Глава XV ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XV

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Цицерон за пределами столицы ждет ответа на ходатайство о триумфе. Рим охвачен волнением. Консул Лентул отнесся к просьбе Цицерона благосклонно и обещал вынести ее на обсуждение сената, как только будут улажены самые срочные дела. Триумф Цицерона в число таковых явно не входит. Цезарь перешел Рубикон — вступил на истинно италийскую землю. Он занимает Аримин, затем Пизавр и по побережью Адриатики неудержимо приближается к Риму. Города один за другим открывают перед ним ворота. Что еще им остается делать? Победоносные легионы, галльские и германские конники внушают ужас. Другая колонна под командованием Антония переваливает Апеннины, захватывает Арреций. 13 января пал Фанум Фортуны, теперь в руках Цезаря оба пути на Рим — из Этрурии через Арреции и по Фламиниевой дороге из Фанума. Рим неминуемо попадает в кольцо.

И все-таки, несмотря ни на что, Цицерон пытается остановить войну. Еще не было ни одного сражения, значит, все еще поправимо. Глубокой ночью появляется в ставке Цицерона Целий; он решил присоединиться к Цезарю, он заклинает Цицерона ехать с ним. Цицерон отказывается. Целию он дает письмо, где предлагает Цезарю посредничество в переговорах с Помпеем. Кроме того, Цицерон заявил во всеуслышание, что готов на жертву — ради восстановления гражданского мира он откажется от триумфа и войдет в триумф Цезаря.

17 января Помпей, назначенный главнокомандующим сенатской армией, понял, что Рим защитить нельзя. Он отступает в Кампанию, где стоят те два легиона, что под предлогом предстоящей войны с парфянами «одолжил» он у Цезаря. 18 января на заре Цицерон решает следовать за Помпеем. Он тоже движется на юг. Он вынужден выступать в предутренней мгле — ведь за ним шагают ликторы с фасцами, увитыми лаврами, а это в его положении просто смешно. Магистраты и сенаторы начинают съезжаться в Капую; не желая смешиваться с этой толпой, Цицерон уезжает на свою виллу в Формиях, где к тому же удобнее разместить людей свиты. Предлог нашелся легко: в Кампании ему поручено не только набрать легионеров из размещенных здесь еще со времен консульства Цезаря ветеранов Помпея, но также и охранять побережье, не допустить высадки врага. Формии гораздо ближе к морю, чем Капуя, и выполнять поручение отсюда проще. Но есть и другая причина: Цицерон все дальше отходит от партии, которую уже начинают именовать помпеянской, и в то же время избегает вступать в тесные контакты с людьми из окружения Цезаря. Чем дальше, тем яснее осознает он, что должен создать свою партию — «добропорядочных людей», boni. Кто такие boni? Как видно из «Переписки», boni — люди, которые ставят превыше всего интересы государства, руководствуются только законами, boni не стремятся сводить старые счеты, как сторонники Помпея, не рвутся, как цезарианцы, поправить свое состояние, растраченное в пирах и наслаждениях или на подкуп избирателей. «Добропорядочный человек», bonus, стоит твердо среди разгула страстей и полагается лишь на самого себя.

Туллия и Теренция, а также Помпония остались в Риме. 29 января они все еще в городе к вящему неудовольствию Цицерона; в этот день оратор жалуется Аттику: все матроны уже покинули Рим, кто-то может подумать, будто его жена и дочь дожидаются вступления Цезаря в город и рассчитывают на покровительство Долабеллы, который с самого начала присоединился к наступающим войскам; кому-то покажется, будто Цицерон ведет двойную игру, и тогда в совершенно ложном свете предстанет его стремление избегать помпеянцев. В конце концов 2 февраля Туллия, Теренция и Помпония оказываются в Формиях, вопреки совету Аттика, который принимал большое участие в их делах. Цицерон спрашивает: разве хорошо, что его жена и дочь остаются в Риме? Аттик отвечает: женщины поступают так по его совету. Но вот по городу прокатывается паника, скорее всего потому, что пришла весть об окончательном провале миссии Луция Цезаря и Росция Фабата; они пытались примирить Цезаря и Помпея. И тогда 2 февраля все три дамы появляются в Формиях. С ними прибыли сыновья Марка и Квинта Цицеронов. Возникает мысль отправить обоих юношей в Грецию, где они будут в безопасности и смогут, не теряя времени даром, предаться ученым занятиям. Но осуществление плана зависит от решения Помпея. Если договоренность будет достигнута и Помпей, как требует Цезарь, отправится в свою провинцию Испанию, всем придется ехать за ним. Семейные дела, как неизбежно случается в подобных обстоятельствах, переплетаются с делами политическими. Квинт тоже находится в Формиях. Он гораздо ближе к Цезарю, чем брат, он был его легатом, и он еще меньше, чем брат, знает, как поступить.

Пока что Цицерон без особого рвения исполняет официально возложенную на него обязанность. Его вызывают в Капую, где он видит только беспорядок и бездарность. Что же все-таки делать? Оставаться ли в лагере Помпея? Не уехать ли вообще из Италии? Цицерон снова обращается за советом к Аттику. Тот отвечает: надо оставаться в Италии. Наступление Цезаря разворачивается стремительно. В какой-то момент Цицерон надеялся, что его удастся остановить на реке Тиферне; казалось, войска Домиция Агенобарба займут здесь прочную оборону, Италия не будет оставлена на милость победителя и честь республики будет спасена. Но Домиций не подчиняется приказу Помпея, он запирается в Корфинии в тщетной надежде остановить Цезаря здесь. 15 февраля Цезарь подходит к городу. Через неделю город капитулирует. Тем временем Антоний занимает Сульмон. Преданный приближенными, Домиций пытается покончить с собой, но врач вместо яда дает ему снотворное. Домиций очнулся пленником Цезаря, тот обошелся с ним в высшей степени милостиво — отпустил на свободу, разрешил взять имущество, в том числе крупную сумму денег, предназначенную для выплаты жалованья солдатам, которая хранилась в городской казне.

Великодушие Цезаря произвело сильное впечатление. Люди опасались, что победоносный полководец пойдет по пути Суллы, возродит методы борьбы, обычные в гражданских войнах, — резню, проскрипции, бывшие, в сущности, слегка замаскированной формой той же резни. Лукан в «Фарсалии» описывает, с каким страхом ожидали жители Рима вступления войск Цезаря в столицу, воспоминания о Сулле преследовали каждого. Цицерон тоже опасался жестокости победителей. Цезаря он хорошо знает и ничего дурного от него не ждет, но советники Цезаря, и в первую очередь Антоний, на него не похожи. 9 февраля Цицерон пишет из Формий Аттику: «Ты опасаешься резни, и не без оснований. Он, конечно, понимает, что резня опасна для его же тирании, но будет выполнять волю людей, которых я слишком хорошо знаю». Эти строки написаны до Корфиния, незадолго до получения вестей, которые вновь заронили в душу Цицерона искру надежды. Великодушие Цезаря по отношению к Домицию, заклятому политическому врагу, человеку, назначенному сенатом сменить его в Галлии, подтверждает догадки Цицерона: Цезарь, видимо, будет действовать мягко, добиваться популярности, следовательно, он, хотя и стремится установить монархический режим — lominatio, в то же время, по всему судя, способен действовать самостоятельно, не подчиняясь требованиям своих советников. Победа Цезаря таит двойную угрозу: личная власть разрушит республику и передаст достояние гражданского коллектива в руки одного человека; а с другой стороны, разнуздание неуправляемых общественных сил, всегда входивших в стратегию и тактику «народной партии», расстраивало нормальный ход государственного механизма — не это ли доказали годы всевластия Клодия, когда он обслуживал интересы Цезаря, а заодно и свои собственные? Сейчас Цезарь опирается на те же анархические силы, сумеет ли он с ними справиться, когда придет к власти? Развитие событий по любому из этих направлений не оставит и следа от гражданского идеала, созданного Цицероном в диалоге «О государстве».

Были и другие обстоятельства, не менее удручавшие Цицерона, — отношения его с Помпеем. Оратор не питал особых иллюзий, знал слабости Помпея, видел все его уловки и хитрости; он не забыл, как Помпей на своей Альбанской вилле не захотел его принять и сбежал через заднюю дверь. Но это — в прошлом, теперь же перед лицом надвигающейся опасности не следует вспоминать. Конечно, Цицерон говорит о Помпее много горьких слов, он сожалеет о том, что Помпей слишком долго потворствовал честолюбивым замыслам Цезаря, что слишком поздно начал против него борьбу; он упрекает Помпея за то, что тот согласился на верховное командование, принял на себя всю ответственность и в то же время вовсе не подготовился толком к неизбежной войне. В одну из горьких минут, когда Цицерону кажется, что все потеряно, он пишет Аттику: «Не могу без скорби говорить о вине этого человека, которого мне безумно жаль, и я страдаю как распятый». В сущности, только жалость к Помпею и удерживала Цицерона в сенатском лагере. Он безошибочно провидит день, когда «первые люди» Италии — местная знать и богачи из муниципиев, толпой устремятся в Рим на поддержку Цезаря. Некоторые уже поступили так — консулярии Маний Лепид, Луций Волкаций, а главное, Сервий Сульпиций, консул 51 года, всегда и весьма красноречиво проповедовавший умеренность. Цицерон признается Аттику, что и сам охотно последовал бы их примеру, но его удерживает даже не auctoritas Помпея, а память о его благодеяниях. Цицерон больше ни в чем не упрекает Помпея, он пишет лишь об обязательствах, налагаемых дружбой.

Могут сказать: ведь и Цезарю Цицерон был другом, они обменивались и до сих пор обмениваются бесчисленными письмами, в которых речь идет вовсе не исключительно о политике; Цезарю Цицерон тоже многим обязан, именно Цезарь, несмотря на происки Клодия, дал согласие вернуть Цицерона из ссылки. Все это, конечно, верно. Но главное для нашего героя — чувство чести. Примкнув та Цезарю, можно быть в полной безопасности, он получил тому ручательство от многих. Цезарь чрезвычайно заинтересован в привлечении Цицерона на свою сторону, это в духе его политики. Но будет ли такой поступок Цицерона honeste? Нет, утверждает Цицерон, ни под каким видом. Honestum — значит соответствующий нравственному Благу. В споре между личными интересами и моральным долгом Цицерон не знает колебаний. Однако следует еще спросить себя, что означает honestum, честь, которой он приносит в жертву все, ради которой отказывается от бессознательных, растворенных в плоти и крови связей с традициями родной итальянской земли. Это не то, что в другие времена назвали бы «человеческим достоинством». Цицерон мало заботится о том, что подумают сенаторы, последовавшие за Помпеем, те, Koiо они с Аттиком называют «процессия теней». За Цезарем же идут люди, которых Цицерон уважает, они не станут презирать оратора, если он присоединится к ним. Понятие honestum — нечто совсем другое, категория стоической философии, та, с которой Цицерон знаком, в частности, по книгам Панеция. Honestum состоит в верности себе (constantia стоиков), в верности однажды принятому воззрению. Республику Цицерон признал «наилучшим» политическим строем, как в теории, так и в действительности. Следовательно, он обязан за нее бороться, независимо от того, какие последствия принесет борьба ему лично. Перед лицом такой необходимости, обоснованной логически и в то же время опирающейся на внутреннее чувство, дружескими связями с Цезарем приходится пренебречь. Те же, что связывают с Помпеем, напротив того, получают как бы законную санкцию, отвечают чувствам, живущим в душе Цицерона, и усиливают их.

Так, на наш взгляд, думает Цицерон в феврале 49 года, в дни, когда решается судьба Италии. Он почти ежедневно делится своими размышлениями с Аттиком. Аттик же в ответных письмах приводит совсем другие доводы. Он утверждает, что определение honestum, данное другом, вовсе не лучшее. И прибегает к доказательству от противного: «честно» ли (honestum) убегать от опасности? — спрашивает он. Ответ, естественно, отрицательный. А тогда следовать за Помпеем не honestum. Честно оставаться в Италии. Туг мы видим столкновение двух философских систем: эклектического стоицизма Цицерона и эпикуреизма Аттика. Первый исходит из идеала, вытекающего из рационалистического мировоззрения, второй — из правильно понятого интереса и ценности безмятежного спокойствия. Именно поэтому Аттик, как сообщает его биограф Корнелий Непот, был «другом всех и каждого». Он не жалел ни денег, ни сил для помощи любому, кто в ней нуждался, он помогал и тем, кто последовал за Помпеем. Сам Аттик остался в Риме, и его «удаление от дел» было, говорит Корнелий Непот, «столь любезно Цезарю, что после победы он, нередко писавший тому или иному гражданину, требуя денег, к Аттику никогда не обращался и даже передал ему Квинта Цицерона и сына Помпонии, захваченных в лагере Помпея».

В конце концов позиция Аттика совершенно ясна: он исходил из чисто эпикурейского принципа — в любом положении избегать риска. Отъезд из Италии вслед за Помпеем, который явно готовился покинуть Рим, во всяком случае, после падения Корфиния, бесспорно, был риском. Вот если Помпей останется в Италии (так пишет Аттик, хотя твердо знает, что тот не останется), тогда, разумеется, надо все принести в жертву honestum, презреть возможность бегства и умереть за родину. И тут Аттик верен эпикуреизму — мораль этой школы допускала также готовность к героической смерти. Гораций вспоминает об этом в своей знаменитой оде. В данном случае, однако, перспектива гибели была скорее теоретической. Аттик напоминает Цицерону, что государство не воплощено в личности Помпея — оно представляет собой «республику», res publica, то есть «общее дело», и «народ», populus, продолжает существовать, хотя правительство, считающее себя законным, находится в изгнании.

И Цицерон, и Аттик, как видим, ищут решения вопроса в сфере философского анализа, а не в приспособлении к обстоятельствам, которые меняются в зависимости от исхода последнего сражения. Цицерон отождествляет республику с Помпеем. Аттик, может быть, более проницателен, над ним меньше власти имеют архаические представления, он исходит из политической реальности, которая не зависит от тех или иных лиц. Главное, на взгляд Аттика, — коллектив граждан, populus, и задача любого политического режима — служить этому народу, обеспечить ему мир и порядок. Прямо этого Аттик не говорит, но он явно не против единоличного правления при условии, что носитель единоличной власти будет «добрым царем». Много лет спустя политические союзники Аттика начнут борьбу за создание такого строя, исходя из теоретических посылок, изложенных Филодемом в его сочинении «О добром царе у Гомера»; еще позже, после победы при Акции, Меценат, такой же эпикуреец, как и Аттик, советовал основать новый строй на монархических началах — речь его сохранил для нас Дион Кассий, у которого в руках, без сомнения, были прямые исторические источники. Однако Цицерона не так-то легко убедить. Он помнит наставления Музы в поэме «О своем консульстве». Только один раз пришлось ему отклониться от правил, что возвестила Муза, — триумвиры заставили его действовать им в угоду, но и тогда, уступая силе, Цицерон все же надеялся, что придет день и он вновь обретет свободу. Может быть, этот день настал?

В середине февраля проблема выбора неожиданно резко обострилась. В те дни, когда Цезарь осаждал Корфиний, Помпей вызвал Цицерона к себе в Луцерию — ведь с формальной точки зрения он по-прежнему подчинен Помпею. По пути Цицерон узнает, что наступающие войска Цезаря могут перерезать ему дорогу, тотчас же поворачивает назад и возвращается в Формии, по всему судя, очень довольный, что нашелся предлог и можно по-прежнему держаться в стороне. Ну а если придется все же отправиться к Помпею, то только морским путем. Предвидя такую необходимость, Цицерон отдает распоряжение подготовить один корабль в порту Гаэты и один в Брундизии. Впрочем, полной уверенности в том, что придется воспользоваться тем или иным, у него нет.

Восемнадцатого февраля осада Корфиния еще продолжается, в лагере Помпея ожидают благоприятного исхода событий; Цицерон же пытается разобраться в положении и в себе самом: он пишет длинное письмо Аттику, в котором взвешивает по своему обыкновению все «за» и «против». Вначале — аргументы в пользу отъезда к Помпею: воспоминание о благодеяниях престарелого полководца, о возвращении из ссылки. К тому же, если остаться в Италии, Помпей отплывет на Восток, Цицерон попадет в полную зависимость от Цезаря; а положиться на Цезаря вряд ли можно — все и всех готов он принести в жертву своему честолюбивому стремлению к верховной власти. Наконец, допустим, Помпей добивается победы и с триумфом возвращается в Италию — какой стыд придется пережить! Далее Цицерон доказывает преимущества противоположного решения так же и, может быть, даже более убедительно. Доказательства как бы сами собой распределяются по рубрикам; так строились «суазории» — упражнения для учеников риторических школ, где принято было сочинять монологи, обращенные к тому или иному знаменитому историческому деятелю. Аргументы бывали двух видов, так как перед оратором ставились две цели: доказать, что предлагаемый совет отвечает интересам великого человека, убедить его в том, что выполнение совета для него почетно, сообразно с его достоинством. Аргументы первого рода подпадают под понятие «полезного», utile, второго — под уже знакомое нам понятие honestum. Аргументы Цицерона типа utile: Помпей никогда не отличался предусмотрительностью, отсутствие ее демонстрирует и теперь; полководец никогда не прислушивался к советам Цицерона, а если бы прислушался, не попал бы в такое тяжелое положение. Помпей всегда исходил из собственных интересов, а не из интересов государства. Следовательно, каждый, кто присоединится к Помпею, рискует принести не пользу, а вред.

Следовать за Помпеем, однако, противно не только utile, но и honestum. Видимо, все же на Цицерона сильно действовали доводы Аттика. Помпей передислоцировал свои войска, а попросту говоря, бежал из Рима. Что может быть позорнее? Он предал родину в руки тирана. А ведь предать родину — тягчайшее из преступлений. Что такое родина? Люди, боги, достояние. Что же из всего этого на стороне Помпея? Ничего. Граждане либо совершенно равнодушны, либо склоняются на сторону Цезаря. Так во имя чего же станет жертвовать собою тот, кто присоединится к Помпею?

Из письма ясно видно, что Цицерону хочется остаться. К изложенным соображениям прибавляются и более практические: стоит январь, погода никак не благоприятствует путешествию; плавание по морю в это время крайне опасно, да и как можно вот так вдруг бросить все — имущество, дома, семью... Цицерон по опыту знает, чем это может кончиться. Но в то самое время, когда он пишет письмо, гонцы прибывают один за другим: дела под Корфинием поправляются; говорят даже, будто легаты Помпея в Испании разбили войско цезарианцев, которые пытались задержать их в Пиренеях. На помощь Помпею идет армия под командованием Афрания, она вот-вот спустится в Италию. Об отъезде на Восток можно больше не думать. Вести не бесспорны, но на какое-то время Цицерон обретает спокойствие. Можно с чистой совестью оставаться на месте.

Этот долгий разговор с самим собой, лишь по форме обращенный к Аттику, несомненно, принес пользу. И вот какую: Цицерон больше не смотрит на положение с точки зрения жесткой стоической морали; он стал трезвее, видит дальше и глубже, чем любой последовательный стоик (Катон, например, предпочел умереть, но не склониться перед победоносным Цезарем). Постоянное общение с Аттиком действует на Цицерона, размышления и решения его постепенно теряют возвышенный драматизм, присущий стоикам. Спокойствие Аттика не внушает надежды, но помогает обрести душевный мир. Позже в трактате «Об обязанностях» Цицерон сказал о самоубийстве Катона, что для такого человека оно вполне естественно; но, прибавляет он, есть ведь и другие люди, «которым самоубийство следовало бы бесспорно поставить в вину, ибо жизнь их была менее суровой, а характер — более человечным». Можно ли сомневаться, что Цицерон говорит о себе? Поступок соответствует требованиям чести и достоинства; но этого мало, надо еще, чтобы он был в согласии со всей жизнью человека. Такая последовательность, верность души самой себе есть особая добродетель — добродетель «пристойности». Цицерон уделяет ей много внимания в поздних философских трактатах и в первую очередь в трактате «Об обязанностях». Нет сомнений, что личное и духовное влияние эпикурейца Аттика избавило Цицерона от слишком жесткого стоицизма; рассудок, может быть, и влек его к стоической морали, но отвращали чувствительность, деликатность души и тонкий ум, видевший все стороны каждого положения.

После капитуляции Домиция и падения Корфиния стало уже совершенно ясно, что Помпей вскоре покинет Италию; через Формии проезжает Бальб Младший (племянник Бальба, друга и подзащитного Цицерона). По поручению Цезаря он разыскивает консула Лентула, дабы передать, что Цезарь обещает ему наместничество. Тогда же Бальб, его дядя, пишет Цицерону: у Цезаря всего лишь одна цель — обеспечить свою безопасность, он охотно предоставит Помпею руководство государством. Цицерон тут же пишет Аттику: все это кажется ему весьма подозрительным. Цезарь, видимо, ищет возможности встретиться с Помпеем и с ним покончить. Все демонстративные акты милосердия рассчитаны на то, чтобы усыпить общественное мнение и тем легче достичь цели. Через несколько дней, однако, Цицерон понял, что недооценивал воздействие Цезарева милосердия. Он беседует в поле с крестьянами и убеждается, что настроение изменилось: тот, кого они прежде опасались, пользуется теперь их доверием; тот же, кому они доверяли (то есть Помпей), внушает недоверие и страх. Высокие политические цели, борьбе за которые Цицерон посвятил всю жизнь, далеки от простого народа и непонятны ему. Стоит ли и дальше служить им? Снова — в который раз! — возникает соблазн бросить все и присоединиться к Цезарю, который то в письмах, то через посланцев вроде Бальба продолжает добиваться посредничества Цицерона. На самом деле Цезарь больше не рассчитывает на готовность Помпея встретиться и договориться (неясно даже, хочет ли он этого на самом деле). Постепенно он дает понять, что, вступив в Рим, займется восстановлением республиканской системы правления, которая одна может дать новому строго прочность и обеспечить доверие граждан. 5 марта, во время стремительного марша на Брундизий (он рвется перехватить Помпея), Цезарь пишет Цицерону любезное письмо, благодарит оратора за все, что тот для него сделал (за то, по-видимому, что, командуя войсками в Кампании, пребывал в полном бездействии, и за то, что не присоединился к Помпею). А главное, Цезарь мечтает как можно скорее вернуться в Рим и встретиться там с Цицероном, воспользоваться его советами, его авторитетом, влиянием его на граждан. Цицерон делает вид, будто не понимает, и в ответном письме продолжает рассуждать так, будто Цезарь, как прежде, просит его о «посредничестве доброй воли». Он ясно понимает: одно дело не участвовать (пока что) в действиях Помпея, и совсем другое — прямо перейти на сторону Цезаря; ведь нет сомнения, что, едва узаконив свою власть, Цезарь тотчас объявит мятежниками и изгнанниками Помпея и сенаторов, за ним последовавших.

Двадцать восьмого марта Цезарь посещает Цицерона в Формиях и прямо говорит, чего от него ждет. Цицерон думал было уклониться от встречи и уехать в Арпин руководить семейной церемонией — его сын Марк должен был навсегда сложить с себя детскую тогу-претексту и надеть белую тогу взрослого гражданина, — но поколебавшись, все-таки передумал и остался в Формиях, чтобы встретиться с победителем лицом к лицу. Цицерон выслушал Цезаря и понял, что время решать настало: если он и дальше будет откладывать возвращение в Рим, то лишит возможности вернуться туда и других сенаторов — тех, что покинули столицу двумя месяцами раньше; кроме того, могут подумать, что он осуждает Цезаря и боится его. Разговор свой с Цезарем Цицерон излагает так:

«Итак, приезжай и веди переговоры о мире». — «По моему, — говорю, — разумению?» — «Тебе ли, — говорит, — буду я предписывать?» — «Так я, — говорю, — буду стоять за то, чтобы сенат не соглашался на поход в Испанию и переброску войск в Грецию, и не раз, — говорю, — буду оплакивать Помпея». Тогда он: «А я не хочу, чтобы это было сказано». — «Так я и считал, — говорю я, — но я потому и не хочу присутствовать, что либо следует говорить так и обо многом, о чем я, присутствуя, никак не могу молчать, либо не следует приезжать». Наконец он, как бы в поисках выхода, предложил мне подумать. Отказываться не следовало. Так мы и расстались. Поэтому я уверен, что не угодил ему, но сам себе я угодил, как мне уже давно не приходилось».

Свидание оказалось решающим. Цицерон увидел людей, окружавших Цезаря, они не заслуживали ни малейшего уважения; он понял, что будет представлять собой цезарианский режим, и тогда наконец решился. До тех пор теплилась еще надежда, что можно будет остаться в Италии, не отрываться от родной земли, такой близкой и дорогой, где пережито столько счастливых дней. Цицерон видит некую справедливость в том, что покинет родину ради Помпея — ведь благодаря ему он некогда на нее вернулся. Раз все потеряно, надо следовать за теми, кто в конечном счете полнее других воплощает honestum — хотя и не совсем то, о чем Цицерон еще так недавно писал Аттику. Не придется больше твердо придерживаться своих принципов. «Свободной республики», которой он хотел служить, ему больше не видать. Его преданность законам устарела, все размышления предшествующих месяцев утратили смысл.

«Итак, направимся, куда находим нужным, и оставим все наше, поедем к тому, кому наш приезд будет более приятен... И я делаю это, клянусь, не ради государства, которое считаю разрушенным до основания, но для того, чтобы никто не считал меня неблагодарным по отношению к тому, кто помог мне в тех несчастьях, которые он же и причинил, а заодно и потому, что не могу видеть того, что происходит, или того, что, во всяком случае, произойдет».

Все его рассуждения и доводы, его мудрая проницательность и политическое достоинство больше не имеют цены. Единственное, что осталось, — чувство долга по отношению к главе сената, хотя Цицерон и не уважает этого человека, испытывает к нему весьма непостоянную приязнь и не ждет от него для Рима ничего хорошего, ведь если человек этот победит, он вернется в Рим во главе орды варваров, клиентов-царьков и, может быть, еще хуже — алчных, жаждущих места сенаторов. Но обо всем этом не приходится думать — есть долг благодарности, и невозможно уйти от расплаты. Философские доводы отступают. Гражданская солидарность с незапамятных времен составляла силу римских городов и сел. Она живет в душе каждого римлянина, и Цицерон покорен ее велениям. Печать Арпина метила человека на всю жизнь.

Итак, Цицерон принял решение. В начале апреля он. как мы уже говорили, едет в Арпин для участия в церемонии облачения сына в мужскую тогу и несколько дней живет у Квинта на его Арканской вилле. Здесь меньше риска, что до него доберется какой-либо нежелательный посетитель; а между тем отпущенники и рабы готовят все необходимое для отъезда. Но тут семью постигает жестокая драма. Сын Квинта, тоже Квинт (ему шел семнадцатый год), наслушавшись разговоров старших, счел, что дядя поступает неверно. В прошлом юноша не раз, конечно, слышал, как отец его без конца восхвалял Цезаря. Ни с кем не посоветовавшись, он пишет Цезарю и один едет в Рим, добивается свидания с Гирцием, а потом и с самим Цезарем; тот расспрашивает о дяде, пытается выведать, каковы истинные намерения Цицерона, Юноша смутился, но все же, видимо, не выдал семейной тайны. Квинт надеялся получить от Цезаря порядочную сумму и избавиться от материальной зависимости. Ему пришлось разочароваться. Цезарь отправился в Испанию, не приняв его услуг, и Квинт вернулся к своим.

Поступок юного Квинта страшно возмутил Цицерона, отец провинившегося оказался снисходительнее, и Цицерон жалуется на отцовскую терпимость, которая мешает, пока не поздно, исправлять дурные наклонности сыновей. Дело было, однако, не в дурных наклонностях. Молодые аристократы восставали против семейных традиций. Фигура Цезаря сильно действовала на их воображение, они мечтали броситься в бой за человека, который в их глазах был героем легенды. Юный Марк, годом моложе Квинта, по всему судя, не поддался соблазну.

В начале апреля семья все еще живет у Квинта. В это время Цицерон получает письмо от Цезаря: Цезарь не сердится, что оратор не приехал в Рим, не таит на него обиды. 7 апреля Цезарь отправляется в Испанию. Куриону он доверил управлять Сицилией (занятой Катоном от имени «законного правительства»), по дороге Курион заезжает к Цицерону, живущему уже на вилле в Кумах, и говорит с ним со всей откровенностью. Слова Куриона не на шутку испугали оратора. Цезарь милосерд по расчету, чтобы не потерять народную любовь (это чуть было не случилось, когда он пригрозил смертью народному трибуну Метеллу); если же народ от него отвернется, он начнет действовать со всей жестокостью. Цезарь соблюдает законы тогда, когда это помогает осуществлению его планов, позволяет до поры до времени избежать открытого насилия. Теперь Цицерон видпт ясно: из Италии придется уезжать. Сперва он думает найти убежище на Мальте. Остров не затронут войной, он в какой-то мере нейтральная территория. Цицерон надеется, что отъезд не станет нарушением долга благодарности (мы уже знаем, что главным образом из чувства благодарности хотел Цицерон присоединиться к Помпею); в то же время отъезд даст возможность уклониться от активного участия в войне.

Теренция и Туллия, ожидавшая ребенка, незадолго до того возвратились в Рим; без сомнения, Цицерон отправил их в столицу, когда всерьез решил покинуть Италию. В Риме женщины будут в полной безопасности, там царит спокойствие, к тому же Аттик и Долабелла позаботятся о них, Туллия тревожится за отца, она просит его не спешить, не делать непоправимый шаг, а подождать и посмотреть, как пойдут дела в Испании. Цицерон отвечает: к несчастью, это невозможно. Конец апреля, Цезарь стоит перед Массилией, боевые действия в Испании еще не начались; если Цезарь добьется успехи, что будет в Италии с теми, кто не присоединился к нему? Начнутся конфискации, возвращение ссыльных, отмена долгов, выборы в магистраты заведомых негодяев. Сможет ли Цицерон сдержать негодование, заседать в сенате рядом с Габинием? Да еще и пустят ли его в сенат? Может быть, Цезарь станет мстить за то, что держался в стороне? Впрочем, даже и победа Цезаря в Испании не принесет мира. Помпей больше всего надежд возлагает на флот; он считает так: кто хозяин на море, тот хозяин и в Риме. Может быть, события пойдут иначе, и Цезарь потерпит поражение; Цицерон полетит навстречу победителю, но какой прием окажет ему Помпей? Все равно он будет выглядеть изменником, как и многие другие. Нет, просьба Туллии неосуществима. Вывод один: надо присоединяться к Помпею как можно скорее. Но в начале мая на виллу в Кумах доставлено письмо от Антония, которого Цезарь назначил главнокомандующим в Италии. Ходят слухи (конечно, ложные!), пишет Антоний, будто Цицерон собирается покинуть Италию. Пусть остережется и не делает этого! Друзья Цицерона, в их числе сам Антоний, Цезарь, дочь оратора и зять — все они настоятельно просят его не покидать Италию. Прежде всего из любви к нему, Цицерону, но еще и потому, что Цезарь желает, чтобы оратор был «здрав, невредим и сохранил свое влияние на политическую жизнь». Эти слова можно толковать по-разному. Может быть, в них скрыта угроза: если Цицерон попытается уехать, он рискует своим положением и даже жизнью. Или же обещание: Цицерон нужен Цезарю для воссоздания государственного устройства. Два толкования, в сущности, не так уж противоречат одно другому. Вместе с письмом Антония прибыло и письмо от Цезаря. Тон дружественный, но суть та же, что в письме легата: пусть Цицерон проявит осмотрительность, пусть воздержится от опрометчивых поступков. Дружба их подвергается сейчас испытанию; Цицерон окажется в безопасности и спасет свою честь, если будет держаться вдали от военных действий.

Тем временем приносят письмо от Целия, написанное 16 апреля в Интимилии, на пути к Массилии. Антоний и Цезарь изъясняются намеками, Целий говорит прямо. Не приходится ожидать от Цезаря и дальше милосердия, как в Корфинии и в Риме. Он оставил Рим, исполненный гнева против сената и народа. И если победит, будет безжалостен. Целий подтверждал слова Куриона, и наш герой укрепился в своих намерениях. Он был уверен, что, если Цезарь победит, диктатура его продлится не более полугода; Цезарь, без сомнения, столкнется с сопротивлением всего народа; он не найдет людей, способных ответственно вести государственные дела, — тот, кто промотал собственное состояние, сможет ли управлять провинцией? Все это так. Только придется ли дожить до исполнения своих пророчеств?

Цицерон уже под надзором. Антоний прямо подтверждает это, оставить Италию, поселиться на Мальте или еще где-нибудь он может лишь по приказу Цезаря. Цицерон надеется, что в Кампании вспыхнет восстание (эта надежда соблазнила позднее Целия и Милона и стала причиной их гибели). 13 мая он отправляется на свою виллу в Помпеи — пусть все видят, что он и не помышляет об отъезде из Италии. На виллу приезжает один из друзей, сообщает: центурионы трех когорт местного гарнизона готовы стать под командование Цицерона. Но что могут три когорты? Чтобы не встречаться с центурионами, Цицерон покидает виллу до рассвета и возвращается в Кумы. Так избежал он риска попасть под подозрение. И, кажется, поступил разумно — агенты Цезаря шныряют всюду и следят за каждым его шагом и словом. Из Сицилии пришли дурные для помпеянцев вести. Катон вынужден оставить остров, Курион легко овладел им.

17 мая Туллия, которая, по-видимому, приехала в Кумы вместе с матерью, разрешилась от бремени, не доносив двух месяцев. Роды прошли хорошо, но Цицерон пишет Аттику, что «тот, кто родился, чрезвычайно слаб»; по всей вероятности, ребенок не выжил. Это письмо было последним письмом Аттику из Италии. 7 июня Цицерон вместе с Квинтом и обоими юношами поднимается на борт корабля в Гаэте. И уже с корабля пишет Теренции. Он просит простить его, если в последние дни был с нею капризен и невежлив. Приступ болей в желчном пузыре мучил его до самого утра. Быть может, длительное ожидание и сомнения были причиной болезни.

Теперь решение окончательно принято, он спокоен и почти совсем здоров. Теренция и Туллия пусть остаются возможно дольше на виллах, вдали от проходящих войск; вилла в Арпине — надежное убежище, там есть все необходимое для них и для слуг. И неожиданно с пафосом, ему, казалось бы, несвойственным, Цицерон объявляет, что идет освобождать родину! Чего, без сомнения, вовсе не думает.

Цицерон в Эпире, и письма, как и следовало ожидать, становятся редки. Письмо от сентября 46 года, направленное в Стабии другу и соседу Марку Марию (с которым мы уже встречались), дает представление о лагере Помпея. Тотчас же по прибытии, пишет Цицерон, он пожалел, что приехал, ибо увидел слабость войск, которыми располагает Помпей, и отсутствие боевого духа у его солдат. Что же до командиров (их много по отношению к числу солдат), если не считать Помпея и нескольких его приближенных, у всех только одна цель — обогатиться; Цицерон слышал их разговоры, и эти люди так жестоки, что он больше всего опасается их победы. Не говоря уж о том, что все они по уши в долгах.

Видя все это, Цицерон счел себя обязанным посоветовать Помпею заключить мир. Помпей и на этот раз отказывается. Тогда Цицерон советует затянуть войну. Помпеи как будто согласен, но вскоре победа, одержанная его войском, вновь внушает ему веру в свои силы (речь идет, по-видимому, о прорыве блокады, созданной Цезарем в начале июля 48 года). С этой минуты, пишет Цицерон Марку Марию, «этот столь великий человек перестал быть полководцем». И приводит доказательство: Помпей при Фарсале без колебаний выставил молодых неопытных рекрутов против закаленных в боях легионеров.

Плутарх говорит о бездеятельности Цицерона в течение всего времени между июлем 49-го и августом 48-го. Помпей не знает, что ему поручить, сам же Цицерон не хочет никакого поручения. Воодушевления он не чувствует, осуждения не скрывает, говорит то, о чем писал Марку Марию двумя годами позже. Цицерон расхаживает по лагерю, то усмехаясь, то хмурясь, и время от времени роняет иронические замечания. Некоторые из них остались в истории. Еще до отъезда из Италии Цицерон сказал: «Я знаю, от кого мне бежать, но не знаю, за кем следовать». По приезде в Эпир кто-то сказал, что он явился слишком поздно; Цицерон отвечает: «Да нет же вовсе не поздно, ведь я вижу, здесь еще ничего пе готово». Однажды Помпей спросил его, конечно, с насмешкой, где его зять (то есть Долабелла), Цицерон отвечал: «С твоим тестем». Помпей обещал какому-то галлу, солдату Цезаря, перешедшему на его сторону, дать права римского гражданина. Цицерон воскликнул: «Вот странный человек! Обещает галлу гражданство города, который ему не принадлежит, а сам не может даже вернуть нам наше гражданство». В ответ на что Помпей проворчал: «Скорей бы уж Цицерон переходил на сторону врага, тогда он хоть будет нас бояться».

Слова Цицерона передавались потоп от поколения к поколению, их смаковали «любители старины» еще во времена Макробия, но Цицерон вовсе не желал кого-то дразнить, тоска и глубокая тревога владели его душой. Он чувствовал себя бесконечно одиноким и прятал чувство за иронией. И становился совершенно невыносим. Некоторые, например, консулы Лентул и Домиций, обвиняли Цицерона в трусости. Правда, скажет Цицерон позднее, я в самом деле боялся... того, что и произошло.

Из Эпира Цицерон изредка пишет Аттику. В Италии хозяйничали цезарианцы, письма доходили с трудом, к тому же существовала опасность, что они будут перехвачены. Поэтому Цицерон весьма осторожно упоминает о событиях, которых был придирчивым и горестным свидетелем. Он пишет больше о денежных делах, заботу о которых поручил другу. Например, что необходимо выжать деньги из должников и сделать очередной взнос в счет приданого Туллии. В начале лета Цицерон заболел. Он пишет Аттику, что болен, но надеется вскоре встать на ноги и принять участие в битве, которая обещает стать решающей. По всему видно, что Цицерон пишет эти строки не по искреннему убеждению, а скорее из чувства долга или, может быть, в какой-то мере из осторожности. В июне приходит письмо от Долабеллы, которое еще усилило недоверие Цицерона к Помпею. Долабелла уверяет, что потеря Испании и самой надежной части войска ослабила Помпея. Может быть, теперь он укроется за морем и продолжит войну с помощью флота (много лет спустя именно так поступил младший сын Помпея Секст). Цицерон же поступит правильно, если уединится в одном из мирных городов, подальше от шума сражений; то же следует ему сделать и в другом случае — если Помпей отступит на Восток, запрется в одном из горных районов и оттуда станет продолжать войну. «Ты сделал достаточно из дружбы и благодарности, — пишет Долабелла, — достаточно послужил также той партии и тому порядку, который считал справедливым,,.» Цицерон всегда был другом всем и каждому. Пришло время стать другом самому себе. И еще несколько слов, внушающих надежду, прибавляет Долабелла: Цицерон без труда получит прощение Цезаря, и достоинство его нисколько не пострадает. Долабелла писал из лагеря Цезаря, Цицерон же сидел в Диррахии, больной, не в силах присоединиться к армии, ушедшей на Восток, в Македонию. С ним оставались Варрон, Катон с пятнадцатью когортами, ведавший обороной города, и Колоний — под его командованием находилась эскадра кораблей и транспортные суда, доставлявшие армии продовольствие. Диррахий был тыловой базой Помпея, здесь он сосредоточил значительные запасы зерна и других продуктов. Пятнадцать когорт, как предполагалось, защитят город от внезапного нападения цезарианцев, однако Плутарх утверждает, что Помпей назначил Катона командовать ими еще и по другой причине — хотел держать подальше от себя человека непреклонной нравственности, боялся его осуждения, боялся, что Катон помешает ему воспользоваться плодами победы по coбственному усмотрению.

На протяжении всего июля и вплоть до 10 августа, на протяжении дней, полных ожидания, Цицерон и его друзья держатся бодро, но в глубине души одно мрачное предчувствие сменяет другое. Еще тяжелее стало, когда один из гребцов Родосского флота рассказал о своем пророческом сне: Греция, залитая кровью, разграбленный Диррахий, обращенные в беспорядочное бегство корабли, отсветы отдаленных пожаров... Но, говорил гребец, родосское ополчение вернется на родину целым и невредимым. Он рассказал свой сон Копонию, а тот поделился с Цицероном. Позже Цицерон поведал о сне гребца Квинту — тот тоже находился в армии Помпея. В I книге трактата «О предвидении» Квинт — одно из действующих лиц диалога — вспоминает об этом, доказывая, что сны подчас имеют пророческий смысл. В жизни все произошло точно так, как в сне гребца. После поражения Помпея при Фарсале в Диррахий прибыл Лабиен, некогда легат Цезаря, перешедший на сторону Помпея в первые дни гражданской войны. Лабиен объявил Цицерону и его товарищам, что армия Помпея разгромлена, командующий пытается пробраться к морю и никаких известий о нем пока нет. Дальнейшее сопротивление не только в Эпире, но и во всей Европе невозможно.

Вскоре весть дошла до солдат, в городе начались грабежи, предсказанные сном родосского гребца. Солдаты разбили провиантские склады, они растаскивали зерно, в спешке рассыпая его по улицам и переулкам; трибуны с Катоном во главе устремились к боевым кораблям. Солдаты не желали продолжать войну, они только и мечтали перейти на сторону Цезаря. Суда, стоявшие в гавани, солдаты подожгли, и когда Цицерон, Катон, Варрон и остальные плыли к Коркире, они наяву увидели зарево над Диррахием.

Катон решил плыть к Коркире, потому что там находилась большая часть помпеянского флота и туда базировались сторожевые суда, державшие связь между Италией и Грецией. На Коркире уцелевшие помпеянцы собрали военный совет. Прежде всего решили избрать нового командующего. Самым старшим из консуляриев был Цицерон. Его и избрали по предложению Катона, который находился лишь в преторском ранге. Цицерон отклонил оказанную честь, что вызвало приступ неистовой ярости у Гнея Помпея, старшего сына полководца, — столь неистовой, что он обнажил меч и бросился на Цицерона, только вмешательство Катона спасло оратора. Тот же Катон разрешил Цицерону уехать вместе с Квинтом в Патры. В Патрах они остановились в доме Мания Курия, одного из друзей Цицерона и Аттика. Маний Курий — тот самый богатый торговец, который принимал в своем доме в Патрах Цицерона и его брата на их возвратном пути из Киликии и ухаживал за больным Тироном. С величайшим радушием принял он их и на этот раз. Кроме самого консулярия, Квинта и двух юношей, в доме Мания расположились также ликторы и свита, которые по-прежнему сопровождали Цицерона и доставляли все больше хлопот и неприятностей. Цицерон, однако, упорно не желал отказываться от законные почестей, которые никто не имел права у него отнять. Отказ означал бы признание решений находившегося в изгнании сената недействительными, то есть капитуляцию перед победителем.

В Патрах Цицерон получил письмо от Долабеллы; тот рассказывал о жизни Туллии и Теренции и, между прочим, сообщал, что Цезарь разрешает Цицерону немедленно вернуться в Италию, а все другие сторонники Помпея должны оставаться в изгнании до принятия решений об их участи. Отношения с братом складывались тяжелые. Квинт обвинял Марка во всех обрушившихся на них бедах. Конечно, утверждает Квинт, Цезарь считает Цицерона предателем, ведь он отказался последовать за человеком, осыпавшим его благодеяниями. Теперь ясно, что Цезарь никогда не разрешит Квинту вернуться в Италию. Что делать? Марку можно вернуться на родину, а ему, Квинту, нельзя. Оставаться в Патрах становится небезопасно. Кален, командующий войсками Цезаря в Греции, занимает один город за другим, одни встречают его с восторгом, другие с покорностью, лишь город Могара пытался сопротивляться, жители его проданы в рабство. Законы войны неумолимы, не знают исключений. Из Патр надо уезжать. Марк отплывает в Брундизий, Квинт остается в Ахайе. Он даже намерен броситься в Азию, к Цезарю, и вымолить у него прощение. Но вскоре отказывается от этого плана, вместо себя посылает сына, надеясь, что, памятуя о его прошлогодней выходке, Цезарь примет юношу более благосклонно, Юный Квинт отправляется сначала на Самос, потом в Эфос, где долго ждет Цезаря, задержавшегося под Александрией. В конце концов он добился приема, и на сей раз помог Гирций, но это было уже в Антиохии — в 47 году! Свидание окончилось благополучно, Цезарь решил поверить молодому Квинту.

Тем временем Цицерон прибыл в Брундизий, где его дружески встретил командовавший обороной города Публий Ватиний. Прежде они были врагами, потом Цицерон по просьбе Цезаря успешно защищал Ватиния. Ватиний, казалось, забыл о распрях, помнил только об услуге, ему оказанной. Под его покровительством Цицерон прожил целый год, пока Цезарь продолжал замирять Восток.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.