной корриде в корне разошлись.

– Это форменное убийство животного! – категорически заявила Люба. – Бык обречен. Люди, намеренно подготовившиеся к убийству, совершают его под радостные крики сограждан. Это вообще бесчеловечно!

– Коррида уходит корнями в историю страны, – возразил ей Сергей. – Это своеобразная традиция и демонстрация победы человека над силой зла. Ведь быков для корриды отбирают самых диких и злых. И в борьбе с ними люди тоже рискуют жизнью.

– Нет, это жестокое убийство беззащитного животного! И не спорь со мною! – заключила Люба.

– Смотри, Люба, начинается дождь! А у нас во дворе белье сушится! – переключил внимание Любы Сергей, и они вскоре вернулись домой с охапками белья, начисто забыв о ссоре.

Поразительность Любы коренилась в ее человеческой обыденности, скромности и оригинальному подходу к уже известному и проверенному. Вот ее слова о себе: «Если честно, то мне, как зрителю, артистка Полищук не нравится, мой нос, мой голос. Рост у меня – 175 см. Это сейчас популярны высокие женщины, а раньше у меня были проблемы. Я считала, что мне не хватает хрупкости. А вообще, если судить по внешности, я – дитя любви. В чертах моего лица поровну от обоих родителей: мамины глаза, но папины брови, а нос «смешанной лепки».

Да, конечно, я люблю красивые вещи. Для меня при выборе одежды главное – ощущение «мое», а определенного стиля, в общем-то, не придерживаюсь. Предпочитаю вещи из натуральных тканей. Люблю синий и голубой цвета, обожаю джинсовую одежду: и за цвет, и за ни с чем не сравнимое царство комфорта. Я совершенно не придаю значения фирме и месту покупки своих нарядов. Из украшений предпочитаю серебро. Сережа иногда занимается ювелиркой и делает что-нибудь специально для меня. Дома удобно чувствую себя в объемных хлопчатобумажных майках и джинсах. На «Нике» многим понравился мой наряд – длинное пышное платье из синего атласа. Почему? Потому что оно прекрасно сочеталось с моими голубыми глазами и темными волосами… Почему нашу пару кое-кто считает поразительной? У меня на это свой ответ. Многое в паре зависит от мужчины. Только выдержанный, элегантный и общекультурный человек может добровольно сосуществовать рядом с мятущейся, творческой натурой женщины-актрисы, поровну делить с нею домашние обязанности, воспитывать дочь и вкусно готовить. Я так говорю не оттого, что путь к моему сердцу лежит через желудок. Сергей – выдающийся от природы кулинар. У него бесподобный вкус, неисчерпаемая фантазия и скорые умелые руки. Считал готовой солянку из осетрины, когда в супе стояла ложка. Благодаря фантазии Сергея наша квартира в пятиэтажке не только уютна, но и обладает каким-то положительным биополем. Может потому, что двери отделаны натуральным и свежим деревом. Такая же мебель на кухне, от которой холл отделен условной аркой, создающей ощущение воздушности. Заметно, что в этом жилище любят и часто принимают гостей. За столом могут разместиться десять человек, а при желании – двенадцать. В спальне родителей чистота и уют, в комнате дочери – маленький творческий беспорядок. В этом доме отсутствует ощущение музейности. Здесь живут».

И все-таки хозяйкой в доме является именно Люба. В ней чувствуется личность. Сильная и своеобразная. И одновременно доброжелательная женщина, готовая помочь попавшему в беду человеку. У нее несколько талантов. Кроме сценического? талант общения, умение найти общий язык с людьми разных уровней культуры и образования. Киноверхи долго считали ее актрисой с не советским лицом, то есть без деревенских русских черточек, хотя при желании русскости в ней можно найти много и без труда. А вот, в общем-то, она поразительна: и по таланту, и по внешним данным, и по доброму бескорыстному отношению к людям, у нее душевное обаяние и душевная популярность. И как часто случается в нашей жизни, первыми в этом разобрались американцы.

Ее роль в фильме «Любовь с привилегиями» была признана лучшей женской ролью на престижном кинофестивале в Америке. У нас об этом умолчали. И о приглашении на официальную церемонию награждения (приз – красивую статуэтку вручили через несколько месяцев в вестибюле дома, где живет Тихонов). Люба особенно не обрадовалась награде, но и кручиниться по поводу халатности и невнимания к себе не стала, даже никому на это не пожаловалась. Ведь она была выше этого – поразительная Любовь Полищук!

Она была мужественнее и сильнее многих мужчин. По ее лицу нельзя было определить, как она себя чувствует. Я уверен, что зачастую она играла хорошее самочувствие. Падала, когда отказывали ноги. И если отпускал приступ, то улыбалась. Ритм жизни не снижала. Только ходить стала медленнее и вглядывалась в окружающую природу, тропку, горы, деревья, море, небо и особенно – в лица людей, чтобы запомнить их, чтобы они запечатлелись в ее душе, как фотографии. Ей предложили лечь в онкологическую больницу. Она спешила, потому что хотела быстрее вернуться к прежней жизни, старалась продлить ее. Пока хватит сил. Может, надеялась, что в конце концов болезнь отпустит. Так случалось и не раз прежде. Отказывало горло, лечение было одно – молчание, но она пела и распевалась. Болела нога, но она не давала ей отдохнуть, ходила и расхаживалась. Сейчас мучил позвоночник. Она делала массаж спины – не помог. Спала на досках – боль уменьшалась. Она разговаривала со многими людьми, приветливо, вспоминая добрые встречи, занятные случаи. Люди внимательно слушали ее, улыбались и не понимали, как и она не догадывалась, что, своеобразно, прощаются друг с другом. Долго говорила с сыном, намекала, что ей пора бы обзавестись внуками, а он не чувствовал, сколь это серьезно и важно для нее, и всячески отговаривался, шутя и ссылаясь на неудачные обстоятельства.

– Понимаешь, мама, в театре имени Моссовета я получал 130 долларов, тогда бы просто страшно подумать о том, чтобы создать семью. На какие шиши. Потом актерская жизнь разбаловала. Иногда я сворачиваю отношения, иногда меня бросают. Честно, мама. Но чаще всего мы просто отдаляемся друг от друга. И это естественно между двумя людьми, которые какое-то время делят кров, стол и постель, а потом начинаются ссоры, теряешь друг к другу интерес. И наконец возникает вопрос: «А зачем нам вообще быть вместе, если мы ни в чем не находим взаимопонимания?» И все как-то органично получается, что разошлись.

– Ты начинаешь с постели, сынок, а не лучше ли сначала найти точки взаимопонимания, когда без совета с любимой, без ее заботы и ласки просто жить не можешь?

– Было у меня такое, мама. Первый раз и сильно влюбился в 10-м классе, девочку звали Гулей. Самая красивая в школе. Это был бурный роман. Мы хотели пожениться. Но после школы я в институт провалил, а Гуля поступила в МГУ, на исторический факультет. Я устроился работать пожарным в учебном театре ГИТИСа, а у нее появились новые знакомые – студенты. Круг общения изменился. И наши отношения постепенно сошли на нет.

– Ты отступил?

– Вроде я.

– А вот Сережа, когда полюбил меня, не отступал. Я и виду не подавала, что он мне нравится. Принимала ухаживания – не более. А он рвался в бой, пока не убедил, что любит, что нужен мне.

– А я, мама, я, наверное, эгоцентрист, хочу, чтобы весь мир вертелся вокруг меня. Самый простой пример: женщина входит в мою комнату, где, на мой взгляд, идеальный порядок, и начинает наводить свой идеальный порядок. Я негодую. По какому праву она это делает?

– А ты, проверь, сынок, – по своему правилу или по праву любви, думай, что так вам вместе будет лучше. Любовь – это и страсть, и компромисс в желаниях, вкусах. Поговори с нею. Спокойно. Логично. Может, она массу времени продумала над тем, как удивить тебя, сделать тебе приятное. В любом случае то, о чем ты рассказал, не повод для серьезного конфликта. Надо постепенно выстраивать отношения.

– Пытаюсь, мама. У меня как раз сейчас такой случай. Настя – чудесный, изумительный человек, очень дорогой мне…

– Отсюда пляши, сынок. Летом на нашей даче для двоих еще места хватит.

– Почему для двоих?

– Для жены и твоего ребенка, сынок. Я мечтаю понянчить твоего ребенка. Я не шучу, Алеша. Поговорим об этом потом. Единственная репетиция, на которую я не опаздываю ни на секунду, – это запись кулинарной передачи с отцом.

Люба говорила истинную правду. Она ни на один день не прекращала съемки телепередачи «Охотники за рецептами». Считала Сергея гением кухни и видела в этом его призвание. Понимала, что с ее участием передача станет более популярной.

Часто съемки проводились на природе, к примеру, на берегу моря. Сильный ветер. Укрыться негде. Ноет спина. Сергей как бы прислушивается к ее организму, хочет выяснить ее самочувствие и, если плохое, перенести съемку. Но Люба, опытная актриса, понимает, что пока передача не набрала ход, силу, пока не утверждена как цикловая, прерывать съемки опасно. А чтобы обмануть плохие предчувствия мужа, превозмогая боль, буквально через силу, старается шутить. Ветер дует с Ладоги. В костер подбрасывают дрова, чтобы быстрее закипела вода. Сергей говорит по сценарию: «Если уха хорошая, на нее слетаются чайки». Люба помешивает уху, Сергей делает ей замечание, а между тем их окружают местные козы. Сергей повторяет с улыбкой заправского повара: «Если уха хорошая, на нее слетаются чайки». – «Ага, – соглашается Люба, – и прилетают козы!» Оба смеются. Сергей любит рассказывать о том, что до революции поварами были исключительно мужчины. «А сейчас черт знает кто», – как бы в сторону бросает Люба. Сергей обижается. Он говорит, что у поваров был своей профсоюз, и папа не раз видел по телевидению выступления джаза поваров.

«Понимаю, – говорит Люба, – теперь я понимаю, куда делись лучшие повара».

– Уха закипела! – Делаем пробу! – командует режиссер и в наступившей темноте Сергей не замечает, как у Любы от боли искорежено лицо. Чтобы скрыть боль, она отгоняет от ухи коз:

– Летите, милые, летите!

Сергей все же догадывается, что Люба чувствует себя неважно, и после съемок признается оператору: «Она столько работает и так устает, что дома только лежит. Я практически вижу ее лишь в горизонтальном положении. В сентябре обычно приезжает в Коктебель. Ставит рядом с кроватью мешочек семечек и несколько книг: Лесков, Чехов, Достоевский… Ложится – и конец. И мне это очень нравится. Я этого жду целый год».

Повздыхав, Сережа уходит в спальную туристическую палатку, где быстро засыпает. Еще тлеют угли костра, наступает очередь Любы рассказывать свою исповедь оператору. «Сережа чудный художник, очень стильный. И это беда. Я думала, что актерская профессия – самая унизительная и зависимая. Но то, в каком унижении живут художники, я не подозревала. Эти выставки, где они сидят целыми днями, и никто не подходит. И некоторые даже не смотрят. А ты зайди в мастерскую – там же не пройти. Сплошь работы. И какие работы! И поэтому чем ты старше, тем больше ты черпаешь в самом себе. У меня – это сон и одиночество. Я заряжаюсь только так. А Сережа целыми днями сидит в мастерской. Один. И поэтому ему наоборот надо общаться, он не пропустит тусовок, приходит домой и говорит не умолкая. А у меня замыкает аппарат. Если я улыбнусь, то не смогу свести челюсти. Ровненько, а не укладываемся. Но через горбы, через кривые суставы – вот так. (Выворачивает ладони, дико сцепив пальцы.) Ну и язык. Качество юмора. Важно, над чем смеешься вместе. А по-моему, важнее этого я вообще ничего не знаю. Извините, сводит челюсть…»

Оператор.

– А вы пошли бы в палатку. Там теплее.

Люба сгибается от боли и отрицательно качает головой.

Оператор.

– Ну тогда я вам подброшу дров в костер, а то совсем замерзнете.

Люба через силу выдавливает из себя:

– Мерси.

Выбрав удачный момент, во время длительного перерыва в съемках Люба обращается к мужу:

– Ты можешь поговорить серьезно?

– Зачем? – удивляется Сергей. – План работы уже обсудили, текст, надеюсь, помнишь, он настолько короткий и простой, что запомнила бы коза.

– Пожалуй, – соглашается Люба. – Но я боюсь, что он слишком серьезен для понятия даже гениального повара.

– Если не шутишь, то говори, я готов, – привстает Сергей и прямо смотрит в глаза Любы.

– С чего начнем?

– С того, что нас в семье трое. Мы растем.

– Не отрицаю, – вычурно произносит Сергей, – что дальше?

– Не знаю, – признается Люба. – Поэтому решила поговорить. Я слишком много времени уделяла неудачам и успехам Алеши, но это не значит, что я его люблю больше, чем Машу. Ты знаешь, что она мне досталась трудно. Мне сделали кесарево сечение.

– Помню.

К чему это ты говоришь, Люба?

– Говорю на всякий случай. Я всегда буду с вами. Говорят, что души не исчезают. Моя душа всегда будет здесь… И не делай плачущее лицо. Такова жизнь.

– Но… Но все еще может измениться, Любаня! Ты всегда верила в лучшее! – воскликнул Сережа.

– Я и сейчас верю, – соглашается Люба, – я еще кое-что успею сделать полезное, большее, чем предполагают врачи. До конца съемок «Няни», конечно, не дотяну. Это не мой фильм. Мой, но не основной, проходящий. Но постараюсь подольше сниматься, подольше быть с вами. Ведь пока я работаю, я живу.

– Я это знаю. Люба. Я преклоняюсь перед твоим мужеством. Впрочем, как и все участники съемок. Когда ты входишь в кадр, они встречают тебя аплодисментами.

– Это – за прочие заслуги.

– Не только… Они поражаются твоей энергии. Ты и ходишь быстро, и говоришь выразительно.

– Это мои хитрости. Я знаю, когда мой выход, а до этого отдыхаю, расслабляюсь, в нужное время прошу мне поставить блокаду и после слова «мотор» выдаю максимальный выплеск энергии. Я заметила, что в это время Заворотнюк иногда вздрагивает. Наверное, боится, что еще очень долго, даже в других фильмах я буду играть роль ее матери. И с таким же напором, как сейчас. Ей приходится напрягаться, подлаживаться под меня. Но, увы, блокады мне ставят все чаще и чаще. И тем не менее меня пригласили сниматься в субботнем развлекательном концерте. Очень популярная телепередача.

– Когда?

– Я отказалась! – гордо произнесла Люба. – Оказывается, что весь зал заполняют популярные артисты. И сцену, и зал. И бешено аплодируют друг другу, орут, топают от удовольствия ногами. Я спросила у администратора: «Они что, так любят друг друга?» – «Что вы, больше ненавидят, – признался администратор, – цель концерта – показать, что все артисты у нас талантливые, доброжелательные. Зрителям это нравится!» – «Но ведь это же неправда, – заметила я. – И я в эту историю входить не хочу». – «И особенно не надо, выйдите на сцену, раскиньте руки в стороны, улыбнитесь и пожелайте зрителям здоровья. Вот и все!» – заметил администратор, и кричит мне вдогонку: «Мы вам хорошо заплатим! Очень хорошо.

Я иду и не поворачиваюсь, тогда до меня доносится: «Вы вовсе не нужны. Ваше имя требуется!»

– Ты отказалась от приличных денег, Люба. И всего за несколько минут пребывания на сцене! – восторгается ею Сережа.

– Зато сохранила имя. Оно останется и для меня дороже всяких денег! – сказала Люба. – Утесов говорил про Русланову, когда ей не дали звание Народной артистки, что главное у Лидии Андреевны есть – это ее имя».

– Но ты же у меня Народная! – иронически заметил Сережа.

– Ну и что? Ты знаешь, сколько сейчас народных в искусстве расплодилось?! Легче артисту дать звание, чем подбросить деньжат. Скоро каждый артист будет заслуженным или народным. Ни в одной стране мира нет такого дурачества. Заслуженный артист Италии? Или народный артист Гвинеи? Смешно!

– Для чего же тебе тогда вообще звание?

– Для некролога! – улыбнулась Люба и так задорно, что даже Сережа расплылся в улыбке.

Раздумья на море

Люба считала, что лучшее для одиночества место – это море. Сережа хорошо знал о перенапряженном ритме жизни жены, не беспокоил ее, когда видел, что ей необходимо побыть одной, но тем не менее даже знакомые обычные домашние предметы, даже мебель отвлекали Любу от мыслей, которым она хотела посвятить время. Другое дело – море, а чаще всего Люба плавала в Тихой бухте, где было значительно меньше отдыхающих, чем на центральных пляжах. Стоило войти в море и сделать несколько плавных движений, как исчезал берег, переставал маячить поселок Орджоникидзе и пропадал из вида горизонт – вокруг никого, лишь волны, чаще всего безмолвные, окружали ее. С ними она и повела свой разговор, войдя в море, желая узнать о чем они думают и сказала:

– Не задавайтесь, не хвалитесь, что вы волны самого Черного в мире моря.

– Почему? – удивленно прошуршали волны. – О нас поется в известной песне: «Самое черное в мире Черное море мое». Сам Утесов пел эту песню. Ему-то можно верить?

– Конечно, был честнейшим и принципиальным человеком, но его, как и вас, ввели в заблуждение авторы песни. Им хотелось покрасивее воспеть Черное море, а на самом деле самым Черным морем является Красное. Это доказано учеными.

– Ну, если учеными, – нехотя соглашались волны, – но песня нам нравится, мы будем ее петь такой, как знаем, мы к ней привыкли.

– Пойте, – с улыбкой согласилась Люба и подумала о том, что было бы хорошо, если бы это море было самым чистым, пусть не в мире, пусть в размере санитарных норм, и в него не спускала свои отходы местная канализация, порождающая здесь в разгар сезона различного рода вирусные заболевания, – от желудочного до горлового. Об этом Любе поведали местные старожилы, тщательно скрывающие этот свой секрет от отдыхающих, которых можно было потерять, а с ними и желанные доходы. Люба за десяток лет, особенно последних, переболела, наверное, всеми вирусами, сама видела, как ранним утром уборщицы местных кафе и ресторанов полоскали в море грязную посуду, но остановить ее на пути к морю не мог даже этот факт, она знала, что в море плавает рыба, живут жирные пеленгасы и выносливая приятная на вид и вкус барабулька, а значит, пренебрегая осторожностью, здесь можно полностью отдаваться и волнам и раздумьям. Люба заметила, что с годами она все-таки стала осторожнее и отплывала подальше от берега, где и вода была почище, и отсутствовал риск попасть под водный мотоцикл. И еще Люба стала остерегаться плохих или корыстных людей. Раньше была чересчур доверчивой, верила коллегам, особенно тем, кто был постарше ее, и безраздельно – режиссеру. Он был для нее если не богом, то грозным повелителем, ослушаться которого она просто боялась, а о спорах и несогласии с ним даже в мелочах не могло быть и речи. Работала в театре с ней известная актриса Лия Ахеджакова. Играла главную роль в пьесе «Пеппи – Длинный Чулок». Она позволяла себе спорить с самим режиссером-постановщиком и довольно бурно, когда не была согласна с какой нибудь его концепцией. И он внимательно слушал ее, иногда даже соглашался с нею.

Люба сначала подумала, что у Ахеджаковой есть какая-то особая привилегия на такое поведение, как у известной актрисы, а потом поняла, что эту привилегию она выбила себе сама – своим талантом, своим умом. А что могла противопоставить режиссеру Люба, не знавшая тогда даже имен великих режиссеров – Мейерхольда, Таирова, Товстоногова, Любимова, Акимова… Сейчас, когда она изучила, наверное, необходимую ей часть театральной библиотеки, постоянно читает классические литературные произведения, – у нее появилось свое мнение, и она не страшится высказать его и для пользы дела и для того, чтобы ощутить себя не театральным винтиком, а живым театральным организмом, личностью. Ей предлагают много пьес, сценариев… В большинстве скучные, не соответствующие ее душе, настроению. В некоторых, весьма неважных, но кассовых, она соглашается участвовать, но внутренне стыдится этого, понимая, что движет ее в этом случае желание, а вернее, необходимость заработать. Правильно заявил один из обаятельнейших театральных актеров Виталий Збруев: «Мы не зарабатываем, а урываем. Там – урвем. Здесь – урвем». На хороший умный спектакль не соберешь столько зрителей, сколько на примитивный и пошлый. Вот и приходится идти на уступки своей совести. Далеко не бесталанный эстрадный актер Владимир Винокур с апломбом поведал с телеэкрана:

– Если я захочу в этот вечер три раза сказать слово «жопа», то скажу!

Любе безусловно повезло, что она попала в редкую в наше время, исключительно благородную и тактичную семью, у нее умный муж, продолжает традиции бабушки, родителей. В одном из интервью она сказала: «Вот мы уже двадцать лет вместе. У меня нет рецептов семейного счастья, но я считаю, что в браке просто не надо быть занудой. Если меня спрашивают: какой ваш муж? Я отвечаю: «Он нескучный человек». Я как раз не всегда соответствую его чувству юмора, интеллекту, жизнелюбию. Оно и понятно, он сидит себе в мастерской и аккумулирует энергию. Я же, напротив, все время разряжаюсь, у меня так мало моментов, когда я могу побыть в одиночестве. И наверное, нам легко вместе, потому что есть что рассказать, а я с готовностью это впитываю. Вот только когда он начинает тянуть меня на тусовки, я упираюсь. Он говорит: «Что такое? Ты стареешь?» А я отвечаю: «Сережа, ты же знаешь, у меня публичная профессия, я все время отдаю, а для этого мне нужно что-то поднакопить в себе». Она никогда не скрывала своих отношений с Сережей, того, как зародилась их любовь, но утаила от всех, даже от него, случай, который более всего сблизил их. О нем ей поведал приятель Сергея, служивший с ним в армии, в одной части. Командир выстраивает часть на плацу и говорит:

– Рядовой Сергей Цигаль, три шага вперед!

– Есть, – говорит Сергей и выходит из строя.

– Скажите, рядовой Цигаль, почему вы свободное время проводите в лесу?

Сергей краснеет, солдаты ржут.

– Оправляется! Без перерыва!

– Нет, – качает головой командир, – Сергей Цигаль собирает в лесу ягоды. Собрал. Заплатил нашему повару за то, что он купил сахар и сварил из ягод варенье. Далее Сергей Цигаль разлил варенье по банкам, уложил их в сколоченный им ящичек и отправил по почте родителям. Что вы на это скажете?

Солдаты зашумели, не зная, как оценить его поступок.

– Это первый случай в нашей армии такой заботы о родителях. О нем я и хотел рассказать. Становитесь в строй, Сергей Цигаль! – закончил командир.

Люба поразилась, узнав про этот случай с мужем. Она безумно любила своих родителей, при первой возможности приглашала их в Москву, мама подолгу жила у нее, и оказалось, что Сережа не менее нее внимателен к родителям. И это обстоятельство окончательно убедило ее в правильности семейного выбора.

Она ни разу не слышала от мужа ни одного грубого или резкого слова. Они оба возмущались пошлостью, несущейся с телеэкрана. Особенно кипятилась Люба, смотря телепередачу «Аншлаг». Говорят, что Регина Дубовицкая, когда она работала редактором на радио, была скромной, культурной женщиной. Собрала на телевидении неплохих артистов, но что разрешает им говорить? Жуткий дубоватый примитив. Пошлые двусмысленности! Неужели погоня за деньгами заставляет столь сильно деградировать человека, что он смакует, произнося слово «жопа»?! А может, это делается специально, чтобы оградить людей от сатиры, от способности думать о происходящем. Это многие заметили. И гости из болельщиков говорят, что слишком много времени стали уделять показу спорта, платят спортсменам громадные деньги, стимулируя победы на международных соревнованиях, и восторженно орут после этого: «Мы победили! Мы победили! Рос-си-я!» Кто мы? Народ? Конечно, легче заплатить хорошие деньги нескольким сотням, даже тысячам спортсменов, чем людям во всей стране. Разве победами в спорте определяется уровень жизни людей? К их благосостоянию и высокой культуре надо стремиться. Разве не правы мои друзья? И тут Люба вспомнила монолог, еще в юности услышанный на эстраде и поведала его гостям: «Закончилась кавказская свадьба. Опустели бутылки с вином и чачей. Гости расходятся по домам. Идут по дорожке к выходу, и только поэт, выпивший лишнего, стал почему-то перелезать через забор и, задев проволоку, порвал брюки на самом пикантном заднем месте. Плетется он по дороге домой, за ним идут директор магазина со своей любовницей кассиршей. Директор догоняет поэта: «Слушай, кацо, говорят, что ты пишешь хорошие стихи, я не читал, но ты пойми меня – я иду со своей любимой женщиной, и перед нами маячит твоя задница!» – «Извини, генацвале! – повернулся поэт к директору. – Погляди вокруг. Посмотри на чудесное небо, усеянное загадочными звездами! Посмотри на наши горы, покрытые сказочным зеленым нарядом и доходящие до самих облаков! Посмотри, наконец, на изумительную по красоте лунную дорожку, пересекающую море! А ты куда смотришь?!»

Люба вспомнила эту притчу и улыбнулась, но как раз в это время Владимир Винокур воплотил на телеэкране свою мечту и произнес заветное ругательство. Люба переключила телевизор на другой канал, где шла новая юмористическая передача «Камеди Клаб»:

– Скажи-ка, Гарик, ведь недаром твоя жена мне отдалась?

– Даром. Разве это деньги?!

Люба вскакивает и выключает телевизор.

Она женщина весьма вольная на язык, могущая иногда для нервной разрядки запустить матерком, и то пришла в ужас: «Как же можно? На сцене? Дома – говори хоть сто раз, если тебе это нравится. Но на сцене? На святом для артиста месте?! Тем более на телеэкране, где выступает президент?!»

Люба настолько далеко отплыла от берега, что остановилась и медленно повернула назад. На плавание в море, на раздумья с ним она выделяла в день не более часа. Осторожность появилась? В какой-то мере. В холодной воде утихает любая боль, лучше думается. Недавно дочка сделала ей замечание, что она бывает груба по отношению к некоторым своим гостям. Потом, как правило, извиняется за бестактность, но лучше вообще не доводить общение до конфликта. Маша права. Взрослеет и умнеет на глазах. Ее самовыражение еще впереди. А мама по-прежнему доверчива ко всем людям. Появилась возможность приглашать и достаточно угощать людей – она и зовет их к себе домой. Чем шире застолье – тем лучше. Наивность – замечательная черта человека, и тем более артиста. Воспринимать всех людей идеальными – самый лучший кайф для Любы. Но когда сидишь с ними за одним столом и видишь, что пригласила человека, далекого от искусства, с которым даже тонко пошутить нельзя, который пришел к тебе не для задушевной беседы, а для того, чтобы нажраться и напиться и потом хвастаться друзьям, что гулял у самой Любы Полищук, то такой человек начинает вызывать отвращение, и Люба без всякой осторожности говорит ему то, что о нем думает. И совершенно зря. Ему ее слова не помогут, а обиду вызывают. А он гость. Сама его пригласила. Приходится извиняться. Зато хорошо, когда за столом собираются свои люди, настроенные с тобою на одну волну. Люба только недавно заметила, что их становится все меньше и меньше. Куда деваются? То ли уезжают в другие страны? То ли мельчают душой, замороченные заботами и нуждой? То ли постепенно вымирают? Люба вдруг подумала о том, как мучился больной мамонт, осознавая, что он умирает и что он – последний. Сжало сердце. Но вряд ли от сожаления к мамонту. Подобное случалось с нею и раньше. В более молодые годы. Боль в спине отдавалась в сжатии сердца.

Коллеги знали о ее мучениях. Соболезновали. Окружали заботой. Один режиссер поставил в ее гримерной кушетку, а на нее положил доски. Весь антракт Люба лежала на этих досках, снимая боль и успокаивалась. Режиссер заботливо суетился вокруг. Даже предлагал продлить антракт. Другие актеры и гримерши не без интереса бросали тревожные взгляды в ее сторону. Но никто, ни разу не вызвал врача к ней, не устроил, наконец, скандал ей самой по поводу легкомысленного отношения к своему недомоганию. Теперь она поняла – коллеги боялись, что сорвется спектакль, на который проданы все билеты, что придется отменять следующие тоже аншлаговые представления. А она млела от их заботы. Поднималась, иногда через силу, и дорабатывала спектакль, не сбавляя ни мастерства, ни темперамента. Тут окружающие не виноваты. Она не любила, просто не могла играть плохо. И, чего скрывать, радовалась аплодисментам, цветам, поздравлениям с успехом. И на следующий день, опять недомогая, несмотря на укоризненные взгляды Сережи, нехитрые намеки сделать перерыв в спектаклях, хотя бы на неделю, снова рвалась в театр, бросая взгляд на часы и боясь опоздать к началу. Театр стал неотъемлемой частью ее жизни, и она не могла оторваться от него, как от сладостного наркотика. Пожалуй, она всегда была фанаткой искусства. Даже еще в эстрадной студии. Если бы не ее невероятная страсть к театру, то могла бы сорваться с верного творческого пути. Один чиновник из Комитета кинематографии как-то, будучи подшофе, признался ей: – Любаня, если бы ты знала, сколько твоих кинопроб забраковали, то спилась бы к чертовой матери!

– А я догадываюсь, – посуровела Люба.

– Не-а-а, – покачал головой чиновник. – Не знаешь! И это хорошо!

Люба расположилась на волнах, мерно покачивающих тело.

Жаль, конечно, что слишком часто браковали. Но один раз промахнулись, и она стала лауреаткой мирового кино в Сан-Франциско. Очень удачная роль, в прекрасном фильме. Еще бы две-три таких удачи не помешали бы. И жаль, что в своем, вроде бы родимом кино настоящую роль, судьбу героини, лишь в том фильме удалось сыграть. И слава богу. Эту роль у нее уже никто не отнимет. Даже люди с самыми высокими привилегиями.

Рядом в Любой запрыгала пара молодых дельфинов.

– Играют, – улыбнулась она. – Лишь бы не попали в дельфинарий, что начали строить в Коктебеле. Может быть, там и рыбы им достанется больше, и воду чаще менять будут, но все равно жить в клетке, по чужой указке выполнять прыжки и только за это получать рыбешку – недостойно даже животных.

Дельфины закружились вокруг Любы и затем направились к берегу, но, увидев, что она не последовала за ними, вернулись обратно.

Люба посмотрела на небо. Со стороны горы Карадаг на поселок медленно надвигалась огромная черная туча.

– Предупреждают меня об опасности, – догадалась Люба. – Спасибо, милые, но меня не пугает ни дождь, ни гроза. Более промокшей, чем сейчас, не стану. Отмоюсь от соли дождевой водой.

Через несколько минут поток воды обрушился на Любу, стали круче волны, они поднимали ее вверх и опускали вниз, накрывая с головой. Внезапно небесный поток воды истощился, и вспыхнуло солнце.

– Море не обижает меня, – подумала Люба, – оно по-своему честно и справедливо. Всегда знаешь, что можно ожидать от него – и милости, и гнева. Поэтому оно не так страшно, как некоторые люди. Человеческий облик часто обманчив, и не случайно многие ученые утверждают, что нет страшнее зверя, чем человек. В одном только Коктебеле из-за раздела земли сколько перестреляли людей. Перестройка здесь натурально превратилась в перестрелку. Первым пострадал владелец собственной пельменной Хромой Марк. Средних лет мужчина, со всклокоченной бородой, непричесанными усами, но с добрым взглядом. Кто-то позарился на его пельменную, но он не хотел отдавать свой бизнес и его гордость – большой металлический чан, в котором варились пельмени. Чан был отлит на металлургическом заводе в Запорожье. Недруги пощадили жизнь инвалида, но в чан бросили гранату, разломив его на куски. Хромой Марк пытался возобновить бизнес, но денег на другой такой чан не хватило, и он уехал из Коктебеля. А тот, кто бросил в чан гранату, построил на месте бывшей пельменной свое кафе. Но долго благоденствовать ему не довелось. Кто-то другой, более хищный и жестокий, спалил его кафе и не подпустил к горящему зданию пожарных. Таких случаев в Коктебеле было немало и еще более страшных. Люба усилием воли отвлеклась от этих мыслей. Солнце увеличило натиск, пробиваясь сквозь стекла очков. «Пора домой, – решила Люба, приподняла голову, бросив прощальный взгляд на бухту и окружающие ее горы. Говорят, что когда у поэта Межирова, вынужденного покинуть страну, спросили, о чем он при отъезде больше всего сожалеет, то он, подумав, сказал: «О том, что больше не увижу Тихую бухту».

Люба медленно возвращалась домой. Выйдя на набережную, ниже опустила верхний край шляпки, чтобы ее не узнавали прохожие, не останавливали и не забрасывали вопросами. Не хотелось портить впечатление после доброго общения с морем. Но один мужчина средних лет, бегающий по набережной каждый день, все-таки узнал ее и приветливо помахал рукой.

– Вы сегодня что-то припозднились. Обычно раньше проходите.

– Заболталась с морем, – иронично ответила Люба. – А вы что, бегун?

– Я – плеймейкер, – грустно вымолвил мужчина и растерянно развел руки.

– Извините, не понимаю, – призналась Люба.

– Я из тех, кто разгоняет фаворита забега до середины дистанции, за моей спиной ему бежать легче и в нужном темпе. Я дело свое делаю и схожу с беговой дорожки.

– А сами? – удивилась Люба. – А сами не пробовали добраться до финиша? Или так выкладываетесь, что на это не хватает сил?

– Сил? Думаю, что хватило бы. Но мне нельзя финишировать, тем более первому. Я – плеймейкер.

– Странно. Значит не всегда побеждает сильнейший? – возмутилась Люба.

– Побеждает раскрученный, известный всем бегун, на которого ставит начальство, – вздохнул мужчина. – У которого всюду связи, с начальством налажены выгодные отношения.

– А вы ради чего стараетесь? – с укором заметила мужчине Люба.

– Мне платят, – ответил мужчина. – На жизнь хватает, берут за границу, на международные соревнования. Я бегаю на условиях фаворита. А откажись – остался бы без куска хлеба. Я бегун по профессии. Другой нет. И заново начинать поздновато, так сложилась жизнь, – извинительно произнес мужчина. – У нас в стране полно плеймейкеров. И не только в спорте. Мало кто об этом знает.

Люба смутилась, не зная, что сказать мужчине, как ему помочь. Потом подумала, что в кино сама была в какой-то мере плеймейкером. Ярко сыграв в эпизоде, оживляла фильм с вялым сюжетом, посредственными актерами. В кино может более менее удачно сняться почти любая смазливая девушка. Красивое лицо привлекает внимание зрителей, и они уже мало обращают внимания на чисто актерские способности актрисы, умение показать психологию героини. В театре не мелькают кадры с разными лицами, декорациями и спец эффектами, актер остается один на один со зрителем, и тому очень скоро становится понятно, какое искусство ему предлагают. Люба прошла школу театра, и это помогло ей, если требовалось, удачно пройти всю дистанцию фильма, от старта до финиша, вникнуть в характер героини, отразить различные жизненные ситуации. Она не стала плеймейкером, несмотря на отсутствие связей и каких-либо привилегий. И не шла на интимные связи ни с режиссерами, ни с другим начальством. Путь к успеху видела только на сцене и лишь там добивалась его. Очень надеялась, что море восстановит ее здоровье. Она пожалела, что задерживает съемки фильма «Моя прекрасная мама». Роль в фильме проходная, но она играла ее очень старательно, делала заметной, живой, и сама жила благодаря съемкам в этом фильме. Актеры поддерживали ее своим добрым отношением, не пеняли на простои в съемках из-за ее недомогания. Она чувствовала, что ее искренне любят. И это не результат каких-либо ее привилегий, которых у нее нет и не было. Это особая привилегия, лично заслуженная и выстраданная ею, это – уважение и признательность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.