Глава XXX

Глава XXX

1

Теперь Огюст каждый день лепил Камиллу. Он разрешал ей работать над своими незаконченными статуями – чего не разрешал никому, – доверял лепить головы, руки и ноги своих фигур. Он проводил с ней в новой мастерской все среды и субботы.

Присутствие Камиллы было радостью еще не изведанной. Она была для него идеалом красоты, олицетворением всего, что он мечтал встретить в женщине. От одной ее улыбки он молодел, такой чудесной улыбки не было ни у кого. Она как первая любовь, думал он, до нее он не знал настоящего чувства. Когда он бывал с ней, куда бы они ни ходили, Париж становился прекрасным, полным романтики, веселья, жизни. Бродили ли они по площади Оперы, любуясь группой Карпо «Танец», или рассматривали статую Генриха IV на Новом мосту, обменивались ли мнениями о скульптурах в Люксембургском саду, включая и его собственную, он смотрел на прекрасный Париж новыми глазами.

Когда она начала лепить его бюст, он сразу распознал в ней природный талант скульптора, но не ожидал встретить в ней женщину, которую страстно полюбит и с которой сможет делиться всеми помыслами. Ее интеллект был для него загадкой. Камилла была очень начитанна, хорошо образованна, лишена всяких предрассудков, а суждения ее были всегда оригинальны.

Камилла рассказала Огюсту, что с матерью она ладит, а с отцом, который воспитал ее в духе свободомыслия, вечно вступает в споры. И хотя она разделяет скептическое отношение отца к религии, бывают моменты, когда у нее возникает сильное желание пойти в церковь, уверовать в идею первородного греха, хотя она хоть сейчас может заявить, что религия обман. Она была старшей из троих детей в семье. Ее младшая сестра, Луиза, решила стать великой пианисткой, как Камилла – великим скульптором, а брат Поль хочет прославиться как поэт-драматург. Камилла жила на улице Нотр-Дам де Шан с матерью, сестрой и братом; отец государственный служащий, продолжал жить в Рамбуйе. Но, с гордостью заявила она Огюсту, она не слушает никого из них, для нее существует только его мнение. Когда мать стала упрекать, что она не ночует дома, Камилла пригрозила, что уйдет навсегда, и мать умолкла. Камилла догадывалась, что мать в отчаянии молится за спасение ее души, но делала вид, что ее это не трогает. Однако временами мучилась от угрызений совести, словно в душе все еще не умолкли отзвуки веры, от которой она отреклась. А потом и вовсе перестала видеться с родными, и все время проводила в мастерской Огюс-та, так же как и он, уйдя с головой в работу. В такие дни она работала не менее упорно, чем Огюст. Ради него она готова была пожертвовать всем – это приносило облегчение, словно сознание своего мученичества могло снять грех с ее души.

Так проходили недели, и Камилла уверяла себя, что счастлива – она училась у Огюста, работала с ним, позируя часами, и терпеливо сносила грубые окрики, когда он бывал ею недоволен.

Огюст стал больше уделять внимания своей внешности. Он тщательно подстригал густую рыжую бороду, которой гордился. А когда находил седой волос, тут же выдергивал. Он подрезал ногти, когда она сказала, что они царапают. И стал следить за чистотой своих рабочих блуз.

Его больше не мучил вопрос о том, за какую работу браться. И хотя он продолжал трудиться над «Вратами» и над другими заказами, редкая, изысканная красота Камиллы больше всего вдохновляла его. Она стала его любимой моделью. Профессиональные натурщицы казались теперь простыми мединетками с Монмартра или лоретками из кафе. Камиллу с ее благородной внешностью он считал идеальной для мрамора. Она позировала для бюстов, которые он назвал «Рассвет», «Радуга» и «Мысль» и воспроизвел в мраморе. Особенно его увлекала работа над «Мыслью», – ее голова как бы выступала из глыбы мрамора, словно рождаясь из нее.

Камилла не понимала, что ему еще, – она считала, что «Мысль» прекрасна, полна выразительности и по-настоящему самобытна, а он ответил:

– Жизненности не хватает, жизненность должна передаваться мрамору. Когда я почувствую, что кровь из головы, словно по сосудам, вливается в мрамор, я буду доволен. Но тебе не надо больше позировать. Над мрамором я могу работать и без тебя.

– Но разве и теперь, уже в мраморе, она все еще не закончена?

Он посмотрел на нее, как на малое дитя. И раздраженно объяснил:

– Я не резчик по мрамору, как был в свое время Микеланджело. Теперь это и не требуется. Но мне еще предстоит много потрудиться. Если я не приложу руки к моим мраморам, они останутся просто глыбами камня, слепком с натуры. Камилла, вещь в разном материале звучит по-разному, – Он посмотрел на ее, мраморный бюст так, словно перед ним божество, и снова приступил к работе.

Но над чем бы Огюст ни трудился, мысль его все время возвращалась к новой теме – скульптуре, которую он называл «Данаида». Вначале, в упоении от тела Камиллы, он жаждал лепить с нее Венеру. Но потом решил, что этот образ уже исчерпал себя. Да и сама идея не вдохновляла. Озарение нашло, когда он вспомнил их первую ночь любви, миг, когда она, склонившись, застыла в стыдливой позе, охваченная страхом, стремясь скрыть от него свое смущение. Он никак не мог простить ей этого страха и в то же время бережно хранил в душе это движение, полное непосредственного чувства и драматизма, чтобы когда-нибудь передать его в скульптуре.

В то утро он неотступно думал об этой теме. Прошла неделя после их спора о «Мысли». Камилла пришла в мастерскую, готовая позировать для новой головы, и он бросил только:

– Раздевайся.

Она не осмеливалась перечить, хотя раздеваться не хотелось.

– Прекрасно, – сказал он, когда она сняла с себя все.

Он провел несколько раз руками по ее спине, и она спросила:

– Как я сегодня позирую?

– Так себе, но лучше, чем прежде. Наклонись больше. Совсем. Коснись пола.

– Коснуться пола? Но он холодный.

– Таким же холодным останется и мрамор, если ты этого не сделаешь. – Он пригнул ее голову вниз, пока она не коснулась пола. Камилла дрожала от холода, и тело все больше напрягалось, а Огюст делал быстрые наброски.

Внимательным, полным любви взглядом он схватывал детали: изящные очертания спины и ягодиц, форму поникших плеч, изгиб бедер, нежную, посиневшую от холода кожу.

Он работал с таким упорством, что она боялась вздохнуть. «Сам господь бог не осмелился бы ему сейчас помешать», – думала Камилла. Она застыла согнутой, и ей казалось, что спина вот-вот переломится и мускулы не выдержат.

– Приподними немного плечи – бедра слишком подняты! Можешь минуту постоять неподвижно? Господи! Перестань же двигаться!

«Как трудно, – подумала Камилла, – быть идеальной натурщицей, но, пожалуй, еще труднее быть идеальной подругой Огюсту». Кровь прилила к голове, и было очень мучительно. Она ждала одобрения, но прошло несколько часов, прежде чем он произнес:

– Можешь разогнуться.

– Ты доволен мною? – У нее затекли все члены, она едва держалась на ногах.

– Ты была терпелива.

– Спасибо, Огюст, ты очень добр.

Он нахмурился. Что ей вздумалось отвлекать его и требовать одобрения, когда он только начал обдумывать ее образ в новой теме любовных объятий.

Но, увидев, как он погружен в свои думы, Камилла решила, что его мысли заняты семьей. Она вдруг спросила:

– Ты скучаешь по семье?

К сожалению, она узнала о Розе, хотя упомянула о ней впервые. «Хотел бы я знать, кто это разболтал в мастерской», – сердито подумал Огюст. Он часто замечал, как маленький Огюст поедает Камиллу глазами, но теперь, бывая в главной мастерской, маленький Огюст держался в стороне. Огюст проворчал:

– Не спрашивай.

– Я должна быть благодарной и принимать тебя таким, какой ты есть?

– Иным я быть не могу.

Он уселся на стул, вид у него был слегка растерянный; она взяла его руки в свои, крепко сжала и сказала:

– Я не хочу разбивать тебе жизнь, Огюст, я хочу вдохновлять тебя.

– Вдохновение – такого понятия не существует, Только труд. Тяжелый труд. – Он порывисто встал, отстранил ее и подошел к «Данаиде»[82].

Он разглядывал скульптуру. Сегодня удачный день. «Данаида» обретала свежесть утренней росы, и хотя в ней вовсю пульсировала жизнь, но сохранился, и затаенный сдержанный пафос. Он был доволен. Может выйти выдающееся произведение.

В этот вечер Огюст пришел к Камилле в приподнятом настроении. И несколько недель они не выясняли больше отношений, а каждую ночь бурно любили друг друга.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.