ВИЛЬФЛИНГЕН, 27 ЯНВАРЯ 1969 ГОДА
ВИЛЬФЛИНГЕН, 27 ЯНВАРЯ 1969 ГОДА
Закончил: Юнг-Штиллинг[954], «Биография», которую вновь переиздали. У нее небольшая, но верная читательская аудитория.
Мать очень ценила эту книгу, как и вообще сочинения образованных врачей, которые составляли изрядную часть ее чтения: Карус, Хуфеланд, Шлейх.
У Штиллинга искусство исцеления соприкасается с христианским существованием. В удаче курса лечения видится приток божественной милости. Трудно, кажется, при такой убежденности обойти скалу детерминизма — это
Штиллингу удается в том отношении, что предпосылку милости он распознает в «стремящемся усилии», прежде всего в молитве. Если бы мир был полностью детерминированным, то войны, эпидемии, убийства должны были бы содержаться в божественном плане. Однако все это пришло в мир лишь после падения, после похищения познания.
Первородный грех для христиан всегда был крепким орешком. Лучше справились с этим буддисты, согласно учению которых несовершенство может преодолеваться продолжительным усилием, — и незамысловатый Дарвин, который видит в дефектах неизбежную теневую сторону отбора. При этом моральный принцип, доминирующий у буддистов, здесь почти полностью отступает на задний план. Очевидно, два абсолютно разных представления о совершенстве.
Некоторым мешало уже то, что Штиллинг слишком крепко хватался за фалды Господа Бога. Непосредственная помощь предполагается им даже там, где достаточно simple ratio[955] и здорового образа действий. Это справедливо также для его «Теории духовного известия»: духи и привидения подступают слишком близко. Взгляды, несмотря на это, трансцендентные.
Нужно заметить, что Штиллинг работает интенсивно. Он ведет себя не так, как те голландские сектанты, которые пишут просительные письма и ожидают успеха в непрерывной молитве. Леон Блуа в этом отношении тоже позволяет себе всякое и заходит так далеко, что не считает себя обязанным выражать благодарность донаторам. Он даже похваляется своей ingratitude eternelle[956].
Отец Штиллинга был строг, суров и, особенно после второго брака, даже несправедлив. Тем более благоприятное впечатление производит та почтительная робость, с которой сын говорит о нем. Стоики полагали, что природа обязана-де давать нам отца — хорошего ли отца, вопрос остается открытым. Юнг-Штиллинг, кажется, разделяет это мнение, хотя и на более высоком уровне. У него вообще едва ли имеются жесткие суждения. Его критика лежит скорее на отдалении, как и он сам отдалился от Гёте, которому был многим обязан — не только в годы его жизни, но и после смерти. Еще и сегодня многие читатели приходят к нему через Гёте, как то случилось и с моей матерью.
То, что ограниченность ума Штиллинга, несмотря на всю его добросовестность, не могла надолго удовлетворить Гёте, ясно как дважды два. Универсальная же свобода Гёте тоже не могла долго приходиться по вкусу Штиллингу.
Штиллинг жил с 1740 по 1817 год. В обширных воспоминаниях, которые он продолжал до самых последних дней, не встречается имя Наполеона. Политическая сфера вообще отсутствует или рассматривается мистически. Так, один раз исследуется вопрос, не следует ли рассматривать национальную кокарду как глаз «зверя из бездны».
Бросается в глаза (но это можно отнести к чувствительности) накопление судорог в его окружении. Его первая жена страдает припадками истерии, третья — нервным тиком. Самого Штиллинга десятилетиями мучают спазмы желудка. У его детей проявляется то же самое. Зато самоубийства, характерные для нигилистской ауры, не встречаются.
Несмотря ни на что чтение по-прежнему освежает, но также и огорчает как тот уровень нивелировки, которого мы достигли в беспрерывном спуске.
Передвигаясь по Европе, Эразм чувствовал себя как дома в Швейцарии, Германии, Франции, Англии, Польше и Италии. Но и тот способ, каким Штиллинг в почтовой карете путешествовал из Эльзаса в Богемию, из Швейцарии на Северное море, указывает на сильное превалирование духовных потоков над национальными и экономическими.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.