Ищите и обрящете
Ищите и обрящете
Через пару месяцев мне предстояло лететь в Иерусалим поработать в Горненском монастыре. Огорчение, связанное с «творческим» конфликтом, перелетело со мной моря и не оставляло даже в городе мира. Не так было обидно, что меня без объяснений выставили из проекта — дело не новое даже у верующих; смущало желание игумена К. снимать про удивительного Паисия Святогорца по-наполеоновски: «…ввязаться в драку, а там будет видно», его «новый проект» напоминал обычный пиар-ход. В нескольких изданиях я уже видела многообещающую рекламу будущего — где восьми-, где четырехсерийного фильма, с моей фамилием в качестве «известного сценариста», а в журнале самого продюсерского центра — и с номером банковского счета, на который люди, любящие великого старца, непременно будут переводить деньги.
С Божией помощью запустили литературный проект, ради которого случилась моя командировка в Иерусалим. Несколько дней впереди были свободны. Подолгу сидела я на скамейке напротив Гроба Господня вблизи мраморной чаши — омфала, символизирующей христианский «пуп земли»; вспоминала ближних и дальних, просила у Бога помощи в их нуждах. С утра в храме народа мало и можно было без очереди зайти внутрь Кувуклии, приложиться к святому месту, где Христос воскрес. Так бы и сидела здесь… Народ постепенно прибывал, нарастал гул человеческих голосов, люди начинали беспорядочное движение по каменному полу вокруг Кувуклии. Но это не мешало, душа замирала от благодарности за возможность спокойно молиться там, куда стремятся миллионы христиан. Будет ли еще такая необыкновенная возможность, Бог весть… Забывались все обиды, душа наполнялась жалостью к обидчикам. Что с ними сделаешь… Прав поэт:
Каждый пишет, как он слышит,
каждый слышит, как он дышит,
как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить…
Так природа захотела,
почему — не наше дело,
для чего — не нам судить.
В Миссии мне вдруг сделали предложение съездить с паломнической группой на Синай, в монастырь Святой Екатерины.
— Я была там. Не хочу никуда ехать. Нет сил взбираться на гору. Мне бы тихонечко отдохнуть после всех этих стрессов, — отговаривалась я от поездки.
Уговаривали меня два дня: и группа подобралась серьезная, и сопровождающая монахиня — из духовных. Наконец стало даже смешно: люди мечтают о таком паломничестве, а я кочевряжусь. Нехорошо.
Рано утром автобус отправился в путь. Впервые я ехала на Синай из Нувейбы, из тех мест, где совершался ветхозаветный Исход евреев из Египта. Теперь предстоял обратный путь: почему-то казалось, будто я что-то забыла на Синае. Ну что я могла там забыть? Единственное: не побывала на ночной литургии в храме Святой Троицы на вершине горы Моисея. Значит, все-таки нужно подниматься. Под интересный и поучительный рассказ сопровождающей монахини Р. с содроганием вспоминалось позапрошлогоднее мое карабкание на гору Заповедей…
Когда часам к одиннадцати наш автобус подкатил к израильской границе на окраине Эйлата, перед воротами мы увидели огромную толпу. Оказалось, что по случаю мусульманского праздника граница целые сутки была закрыта и лишь несколько часов назад снова открылась. Арабы шумели, передавали через головы своих веселых маленьких детей, беременные падали в обморок, мужчины тихой сапой пытались продвигать свои семейства, ступая по ногам ожидающих. Наши выделялись полной покорностью обстоятельствам: никакого ропота, несмотря на палящее солнце и давку. Это приятно удивило с самого начала. Внутри пограничного пункта в течение целых шести часов пришлось двигаться в плотно сомкнутой толпе — ни поесть, ни попить, ни в туалет отойти было невозможно. Группа старалась держаться вместе, и тут я рассмотрела, что почти наполовину она состояла из женщин 70–80 лет. Никто из них не выразил ни малейшего неудовольствия, наоборот, старушки радовались испытанию. Неужели они еще собираются подниматься ночью на гору? Действительно, удивительная группа… Смирению в иных случаях можно научиться только от имеющих смирение. Это был тот случай: ради одного этого надо было отправиться в путешествие.
На египетскую землю мы вступили около семи вечера. В полной темноте еще часа три ехали до монастыря на египетском автобусе. Многие дремали, не замечая крутых поворотов автобуса на просторах Синайского полуострова, мне не спалось — как спички в глаза вставили. Монахиня-гид ничего уже не рассказывала, и мы с ней легко разговорились. Слово за слово, я снова с обидой вспомнила историю о создании фильма. Монахиня, не перебивая, выслушала меня и отвернулась к окну. За окном в свете луны проносились невероятные, какие-то космические горные пейзажи.
— Простите, мать Р., не нужно было всё это вам рассказывать. Сама осуждаю, и вас в грех ввожу…
— Нет-нет, — обернулась она со слезинкой на щеке. — Я почитаю старца Паисия. Очень жаль, что так произошло…
Разговор на этом оборвался.
К монастырю Святой Екатерины подъехали мы в половине одиннадцатого ночи. Нас быстро распределили по номерам, открыли трапезную, хорошо накормили. Сопровождавший группу священник назначил на полночь литургию в храме мученика Трифона: за монастырскими вратами, в костнице, на втором этаже церковь освящена в честь моего любимого святого — Трифона. Я подумала, что после такого тяжелого переезда группа откажется не только от литургии, но и от восхождения. Каково же было удивление, когда наши «старушки» радостно захлопали в ладоши, приветствуя грядущее… Оставалось полчаса на отдых.
В нашем холодном номере-келье стояло пять кроватей, но никто из паломниц не ложился, кроме меня. Одолевал тяжелый сон, я никак не могла согреться под несколькими пледами… Раздражали громкие голоса, которые перед полночью несколько раз звали меня к литургии.
— Не могу. На гору точно не взойду…
— Пойдите хотя бы на службу…
— Дорогой мученик Трифон, не могу… — чуть не плакала я, не в силах пошевельнуться.
Паломницы так и ушли без меня. Потух свет, я согрелась и совершенно безыдейно провалилась в сон. Утром проснулась от яркого света. О людях в комнате напоминали разбросанные вещи. С грустью вспомнила, что не пошла со всеми на службу к Трифону и на вершину: сейчас бы не отказалась… Часы показывали без четверти шесть. Мухой соскочила с кровати: можно успеть на литургию в сам монастырь! Через несколько минут я уже подходила к высоченным стенам средневековой крепости. По дороге наконец неторопливо рассмотрела величественное местоположение синайского монастыря — в ущелье между двумя горными хребтами в зеленом оазисе, питающемся водой единственного колодца времен Моисея, расположенного внутри обители.
Никакого подобия «святых врат» нет: в монастырь попадают через небольшую дверь в стене, около которой собрались несколько человек. Вскоре калитка открылась и, пригнувшись, нынешние паломники подобно тысячам древних пилигримов, вошли внутрь. Гуськом за привратником прошагали в главный храм-кафоликон. Гулко отдавались в пустом пространстве наши шаги по каменным плитам. Литургия шла на греческом. Монотонное греческое пение одного-единственного монаха непривычно русской душе. Но чтобы в этом полуторатысячелетнем храме, хранителе великих святынь и церковных древностей, грянул бы какой-нибудь наш соборный хор — такого и вообразить невозможно. Тихо шла служба, и молиться было легко. Спокойно поставила свечи, медленно прочла свой синодик. В древние ливанского кедра церковные врата вошла группа румын, женщины тихо расселись по стасидиям, мужчины чинно выстроились вдоль стен. Я почувствовала умилительное благоговение, которое старец Паисий определяет как «страх Божий, духовную чуткость и особое доброе чувство к Богу». Редчайшие минуты, которые были положены в копилку и моего духовного опыта; теперь о них вспоминаешь как о потерянном рае… Наверное, это и должна была я опытно пережить там, где продолжает расти живая святыня — куст Неопалимой купины. Вот, значит, что я «забыла» на Синае!.. Редко кто из наших паломников имеет возможность присутствовать на литургии в том месте, которое Господь освятил Своим присутствием, явившись Моисею в несгорающем кусте терновника, которому уже более трех с половиной лет. И это само по себе чудо!
Лишь к самому концу утренней службы первые паломники заканчивают свой спуск: редко кто после ночного восхождения находит силы зайти в храм. В это время из алтаря для поклонения выносят два ковчежца с мощами великомученицы Екатерины, после чего каждый паломник получает от монаха то самое кольцо святой Екатерины с изображением сердца и словами ???? ?????????? (святая Екатерина).
Только три средних лет женщины из нашей группы оказались в этот момент в храме. Раскрасневшиеся и счастливые лица — преодолели себя, дошли до вершины, увидели божественную красоту синайского рассвета…
— Больше ни за какие коврижки не пойду, очень тяжело, — сказала прихрамывающая.
— Не зарекайся! — засмеялись другие. — Бабульки наши доковыляли, одна только в гостинице и осталась, побоялась идти, давление… Вот жалеть-то будет!
— Нет, надо всё по силам делать. Экстрим, к чему?! Бог везде.
С этими женщинами по окончании литургии мы попали вместе с румынами в придел Неопалимой купины, устроенный над ее корнями. Сняли по традиции обувь. Не знаю, как у них, но у меня мурашки по спине забегали от великого таинства этого места… Как я могла отказываться от этой поездки, уму непостижимо…
За завтраком бурно обсуждалось восхождение — мне этот восторг был уже знаком. Самой невероятной новостью было то, что две восьмидесятилетние женщины безо всяких кемелов сами дошагали до вершины. И даже мученицами не выглядели. Это вам не в сериал тыриться! Вот что делает благодать Божия. Жалели меня и еще одну восьмидесятилетнюю учительницу, которой стало плохо после семичасовой задержки на границе. А мне, в свою очередь, было жаль тех, кто не смог помолиться на утренней службе в самом древнем монастыре христианского мира и попасть в придел Купины.
Когда до отъезда оставалось с полчаса, вдруг открылось то главное, ради чего ангел-хранитель и привел меня на Синай. Но я опять не сразу поняла и не вдруг согласилась…
Уже сложив свои вещички в автобусе, стояла я снаружи, в последний, как думала, раз оглядывая величественные горы, древние монастырские строения, вдыхая густой воздух пустыни.
— Наталья, вы с нами не поедете, — услышала я голос монахини Р.
— Приказано здесь умереть? — пошутила я.
— Нет. Вам дадут проводника, и вы пойдете к отшельнице Марии, ученице старца Паисия.
— Зачем? — испугалась я.
— Как — зачем? У вас же есть проблема? С фильмом…
— Кажется, уже нет…
— Есть, есть, — улыбнулась матушка. — Вам надо с ней посоветоваться. Она, правда, говорит на английском. Ничего, поймете с Божией помощью…
— Вы меня подождете? — смутилась я.
— Зачем же нам вас ждать… До скита отшельницы километров семь. Есть договоренность с Мусой, он поселит вас на сутки в одноместном номере. А завтра сядете на такси, доедете до израильской границы. Такси восемьдесят долларов, если у вас нет, я вам дам.
— Восемьдесят долларов? — Меня словно парализовало, но не из-за денег.
Читали мы, что паломничество есть религиозный подвиг. Раньше человек оставлял свой надежный мир — дом, семью и становился «в путь шествующим» — беззащитным. А мы, паломники последних времен: приехали, покормили, поднялись, увезли. А если один остаешься, без автобуса, сразу страх берет. И никаких тебе духовных запросов. Эх, паломница! Туристка… А я-то размечталась…
— Тридцать за номер и двадцать от границы до Иерусалима доехать… Долларов сто пятьдесят всего, — продолжала арифметику наша гид. — Вытаскивайте свои вещи, пошли к Мусе.
— Только за послушание… — согласилась я с каменным сердцем.
Группа нога за ногу подтягивалась к автобусу — ведь сутки не спали. Вокруг нас организовался кружок слушающих.
— Так вот почему хитрая Наталья не пошла на гору. Силы берегла для такого дела… — сказал кто-то из наших. — Я бы сейчас не задумываясь пошел к той Марии. Везет же некоторым!
— Мне, например, — мягко перевела разговор матушка. — Такой хорошей группы еще не попадалось… Ни разу не спросили, будем ли купаться в Красном море… Первейший вопрос, когда люди на Синай едут…
— Неужели на это еще время тратить? — загалдели довольные похвалой паломницы. — Ну, народ, зачем только едут!
Монахиня Р. сопроводила меня в офис директора гостиницы, представила Мусе. Тот согласно закивал, позвал кого-то, и через минуту появился мой проводник — бедуин лет двадцати. Он переговорил с Мусой и сказал мне на русском:
— Дватцать доляр.
Мусса вручил ему ключи. Симпатичный бедуин подхватил мою сумку и потащил в новый номер. Я было рванула за ним, но Муса затормозил, пропел под Боба Марли:
— Don’t worry, be happy. — И перевел: — Не парься, буть счастливий.
Я вдруг поняла, что всё правильно, всё как надо… И ничего я «не забыла» на Синае. Господь по Своему всеблагому Промыслу открывает всё новые и новые духовные горизонты. Только благодари!
— Пойдем с группой проститься, скажите им что-нибудь ласковое, они такие уставшие, — попросила матушка.
— Что я могу сказать, если даже на гору с ними не поднялась…
— Ну, что-нибудь, — улыбнулась матушка. — Постарайтесь!
Пока шли к автобусу, она удивила новым для меня открытием. Оказывается, скит Марии-отшельницы расположен рядом с местом аскетических подвигов знаменитого Иоанна Лествичника — святого шестого века. И в его каменную пещерку-келью можно зайти, взяв у какого-то абуны (отца) Михаила ключ.
— Поторопитесь, он еще должен быть в алтаре…
В автобусе все уже сидели на своих местах. Матушка вручила мне микрофон, сорок пар глаз устремились на меня.
— Дорогие… Спасибо вам… — запинаясь, начала я. — Ваше духовное воодушевление, особенно наших дорогих бабушек и прабабушек, помогло мне в том, чтобы решиться на одиночное плавание… Без вас я бы, наверно, не смогла!
— Не надо нас хвалить! — донеслось с последних рядов. К этому присоединились другие голоса. — Не хвалите, а то возгордимся! Старцы не советуют…
— Услышав похвалу себе, вспомни свои недостатки, говорил святитель Филарет, — вдруг вспомнила я. — Знаете, в школе бывают отличники. Их сначала все хвалят, хвалят… А в жизни потом им бывает тяжело: захваливают ребят до того, что они начинают верить в свое превосходство. Нам, двоечникам в духовной жизни, почему похвалу не принимать? Двоечник радуется, когда его похвалят хотя бы за тройку! Так нормально?
— Нормально! — захлопали в автобусе. — Ждем рассказа, как вы побывали у Марии!
— Если Бог даст… Помолитесь, чтобы с пользой сходила.
— Помоги, Господи! — дружно закричала группа.
Через пять минут автобуса и след простыл.
Я вернулась в пустой кафоликон, села в стасидию… Всё равно не хочется никуда идти, пронеслось в голове, тут посижу… Но через несколько минут появился служитель, который стал делать знаки, что храм закрывается.
— Абуна Михаил, где? — спросила я. — Абуна Михаил…
Служитель махнул рукой непонятно куда, но уточнил:
— Абуна Михаил алтар…
— В алтаре?
— Алтар, алтар… — повторил он.
— Спасибо, спасибо…
Наверно, абуна услышал наш разговор и сам вышел навстречу. Я сложила руки для благословения:
— Евлогитэ?! — робко, впервые произнесла я греческое «благословите» с неправильным ударением.
Священник в облачении с улыбкой благословил и повернулся, чтобы уйти.
— Простите! Евлогитэ?… Ключ от кельи Иоанна Лествичника можно?
Абуна не понимал. Не зная, как назвать преподобного по-гречески, я стала изображать, будто карабкаюсь по лестнице:
— Джон, Джон… Уou understand? Понимаете? Джон Лествичник. Give me the key, — мои эмоции били через край, но слов не хватало.
— О! John Climacus, ?????? ??? ???µ????… — наконец понял абуна. В моем бедном мозгу два раза кликнуло Климакус. — Паспорт.
— Паспорт? Зачем? А… Конечно… — вынув из сумки, передала священнику паспорт.
Через некоторое время абуна вручил мне вынесенные из алтаря старинные ключи весом килограмма полтора. Проводник-бедуин по имени Калаб ждал за воротами монастыря, откуда и началось мое новейшее паломничество. Конечно, оно не было похоже на древний, часто трагический путь пилигрима. В сумке бутылка воды, половина дороги — асфальтированная, ангажированный проводник. И при том — свобода! Это сладкое слово — свобода! На целые сутки! На Синае! Ехавшие в автобусах паломники-туристы казались мне теперь точно сидящими в клетке.
Хорошо, что я споткнулась о камень, в кровь сбив палец, не то вознеслась бы от восторгов на небо и разбилась бы. А так — только прихрамывала.
Перекидываясь несложными русскими предложениями с Калабом, мы добрались до бедуинского поселка на равнине, где раньше был стан ветхозаветных евреев, а теперь жила обслуга монастыря. Я предполагала увидеть экзотику: палатки, рядом с которыми загоны для скота, кипящие котлы, чумазые дети. Но несколько улиц сплошь состояли из домов простейшей архитектуры: камень на камень, кирпич на кирпич, но с водопроводом и балконами, увитыми цветущими лианами, на крышах — тарелки антенн. А вокруг — горы… горы… горы… Ночью бывает очень холодно, днем невыносимо жарко. Интересно, как бедные бедуины выдерживают это однообразие? Калаб вдруг ответил на мой внутренний вопрос, не чудо ли?
— Бедуинчики не любят ехать из Синая — там скучьно…
Вероятно, завидев нас из амбразур-окошек, несколько мужчин один за другим выходили на балконы, на улицу, приветствуя и приглашая в дом. Калаб, вероятно, отвечал, что мы торопимся, тогда нам делали приглашение зайти на обратном пути. Из одного дома вышла женщина, оказалось, мать моего проводника. Переговорив, она вынесла из дома какой-то пластырь и наклеила на мой палец. Часто-часто замахала руками, когда я предложила ей деньги.
— Нет, нет… Гость, нельзя, после будем чай-кофе… — перевел ее жест Калаб.
Зашли мы в бедуинскую лавку, тут была беда: продавался батат, зеленый перец и какие-то в фантиках фундыки-мундыки, как говорила Анна Вячеславна, то есть сладкая дребедень. Небогато. Батат — тоже сладкий, может, у Марии диабет, а перец — он и на Синае перец. Только очень большой. Я купила восемь перцев, которые потянули почти на три килограмма, и почувствовала себя ученицей, направляющейся к настоящей амме, то есть матери-пустыннице. И страшно вдруг стало — что-то она скажет, ведь, наверно, прозорливая. Мария, как сказала монахиня Р., может к посетителю вообще из своего домика не выйти. А если она не выйдет… значит… Что значит? И залепили голову всякие мысли-страшилки. И как я буду объяснять отшельнице свою проблему на английском, когда по-русски сказать быстро трудно. Зачем только поддалась на уговоры матушки Р. Сейчас сидела бы себе спокойно в автобусе, уже к границе подъезжала бы… Но вспомнила, что внезапную смуту в душе сеет бес. Как с ним бороться? Иисусовой молитвой. Но лучше смириться с обстоятельствами и просить у Бога помощи. Господи, приму от Марии всё, что она скажет и сделает, и если ничего не скажет и не сделает — тоже приму. Помоги, Господи, успокоиться.
Поселок мы миновали, асфальт кончился, дорога превратилась в еле заметную тропинку в ущелье между двумя грядами гор. Иногда тропинка совсем терялась среди камней, бедуин частенько убегал вперед и откуда-нибудь сверху кричал: право, лево! Проводник называется… Самой приходилось идти очень аккуратно. Спуск-подъем, спуск-подъем, прохладно в тени, жарко на солнце. От напряжения пот шел градом. Хорошо еще, что раненый палец от бедуинского пластыря перестал болеть.
— Сколько еще идти? — задыхаясь, кричала я.
— Недолго-недолго, — каждый раз слышала в ответ.
— Другое можешь сказать? — рассердилась я.
— Немецкий, польский, сербский, английский, арабский, еврейский, какой хочешь? — невозмутимо спросил бедуин. Был он в горах как рыба в воде и, конечно, не понимал моих страданий от движения по очень пересеченной местности с резкоконтинентальной погодой.
— Хорошо, что я ночью не поднималась на гору… — пожаловалась я.
— Да, хорошо. Бил бы капут! — ответил Калаб.
— Кто бил?
— Капут.
Тут я невольно рассмеялась. Нет, бедуин мой знал, что тяжела дорога для бледнолицей европейки…
— Зови меня калабок, — выдал он заготовленную шутку. — Разрешу. Только не съешь, как лис.
Я захохотала, подумав о том, что истинно все мы — дети Единого Бога. Одна семья. Кто мне это бедуин, никогда больше и не увижу, а вот ведь утешил шуткой, как родной. Разве можно было представить, что по пути к келье сурового аскета Иоанна Лествичника придется весело, от души смеяться… Православие — все-таки жизнеутверждающая религия! Калаб был христианином с крестом на шее.
— Откуда ты так хорошо знаешь язык?
— Немецкий, польский, сербский, английский, арабский, еврейский? Туристов много… — Калаб вдруг устремил взгляд ввысь. — Твой Джон Климакус.
В ущелье, на краю возвышенности, в густой тени, которую отбрасывала гора, вырисовывались очертания небольшого храма. С новой энергией я стала карабкаться вверх, задыхаясь от восторга. Иоанн Лествичник — это же классика христианства.
С юности подвизался он в Синайской пустыне — сначала в монастыре, потом в гранитной пещере; его называли «вторым» или «новым» Моисеем. После сорокалетнего отшельничества преподобного Иоанна упросили стать игуменом Синайского монастыря. Братия и сомолитвенники, зная мудрость и духовные дарования старца, уговорили его написать руководство для монахов, что и было сделано. Так появился знаменитый аскетический трактат «Лествица, возводящая к небесам», тридцать глав которой разъясняют греховные страсти и христианские добродетели. Отказываясь от первых и приобретая последние, подвижник по ступеням восходит к духовному совершенству… Незадолго до смерти Иоанн Лествичник снова ушел на безмолвие в прежнюю пещеру, где и скончался.
Небольшой храм и указывал именно на близость этой пещеры в скале, свидетельницу духовных поражений и побед великого святого. Дверь в нее открывалась старинными ключами, которые дал абуна Михаил. Я готова была снять обувь и прыгать по острым камням, раздирая ноги в кровь… Поймет ли мое благоговение перед святыней этого жилища неверующий? Бог весть…
Внутри небольшого пространства кельи-пещерки преподобного Иоанна было выдолблено каменное ложе и низкий столик; углубления в стене чернели от множества прогоревших свечей. Поставила и я свою свечку — за всех, кого только встретила в жизни. Да дарует Господь по молитвам здесь бывших святых полезное живым, а усопших упокоит в селениях праведных.
Сев на ступени перед входом, я стала обозревать окрестности: горы, горы и горы, голые камни, которые меняют лишь цвет в зависимости от времени суток и сезона. Оглушающее безмолвие. Тот же самый пейзаж четырнадцать веков назад был перед глазами Иоанна Лествичника, в этом суровом месте он стал святым… Чудо, что я оказалась здесь. Много прочитано про синайских подвижников, но насколько яснее и объемнее воспринимается их мир, когда собственными глазами увидишь суровые места невероятных монашеских подвигов…
Калаб не дал пофилософствовать.
— Мария! Не ждем теперь!
Когда подошли к обрыву возвышения, на котором стояла церковь, внизу стал виден небольшой оазис среди камней: по прямой метров двести. Вид сверху: за каменными стенами домик отшельницы, небольшие хозпостройки, несколько грядок и высоких деревьев. Значит, там был какой-то источник…
— Кричи!
— Что? — сжалась вся моя внутренность.
— Мария, Мария.
Вдохнув побольше воздуха, сверху вниз я крикнула:
— Ма-ри-я!.. Ма-ри-я! — и замерла. — Мария!
Вскоре внизу показалась черная игрушечная фигурка, вышедшая из домика.
— Мария, — подтвердил Калаб. — Вниз! — и увлек меня за руку за собою.
Внутренне я готовилась к этой встрече и вдруг поняла: не знаю, о чем говорить с отшельницей. Калаб потянул меня за собой, взяв за руку — по камням, между камней, через расщелины. Он очень торопился. Скит все приближался, увеличиваясь в размерах, прятался за свои высокие стены, и, наконец, я увидела Марию, ожидавшую за воротами. Взгляд ее был пронзительный.
— Who are you?
— Наталья… Монахиня Р. послала меня… ой, как это по-английски… послала меня к вам… Сестра Р. из Иерусалима! Sister Р.!
— Oh!.. Sister Р.? Yes, I know… — признала Мария. Глаза ее показались мне голубыми и бездонными. Она была похожа на очень красивую молодую бабушку из сказки братьев Гримм.
— Ой, вот я вам принесла еду, — английский напрочь вышибло из головы. — Калаб, отдай, пожалуйста…
Калаб протянул ей пакет с перцами плюс какие-то печенюшки еще из Иерусалима, монастырский хлеб. Мария приветливо кивнула знакомому ей проводнику, с благодарностью приняла приношение. Мне стало стыдно, что пожалела деньги на фундыки-мундыки, хотя это, может, и не монашеская еда…
— Вот еще… Масло от Николая Угодника из Бари, — достав из сумки, протянула ей фирменный пузырек. — И крем от варикоза. — Мой тюбик был наполовину пуст.
Мария и это с благодарностью приняла. Господи, почему раньше не узнала, что у нее больные ноги, я бы мешок этого крема привезла. Она как будто прочла мысли.
— It’s enough, thank you. What do you want?
— Хочу сказать о старце Паисии Святогорце… Геронда Паисий…
— Oh! ???????? ???????, — воскликнула Мария.
Тут меня понесло. Получилось полное «смешение языков французского с нижегородским», то есть русского с английским. Я пыталась рассказать о проблемах со съемками фильма про старца Паисия Святогорца, из-за которых отказалась быть сценаристом: делается он без должной подготовки, составляется только из кусков интервью с греками, в которых речь идет лишь о чудесах без рассказа о его невероятных аскетических подвигах: эдакий волшебник с палочкой…
— So it is impossible to do. Paisius have good study, — серьезно сказала Мария.
— Ой, не поняла! What did you say?
Мария повторила свою фразу, но я все равно не могла понять ее простого английского предложения. Тогда Калаб, с интересом следивший за беседой, перевел:
— Мария говорит: Так не делать. Паисия надо хорошо учить.
— Учить? — не поняла я.
— Как это по русский? — подыскивал слово Калаб. — Study… Изучение… Хорошо изучение.
— Хорошо изучить? — подсказала я.
— Да, да, — ответил Калаб.
Разговор был закончен, Мария дала это понять отрывистым вопросом:
— What else?
— Больше ничего… Помолитесь, — мотнула я головой и назвала имена своего старца и игумена К.
Мария приоткрыла калитку и сказала:
— You need to go to the Paisius.
Потом она обратилась к Калабу, заговорив с ним по-арабски. Калаб, показывая рукой вверх, перевел мне:
— Надо быстро ходить Паисий. Галактион, Епистимия. За монастырем. Иди вверх, в храм. Мария презент тебе дает.
Я поняла только одно: аудиенция закончена и мне теперь нужно подняться к церкви Иоанна Лествичника.
Калитка отшельницы затворилась. Стало так грустно… Я побежала вверх и с высоты еще раз смогла увидеть отшельницу: внутри дворика Мария, прихрамывая, прошла к дому и скрылась за дверьми. Больше я не оглядывалась.
Калаб догнал меня у храма и передал Мариино благословение: пакет с миндальными орехами и стручками рожкового дерева. На несколько минут мы вошли в церковь Лествичника. Я успела лишь прочесть свой синодик, и Калаб стал торопить меня:
— Идем в гости. Мама будет чай для тебя…
Это было очень кстати. Обратная дорога по каменной тропинке меж двух цепей гор не казалась больше угрюмой несмотря на то, что удлинялись тени, сгущался в сумерках воздух, окрестности приобретали фантастический вид. Радостно шагала я назад, получив ответ на свой вопрос: правильным был мой отказ участвовать в фильме о Паисии Святогорце, который делался небрежно и на скорую руку. Теперь я жалела об одном: что не было у меня камеры, заснять живую отшельницу, ученицу святого старца. Если бы, конечно, она дала согласие на съемки… Она бы обязательно сказала про старца что-то откровенное, известное только таким подвижницам-отшельницам, как она…
Когда дошли до дома Калаба, нас ожидала небольшая толпа его родственников и друзей — молодые мужчины были в белоснежных длинных рубахах поверх белых штанов. Чем они здесь так хорошо стирают одежду?.. Некоторые из мужчин бедуинов казались настоящими голливудскими красавцами; наконец, я увидела и их женщин, хранительниц нехитрого домашнего очага. Из дома на балкон, где мы разместились, вышли мать и сестра Калаба с чайной бедуинской церемонией. Может, они чуть и проигрывали во внешности мужчинам, но гостеприимная их улыбка была заряжена таким теплом, что поневоле вспомнился праотец всех верующих Авраам. Наверно, с подобным безыскусным радушием встречал он своих гостей, среди которых явились и Три Ангела. Простые нравы, простая жизнь среди вечных гор… много ли человеку надо…
Прощаясь с Калабом в монастыре, мы договорились, что назавтра он поведет меня в келью Галактиона и Епистимии, где подвизался старец Паисий.
Утром посчастливилось мне помолиться еще на одной литургии в самом древнем православном монастыре. Снова вынесли из алтаря ковчежец с мощами святой Екатерины, и, приложившись к ним, в благословение я получила еще одно кольцо…
После завтрака Калаб не пришел. Около ресторана сидели пожилые бедуины в белом, единственным занятием которых был курение кальяна. Языков они не знали, и я только могла взывать к ним: «Калаб! Калаб?!» Один из них позвонил куда-то и после окончания бурного разговора сказал: «Калаб нет». И показал, что Калаб сладко спит! Вот тебе и простая жизнь… Цивилизация на марше: вчера и представить было невозможно, что мой проводник может не сдержать слово…
Но, может, мне уже не надо никуда ходить: одолевала усталость последних дней, к тому же на одиннадцать было заказано такси до границы… Казалось, что я полна впечатлениями под завязку. Наверное, надо спокойно посидеть оставшиеся два часа и просто глядеть на священные горы, благо есть такая возможность… Прости, дорогой старец Паисий. Но физические силы у обычного человека конечны, а благодати, как у тебя, преодолеть себя нет… Я села за столик и стала наблюдать за забавными кошками, которые на разный манер выпрашивали себе пропитание. Кошки, они и на Синае кошки.
Вдруг кто-то тронул меня за плечо:
— Мадам. Пошли Галактион Епистимья… пять доляр.
Я обернулась. Мальчишка лет пятнадцати звал меня на новый подвиг.
— Сколько туда идти?
— Пять доляр.
Я повторила фразу по-английски.
— Хаф аур… Польчаса… — ответил мальчишка.
— Ну, пошли… — поднялась я со своего насиженного местечка и выдохнула: — Господи, благослови!
Поначалу мы шли по пологой части дороги, по которой паломники поднимаются на гору Моисея, но потом свернули налево, начался не сильно трудный подъем. Через некоторое время стал виден и небольшой скит святых Галактиона и Епистимии, около которого, по житию, полтора года подвизался на Синае старец Паисий.
— Там жил Паисий?
— Паисий там! — Мальчишка, который все время шмыгал носом, махнул рукой к вершине.
— Почему? Он же жил в Галактионе и Епистимии…
— Там! — снова махнул вверх проводник.
— А сколько туда идти?
— Ван аур. Час. Десять доляр.
— Как час? Час туда, час назад? У меня же такси… Да еще в гору подниматься? — Я никак не могла сообразить, что делать.
— Да, десять доляр.
Мы стояли на развилке: одна пологая тропинка вела к скиту влево, другая поднималась круто вверх.
— Десять доляр, десять доляр, — канючил и шмыгал носом бедуинчик.
— Не успею, не поднимаюсь, умру! Это как на гору Моисея, — отговаривалась я, ожидая какого-нибудь знака.
Тут я увидела, как из скита вышли два монаха и стали спускаться к нам.
— Где Паисий? — наобум спросила греков, когда они приблизились.
Оба сразу же указали вверх.
— Евлогите! — обреченно попросила я, но не поняла, что ответили они мне на греческом. Только монашеские одобрительные улыбки стали пропуском к Паисию.
Я поползла вверх за бедуинчиком, который еще и торопился, зная, что у меня нет времени.
— Стой! — кричала я ему, когда, казалось, сердце выпрыгнет из груди.
Он спускался ко мне и прикладывал мою ладонь к своему сердцу, которое тоже колотилось. Оказывается, и на бедуинское сердце такой подъем — нагрузка.
На практике убеждалась я, что, читая жития святых, мы совсем не представляем, сколько им приходилось себя преодолевать. Сидишь себе на диване в уютной комнате и читаешь с умным видом, будто что-то понимаешь:
«— Геронда, как Вы жили на Синае? — спросил старца один человек.
Старец Паисий ответил:
— Моей пищей был чай с сухарями, которые я делал сам. Я раскатывал тонкий лист теста и высушивал его на солнце. Эти сухари были настолько жесткими, что разбивались, как стекло. Иногда я варил толченый рис в консервной банке. Эта банка была и кофейником, и кастрюлей, и тарелкой, и кружкой. Всё мое хозяйство состояло из этой банки да одной ложечки — чуть поменьше столовой…»
Паисий ходил без ботинок, которые носил в своей монашеской сумке и обувался, только когда спускался в монастырь либо встречал кого-то на дороге. Днем в Синайской пустыне песок и камни нагреваются так сильно, что бедуины, зарывая в раскаленный песок яйца, варят их; ночью камни остывают, становясь словно лед.
Но духовная брань, которую в этих условиях вел старец с духами злобы, не поддается никакому описанию. В самом начале своего синайского подвижничества монах Паисий решил подняться в келью Галактиона и Епистимии и прожить там две недели, не спускаясь в монастырь. Позже старец рассказывал: «Что я пережил там, наверху, от диавола за эти пятнадцать дней, нельзя выразить. Это невозможно себе представить! Я чувствовал себя так, словно был пригвожден ко Кресту».
Что чувствовала я? Солнце стояло хоть и невысоко, но уже жарило, голова была мокрая от пота, который, капая с лица, застилал глаза, поэтому часто спотыкалась, но ни разу не упала. Я чувствовала поддержку отшельницы и тех терпеливых паломников и паломниц, с которыми приехала на Синай. Молитвы в этой пустыне, казалось, материализовывались и были неотъемлемыми элементами окружающего пространства — как горы, небо, облака, воздух, ветер, пустынные травки. И чей-то молитвенный зов настойчиво звал наверх, будто кто-то вел меня за руку.
По мере приближения к келье Паисия душа постепенно наполнялась необыкновенной радостью, которую нельзя сравнить ни с каким мирским счастьем. Старец называл Синайскую пустыню сладкой и говорил: «Пустыня избавляет человека от страстей. Если ты отнесешься к пустыне с почтением и подстроишь себя под нее, то она даст тебе прочувствовать свое утешение». Возможно, малую толику этого утешения по молитве Паисия Святогорца почувствовала и я…
Наконец тропинка, в очередной раз вильнувшая между скал, вывела к площадке, с которой открылся далекий вид на скит старца Паисия. Высоко в горах вдруг появилась цивильная пологая дорога с перилами.
— Паисий тут ходиль, — сказал мальчишка-проводник, шмыгая простуженным носом.
— Здорово!
— Тут, тут, — потянул Он в какую-то расщелину.
— Зачем? — испугалась я. — Не трогай меня!
— Тут, тут, идем, идем! — он настойчиво отводил от дороги.
— Не пойду! — заверещала я.
— Боись не надо… — Мальчишка сам испугался. — Там Паисий…
Чего пугаться, опомнилась я, ведь под молитвенным щитом нахожусь, беднягу перепугала. Я достала из сумки платок и протянула ему.
— Возьми, возьми! Сморкайся! — показала я.
— Красивий, маму дам! — Он засунул платок в карман штанов.
— Дорогой ребенок, — воскликнула моя душа, потому что радость вернулась. — Куда идем?
— Тут, тут, — показывал он путь.
Из расщелины метров через пятьдесят мы вышли на небольшую площадку, с которой открывалась величественная панорама Синайских гор — до самого горизонта.
— Какая красота…
— Моисей там, — мальчишка указал на ближайшую высокую гору.
— Это гора Моисея?
— Да, да, да… Паисий тут сидит часто.
Это надо было понимать так, что здесь старец любил молиться. Удивительное место, невидимо хранящее следы присутствия великого старца… Жалко, нет времени побыть здесь…
— Спасибо тебе, — сказала я. — Ты отличный проводник! Паисий любил бедуинов.
— Любит, любит, — подтвердил мальчишка и посмотрел на свой мобильник. — Идем, идем. Время, время.
Наконец мы дошли до небольшого скита на середине горы. Место, где подвизался Паисий, теперь охраняли стены в два человеческих роста. Мой проводник лег поодаль на камни прямо под солнцем и стал с интересом наблюдать за мной. Перед закрытой дверью я прочла свой синодик, почти явственно ощущая, что вовлечена в какой-то огромный, неудержимый и сладостный, духовный поток всех стремящихся ко Христу. По-другому затрудняюсь объяснить и более нигде такого не испытывала…
Уже спустившись вниз, у самого монастыря Екатерины, заметила, что мальчишка совсем перестал шмыгать носом. Я отдала ему десять долларов, и мы расстались, довольные друг другом. На сборы оставалось десять минут.
Ровно в одиннадцать я стояла перед офисом Мусы. Моим такси оказался подержанный пикап с симпатичным бедуином. В последнюю минуту прибежал мальчишка-проводник и сунул мне в руки большой камень с изображением «купины». Такие камни бедуины находят на горе Святой Екатерины и продают паломникам. Мой «тянул» доллара на три — целое сокровище!
— Презент, презент! — замахал руками мой проводник, когда я полезла за деньгами.
Очень жаль, что я ничем, кроме улыбки, не могла его отблагодарить.
До границы ехали часа три — сначала дорога петляла среди гор, потом неслась по равнине. Муса подобрал прекрасного водителя — смешливого и хорошо говорящего по-русски парня. Он показал мне много пустынных достопримечательностей, о которых вряд ли знают гиды. Отъехав километров сто, мы остановились. И я увидела посреди уже далекой-далекой цепи гор возвышающуюся вершину — это и была самая высокая гора Синая — Св. Екатерины. Прощай или до свидания?
Ближе к морю незаметный глазу спуск был в действительности столь значителен, что стало закладывать в ушах. И вот пейзаж преобразился: теперь не горы, а Красное море стало его яркой доминантой, вдоль которого предстояло ехать еще часа полтора.
Времени было достаточно, чтобы спокойно подумать и в который раз признать: неисповедимы пути Господни. Весьма неприятная встреча с игуменом К. обернулась чудесной во многих отношениях поездкой на Синай, которая принесла моей душе несомненную пользу. Но, полагаю, случилось это только потому, что я искренне стремилась узнать истину. «Просите и дано будет вам; ищите и найдете; стучите и отворят вам» [27] …
Данный текст является ознакомительным фрагментом.