ЛИССАБОН, 11 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА
ЛИССАБОН, 11 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА
Паспортный контроль продолжался долго, как и везде, где задействована сильная полиция.
В аэропорту мы узнали, что ближайшая машина на Цюрих отправляется завтра в шесть часов утра; нам следует за час быть на регистрации. Между прочим, avion кажется мне удачнее flugzeug[543], однако flieger лучше, чем aviateur[544].
Мы сняли номер в отеле «Principe Real», оставившем у нас о себе добрую память. Освежившись, мы прошлись вдоль avenida do Liberdade, намереваясь еще раз выйти к Вифлеемской башне. По дороге мне пришло в голову, что с тем же успехом мы могли бы съездить в Синтру; мы находились совсем рядом с железнодорожным вокзалом, с которого часто один за другим ходят поезда, например, как из Берлина в Потсдам или из Парижа в Версаль.
Сказано — сделано. Через три четверти часа мы оказались в городке, в котором, несмотря за прохладную погоду, не было недостатка в туристах. Мы поели супа в ресторане «Regional». На борту подтвердился мой старый опыт: что изучение обширных меню, подаваемых по три раза на дню, вскоре вызывает отвращение. Роскошные блюда приобретают какой-то единый привкус. Их начинаешь поглощать с нарастающей безотрадностью, с тоской Исава по чечевичной похлебке. Исключение составляли vinho verde, фрукты и устрицы Илья, которых с первых дней явно недоставало.
Синтра расположена на склоне горы; узкие и кривые улочки ведут мимо садов и вилл. Смотришь ли на гору или на равнину, которая простирается до самого моря, — глаз в любом случае радуется видам, которые уравновешены так, словно композицию их продумали.
Сила атлантических ливней видна по деревьям; среди вечнозеленых стояли другие, которые, как платаны и акации, уже сбросили листву. Дождь придает дополнительный блеск строениям; стены и кровли кажутся покрытыми глазурью. Названия улиц не указаны, как у нас, на табличках, способных испортить даже уникальное и красивое здание, а в виде azulejos[545] вправлены в каменные стены.
Атлантический ветер объясняет чрезвычайную тщательность, с какой тут выкладывают дымовые трубы. Любая крыша богато оформлена ими; иные производят впечатление надставленной стены, в которую впущен ряд керамических труб. Можно было бы с большим основанием назвать Синтру городом этих дымовых труб, чем городом двух колоссов, которые представляют собой уникальные сооружения в истории архитектуры. Я, правда, давно знал их по репродукциям знаменитого замка, но считал их необычными башнями, которые по форме напоминали скорее сардинские нураги[546], нежели какой-то исторический стиль. Здесь же я узнал, что они служат дымоходами для двух кухонь, расположенных в цоколях. Мы не преминули войти внутрь и увидели там копья, годные, чтобы поджарить быка, над железными решетками, на которых в качестве дров лежали стволы деревьев, — сейчас лишь как имитация, поскольку кухни давно уже превратились в музеи. На эти очаги небо глядит сверху словно в двойной бинокль. Пока вельможи восседали за столом в праздничном зале, здесь среди дыма и огня события разворачивались, как на поле сражения. Я подумал о Пантагрюэле, который, гребнем из слоновых бивней вычесав из волос пушечные ядра, съедает быка.
Вверх по лестнице, вниз по лестнице, нас провели по наполненному сокровищами замку, показали также темницу, где с женой и братом содержался в заточении Альфонс VI и где он через много лет умер. Его взгляд через зарешеченное окно простирался далеко над предгорьем до самого моря.
Вообще-то, замок напоминает сераль. Ценная мебель, сосуды, изделия в китайском стиле из Макао, в том числе вазы в рост человека, великолепный синий ковер и колокольня из слоновой кости. Древесина из Бразилии, стол, за которым нашлось бы место для коллегии из двадцати персон со всеми их бумагами, в квадратном помещении. На стенах azulejos со сценами охоты на кабанов и оленей. Воспоминания о испано-мавританской эпохе, в том числе фаянсы, древнее золото которых покрывает иней фиолетового оттенка спорыньи. Дыхание старой мировой державы, куда стекались сокровища Индии.
Спиральным ходом винтовых лестниц окна башни открывают ландшафт в стереоскопических разворотах: гряды гор с готическими крепостными стенами, атлантические декоративные парки, лузитанское побережье, потом снова каменный внутренний двор со статуями и фонтанами.
Я подумал о других замках, которые мне доводилось видеть: замок Мейсена, монастырь Седнаджа в Сирии. Собирание сокровищ светскими и духовными князьями, затем разграбление их и рассеивание: одна из бесчисленных форм вдоха и выдоха в пределах вращающегося, пульсирующего мира. А некоторые сокровища погружаются глубже, становятся вневременными, как сокровище Атрея или Тутанхамона. Проходят тысячелетия, прежде чем они вновь появляются на свет. О других, как сокровище нибелунгов, знают только легенды. Они покоятся в глубине; подъем их может накликать беду, как о том красочно повествуется в германских сагах и ближневосточных сказках. Подразумевается тот мировой клад, которым мы живем, пусть только лишь на проценты, благодаря его излучению, приходящему из недостижимой дали. Даже солнце является только символом, зримым отображением; оно принадлежит к временному миру. С другой стороны: любое собранное на Земле сокровище тоже остается подобием, символом. Его не может быть достаточно, отсюда и ненасытный, неутолимый голод.
Потом мы хотели подняться на замковую гору, но отказались от этой затеи, увидев, что ее внезапно заволокли низко надвигающиеся тучи, и поехали обратно в Лиссабон. Там мы еще раз сходили на Pra^a do Comercio, пуп лузитанского мира. Паромы и портовые суда облетали стаи чаек, на набережной торговцы предлагали на продажу ананасы и бананы, от глиняных урн тянуло дымком жареных каштанов.
В пределах нескончаемого потока автомобилей я еще раз обогнул центральную статую и обнаружил, что князь скачет прочь от змей, которые поднимают головы, как полевые лилии. После таких обходов нужно было закрыть глаза и вдохнуть. Здесь рациональные и фантастические величины сходятся в крайне ограниченном фойе перед бескрайним. Помбал и землетрясение. Немного ниже Вифлеемская башня, которую приветствовали на прощание кругосветные путешественники и конкистадоры, прежде чем умножить богатство короны странами и островами или в железных латах пройти вверх по Конго и Амазонке. На кромках трех континентов светятся звездообразные крепости, памятники, оставленные ими после себя. Подлинные наследники готов, викингов и норманнов… еще ближе, чем в «Лузиадах», их чувствуешь в песнях Ариоста.
Большая avenida была уже украшена к Рождеству. Роскошь витрин, прежде всего, ювелиров и мужских портных, как на цюрихской Банхофштрассе или Rue de la Paix в Париже, выдавала в ней одну из тех троп, по которым ходят важные люди мира сего. Она была освещена мириадами пестрых огней, как вход во дворец Аладдина.
Утомленные изысками португальского корабельного повара, мы отдыхали за стаканом vinho tinto[547] в продымленном трактире, располагавшемся в змеистом проходе винного погребка. Здесь предлагались удивительные лакомства; полосатая каракатица пузырилась на огне древесного угля; покупателей поджидал octopus[548] с розовыми щупальцами, на которых подобно фарфоровым кнопкам выделялись присоски. Лягушки, запеченные целиком, громоздились плоскими слоями рядом с горами вареных воробьев. Винные пробки, ракушки, рыбьи кости, окурки и другие остатки время от времени посыпались опилками и выметались за дверь. Публика была мимолетная: матросы с торговых судов, уличные девки, швейцары маленьких соседних гостиниц, которые приносили сигареты и перешептывались с официантами, за соседним столом какой-то старик, который менял кучу медных монет на серебро. Белый посох указывал на то, что он слепой нищий. В картинах здесь не было недостатка; они, поскольку языка мы не понимали, производили таинственное впечатление. Еще не завершенное: демократизация народа.
В отель мы вернулись поздно и, не надеясь на портье, поставили будильник на четыре часа. Я спал мало; образы продолжали свой бег, к тому же болели раны на ноге.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.