Очерк второй Его ближний круг

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Очерк второй

Его ближний круг

Какими были взаимоотношения Мао Цзэдуна с теми людьми, с которыми он более или менее постоянно в те или иные периоды своей жизни общался, и общался, как говорится, по делу?

Когда мы говорим о его ближних, то речь идет о тех, кто сталкивался с Мао Цзэдуном не тогда, когда этого требовала забота о его теле, а тогда, когда это было необходимо в связи с делом, которым он занимался.

Круг таких людей был и широк и узок одновременно. Безусловно, за свою жизнь Мао Цзэдуну пришлось общаться с бесчисленным множеством людей. И в то же время был круг людей, с которыми Мао Цзэдун либо постоянно сталкивался, общался на протяжении того или иного периода своей длинной жизни, либо отношения, конфликты или общение с которыми ярко вспыхивали, приобретали очень важное для этих людей и для Мао Цзэдуна значение на какое-то время.

Среди этой категории людей его друзья, учителя, руководители ЦК КПК, видные деятели других партий или общественных кругов, его секретари, то есть люди, помогавшие ему вести конкретную работу по исследованию тех или иных политических вопросов, проблем теории.

* * *

Характер Мао Цзэдуна был таков, что дружеских отношений на равных он органически не допускал.

Чжоу Эньлай более сорока лет был преданным Мао Цзэдуну товарищем по партии, человеком, который, сознательно уверовав в провидческий дар Мао Цзэдуна, в его гениальность, в его превосходство, поставил все свои выдающиеся умственные и деловые качества на службу Мао Цзэдуну, старался сделать все для того, чтобы задуманное Мао Цзэдуном воплощалось в жизнь. Мао Цзэдун доверял Чжоу Эньлаю. Характер такого доверия определялся личными качествами Мао Цзэдуна.

Сталкиваясь с новыми сложными проблемами, с обстоятельствами, которые были ему непонятны, с тем, что ему не подчинялось, что не слушалось его, Мао Цзэдун иногда на некоторое время впадал в сомнамбулическое состояние, как бы отключался от жизни. Партия и страна при этом, если говорить об их политическом руководстве, оказывались как бы в слепом полете, в тумане и без пилота. Физически он присутствовал, но ручку управления не сжимал. В такие моменты эту ручку управления с молчаливого согласия Мао Цзэдуна брал Чжоу Эньлай. Он выводил машину на простор; появлялась видимость вещей, предметов, событий, и как бы само собой управление вновь возвращалось к Мао Цзэдуну. Согласованность действий Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая была идеальной или близкой к идеальной.

И все же при всей близости и взаимопонимании между Мао Цзэдуном и его ближайшим помощником вряд ли можно говорить о дружеских чувствах, связывавших этих двух людей. Во всяком случае Мао Цзэдун никогда не позволял себе проявлять такие чувства, а может быть был и не способен на них. Их отношения были строгими отношениями единомышленников, но отношениями, в которых не было места внешнему проявлению человеческих чувств. Мао Цзэдун в общении с Чжоу Эньлаем никогда не выходил за рамки сугубо официальных разговоров.

Здесь попутно заметим, что у Мао Цзэдуна была привычка никогда не говорить добрых слов о человеке при нем самом, да и в отсутствие человека это случалось совсем не часто. Он вообще предпочитал говорить благодарные слова, давать высокую оценку только мертвым.

* * *

Более всех руководителей ЦК КПК позволял себе прямоту и откровенность в разговорах с Мао Цзэдуном, причем не стесняясь в выражениях, Пэн Дэхуай. Получилось так, что Пэн Дэхуай оказался, пожалуй, не только самым способным, самым талантливым военачальником в окружении Мао Цзэдуна, но и тем человеком, который неоднократно спасал Мао Цзэдуну жизнь. Не говоря в данном случае о политических причинах, отметим, что в конечном счете именно столкновение характеров Мао Цзэдуна и Пэн Дэхуая привело их к разрыву и, более того, Мао Цзэдун фактически уничтожил Пэн Дэхуая, разумеется, не своими руками. Во время «культурной революции» Пэн Дэхуая замучили в тюрьме. Они разошлись тогда, когда речь пошла о жизни и смерти людей. Пэн Дэхуай не мог мириться с тем, что в результате политики Мао Цзэдуна и вообще руководства ЦК КПК миллионы крестьян были обречены на голодную смерть. Мао Цзэдун и в этих обстоятельствах полагал, что главное – это его идеи, его власть, а «сухие ветви» китайского человеческого дерева, то есть миллионы людей, умерших голодной смертью, так или иначе, но всегда отмирали, отмирают и будут отмирать. Пэн Дэхуай сказал горькую правду Мао Цзэдуну. Мао Цзэдун не стерпел этого. В результате Мао Цзэдун лишился честного товарища, который поставил человеческую жизнь, жизни людей выше воли и желания Мао Цзэдуна.

* * *

Чэнь И был тем из руководителей ЦК КПК, который сумел так приноровиться к характеру Мао Цзэдуна, что отношения между ними очень напоминали дружеские, во всяком случае по форме. При встречах Мао Цзэдуна и Чэнь И звучали шутки, смех; они читали вслух друг другу стихи древних китайских поэтов; иной раз на короткое время возникала как бы непринужденная атмосфера. Возможно, именно оценив способности Чэнь И приспосабливаться к трудным собеседникам и в то же время его полное подчинение принятому курсу в области внешней политики, председатель ЦК КПК и назначил Чэнь И министром иностранных дел КНР.

И все-таки следует отметить, что подобие дружбы в их отношениях зиждилось, безусловно, на подчинении и интеллекта, и воли, и способностей Чэнь И желаниям, планам и намерениям Мао Цзэдуна.

Когда же во время «культурной революции» Чэнь И, отражая интересы тех партийных деятелей, той части номенклатуры, с которой он был связан намертво, попытался, даже не в прямом разговоре с Мао Цзэдуном, в чем-то как бы «поправить» вождя, мгновенно произошел разрыв. Чэнь И был отстранен от дел. Мао Цзэдун назвал его «представителем правых сил». Оказавшись в положении политического деятеля, не пользующегося доверием, Чэнь И надолго заболел, а потом умер. Мао Цзэдун положительно отозвался о Чэнь И уже после его смерти, на похоронах, но и это было продиктовано скорее политическими целями и расчетами Мао Цзэдуна. (Попутно заметим, что Мао Цзэдун не поехал на похороны И.В. Сталина, а хвалебные слова в его адрес высказал в статье, написанной уже после смерти И.В. Сталина.)

* * *

Кан Шэн оставался до самой своей смерти в числе тех действовавших в партии и в стране лиц, обладавших огромной властью, которые были нужны Мао Цзэдуну. Здесь происходило совпадение интересов, хотя и не было ни отношений на равных, ни дружбы. Кан Шэн стремился во всем угодить Мао Цзэдуну. Он играл на «слабых струнах» его души: мог вместе с ним полюбоваться старинными каллиграфическими надписями, так как и сам был неплохим каллиграфом (впрочем, и Мао Цзэдун претендовал на свой стиль письма, который в древности называли «каллиграфией безумца»), восхищаться стихами китайских поэтов древности. Однако главное было в том, что Кан Шэн умел понимать сокровенные, даже еще не полностью высказанные, скрытые желания Мао Цзэдуна и осуществлять их. Например, когда в 1957 г. Мао Цзэдун возвратился из Москвы после совещания коммунистических и рабочих партий и намекнул на то, что ему не нравится идейная направленность политики руководителей компартий стран Западной Европы, Кан Шэн, выбрав момент, сумел доказать Мао Цзэдуну, что он способен создать ряд статей с критикой взглядов, не нравившихся Мао Цзэдуну.

В Кан Шэне Мао Цзэдун находил того, кто разделял его замыслы, умел их подать в теоретической упаковке, приемлемой для Мао Цзэдуна, и мало того, на практике брал на себя всю черную и грязную работу по физическому уничтожению различными методами и способами людей, которые так или иначе мешали Мао Цзэдуну оставаться непогрешимым вождем.

Кан Шэн был умелым подручным Мао Цзэдуна, мастером гнусных дел; он не лез в друзья и тем более в преемники, а потому оставался нужным Мао Цзэдуну практически до конца жизни.

* * *

Обратимся теперь к некоторым отдельным случаям, которые, как нам представляется, помогут еще лучше понять Мао Цзэдуна как человека.

Около 1918—1920 годов были люди, которые оказали на формирование взглядов Мао Цзэдуна большое влияние. Уже говорилось о тесте Мао Цзэдуна Ян Чанцзи, упоминали мы и о Ли Дачжао.

Теперь хотелось бы сказать и о Чэнь Дусю, который был одним из основателей КПК. Мао Цзэдун в момент знакомства с Чэнь Дусю, как и в случаях с Ян Чанцзи и с Ли Дачжао, выступал в качестве молодого ученика признанных лидеров в области политического мышления.

В 1918 г. Мао Цзэдун впервые приехал в Пекин. Здесь на него оказал большое влияние Чэнь Дусю из Пекинского университета. В мае 1920 года, когда Чэнь Дусю находился уже в Шанхае, Мао Цзэдун специально приехал к нему, чтобы посоветоваться о планах создания «Союза реорганизации Хунани». Чэнь Дусю высказал свои соображения по этому поводу и познакомил Мао Цзэдуна с планами создания всекитайской партии. Они откровенно разговаривали тогда на различные темы. Под воздействием Чэнь Дусю Мао Цзэдун изменил свои в то время во многом демократические убеждения на приверженность марксизму-ленинизму. Впоследствии Мао Цзэдун говорил Эдгару Сноу: «То, что говорил тогда Чэнь Дусю о своих убеждениях, явилось для меня, вероятно, поворотным, ключевым моментом в жизни, оказало на меня глубокое влияние».

К тому времени характер Мао Цзэдуна вполне сформировался. Но он был восприимчив к наставлениям учителей, вооружавших его теоретическими взглядами и политическими установками, которые Мао Цзэдун считал пригодными для политической борьбы, для осуществления своих идеалов и планов.

Создание Мао Цзэдуном коммунистической организации в провинции Хунань произошло под прямым руководством Чэнь Дусю, который возлагал на Мао Цзэдуна надежды и опирался на него. Мао Цзэдун, в свою очередь, считал важным непосредственно ориентироваться на главного практического руководителя партии в то время.

В августе 1920 г. Чэнь Дусю, Ли Ханьцзунь, Ли Да создали первую в Китае организацию КПК, шанхайскую коммунистическую ячейку. После этого Чэнь Дусю написал Мао Цзэдуну письмо, в котором предложил создать такую же группу в Хунани, что Мао Цзэдун и осуществил. На третьем съезде КПК Чэнь Дусю уже ставил работу Мао Цзэдуна в Хунани в пример тем, кто действовал в Шанхае, Пекине, Ухане, Гуанчжоу.

После третьего съезда партии Мао Цзэдун был вместе с Чэнь Дусю в работе по сотрудничеству между Гоминьданом и компартией, реализуя план создания единого фронта борьбы.

В мае 1923 г. Мао Цзэдун по настоянию Чэнь Дусю был переведен на работу из Хунани в Шанхай, в ЦК партии. Их встречи участились. На третьем съезде партии Мао Цзэдун, как и Чэнь Дусю, вошел в состав руководства КПК. С апреля по ноябрь 1924 г. они от имени ЦК партии выпустили много совместных документов по вопросу о едином фронте. Идейно они были тогда близки, если не едины.

Разногласия между ними стали проявляться в конце 1925 г. Это касалось вопроса о крестьянах и о руководящей роли класса неимущих.

Мао Цзэдун был захвачен мыслью о решающей роли крестьян в китайской революции. Чэнь Дусю принимал в расчет отсталость крестьянства. Их мнения разошлись и по вопросу о перспективах революции в Китае, об оценке Гоминьдана, о вооруженной борьбе. Тут Мао Цзэдун, в соответствии со своим характером, был сторонником крайне резкой позиции, в отличие от Чэнь Дусю. На пятом съезде партии Чэнь Дусю выступил против взглядов Мао Цзэдуна и одержал верх. После этого их пути разошлись.

В дальнейшем события развивались таким образом, что Чэнь Дусю оказался вне партии. Характерным, однако, представляется тот факт, что после исключения из партии Чэнь Дусю никогда публично не выступал против руководства партией Мао Цзэдуном. В то же время и Мао Цзэдун не допускал резко отрицательного, демонстративно негативного отношения к Чэнь Дусю.

Мао Цзэдун не забывал ни о влиянии на него Чэнь Дусю, ни о его роли в 1920-х гг. В 1937 г. Чэнь Дусю был освобожден властями из тюрьмы в Нанкине. Он поддержал политику единого фронта в антияпонской войне и выразил желание участвовать в работе КПК. Мао Цзэдун пригласил Чэнь Дусю на работу в Яньань. Впрочем, из этого ничего так и не получилось.

Уже после смерти Чэнь Дусю в 1945 г. в известном «Решении по некоторым вопросам истории партии» была дана положительная оценка руководящей роли Чэнь Дусю в свое время в 1920-х гг. В докладе на седьмом съезде КПК Мао Цзэдун говорил о Чэнь Дусю как о «главнокомандующем движения 4 мая» 1919 г., отмечал его заслуги в создании партии. С точки зрения Мао Цзэдуна, который тут, вероятно, хотел видеть себя «китайским Лениным», Чэнь Дусю в определенном смысле был похож на «китайского Плеханова».

В отношении Мао Цзэдуна к Чэнь Дусю просматривается и его уважение к учителям, и ориентация на практически первого по рангу реального руководителя партии, когда Мао Цзэдуну надо было заботиться о своей карьере, и непримиримость в моменты наивысшего напряжения борьбы за власть внутри партии, и стремление дать поверженному сопернику возможность как-то существовать и работать после того, как вопрос о власти уже был бесповоротно решен в пользу Мао Цзэдуна.

* * *

Еще одним руководителем Компартии в 1920-х гг., который был по положению в коммунистическом движении тогда старше и выше Мао Цзэдуна, был Ли Да, один из немногих участников первого съезда КПК.

Ли Да течением событий был отнесен, если можно так сказать, на обочину внутрипартийной борьбы. Он не состоял в руководстве партии уже с 1930-х гг. Но он был жив и продолжал работать как исследователь, как ученый и в годы КНР, вплоть до 1966 г., до «культурной революции», когда его буквально замучили, довели до смерти молодые приверженцы идей Мао Цзэдуна, именовавшиеся в КНР красногвардейцами. При этом он взмолился и просил Мао Цзэдуна спасти ему жизнь, чего тот не сделал.

А в истории их отношений до того времени было много любопытного. Ли Да был человеком с очень мощным интеллектуальным потенциалом. Мао Цзэдун признавал это. В минуты откровенности он говорил, что, с его точки зрения, Ли Да – это «Лу Синь в области теории». Так как для Мао Цзэдуна в политическом плане не было современного ему писателя выше, чем Лу Синь[10], то можно себе представить, каким мыслителем и теоретиком представал в глазах Мао Цзэдуна Ли Да. Правда, надо отметить, что эта оценка была дана в частном разговоре в узком кругу, и когда у Мао Цзэдуна спросили, нет ли необходимости обнародовать ее, то он, очевидно спохватившись, сказал, что его мнение тут, дескать, ни к чему, и что история сама воздаст всем по справедливости.

Мао Цзэдун вспоминал о Ли Да тогда, когда речь шла о сложных для него теоретических вопросах. В 1958 г. в КПК выдвигалась идея:

«Учиться у Маркса, превзойти Маркса». Мао Цзэдун, прежде чем ее обнародовать, повелел обратиться за консультацией к Ли Да.

Ли Да на это сказал посланцам Мао Цзэдуна: «Да ведь Маркс же умер; как же можно его превзойти? Вот и Энгельс тоже ничего не говорил о том, чтобы «превзойти»! Как, например, можно превзойти поэму-элегию Цюй Юаня «Скорбь отверженного» (общепризнанный образец китайской классической поэзии. – Ю.Г.)? А вот что надо бы делать, так это изучать и развивать марксизм; ну а для начала следовало бы учиться (читать книги, использовать заложенные в книгах знания); развитие марксизма является естественным результатом этой учебы. Что же касается состояния, в котором в настоящее время находится наша партия (а дело было, напомним, во время «великого скачка», когда Мао Цзэдун видел и себя, и свою партию, и страну на высшем их теоретическом и практическом подъеме. – Ю.Г.), то оно, во-первых, характеризуется тем, что такого рода учеба, такого рода знания недостаточно распространены вширь, и, во-вторых, сейчас головы у людей просто кружатся, как говорится, у них поднялась температура; в этих условиях, хочешь ты того или не хочешь, но следовало бы усилить учебу, изучение марксизма».

В результате идея «превзойти Маркса» не была пущена в ход. Мао Цзэдун очень не любил и не терпел, когда кто-нибудь оказывался мудрее, чем он, и потому, будучи в Ухане, где Ли Да жил и занимал пост ректора Уханьского университета, он сам вступил в беседу с Ли Да.

В ходе этой беседы Ли Да, будучи обеспокоен политикой Мао Цзэдуна, который толкал партию на необоснованные и рискованные действия, спросил у Мао Цзэдуна:

– Можно ли говорить, что «земля будет родить столько, насколько только у людей хватит смелости»?

Мао Цзэдун ответил:

– Как и у всего на свете, у этого лозунга есть две стороны, ему присуща двойственность.

Ли Да тут же уточнил:

– Вот ты говоришь, что этому лозунгу присуща двойственность. Иными словами, на практике ты одобряешь этот лозунг, не так ли?

Мао Цзэдун парировал:

– А если и одобряю, то что из того? А если и не одобряю, то что из того?

Ли Да разъяснил Мао Цзэдуну:

– Если одобряешь, тогда, следовательно, ты считаешь, что субъективные способности человека безграничны. Но ведь на самом-то деле субъективные способности человека в своем развитии ограничены определенными условиями. В настоящее же время весь вопрос в том, что люди действуют слишком смело, а не в том, что им не хватает смелости. Тебе не надо было бы подливать масла в огонь. В противном случае из-за этого может произойти несчастье, бедствие.

В этот момент кто-то из присутствовавших при этой беседе сделал Ли Да знак, предостерегая его против продолжения этой мысли. Мао Цзэдун увидел это и сказал:

– Ты дай ему договорить. Не будем его за это относить к числу правых.

Ли Да продолжал:

– У тебя голова слишком разгорячена. Там температура 39 градусов. А в низовых парторганизациях она может подскочить до 40 градусов, 41 градуса, 42 градусов… В результате всего этого народ Китая может постичь огромное бедствие. Ты признаешь такую постановку вопроса?

Продолжения эта беседа не получила.

Известно, однако, что через некоторое время Мао Цзэдун велел передать Ли Да следующее на словах: «Конфуций говорил, что когда человеку исполняется 60 лет, то он должен научиться выслушивать других людей. Когда я услыхал то, что ты мне говорил, это мне сильно резало слух. Вот в этом моя ошибка. Когда-то в прошлом я писал в одной из своих статей о том, что необходимо избавиться от идеализма, призывал к духовному очищению; а на сей раз мне и самому не удалось духовно очиститься от идеализма».

Беседа Мао Цзэдуна с Ли Да говорит, как нам кажется, о том, что Мао Цзэдун по крайней мере иногда понимал, что есть люди, которые способны высказывать мысли более мудрые, чем его соображения. Мао Цзэдун даже предпринимал попытки, как и в данном случае с Ли Да, выслушивать такого рода мнения (правда, это была единственная беседа Мао Цзэдуна и Ли Да после 1920-х гг.) и раньше или позже давать нечто вроде трезвой оценки своего поведения. Однако и эта оценка была двусмысленной. Вся беда людей, высказывавших откровенно свои мысли в беседах с Мао Цзэдуном, критиковавших его, используя уникальную возможность довести до него правду, состояла в том, что в конечном счете у Мао Цзэдуна верх брало желание утвердить свое превосходство любым путем, а человека, осмелившегося противоречить, в конце концов, если это удавалось, стереть с лица земли.

* * *

Еще одним примером того, как вел себя Мао Цзэдун как человек, может служить его политическое публичное столкновение во мнениях (уже не внутри партии) в споре с одним из известных в Китае демократических деятелей Лян Шумином.[11]

Лян Шумин был давним знакомым Мао Цзэдуна. Они встречались в 1918 г., когда Мао Цзэдун впервые попал в Пекин. К моменту их первой встречи Лян Шумин был уже известным ученым, а Мао Цзэдун безвестным помощником библиотекаря.

В начале 1938 г. и в начале 1946 г. Лян Шумин дважды посещал Яньань и обменивался мнениями по политическим вопросам с Мао Цзэдуном. При этом Лян Шумин не соглашался с планами Мао Цзэдуна относительно радикальных преобразований в деревне, экспроприации помещичьих земель, применения насилия и введения уравнительного распределения. Он выступал за постепенные изменения, за оживление сельской экономики, за распространение образования среди крестьян.

Лян Шумин был одним из тех немногочисленных известных в Китае политических деятелей, которые не входили в КПК, но голос и мнение которых имели в свое время такой вес, что Мао Цзэдун был вынужден демонстрировать им свое уважение и желание прислушиваться к их соображениям.

Развитие отношений между Мао Цзэдуном и Лян Шумином было показательным и как конфронтация политических позиций, и как столкновение характеров. Это был еще один пример того, что умные люди пытались, рискуя своим положением и жизнью, предостерегать Мао Цзэдуна, давали ему советы, но он все больше подчинялся голосу своих желаний. Самомнение Мао Цзэдуна росло и увеличивалось быстро, он просто переставал слышать других. В Китае эту ситуацию стали называть «театром одного актера». Особенно это стало заметно после того, как он утвердился в положении единственного вождя партии-государства.

В 1950 г. Лян Шумин прибыл в Пекин из Сычуани и был в гостях у Мао Цзэдуна. Их беседа состоялась 12 марта. После обмена любезностями Мао Цзэдун поинтересовался мнением Лян Шумина о государственных делах.

Лян Шумин сказал:

– В настоящее время КПК заполучила в свои руки Поднебесную (то есть Китай. – Ю.Г.). Однако заполучить Поднебесную легко, да вот трудно управлять Поднебесной. Особенно трудно управлять ею так, чтобы в стране на протяжении длительного времени царили спокойствие и порядок; это поистине нелегко. – Мудрый Лян Шумин констатировал саморазрушение прошлого правительства Китая, чем, естественно, сразу же возбудил Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун заявил:

– Действительно, управлять Поднебесной трудно, но и заполучить Поднебесную тоже нелегко! Известно, однако, что если люди дружно подносят хворост, то пламя вздымается высоко; если все будут соединять усилия, то и управлять Поднебесной будет нетрудно. Не сможет ли господин Лян принять участие в работе правительства?

Несколько помедлив и подумав, Лян Шумин ответил:

– А не лучше ли было бы оставить пока такого человека, как я, вне правительства?

Мао Цзэдун, казалось, был не слишком доволен такой позицией, но не стал заводить беседу в тупик, и продолжил:

– Тебе ведь приходилось заниматься вопросами строительства села и в Шаньдуне, и в Хэнани? Вот ты и мог бы поехать и поглядеть, какие изменения там произошли после Освобождения, а потом поезжай на Северо-Восток, да и сопоставь все это между собой.

С апреля по сентябрь 1950 г. Лян Шумин находился в разъездах. 23 сентября Мао Цзэдун снова пригласил его для беседы.

Вечером во время встречи Лян Шумин разъяснил свою позицию по каждому пункту. Мао Цзэдун сказал: «Ты познакомился и со старыми, и с новыми освобожденными районами, но все они расположены на севере страны; ты еще не видел, как обстоят дела на юге. Поэтому ты мог бы отправиться в Гуандун, и тогда ты соберешь еще более богатый урожай наблюдений». Лян Шумин ответил, что с посещением Гуандуна можно пока не спешить, и Мао Цзэдун согласился с этим.

Весной и летом 1951 г. Лян Шумин побывал и на юге страны, ознакомился там с положением в деревне. Эта поездка продолжалась с начала мая по конец августа. После того как Лян Шумин в течение четырех месяцев знакомился с тем, как идет земельная реформа, 30 августа состоялась его очередная беседа с Мао Цзэдуном.

Мао Цзэдун спросил:

– Каково твое впечатление от проведения аграрной реформы в Сычуани?

Лян Шумин высказал два основных тезиса:

– Во-первых, что касается аграрной реформы, то я видел желания, надежды и требования бедных крестьян, которые полагают земельную реформу весьма необходимой, а также своевременной; однако некоторые политические установки проводятся дурно; например, происходят избиения землевладельцев (помещиков), на это надо обратить внимание. Во-вторых, относительно Сычуани у меня сложилось следующее впечатление: с момента освобождения не прошло еще и двух лет, а в провинции Сычуань создана атмосфера покоя и порядка, стабильности, устойчивости. Изменения в этом плане произошли очень быстро, сверх моих ожиданий. Заслугу здесь надо отнести на счет деятельности и методов, к которым прибегли, управляя этой провинцией, Лю Бочэн и Дэн Сяопин.

Лян Шумин также особо подчеркнул, что Дэн Сяопин молодой (в то время Дэн Сяопину было 47 лет; Лян Шумин считал, что это – возраст молодости, расцвета сил для политического деятеля), способный человек, который находит глубокое понимание у людей. Кроме того, он привел в качестве примера хорошее решение вопроса о клановости в Сычуани. Выслушав Лян Шумина, Мао Цзэдун улыбнулся и сказал:

– Господин Лян зрит в корень. Дэн Сяопин – мастак во всем: от политики до военного дела, то есть и в делах гражданских, и в военных вопросах.

Представляется, что уже изначально существовали определенные разногласия между Мао Цзэдуном и Лян Шумином по вопросу о политике в отношении крестьян. Однако в 1950—1952 гг. они не выплеснулись на поверхность. Мао Цзэдун выслушивал некоторые критические замечания Лян Шумина и пытался не реагировать на них, переводя разговор на те темы, которые были ему более по вкусу. Однако вечно так продолжаться не могло, так как Лян Шумин был, что называется, «крепким орешком»: у него имелась своя голова на плечах, и он не желал поддакивать Мао Цзэдуну.

Дискуссия между Лян Шумином и Мао Цзэдуном разгорелась в 1953 г. Причем она стала гласной. Все это произошло в течение десяти дней: с 8 по 18 сентября. Начался спор на расширенном заседании Постоянного комитета Всекитайского комитета НПКСК, а продолжился на расширенном заседании Центрального народного правительственного совета.

8 сентября премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай (который одновременно являлся еще и заместителем председателя ВК НПКСК) представил расширенному совещанию ПК ВК НПКСК доклад о генеральной линии на переходный период. Речь шла о новой генеральной линии Компартии Китая, в которой отразились взгляды Мао Цзэдуна, приведшие впоследствии и к «великому скачку», и к народным коммунам.

На следующий день после доклада Чжоу Эньлая, то есть 9 сентября, Лян Шумин, выступая при обсуждении этой генеральной линии на заседании группы членов ВК НПКСК, сказал: «Эта генеральная линия по сути дела или изначально представляет собой, так сказать, принципиальный подход или принципиальную собственность, то есть собственность, выраженную в принципах, в мыслях, собственность на принципы, а ведь это собственность, которая, если говорить о смысле, который в ней заложен, принадлежит всем нам вместе и каждому из нас в отдельности. Так что если говорить о самой генеральной линии как таковой, как линии, то тут вопросов к ней нет; остается поглядеть, как же она воплощается в жизнь, а если мы хотим хорошо сделать какое-то дело, то нужно опираться на такое положение, при котором каждый человек, все мы вместе и каждый в отдельности проявляли бы заботу об этом деле, чтобы оно затрагивало каждого, затрагивало его душу, отвечало его интересам; и вот при таком подходе мы обнаруживаем тут немало вопросов, и тут необходимо, чтобы в случае возникновения вопросов, вне зависимости от того, идет ли речь о крупных проблемах или о небольших вопросах, надо чтобы они своевременно находили отклик или доводились до тех, кто несет за это ответственность, причем это должно делаться с той целью, чтобы уменьшить ошибки в работе».

Во второй половине того же дня Чжоу Эньлай, закрывая заседание, предложил Лян Шумину выступить на очередном пленарном заседании с изложением его точки зрения.

Лян Шумин обнародовал свои взгляды. Он, в частности, говорил: «…Есть одна вещь, на которой мне хотелось бы сделать особый упор. Я хотел подчеркнуть один вопрос, а именно вопрос о крестьянах или, если хотите, вопрос о деревне. В прошлом на протяжении почти тридцати лет Коммунистическая партия Китая в ходе революции всегда исходила из того, что ее опорой является деревня, что село – это ее опорная база. Однако с той поры, как произошло вступление в большие города, и упор в работе был перемещен на город, а руководящие кадровые работники, которые сами выросли из среды крестьян, также все переместились в города, оказалось совершенно невозможно избежать такого положения, при котором деревня у нас как бы опустела, лишилась, как говорится, содержательной начинки. Причем особенно здесь следовало бы сказать о самых последних нескольких годах, потому что именно в самые последние несколько лет такое явление особенно характерно. При всем при том уровень жизни рабочих в городах, особенно в последние годы, повышается очень быстро. А вот крестьяне в деревне живут по-прежнему очень трудно и бедно. По этой причине люди из деревни повсеместно устремляются в города (включая сюда и Пекин). Город же не способен их всех вместить в себя, а потому он их отторгает, выталкивает обратно, назад, и так создается противоречие. Вот кое-кто утверждает, что в настоящее время рабочие у нас в стране живут на самом высоком, на самом богатом, девятом верхнем ярусе Неба, а крестьяне живут на самом низком, самом бедном, девятом нижнем ярусе Земли. Иными словами, рабочие живут в высшем круге рая, в крестьяне – в низшем круге ада. Жизнь у рабочих райская, а у крестьян, сравнительно с рабочими, адская. Следовательно, существует такая же разница, как между «девятым кругом рая, и девятым кругом ада». Между рабочими и крестьянами, между жизнью одних и других существует такая же огромная разница, как между жизнью тех, кто проживает в высшем круге рая и жизнью тех, кто живет в низшем круге ада. К этим словам следует прислушаться, они заслуживают внимания. Если мы в нашем движении, содержанием которого является строительство государства, будем пренебрегать или упускать из виду подавляющее большинство народа Китая, а это крестьяне, то такие наши действия будут просто-напросто неподобающими. Особенно для Коммунистической партии, которая сегодня представляет собой руководящую партию, для партии, которая в прошлом опиралась или действовала в опоре на крестьян. Если сегодня она будет пренебрегать ими, тогда эти люди, то есть крестьяне, могут сказать: «Да что же это такое? Что же это они, как вошли в города, так и стали относиться к нам с антипатией, так и отбросили нас, так мы им стали и не нужны?» Мне бы хотелось, чтобы правительство уделило внимание этому вопросу. Я надеюсь на это».

Выступление Лян Шумина вызвало резкую реакцию со стороны Мао Цзэдуна. Возможно, дело было тут еще и в том, что внутри руководства ЦК КПК тоже были разногласия по вопросу о налаживании отнощений между городом и деревней в эти годы. Мне приходилось слышать, что и Чжу Дэ выражал такого рода беспокойство.

На следующий же день после того, как Лян Шумин произнес свою речь, то есть 12 сентября 1953 г., Мао Цзэдун выступил на заседании Центрального народного правительства.

Мао Цзэдун заявил, что «…вот тут нашелся некто, кто не согласен с нашей генеральной линией, кто полагает, что жизнь крестьян слишком тяжела, и требует уважить крестьян, позаботиться о них, то есть осуществить то, что, очевидно, может быть названо малым гуманным правлением, проводить, так сказать, малую доброжелательную политику, малые гуманные меры. Вероятно, тут имеется в виду та мораль, которую проповедовали Конфуций и Мэн-цзы, когда они говорили о гуманном великом правлении, о доброжелательной политике. Так вот, если осуществлять то, что может быть названо малыми (в отличие от предлагавшегося Конфуцием и Мэн-цзы. – Ю.Г.) гуманными мерами, и не осуществлять того, что может быть названо гуманными великими мерами (под этим Мао Цзэдун имел в виду свою политику. – Ю.Г.), то это будет означать, что мы оказываем помощь американцам. Тут, видите ли, – продолжал Мао Цзэдун, – нашелся некто, кто дошел до того, что перед мастерами по владению искусством строителя, перед теми, кто в совершенстве владеет орудием строителя, топором, принимается сам размахивать топором налево и направо, то есть ведет себя так, как будто бы мы, то есть Коммунистическая партия, которая на протяжении десятилетий осуществляла крестьянское движение, все еще не понимаем крестьян. Да это же просто смешно! Это просто курам на смех. База, основа нашего сегодняшнего правительства, нашей политической власти сегодня, это как раз то положение, что коренные интересы рабочих, крестьян едины, и эту нашу основу или базу нашей власти нелегко расколоть, в нее непросто внести раскол, ее нелегко разрушить!»

Мао Цзэдун не упомянул в своей речи имя Лян Шумина. Однако Лян Шумин был вовсе не тем человеком, который мог позволить морочить голову себе и другим.

Выслушав то, что сказал Мао Цзэдун, Лян Шумин был потрясен; он никак не мог с этим смириться. Он написал Мао Цзэдуну письмо, в котором говорилось: «Кое-что из того, что было сказано тобой, адресовано мне лично, тут подразумевался я. Ты сказал, что я выступаю против генеральной линии, разрушаю союз рабочих и крестьян. Но я не вкладывал в свои слова такой смысл. Это твое утверждение является неверным. Прошу тебя взять свои слова обратно. И я еще посмотрю, хватит ли у тебя широты души, чтобы сделать это. Найдешь ли ты в себе такое великодушие, будешь ли ты настолько снисходителен?»

В письме также указывалось, что во время выступления Лян Шумина в зале, где он произносил свою речь, Мао Цзэдуна не было, и выражалась надежда на то, что Мао Цзэдун предоставит Лян Шумину такой случай, то есть возможность выступить перед полным залом и в его присутствии. Лян Шумин подчеркивал, что он хотел бы в этом своем выступлении еще раз изложить содержание своей прошлой речи, дабы устранить недоразумение.

В первой половине дня 13 сентября 1953 г. Лян Шумин передал это письмо лично в руки Мао Цзэдуну на самом заседании, то есть сделал это публично.

Мао Цзэдун пригласил его в тот же вечер побеседовать. Их разговор состоялся. Лян Шумин настаивал на том, чтобы Мао Цзэдун устранил недопонимание, недоразумение в его отношении. Мао Цзэдун, со своей стороны, настаивал на том, что Лян Шумин выступает против генеральной линии, и никак не желает признать этого, только и всего. Лян Шумин был крайне разочарован, однако твердо стоял на своих позициях. В ходе этой беседы они неоднократно скрещивали шпаги с Мао Цзэдуном и расстались, как говорится, без радости.

На заседании, которое состоялось 17 сентября, все шло по обычному сценарию. С длинным докладом выступал один из руководителей ЦК КПК, который пространно доказывал, что исторически Лян Шумину всегда была присуща реакционность.

Мао Цзэдун прерывал оратора, чтобы сделать несколько своих вставок в этот доклад. (В 1977 г. Хуа Гофэн счел необходимым опубликовать тезисы этого выступления в 5-м томе «Избранных произведений Мао Цзэдуна».) Содержание реплик Мао Цзэдуна сводилось к следующему:

«Ты (Лян Шумин. – Ю.Г.) хотя и не тот убийца, который орудует ножом, но ты – убийца, орудием убийства людей в руках которого является кисть, перо. И если кто-то тут еще утверждает, что ты – хороший, добрый человек, добропорядочный человек, то я скажу так: ты – человек, который только прикидывается благородным мужем!

…Что же касается твоего членства в нынешнем составе ВК НПКСК, то мы лишать тебя этого членства не будем; более того, и при следующем созыве опять-таки надо будет предложить включить тебя в состав НПКСК, так как ты способен на обман, а кое-кто попадается на твой обман.

…Ведь если бы ты, предположим, со всей ясностью, без обиняков, выступил против генеральной линии и отстаивал необходимость уделить главное внимание, сделать главный упор на сельском хозяйстве, то в этом случае, да пусть даже твои разъяснения были бы путаными и невразумительными, мы и тогда все-таки могли бы тебя извинить. Но ведь ты же не выступаешь открыто, с открытым забралом, со всей ясностью против, а в то же время, по самой сути дела, ты выступаешь против, а вот это-то и есть то, что называется злонамеренными действиями».

Лян Шумин находился, как уже говорилось, в зале и выслушал эти ремарки Мао Цзэдуна, а также этот длинный доклад. Что было делать, учитывая такую позицию Мао Цзэдуна? Имело место открытое противостояние двух мнений. Лян Шумин оказался человеком с очень твердым, просто несгибаемым характером. После окончания выступлений руководителей ЦК КПК Лян Шумин потребовал, чтобы ему тут же предоставили слово для ответа. Однако ему обещали дать такую возможность только на следующий день.

* * *

Во второй половине дня 18 сентября 1953 г. заседание было продолжено. До его начала и Чжоу Эньлай, и другие деятели настойчиво советовали Лян Шумину смириться, признать свою неправоту, публично повиниться перед Мао Цзэдуном, обещая, что в этом случае никаких организационных выводов в отношении Лян Шумина делаться не будет. Однако Лян Шумин отстаивал свое мнение, тем более что это был вопрос всей его жизни: он всегда думал о том, как наладить жизнь китайских крестьян, и в ходе своих многочисленных и продолжительных поездок по стране видел пагубность политики Мао Цзэдуна, ущемление интересов крестьян. Лян Шумин полагал, что кто-то же должен сказать слово в защиту крестьян, и был готов пойти по этому пути до конца, то есть публично заявить Мао Цзэдуну о его неправоте в политике в отношении китайской деревни.

Лян Шумину было дано слово. Он начал говорить, расставляя все точки над «i»:

– Вчерашнее выступление руководителя ЦК оказалось для меня совершенно неожиданным. Оно просто-напросто вышло за рамки всего, что я мог ожидать. Я имею в виду принародное, публичное заявление о том, что мое выступление на заседании НПКСК сделано со злым умыслом, а особенно тот тяжелый акцент, то ударение, с которым произнес свои слова председатель, его совершенно определенное заявление, что я исхожу из дурных намерений, действую злонамеренно. Однако если исходить только из того, что я говорил, выступая в прошлый раз, из моих подлинных слов, и заявлять, что я питаю злые намерения, то это было бы недостаточным основанием для такого вывода. Поэтому-то и бросились выискивать какие-то факты из прошлого, чтобы на основе этих фактов подтвердить, что я, дескать, всегда был реакционером и только потому и сейчас в моей позиции много злонамеренных мыслей. Но что из всего этого следует? Да то, что у меня прибавилось задач. Теперь я должен рассказать, как все это было, когда речь идет об истории, о фактах истории. Иными словами, помимо того, что мне необходимо четко и ясно разъяснить мои взгляды сегодняшнего дня, причем сделать это в первую очередь, речь идет также и о необходимости выяснить, где правда и где ложь и применительно к истории, к фактам истории. А надо вам сказать, что уж если говорить о том, что у меня было общего и в чем я расходился с КПК до освобождения, то это такая вещь, в которую просто невозможно внести ясность в двух-трех словах; тут необходимо, чтобы мне было предоставлено достаточное время…

Лян Шумин только начал это свое ответное выступление. Однако приверженцы Мао Цзэдуна сразу поняли, какова будет направленность речи Лян Шумина, и потому в зале начали раздаваться крики. Лян Шумина прерывали, не позволяли ему продолжать. Мао Цзэдун не желал допустить публичной критики в свой адрес. На этом заседании председательствовал Гао Ган. Мао Цзэдун дал ему знак прервать выступление Лян Шумина, но Гао Ган не сумел или не захотел этого сделать.

Лян Шумин упорно старался со всей полнотой и ясностью разъяснить вопрос, начиная от самых истоков. При этом он понимал, что шум в зале создают подручные Мао Цзэдуна, желающие угодить своему вождю. Лян Шумин пошел на беспрецедентный шаг в практике политической жизни КНР. Он обратился не к залу, а к президиуму заседания, причем не просто к президиуму, а лично к Мао Цзэдуну, показывая, что ссылки на мнение зала тут неуместны. Лян Шумин бросил публичный вызов Мао Цзэдуну, показав, что он не боится открытого сопоставления мнений. При этом Лян Шумин сделал это, выслушав сначала и длинный доклад и ремарки Мао Цзэдуна, то есть дав оппоненту полностью изложить свое мнение. Речь шла, таким образом, о праве на ответ. И Мао Цзэдун оказался в позиции человека, который должен был доказывать свою смелость.

Лян Шумин говорил:

– У меня сейчас есть только одно-единственное требование: предоставьте мне достаточное время. Если вы мне это время не предоставите, это будет несправедливо. Я очень надеюсь на то, что руководящая партия, а также сидящие здесь внепартийные товарищи подвергнут меня испытаниям, проверят меня, то есть предоставят мне возможность, дадут мне случай высказаться, и что это произойдет именно сегодня. Одновременно я также со всей прямотой заявляю следующее: я, со своей стороны, тоже хотел бы подвергнуть испытанию руководящую партию; я хотел бы посмотреть, обладает ли председатель Мао Цзэдун достаточной широтой души, достаточным великодушием и снисходительностью. О какой широте души тут идет речь? Да именно о том, чтобы просто подождать, пока я изложу все это от самых истоков во всей полноте. Дайте мне возможность высказаться со всей полнотой и ясностью, установить причинную связь, установить, что тут к чему, выяснить отношения между причиной и следствием, понять и проанализировать и то, как все это было, и то, как все это будет. А после этого председатель Мао Цзэдун получит возможность кивнуть и сказать: «Да, хорошо; по сути дела у тебя изначально не было никаких дурных мыслей и намерений; тут произошло недоразумение, тут мы ошибочно поняли вопрос». Вот о какой широте души, о каком великодушии я говорю; вот какого великодушия я требую от председателя Мао Цзэдуна.

В этот момент Мао Цзэдун вставил свою реплику:

– Боюсь, что у меня не найдется того великодушия, которое ты требуешь.

Лян Шумин тут же продолжил:

– Председатель, у вас такое великодушие имеется. Если у вас найдется такое великодушие, тогда я буду еще больше уважать вас. Но если у вас действительно нет такого великодушия, тогда я потеряю к вам уважение.

Мао Цзэдун бросил:

– Ну, у меня все-таки хватит великодушия в определенной степени. Иначе говоря, ты все-таки можешь продолжать оставаться членом НПКСК.

Лян Шумин показал, что его такими подачками купить нельзя, что это «не столь важно». Он настаивал на том, чтобы ему дали возможность продолжать свое выступление. Создалась ситуация, при которой продолжать заседание казалось невозможным. Из зала неслись крики: «Не желаем слушать чушь, которую несет Лян Шумин! Не предоставлять демократические права реакционерам! Долой с трибуны Лян Шумина!»

Но Лян Шумин стоял на своем и с трибуны не уходил. Он хотел услышать мнение Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун рассердился и сказал:

– Это не важно? Если ты считаешь, что это (оставление за Лян Шумином поста члена НПКСК со всеми привилегиями, которыми пользовались члены этого органа. – Ю.Г.) не важно, тогда это другое дело. Если это не важно, тогда в то время, когда придет срок созывать НПКСК второго созыва, я все-таки буду предлагать тебя в качестве члена НПКСК. А что до всех этих твоих мыслей и точек зрения, то они никуда не годятся; это совершенно определенно.

Лян Шумин продолжал стоять на своем:

– Что касается вопроса о том, быть или не быть мне членом НПКСК, то это дело будущего. Об этом можно было бы поговорить не спеша. Моя же мысль в настоящее время состоит в том, что я хотел бы подвергнуть испытанию правящую партию. Дело в том, что правящая партия часто заявляет нам, что она желает, чтобы существовала самокритика. Так вот я и хотел бы именно посмотреть, что такое эти разговоры о самокритике. Правдивы они или ложны, фальшивы. И если у председателя Мао Цзэдуна достанет такой широты души, тогда я буду еще больше уважать его.

Мао Цзэдун сказал:

– Критика бывает двух видов. Один – это самокритика, а другой – это критика! Так какой же метод нам применить по отношению к тебе? Применить ли нам метод самокритики? Никоим образом. Тут надо действовать методом критики!

Лян Шумин ответил:

– Да я-то ставлю вопрос именно таким образом: хватит ли у председателя великодушия на то, чтобы заняться самокритикой…

Мао Цзэдун реагировал на это так:

– Господин Лян, сегодня ты говори не длинно. Вот мы дадим тебе десять минут на то, чтобы ты изложил основные мысли. Так пойдет?

Лян Шумин заявил:

– Я хотел бы рассказать об очень многих фактах. Как тут уложиться в десять минут? Я надеюсь на то, что председатель отнесется ко мне справедливо.

Тут в зале снова поднялся шум. Многие стали говорить, перебивая друг друга, выражая возмущение позицией Лян Шумина. Мао Цзэдун тоже внес в это свою лепту, сказав:

– Его вопрос или вопрос о нем – это не вопрос, который можно прояснить за несколько часов или за несколько дней; такой вопрос невозможно прояснить и за несколько месяцев… Я хотел бы указать на следующее: вопрос о Ляне – это вопрос не о нем одном, а тут мы, беря в качестве предлога его, то есть самого этого человека, вскрываем его реакционную идеологию с той целью, чтобы всем стало ясно, где тут правда и где тут неправда, то есть ложь. Он – это такой человек, от которого нет никакой другой пользы, и ничего иного из этого извлечь нельзя; у него нет иных заслуг, он играет всего-навсего и именно такую роль. Сейчас я снова предлагаю: пусть он поговорит еще десять минут. Так пойдет, господин Лян?

Лян Шумин повторил, что десяти минут ему мало и что он надеется на справедливость.

Мао Цзэдун, завершая, сказал:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.