Маленькое черное платье и я

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Маленькое черное платье и я

Мода существует не для того, чтобы удивлять публику на показах. Она для того, что бы одевать эту публику. Если созданную сегодня модель завтра не увидишь на улице — грош ей цена. Если увидишь много раз — она бесценна.

В те годы, когда появилось маленькое черное платье, я была абсолютной законодательницей моды. Модные журналы писали преимущественно обо мне, любая модель, предложенная мной, даже если она отличалась от предыдущей всего лишь мелкой деталью, становилась сенсацией. Журнал «Вог» сравнил сделанное мной платье с автомобилем: «Это «Форд», созданный Шанель».

Родилось оно случайно и не случайно. В театре я сидела в ложе, пытаясь найти взглядом кого-то из знакомых, даже не помню кого именно. Искала и не могла отыскать, но не потому что толпа была слишком большой, она была слишком пестрой. В антракте прошлась по фойе и снова обратила внимание на то, что не вижу лиц, у любой дамы в глаза бросался, прежде всего, цвет ее наряда.

В этой пестрой толпе не было по-настоящему элегантных женщин. Замечательные платья, даже сшитые в моем ателье, но все не то… Чего-то не хватало. Или было слишком много.

Я пыталась понять, чего именно, и вдруг осознала — цвета! Сообразив это посреди ночи, отправилась к шкафу перебирать собственные платья. Не то… не то… не то… Вот — черное! Лишь черное платье выглядело по-настоящему элегантным.

До этого черный носили только будучи в трауре, но я показала, что маленькое черное платье может быть отличной основой для любого времени суток и любой ситуации. Белые воротники и манжеты делали его строгим и деловым, множество украшений — нарядным, а роскошные колье — вечерним. Само платье при этом было практически незаметно, оно лишь подчеркивало фигуру женщины и красоту ее кожи.

Париж ахнул: Мадемуазель Шанель пытается навязать всему Парижу траур по Кейпелу! Но женщины быстро оценили возможности маленького черного платья. Несколько лет все поголовно ходили в черном с белыми воротничками и манжетами, в черном с богатыми наборами бижутерии на шее, в черном с дорогими бриллиантовыми колье и брошами…

Эту моду называли нищенской, говорили, мол, француженки играют в бедность. Люсьен Франсуа написал, что женщины были в восторге, играя в бедность, но не теряя при этом элегантности. А одна из журналисток дошла до того, что изобразила меня в виде дамы под большой вуалью, склонившейся над могилой. Какие глупцы! Бедность и простота не одно и то же, как может быть бедным платье, сшитое из дорогой ткани с множеством дорогих аксессуаров?! А держать траур по Кейпелу я могла и без их помощи!

Я обрезала свои роскошные волосы, и Париж, словно сойдя с ума, тут же постригся!

Разве я была первой, кто так поступил? Нет, Пуаре тоже стриг своих манекенщиц, но за ним же не последовали? А стоило подстричься мне, как мода привилась. Я делала моду Парижа много лет!

Сначала шляпы, потом свободные наряды для отдыха, мужские пижамы, превращенные в женские, жакеты из пуловеров… Существует легенда о том, что однажды, серьезно замерзнув на конной прогулке, я взяла пуловер Кейпела (или Бальсана, неважно) и разрезала его, превратив в кофту. Глупости, чем можно искромсать пуловер во время конной прогулки? Я сделала это дома и нормальными ножницами. А кофта вышла довольно симпатичная.

Также нашла применение пижама Бальсана. Когда во время Первой войны сигнал воздушной тревоги посреди ночи сгонял парижанок с верхних этажей зданий на нижние, они спускались в халатах, накинутых на красивые бордовые или белые шелковые пижамы «от Шанель». Показывать моду во время бомбежек — до такого не догадывался еще никто.

Когда механиков моих клиенток забрали на фронт, я придумала для женщин разноцветные прорезиненные плащи наподобие водительских. Прижилось не только в военном Париже, но и в жаркой Аргентине.

Еще одна выдумка, очень понравившаяся женщинам, — бижутерия. Я с удовольствием делала украшения. Но только один раз — с Ирибом — настоящие. Это было его влияние, сама по себе я настоящими драгоценностями не увлекалась, предпочитая искусственные. А еще чаще соединяя одни с другими.

Вендор охотно и много дарил мне огромные камни — сапфиры величиной с кулак, изумруды и еще кучу всего. Зачем? Зачем вообще нужно то, что нельзя надеть на себя просто так каждый день?

Не люблю бриллианты ради бриллиантов, камни ради самих камней. Часто об этом говорила, но повторяю еще и еще раз. Потратить сумасшедшие деньги или даже получить в подарок огромный бриллиант вроде пробки от графина, чтобы держать его в сейфе и дрожать от страха: вдруг кто-то догадается о коде этого сейфа? Иногда по вечерам вынимать и любоваться, мол, у меня есть защита от кризиса?

Глупости! Защитой от любых кризисов должна быть собственная голова, а не сверкающий камень. А бриллиантовые серьги или колье, ради сохранности которых за спиной выстраивается толпа охранников, сверлящих взглядами любого, кто приблизится… Это для богатых, я их не люблю, хотя сама богата. Богатство должно давать только независимость и уверенность в будущем, но никак не доставлять волнения «вдруг кризис!», иначе от него не будет никакого удовольствия.

Хорошее жилье, хорошее авто, возможность заказывать качественную одежду, отдыхать и помогать тому, кому помощь нужна, — вот для чего нужно богатство, а вовсе не для того, чтобы им кичиться.

Я делаю искусственные украшения, очень похожие на настоящие. Вообще, украшений должно быть много, очень много. Но если они настоящие, это дурной вкус. Я всегда советую: покупайте искусственные, и вам не будет стыдно.

Однажды, слишком азартно выплясывая шимми, я оборвала большую нить топазов, и пара десятков человек ползали на коленях по танцполу, собирая камни. Глупо.

Все знают, что герцог Вестминстерский подарил мне восемь метров жемчугов. Поистине роскошные нити, но на улицу я надеваю точно такие же фальшивые. Мне так понравилось, что пришлось выпустить подобные в продажу, теперь многие могут купить точную копию «жемчугов Шанель».

Когда оглядываешься вокруг, становится ясно, что моя мода всегда создавалась из моих собственных интересов.

На мне очень плохо смотрятся платья с пышными турнюрами? Отменим!

Неудобны большие шляпы? Сделаем маленькие.

Раздражает корсет? Откажемся.

Нет денег на нормальную амазонку? Наденем мужскую одежду.

Нет приличной ткани, чтобы шить новые платья? Пустим в ход джерси, от которого отказались все…

Неудобно ходить в длинных платьях? Надо их укоротить.

Надоели зонтики от солнца? Куда лучше выглядит загорелая кожа!

И так все время, мода рождалась просто из моей необходимости, я старалась сделать свою, а заодно и всеобщую жизнь легче и удобней. Может, поэтому ее так легко принимали?

Я постоянно теряла свою сумочку, просто оставляла ее там, где сидела или, задумавшись, бросала в сторону и потом не могла вспомнить, где это произошло. Когда мне надоело, пришлось прикрепить к сумочке полоску кожи, а потом заменить ее толстой цепочкой, чтобы носить на плече.

Вы знаете, как это понравилось женщинам! Освободить руки и не ломать голову над тем, куда бросила сумочку… Вот это успех — когда твоя идея подхватывается и копируется или перерабатывается в миллионах вариантов.

Говорят, я невыносима во время примерок, жестока в обращении с манекенщицами и не люблю их. Да, большинство не люблю.

Знаете, как я подбирала манекенщиц, когда ушла моя любимица Мари-Элен Арно? Взамен пришли восемнадцать красоток, у всех замечательные фигуры, волосы, кожа… Через помощницу попросила их встать, чтобы показать себя и… занялась работой с первой швеей. Они еще не знали секрета моих зеркал, мне с любого места видно все, что происходит на подиуме.

Некоторое время девушки стояли, чуть завистливо или самоуверенно присматриваясь друг у дружке. Постепенно начали

нервничать, потом все сильнее и сильнее. Помощница успокоила: Мадемуазель сейчас подойдет, она занята. А я просто перекалывала новое платье на одной из манекенщиц. Шли минуты… десятки минут… прошел час, второй…

Через три часа большинство из претенденток ни на что не годились, они были выжаты ожиданием, как лимоны на устриц, и форму держали не лучше этих же устриц. Поднявшись наконец с колен, я махнула рукой манекенщице, что та может снимать платье, и, повернувшись к новеньким, вгляделась в лица. Только у одной оно выражало готовность работать, остальные были злы, как черти.

— Вы остаетесь, остальные мне не подходят!

— Но, Мадемуазель… вы даже не посмотрели нас!

— Ошибаетесь, я все это время внимательно на вас смотрела. Работа манекенщицы это не только дефиле в новом платье по подиуму, это многочасовое стояние на примерках и ангельское терпение. А сохранять готовность после трех часов мучительного безделья совершенно обязательно!

Это действительно так и есть. Я не провожу примерки на манекенах, мне нужны живые люди. Как, скажите, можно посадить рукав на манекене без рук? Как проверить свободу движения на кукле, которой все равно, удобно или нет?

По этому поводу я не раз кричала на своих дурочек:

— Как сидит рукав? Ну-ка, подними руку, удобно?

— Все хорошо, Мадемуазель.

— Я же вижу, что тянет! Почему ты говоришь, что нет?! Надоело стоять, пока исправлю?

Конечно, для них мучительно стоять неподвижно, испытывая бесконечные уколы булавками или нажимы моих рук (я часто работаю костяшками пальцев, разглаживая или приминая ткань прямо на теле манекенщицы), им хочется поскорее освободиться и бежать к своим молодым людям. Но мне-то хочется создать идеальную модель! И почему я должна при этом жалеть манекенщиц? Разве Дягилев жалел своих танцоров?

Моя любимица Мари-Элен Арно ушла, решив, что я мало ценю ее талант. Я знаю, что это влияние отца. Мари-Элен красивая, очень красивая, с замечательной фигурой и умением показать модель, что очень важно. Я даже сделала мсье Арно своим помощником, ее саму часто приглашала обедать или ужинать, волновалась, когда ей приходилось возвращаться к родителям слишком поздно, потому что я люблю поговорить после ужина.

И однажды господин Арно решил, что я не ценю его малышку, мол, Мари могла бы получать больше. Глупец! Мари-Элен могла получить по завещанию немалую часть моего наследства! Я пыталась понять, будет ли она продолжать мою линию в Доме. В конце концов, коллекции создавать могут другие, но приглядывать за всем, чтобы и мой Дом со временем не скатился к показам огородных пугал, способна только та, что прониклась самим духом Великой Мадемуазель. Мне казалось, что Мари-Элен прониклась, ну, почти прониклась. У нее хороший вкус, она могла бы… Но господин Арно предпочел временный большой заработок огромным деньгам в недалеком будущем. Я же не вечна… Мой стиль вечен, а бренное тело, увы, нет.

Я не люблю своих манекенщиц? Бывает, очень не люблю, почти презираю. Здесь все: злость на то, что они не могут постоять спокойно, айкают в ответ на уколы, устают или просятся в туалет как раз тогда, когда что-то начинает получаться!

Досада, что они, такие красивые и умные, не могут ничего добиться в жизни. Природа подарила им красоту, и эти дурочки не умеют подарком пользоваться.

Раздражение, что позволяют не считаться с собой своим молодым людям. Разве может уважающая себя женщина разрешить разговаривать с ней таким тоном? Преклоняться должны, а ей хамят! Какое мне дело? Но она показывает МОЮ модель, если у нее самой нет гордости и чувства собственного достоинства, как она сможет преподнести то, что создала я?

А еще… конечно, зависть, что у них еще все впереди, а у меня уже очень мало. Мися всегда говорила, что она родилась на двадцать лет позже, чем нужно. Я наоборот — на двадцать лет раньше! Как бы я ни была подвижна и энергична, бренное тело не желает признавать, что мне не двадцать пятый год, увы…

А им двадцать пятый и даже меньше в действительности, но они не желают пользоваться таким огромным преимуществом. Разве не обидно? Неужели то, что я завидую молодым, говорит о моей собственной старости? Нет, я молода душой, а они просто ничего не понимают в жизни, их надо учить жить. Людей почему-то вообще не учат жить, а это надо делать обязательно.

Я нужна всему миру, и весь мир признал меня. Весь, кроме Франции! Своя собственная страна подобна капитану парохода, который не замечал мое присутствие на борту, пока его не вынудили сделать это американские журналисты.

Меня пригласил в Америку Маркус на пятидесятилетие сети своих магазинов. Нарочно прилетал, чтобы пригласить! Сказал, что на афишах к празднику наверху огромными буквами напишет: «Приедет Великая Мадемуазель Шанель». Вот так! В Америке я Великая Мадемуазель, а в своей собственной стране спасибо толком не дождешься. Они готовы рукоплескать Диору за его «новый взгляд», в котором нет ничего нового, кроме глупости. Все модели повторяли то, что я предлагала и активно шила перед войной, добавив в них огромную толику неудобства.

Но я заставила мир вернуться к удобной одежде, потому что без удобства не бывает элегантности.

Еще и еще раз повторяю, что одежда для женщин — это не театральные костюмы, которые создаются только для показов. Грош цена платью, если его, кроме подиума, никуда надеть невозможно! Любую модель нужно носить, пусть она подойдет не всем и не всем понравится, но если вы не увидите ее ни на ком и никогда, это не от-кутюр, а сплошное безобразие.

Я много-много лет старалась приучить женщин (а заодно и мужчин), что самое главное в одежде — удобство, даже внешний вид должен идти у него на поводу. Если кутюрье удается совместить то и другое, рождается элегантность. Никогда не жертвуйте удобством ради внешнего вида, но и про него не забывайте.

Меня очень много ругали и очень часто завидовали. Это не страшно, если ругают, значит, жива. А завистников нет только у ничтожеств. Лучше иметь первых, чем быть вторым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.