Режиссура

Режиссура

Вообще, режиссура, как и военная деятельность офицера, – это образ жизни. Это не значит, что офицер должен все время стрелять и командовать, а режиссер – все время режиссировать. Но все же конструирование ситуаций, взаимоотношений даже в личной жизни, в быту, намного более изысканно, изящно, скрупулезно, если этим занимается хороший режиссер.

Я убежден, что по большому счету режиссура – это всё. Разве президентство в стране – это не режиссура? Разве взаимоотношения в семье – не режиссура? Разве отношения с детьми – не режиссура?

Кто-то подумает, что речь идет о манипулировании людьми. Это не так. Это просто подтверждение мысли о том, что режиссура – это, во?первых, предвиденье, а во?вторых, нахождение выхода из любого заданного изначально, очень непростого положения.

Режиссер с момента заявки на будущую картину и до сдачи ее художественному совету студии, кроме собственных забот, вмешивается еще и в работу всех цехов производства, вносит свои коррективы.

Если все-таки попытаться определить круг обязанностей, то режиссер – это человек, отвечающий за все. Государство доверяет нам деньги, народ – свои надежды и желание увидеть настоящее искусство. И подводить никого мы не в праве.

Что необходимо режиссеру? Прежде всего, конечно, талант. Далее – терпение, юмор (в том числе умение иронически воспринимать собственную персону) и беспредельная любовь к артисту.

Режиссер должен знать, какими средствами он добьется желаемого воздействия на зрителя. Он не вправе показывать своих сомнений на съемочной площадке. Даже если он импровизирует, эта импровизация должна быть подготовлена характером предшествовавшей работы.

Я испытываю чувство неловкости перед съемочной группой, если не готов к работе. На площадку нужно выходить подготовленным. Прежде чем начать снимать «Механическое пианино», мы очень много времени проводили в декорациях, в том доме, где шли съемки. Сначала просто ходили, разговаривали, сидели, пили чай. Потом постепенно стали обкатывать текст небольшими кусочками. Затем надели костюмы и продолжили жить в этом доме в состоянии «большего погружения»…

Кому-то это может показаться излишним шаманством. Но дело в том, что процесс актерского существования безостановочен. Если этот маховик запущен, то актер как человек может думать о чем угодно, заниматься чем угодно (спортом, сексом, стоять в очереди в магазине или играть в футбол), а процесс этого запущенного маховика идет уже помимо воли актера. Поэтому, если помалу погружаться в предметный мир того времени, с его неповторимыми деталями, более того, в соединение себя с пейзажем за окном, всё это невероятно помогает актерам перестать «что-то играть специально». Они начинают существовать друг с другом. Пусть не всегда точно в своих образах, но… Корсет вдруг перестает быть лишним и неудобным предметом, к которому невозможно привыкнуть.

Если актеры входят в кадр, одевшись и загримировавшись, по приезде из Москвы в Санкт-Петербург (или наоборот, это неважно), они будут хорошо одетые, но ряженые. Но когда актер в уже привычном для него костюме два, три, четыре, пять дней находится в декорации, общается с партнерами, он уже не пытается сунуть руки в карманы брюк, в которых этих карманов просто нет согласно моде того времени. Он вообще уже очищен от большого количества неизбежных суетных движений и поступков, совершаемых для того, чтобы прикрыть свою пустоту. Поэтому сцена, которая рассчитана на пять дней, при трехдневной репетиции снимается за полдня.

Подготовка к съемкам одной из сцен «Неоконченной пьесы для механического пианино». 1977 г.

Скажу еще одно. Все эти погружения и существования в декорации имеют смысл в конечном счете не только для актеров, но и для всей группы. Такого рода работы и репетиции необходимо проводить обязательно с присутствием оператора, бригадира осветителей, художников, гримеров и так далее. Они тоже должны ко «всему» привыкнуть. Скажем, если оператор привык к мизансцене, если он тоже понимает, как удобно и как неудобно существовать в ней актерам, он будет искать возможность поставить камеру и свет, исходя из удобства актера, а не только из красоты изображения. Потому что даже очень красивый кадр, снятый роскошным оператором при неверно существующем или неверно атмосферно организованном актерском ансамбле, не принесет должного результата, а может быть, даже и наоборот – красота этого кадра, как самостоятельная сила, подчеркнет слабость всего остального.

Создание фильма – это есть подробное, скрупулезное погружение в определенную атмосферу, погружение в иное состояние, время, температуру, режим, погоду, географию и так далее. И если не делать этого подробно (насколько это возможно), если не «обчитывать» это время, если можно так выразиться, документами, письмами, материалами, фотографиями, иконографией, живописью и т. д., ты станешь автором некоего бесчувственного, бесплотного существа, которое внимательного зрителя едва ли тронет. Да, фабула может быть интересной, сюжет – увлекательным, могут хорошо играть артисты, но для меня (а я считаю себя в какой-то степени перфекционистом) это не есть основная задача.

Основная задача – вместе с собой погрузить в этот мир актеров, группу и, в итоге, зрителя.

Кстати, то, насколько хорошо ты с этой задачей управляешься, всегда можно проверить еще на площадке – на том, как долго можно смотреть на общий план. Использованы ли в полной мере возможности сконструировать его таким образом, чтобы, куда бы ни упал взгляд зрителя, не было лажи, фальши, подделки?.. Монтаж может исправить какие-то неточности или случайные проколы в актерской игре, то есть просто не даст зрителю их увидеть. Но создана ли живая и естественная атмосфера той жизни, вообще приготовлена ли та или иная сцена, как говорится, «на чистом сливочном масле», всегда покажет общий план.

И если это так, то каждая твоя картина – в общем-то, твоя жизнь. Даже если она рассказывает о далеком прошлом или далеком будущем, но это – твоя жизнь, жизнь твоих друзей, твоей группы.

Поэтому я люблю свои картины совсем не потому – хороши они, на чей-то взгляд, или нехороши, получали премии или нет, а потому, что я люблю ту жизнь и то состояние, которые были нами созданы, в которых тогда наша жизнь протекала.

Мне достаточно легко пережить критику в свой адрес, даже несправедливую. Потому что я абсолютно не чувствую за своей спиной груза снятых картин. Во мне не живет это накапливаемое самозначение, ощущение весомости созданного. Каждую картину, как я уже говорил, снимаю как первую и с почти детским, школьным ожиданием чего-то нового и неизведанного. Вот наконец-то картина закончена, вышла на экраны, и она от меня отлетает, как ступень ракеты, я совершенно ее забываю. Кстати, думаю, это отцовское качество: к своим стихам он абсолютно легкомысленно относился. Это качество, к счастью моему (надеюсь, что к счастью), мне дорого.

Общий план из фильма «Сибирский цирюльник». Алексей Петренко и Джулия Ормонд на ярмарке

Заканчивая какую-то работу, я не сидел на коробках с готовым фильмом в ожидании славы – достаточно легко забывал о том, что снято, и не переживал: «Ой, не дай бог теперь сделать хуже!»

Снято – страница перевернута!

Такому своеобразному сжиганию за собой мостов меня научил замечательный режиссер Ежи Кавалерович, который намного старше меня. Однажды на Московском кинофестивале я показал ему свой первый фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих», и ему моя работа понравилась. Потом мы сидели в Доме кино, выпивали, и он вдруг сказал: «Немедленно начинай новый фильм! После того как я снял картину «Поезд», имевшую огромный успех, потерял двадцать лет жизни – все эти годы выбирал сценарий и думал: не сделать бы хуже. Сравнивал и отбрасывал: не то, снова не то…»

* * *

Режиссер – это человек, обязанный жить с постоянно культивируемым в себе чувством уважения к чужой жизни. В противном случае он теряет право разговаривать с такой аудиторией, которую ему предоставляет кино. И театр, разумеется, тоже.

Проклятие этой профессии – в ее публичности, это подстегивает человека быстрее прийти к результату. Когда человек становится более зрелым, постепенно процесс начинает интересовать его больше, чем результат.

Но до этого надо дожить.

* * *

Интересно, что многие люди, не знающие меня лично, но знающие, что я сделал, абсолютно убеждены в том, что это сделанное должно было меня превратить в чванливого, заносчивого сноба. Я не разочаровываю этих людей и не пытаюсь им доказать обратное. Те, кто знают меня, могут подтвердить: конечно, я горжусь тем, что мы сделали, что когда-то получили те или иные премии, да, мне это приятно, но никогда это не было для меня ни целью, ни мотивом каких-либо планов и действий.

На съемочной площадке

Меня можно упрекать во многих чертах моего характера (эгоцентризме, например), не принимать смесь расчетливости с безалаберностью. Есть и такой грех: подчас трудно сдержать остроту, и она, попадая в цель, иногда ранит больнее, чем хотелось. Словом, проблема укрощения темперамента в разных направлениях, конечно, существует.

Но при всех негативных качествах, которых, повторяю, наверняка очень много, едва ли кто-нибудь может про меня сказать, что я когда-либо ставил в зависимость от сиюсекундной политической ситуации свои творческие замыслы, планы, желания.

Моя профессиональная свобода основана прежде всего на том, что я никогда ничего не делал, чтобы кому-то понравиться и мне за это что-то дали.

* * *

Я всегда испытываю родственное чувство к персонажам моих фильмов. Отношусь к ним с нежностью и любовью.

Если не любишь героев, ничего не получится. У меня, во всяком случае. Можно, конечно, что-то снять и что-то склеить. Но это не будет фильмом. Авторы, естественно, имеют право на иронию, но ирония должна быть доброй. Как режиссер я не испытываю ни малейшего желания издеваться, хохотать. Мне хочется вглядываться в моих героев с сочувствующей улыбкой. Мне кажется, эта улыбка вообще присуща нашему национальному мировосприятию…

Я никогда ничего не хотел кому-нибудь внушить, я просто говорил.

Не вопрошал: «Вы меня слышите?» Мне это неинтересно, не хочу ничего объяснять. Я так живу, и в кино так живу.

Никогда не был диссидентом, потому что я вообще не люблю объединений вокруг «нет», это разрушительно. Люблю объединения вокруг «да».

Никогда не буду снимать кино о том, чего я не люблю. Я буду снимать кино о том, что люблю. А вот чего я не люблю, зритель должен понять, увидев и почувствовав, что я люблю.

Есть и такой закон: если тебе самому интересно о чем-то думать, писать или снимать – только в этом случае это может быть интересно и другим.

Нужна живая энергетическая связь с людьми, о которых ты говоришь. Это первое. И второе – сострадание к человеку.

Вот говорят: Михалков против нового кино. Это заблуждение. Я снимал артхаусные ленты «Без свидетелей», «Пять вечеров», «Урга»… И я никогда не был против артхауса, но я хочу, чтобы режиссер, уж коли он рассказывает нам о мерзости и грязи, сострадал, сопереживал тому, как ужасно живут люди, помогал им душой, любил бы этих людей.

Один мудрый человек сказал: жестокая правда без любви есть ложь. Это абсолютная истина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.