Приговор приведен в исполнение

Приговор приведен в исполнение

Вчера, 23 декабря, приведен в исполнение приговор Специального Судебного присутствия Верховного Суда СССР в отношении осужденных к высшей мере уголовного наказания — расстрелу — Берия Л. П., Меркулова В. Н., Деканозова В. Г., Кобулова Б. З.; Гоглидзе С. А. Мешика П. Я. и Влодзимирского Л. Е.

Известия, 24 декабря 1953 г., № 302

— По решению Суда имущество Берия подлежало конфискации. Каким имуществом он владел и что после конфискации у вас осталось?

— Члены Политбюро по традиции находились на полном государственном обеспечении. Квартира, дача, мебель, машина — все было казенное. Тогдашняя, скажем так, партократия, не в пример последующей, равнодушно относилась к личному обогащению. У них не было ни личных накоплений, ни личного имущества. Доказательство тому — сберкнижка Сталина, на которой «хранились» буквально копейки!

Лишившись казенного имущества, мы оказались на улице. Но к труду я был приучен с детства и даже в тех нелегких условиях сумел содержать семью. Богатства я не нажил, ибо, как поется в одной из песен, «человеку много ль надо?!»

— Какой круг общения был у матери в изгнании? Ведь в том возрасте, в каком она овдовела, непросто обрести новых друзей?

— Жизнь матери окончательно рухнула с трагедией отца. В дальнейшем она просто существовала, как тень или печальное отражение прошлого. Образ ее жизни ничем не отличался от одиночества грузинки-вдовы, которая, скорбя о муже, вечно облачена в черное одеяние.

— Ваша жена ждала ребенка, когда вас арестовали. Как в дальнейшем сложилась ее судьба, судьба семьи в целом?

— Находясь в заключении, я стал отцом мальчика, которого также назвали Серго, ибо мало кто надеялся увидеть меня в живых. С женой у меня были прекрасные отношения и, хотя считалось, что она проживает в Москве, первые три-четыре года она провела вместе со мной в Свердловске.

— Как вашу супругу звали?

— Почему звали? Она и ныне в полном здравии. Мы учились в одной школе. Она была одноклассницей и подругой Светланы Аллилуевой. А зовут ее Марфа Максимовна Пешкова.

— Фамилия и отчество очень знакомы…

— Марфа — внучка Максима Горького. Моего тестя тоже звали Максим и занимался он литературой, а теща была художницей и очень обаятельной и интеллигентной женщиной. Высокое имя дедушки и безупречный круг родственников не помогли моей жене избавиться от пристального внимания соответствующих инстанций: ее вызывали и в КГБ, и в партийные органы, и на допросы.

— Как сложилась судьба ваших детей?

— Старшая дочь Нино, названная так в честь бабушки, окончила Строгановское училище по графике, а потом — академию художеств. Нино вышла замуж за иностранца и переехала на его родину. Младшую дочь зовут Надей, в честь уже русской бабушки. Живет в Москве. Имеет двух детей — Ксению и Алешу.

Зять родился в Тбилиси, мать у него наполовину грузинка, — это их и сблизило!

Чтобы завершить рассказ о детях, скажу, наверное, и о сыне. Он все время находится со мной. Закончил Киевский политехнический институт. Вообще-то я хотел чтобы Сережа получил образование в Грузии.

Два года он проучился на физическом факультете Тбилисского университета, однако грузинские власти не очень одобрительно относились к нахождению там даже моего сына…

— Он тоже носит фамилию Гегечкори?

— Нет. Когда он родился, я еще был Берия. Но весьма реальная опасность вынудила жену записать новорожденного на фамилию Пешковых. Вскоре все равно начались прямые преследования Марфы Максимовны — ее несколько раз избивали на улице, устраивали провокации, пока откровенно не потребовали развода со мной.

Я сказал жене: «Раз такое дело, они тебя в покое не оставят! Стоит ли рисковать будущим детей, которым похоже, тоже придется несладко? Давай формально оформим развод, а детей будем воспитывать вместе. Время, как обычно, рассудило по-своему, и мы расстались и формально, и фактически. Свою личную жизнь мы посвятили детям и счастливы, что они нас не подвели.

— На Украине принят закон о гражданстве, согласно которому каждый имеет право восстановить свою фамилию, имя и отчество, если они по каким-то причинам были заменены или неправильно оформлены. У вас нет желания вернуть свою настоящую фамилию?

— С этой целью я дважды терял паспорт и старался получить новый на основе сохранившейся метрики. Эти попытки десяти-пятнадцатилетней давности не увенчались успехом, но я охотно попытаюсь еще раз: ведь наконец-то закон на моей стороне!

— Может быть, и сын последует вашему примеру?

— Несмотря на то, что Сережа вырос вдали от Грузии и никогда не носил грузинскую фамилию, он считает себя грузином, частицей нашего рода и племени… Ему скоро сорок, и я верю, что он способен принять самостоятельное решение. Я буду этому рад.

— Его жена — украинка?

— Да, очень умная, скромная и красивая девушка. Как видите, я связан с Украиной не только собственной судьбой, но и родственными узами.

— Между прочим, вы еще не рассказали о том, как вы попали в Киев, чем мотивировался ваш выбор места жительства?

— После десятилетней работы в Свердловске мне разрешили переехать в любой институт моего профиля на территории СССР, включая Москву. Этому способствовала и болезнь матери. Из-за сильного радиационного фона у нее началась аллергия, и врачи категорически советовали немедленно поменять климат. Я обратился к руководству за помощью. И тут надо отдать должное Хрущеву, который поручил тогдашнему председателю КГБ Семичастному заняться моим трудоустройством. Москва отпала сразу: мне не хотелось возвращаться туда, где я однажды уже пережил собственную смерть. В Грузии не было подходящего института, где я мог бы завершить начатые на Урале проекты. Выбор пал на Киев. И не случайно. Я бывал в этом городе неоднократно и был очарован его красотой. Одновременно к этому решению меня склоняла дружба наших двух народов, уходящая своими корнями в глубь веков. Не сравнивая себя с великими предками, в час бедствий находившими приют на гостеприимной украинской земле, я рассчитывал на понимание и поддержку друзей-киевлян. К тому же был убежден: здесь на меня не окажут то давление, которое я испытывал от российского руководства. Немаловажное, а может, и решающее значение имело и то, что на Украине было создано ряд предприятий и заводов с моим участием, обеспечивавших ракетную мощь СССР. Достаточно назвать таких крупных ученых, как дважды Герой Социалистического Труда академик-конструктор ракетно-космической техники Михаил Кузьмич Янгель и Герой Социалистического Труда академик-конструктор авиационных двигателей Архип Михайлович Люлька, приветствовавших мой приезд в Киев. Я хорошо знал о большом интеллектуальном потенциале Академии наук Украины, в контакте с которой предстояло отныне работать. И это тоже вдохновляло.

— Вам, насколько мне известно, пришлось освобождать Украину от фашистов…

— Освободителем я бы себя не назвал, хотя в боях за Львов пришлось участвовать. Официально я проходил войсковую стажировку, однако, сами понимаете, что пуля не отличает практиканта от кадровика. Приходилось и защищаться и наступать наравне со старшими побратимами по оружию. Кстати, я видел украинских хлопцев — вояк УПА, которые произвели на меня сильное впечатление и остались в памяти до сих пор. Это была реальная сила, выступавшая как против Красной Армии, так и против гитлеровцев. Не разделяя политической точки зрения идеологов УПА, я с почтением относился — и отношусь! — к тем молодым ребятам, которые жертвовали собой во имя самостоятельной Украины. То, что их усилия не пропали даром, лишь свидетельствует о бессмертии правого дела.

— Итак, вы приехали в Киев в…

— В 1964 году. Квартиру дали хорошую, с учетом того, что со мной должны были проживать мать, сын и младшая дочь. Состоялось это буквально перед тем, как «друзья-товарищи» мирно отправили на пенсию Никиту Сергеевича. Я даже склонен считать, что мое освобождение из уральской ссылки было его чуть ли не последним добрым делом на посту Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Назначили меня ведущим специалистом Института радиоэлектроники, где был специально создан коллектив для осуществления моих проектов. Здесь я практически выполнял ту же работу, что и в Свердловске, не получая никаких рангов и привилегий. Был просто руководителем работ, но сумел создать шесть систем, которые поныне не сходят с вооружения.

— Батоно Серго, каким был ваш путь в науке?

— После Ленинградской академии я закончил адъюнктуру, аспирантуру Московского университета, там же защитил и кандидатскую и докторскую диссертации. Темы моих исследований были связаны с головками самонаведения и с системами ракет, которые сам и делал.

— Вы доктор каких наук?

— Теперь я не доктор. После ареста меня лишили ученых степеней и разжаловали с инженер-полковника до рядового солдата: мол, все эти регалии сын Берия получил незаслуженно. Мне не вернули ни один прежний документ и пришлось все начинать с нуля. У меня не было даже диплома об окончании вуза. Тем не менее, нашлись порядочные люди, знавшие меня, которые и разрешили читать специальный курс по математической физике и теории управления для адъюнктов Свердловского политехнического института. Позже вузовский диплом мне все-таки вернули, и я сдал кандидатские экзамены.

— Будучи доктором…

— Меня тогда это не очень волновало: я был достаточно молод и надеялся на свои знания и опыт. Защитил свою кандидатскую, формально поступил в докторантуру и подготовил докторскую, но меня предупредили, что не стоит, как говорится, дразнить гусей… Я послушался и больше к этому вопросу не возвращался.

— Ваша новая кандидатская диссертация как-то перекликалась с прежней тематикой?

— Нет. Я защищался уже не по физмату, а по техническим наукам.

— Вам не присваивали каких-либо почетных званий, допустим, заслуженного деятеля науки или ударника коммунистического труда?

— Такими вещами я никогда не интересовался, а те, кому по долгу службы полагалось замечать мои скромные достижения, старались не обращать на них внимания. Ударником коммунистического труда я не мог стать по той простой причине, что был исключен из рядов КПСС. Правда, потом приходили из комиссии партийного контроля и предлагали восстановиться, но я не захотел.

— Должно быть, таким образом, проверяли вашу лояльность к власти?

— Я никогда и ни перед кем не скрывал своей оценки того, что произошло с моим отцом и лично со мной. Другое дело, что я не становился в позу и не стремился отомстить, а просто делал то дело, на которое был способен.

— Мне кажется, что Советская власть проявила несвойственный ей гуманизм, вновь доверив вам очень ответственную и секретную работу. Подумать только: сын врага, сын супершпиона, по-прежнему считавшегося злейшим врагом государства, правда, неизвестно уж какого, возглавляет разработки военных проектов!

— «Гуманисты» прекрасно знали, что ни мой отец, ни я не являлись агентами английского империализма. Поэтому они ничем не рисковали, используя меня в целях укрепления оборонной мощи страны. Здесь, безусловно, не обошлось без авторитетной поддержки тех влиятельных ученых, которые неплохо знали меня и как человека, и как специалиста.

— Долгие годы вы были засекречены. В тех редких публикациях о вас, которые довелось прочитать, совсем недавно отмечали, что вы живете в большом городе на Днепре и работаете в одном из секретных учреждений. Город мы уже назвали, а место работы можно теперь указать? У нас нынче вроде ни от кого нет секретов, вплоть до НАТО, все — друзья…

— Если без иронии, то нам хорошенько следует разобраться, где друзья, а где волки в овечьей шкуре, какие тайны открывать, а с какими и повременить… Но пусть этим занимаются профессионалы — им виднее… Что же касается моей должности, то это уже не секрет. Я работаю директором и главным конструктором научно-исследовательского института «Комета», который входит в систему оборонной промышленности и конверсии Украины. Здесь я занимаюсь традиционными для себя вопросами, разворачивая одновременно конверсионные работы, официально включенные во всеукраинские государственные программы.

— Читатель наверняка обратит внимание на то, что вы, по большому счету, ни разу не признали своего отца виновным. Не поймут ли это как приукрашивание его жизни и деяний, как стремление уйти от прямых ответов?

— Хоть убейте, но не могу я поверить в те чудовищные злодеяния, приписываемые моему отцу. Я знал совсем иного Лаврентия Берия — нежного и любящего. Я же его сын, а не бывший соратник или подчиненный, который приспосабливается к обстоятельствам, подпевая новым друзьям и хозяевам. Я понимаю, что многие мои суждения на уровне эмоций и сыновней преданности, хотя, как мне кажется, они не лишены объективности и правдивости. Лучше бы, конечно, получить на руки документы, подтверждающие мои слова. Но, увы, к документам, связанным с делом Берия, пока нет доступа. Никому! И это совсем не случайно. Для моего отца, да и для меня, уже все равно: хуже не сделаешь и не скажешь! Суть запрета заключается в другом: уберечь от общественного порицания целый ряд имен, считающихся и сегодня если не благородными, то благопристойными. Раньше такую политику можно было объяснить идеологическими соображениями, ибо речь шла о сохранении престижа целой системы, но после ее крушения барьер все равно остался… Разгадка проста: теперь нужно сохранить национальную честь тех благородных имен!

На днях в «Комсомольской правде» прочитал статью «Начальник номер три», где описывается интересная сцена. Хрущев собрал компромат на Кагановича. «Ваши руки запятнаны кровью», — сказал он. «И твои тоже, курва, — не выдержал Лазарь. — Ты был рядом со мной…» — «Да, и мои руки запятнаны кровью, но это не то же самое. Я только выполнял ваши приказы…»

Судите сами: большая ли разница между теми, кто отдавал приказы, и теми, кто их безропотно выполнял!

— Вы разделяете термин «враг народа»? Может существовать, на ваш взгляд, такой человек?

— Есть люди, имеющие свои убеждения, отличающиеся от официальных и пытающиеся скрыто или открыто утвердить их в жизнь. Существующий строй вправе пресекать их действия как антигосударственные. Иное дело, что система, которую насаждала партия с 1917 года, вела борьбу с собственным народом, а не с его врагами. Сам термин «враг народа» считаю искусственным, неправомочным.

— Разделавшись с вашим отцом и убрав тело Сталина из Мавзолея, Никита Хрущев посетил Грузию. Это была многозначительная поездка руководителя партии и государства на родину ненавистных ему вождей. Он доказывал себе, а потом окружающим свое бесстрашие: мол, посмотрите, какой я храбрец. Однако мне приходилось слышать и то, что после поездки у Хрущева возникла сумасбродная идея: Грузия — без грузин! (Привлекавшая кое-кого до сих пор!) До вас не доходили подобные слухи?

— Я хорошо помню ту хрущевскую поездку. Даже анекдот тогда ходил: на тбилисском вокзале дорогого гостя встречало местное население, переодетое в штатское. Именно эти переодетые спасли его от готовящегося покушения: ведь многими нашими земляками поношение Сталина было воспринято как оскорбление национального достоинства. В критике культа личности некоторые деятели в самом деле вкладывали завуалированную мысль о тоталитарности грузинского характера вообще. Особенно это чувствовалось на бытовом уровне. Что же касается идеи: «Грузия — без грузин», — Хрущев, возможно, и желал ее осуществить, но времена были уже другие.

— Вы унаследовали какие-нибудь черты отцовского характера, если да, то, как они повлияли на вашу судьбу?

— Я уже говорил, что отец был очень цельным и волевым человеком. Он умел ставить конкретные задачи и добиваться их неукоснительного выполнения. В этом смысле между нами много общего. Все беды, обрушившиеся на мою голову, я перенес именно благодаря силе воли, уверенности в собственных силах. Не каждый бы выдержал такое испытание, как я. Ведь из инженер-полковника, доктора наук меня в одно мгновение превратили в ничто! Надо было не пасть духом, не смириться со сложившимся обстоятельством и выйти из мрака небытия. Без ложной скромности скажу, что во многом мне это удалось сделать благодаря стойкости характера и даже некоторого упрямства, что у меня, наверное, от отца.

— Батоно Серго, вы верите в Бога?

— Сказать, что я верующий, не могу, хотя с почтением отношусь к религиозным чувствам и убеждениям людей. Мое поколение вырастало под сильным влиянием воинствующего атеизма, что и оставило в душе некоторые сомнения в отношении Всевышнего. Да и по своей натуре я материалист. По профессии — тоже. Тем не менее богохульством никогда не занимался, если не считать историю с бабушкиной иконой.

— Знают ли ваши соседи, кто вы в самом деле? Приходилось ли слышать оскорбления или даже угрозы за то, что вы сын Лаврентия Берия?

— Нигде и никогда я не скрывал собственной биографии. И соседи, и сотрудники — все, с кем я ежедневно общаюсь, прекрасно знают о моем происхождении. Однако не было случая, чтобы кто-либо позволил себе неуважительно относиться ко мне. Не делали этого и те люди, которые, мягко говоря, были обижены на НКВД, на советскую власть вообще.

Вы продолжаете активную научную и организаторскую деятельность, вынашиваете новые идеи. Дай бог вам их осуществить! Но возраст неумолим. Наступит и время заслуженного отдыха. Где собирается жить пенсионер Серго Берия, есть ли у него планы на будущую старость?

— Честно говоря, не представляю себя праздным пенсионером, у которого все уже в прошлом. Но, к сожалению, жизнь не беспредельна, поэтому хотелось бы дожить свои годы на земле родной Грузии. Я не смог выполнить свой сыновний долг перед ней, но видит бог — моей вины здесь мало.

— Знаменитый русский врач Пирогов говорил, что умение жить заключается в том, чтобы вовремя к чему-то привыкнуть, а от чего-то отказаться. Судя по вашей биографии, жить вы умеете. Итак, к чему же вы привыкли, а от чего отказались?

— С юных лет я воспитывался как военный человек, без роскоши и лишних удовольствий. Увлекшись наукой, и вовсе упустил возможность предаваться светским развлечениям. Тем не менее, я не был отшельником, находил время и для семьи, и для друзей. В конце концов, таким я и остался, хотя семьи, к сожалению, в привычном смысле давно нет. Пришлось привыкнуть к внутреннему одиночеству, когда в окружении множества людей чувствуешь себя в уединении. А отказываться я не стал ни от чего: ни от Родины, ни от родного языка, ни от родного отца. Долго от меня такого отказа добивались, но тщетно. Отторжение же лжеприятелей и лже-друзей произошло само по себе, и я рад, что таких оказалось очень мало.

— В прессе промелькнуло сообщение, что сын Никиты Хрущева, Сергей, находящийся в Соединенных Штатах, обратился в службу иммиграции и натурализации с просьбой предоставить ему постоянное жительство. Как вы к этому относитесь?

— Право каждого человека жить там, где ему нравится. Сергей Никитович, видимо, предпочитает Америку стране, ради процветания которой его отец погубил моего отца. Сделай такой шаг я, многие воскликнули бы: «Укатил к своим заморским хозяевам!» Однако я никуда не укачу, кроме родной Грузии.

— Батоно Серго, вы прожили чрезвычайно сложную, но вместе с тем интересную и плодотворную жизнь, были свидетелем падений тех, кто послал на плаху вашего отца. Вы испытали от этого моральное удовлетворение?

— Мне очень нравится изречение Монтеня: «Человек не всегда должен избегать боли и не всегда должен стремиться к наслаждению». Я живу именно по этому принципу. Свою боль ношу всегда с собой, а наслаждаться чужим несчастьем — не в моих правилах. Испытания приучают человека к размышлениям, и я, в редкие минуты досуга предаваясь этой слабости, пришел к выводу: дело вовсе не в моем отце, а в ритуале большевистского жертвоприношения, который в послереволюционные годы совершался ежедневно. Согласно неписанным законам, после смерти Сталина такой ритуал обязательно должен был состояться. Жребий пал на отца, чтобы позже свести политические ошибки ВКП(б) и вообще большевизма к зверствам двух азиатов — Сталина и Берия. Что и произошло! Однако, как гласит грузинская пословица, «не станет белым ворон, как бы его не тереть песком»! Правительство, огнем пулеметов и орудий уничтожившее моего отца, и впредь по привычке использовало армию против любого инакомыслия. Вспомните расстрел мирной демонстрации в Тбилиси и подавление венгерской революции в 1956 году, Новочеркасскую трагедию в 1962 году, наступление на «Пражскую весну» в 1967 году, бойню на проспекте Руставели уже в период так называемой перестройки… Все это звенья одной железной цепи, с помощью которой и хотели удержать народ в вечном рабстве. Слава богу, что и горе-правители бесславно закончили свой путь, а цепи вроде больше нет…

— Я веду именно к этому: нет ни прежних вождей, ни прежней идеологической доктрины, ни прежнего тоталитарного государства, полностью изменились политические ориентиры: в России возрождается культ царя-батюшки, и его премьер-министра — вешателя Столыпина, в Украине возводят памятники Петлюре и Бандере, в Грузии обращают взоры к далекой истории, ибо в ближайшей не устраивает никто!.. Имя Берия — тоже из ряда запрещенных и отвергнутых, но, в отличие от других, продолжает оставаться таковым. Вы верите, что наступит время, когда и с него попытаются снять клеймо палача и предателя?

— Боюсь, что подобное не скоро произойдет…

— Почему?

— Возвращение отвергнутых имен, как вы могли заметить, происходит весьма выборочно. Тщательно отслеживается сегодня, кто за что боролся, какие цели преследовал. Царь-батюшка и Столыпин отстаивали великую Российскую империю, Петлюра и Бандера сражались за независимую Украину, а за кого боролся Лаврентий Берия? Неизвестно!.. Я допускаю, что отец не был адептом Советского Союза, но в его преданности идее независимости Грузии не сомневаюсь ни на йоту. Пока он стоит вне национальных интересов, поэтому и не нужен никому: ни русским, ни грузинам, ни украинцам… Никому! Это — его крест и его трагедия. Возможно, когда-нибудь и найдется беспристрастный летописец, который, разгребая ворохи советской истории, обратит внимание и на моего отца и скажет о нем — пусть горькую! — правду… Пока, видимо, такое время не наступило, а я мог бы сказать за него словами поэта:

Суд надо мной,

земной,

под небесами,

не страшный,

не за то, в чем виноват виновный,

а за то, что судьи сами творили, натворили,

натворят.