Как сейчас помню
Как сейчас помню
Ах, как хочется иногда, чтобы время остановилось! Бывают в жизни такие прекрасные мгновения или события, с которыми не хочется расставаться. Увы, попытаться остановить время можно только в сказке.
Зато у человека есть память. Она хранит самое дорогое. Бывает так: то, что было вчера, — забываешь или пытаешься поскорее забыть. Но то, что было давно, — помнишь. Недаром говорят: «как сейчас помню».
Помню, как я, маленькая девочка, смотрю в окно. Мы жили тогда в селе Яковцы, где папа работал директором совхоза.
Зима… За окном сказка: деревья в снегу, ярко светит солнце, и все вокруг сверкает, как драгоценные камни.
С горки едет мальчик. К его валенкам привязаны веревкой две дощечки, а в руках палки.
Я спросила у мамы, что он делает, этот мальчик, а она ответила:
— Катается на лыжах.
Так в мою жизнь вошло новое слово – «лыжи»…
Мы живем в Полтаве. Папа стал студентом – он учится в педагогическом институте. К нам в дом провели радио. Мама берет наушники и кладет их в кастрюлю, чтобы мы все могли слушать радио. Всей семьей.
Я учусь в школе. К нам приехал папанинец – Евгений Федоров. Мне поручили повязать герою пионерский галстук. Я едва дотягиваюсь до его шеи. Руки у меня дрожат. И я никак не могу справиться. А Федоров улыбнулся и сказал:
— Не волнуйся, девочка. Давай я тебе помогу.
Поднял меня на руки и поцеловал…
Тридцать седьмой год… Я только помню ощущение тревоги в нашей семье. Прибежала утром тетя Поля – мамина сестра. Она плакала и что-то шепотом рассказывала маме, папе и бабе Киле (по-русски Акулина).
Потом я видела заплаканные глаза у мамы и бабы Кили. Оказывается, арестовали мужа тети Поли. Он был ректором строительного института.
Мы жили на первом этаже небольшого дома. Ночью подъехала машина к нашему крыльцу. В комнату, где мы спали, вбежала баба Киля:
— Прыихалы…
Мама разбудила отца.
Я проснулась.
В комнате была тишина. Раздался стук в дверь.
— Я открою, — сказал папа.
— Нет! Лучше я, — и мама пошла к двери.
Вошли трое в военной форме.
— Собирайтесь!
И вдруг мама прерывающимся голосом спросила:
— А на чью фамилию выписан ордер?
Один из них назвал совершенно незнакомую фамилию.
Мама сказала, что они ошиблись, и показала свои и папины документы. Военные о чем-то посовещались и ушли.
Баба Киля стояла в дверях, мама с папой сидели на кровати. Я, смутно представляя, что происходит, заплакала. Потом в квартире погасили свет, и я заснула.
Много лет спустя, когда я была студенткой первого курса ВГИКа и снималась в Киеве в картине «Родина капитанов», на съемку ко мне пришел папа и сказал, что его вызвали в МГБ по поводу дяди, которого расстреляли в 1937 году.
— Если я не вернусь, так как отказываться от дяди не буду, чтобы ты знала почему.
У нас в доме жила овчарка Джульбарс. Однажды в школу приехали пограничники. Они рассказали, что собаки помогают охранять границу, и предложили отдать собак на службу.
Я рассказала об этом дома, и папа сказал:
— Решай сама.
Я проплакала всю ночь, но утром поднялась с твердым решением отдать Джульбарса.
Всех школьников, которые передавали пограничникам своих собак, премировали поездкой в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку.
Во время летних каникул мы поехали в столицу, и нас устроили в общежитие, там сейчас факультет журналистики МГУ.
В первую ночь я долго не могла уснуть и вдруг услышала бой Кремлевских курантов. Раньше я слышала их только по радио. Я быстро оделась и побежала на Красную площадь. Как зачарованная я стояла и слушала – куранты били полночь. Я подумала, что, если расскажу об этом в школе, мне никто не поверит…
Когда я вернулась в Полтаву, папа встретил меня на вокзале. Домой мы ехали на фаэтоне. Полтава после Москвы мне показалась маленькой.
— Папа, — сказала я, — я обязательно буду жить в Москве. Мне там очень понравилось!
Откуда у меня была такая уверенность?
Я училась во 2–й украинской школе. Раньше там была женская гимназия и в ней преподавал отец знаменитой актрисы немого кино Веры Холодной. Ее семья тогда жила в Полтаве.
Наш класс занимался во дворе, в одноэтажном флигеле. Занятия были в две смены. Однажды во время урока я увидела: на окне стоял мальчик и кровью писал на стекле мое имя «Клара». Это видели весь класс и учительница. Зазвенел звонок – уроки закончились. Мальчишки из моего класса кинулись догонять того мальчика с криком: «Мы с ним посчитаемся!»
Мне было очень стыдно, и я быстро побежала домой через Корпусный сад.
В Корпусном саду я увидела драку – это выясняли отношения мои защитники.
А того мальчика, что писал кровью по стеклу, звали Аркадий. Он был сыном сапожника и жил возле нас.
Однажды на гастроли в Полтаву приехал театр, и двое актеров – муж и жена – сняли у нас комнату. Папа с мамой работали в районах, они редко бывали дома. Я росла замкнутой девочкой. Много читала и даже вела дневник.
Помню, как в полуподвале под нами жила большая семья. Они часто устраивали вечеринки: пели, танцевали. Мне становилось грустно оттого, что люди собираются, веселятся, а у меня даже никогда не было елки и не отмечали мой день рождения. Тогда я записала в дневнике: «А внизу веселятся и поют. Эх, жизнь!» Мне, наверное, было лет двенадцать.
Актеры, которые жили у нас в доме, часто брали меня с собой в театр. Они беседовали со мной, расспрашивали, как я учусь, что читаю. Однажды они спросили у бабушки: может, она отпустит меня к ним? У них не было детей. Бабушка страшно испугалась: она боялась, что актеры меня украдут, — и в день Ц их отъезда закрыла меня в комнате.
Как-то раз я забыла учебник в школе и вернулась за ним. А во второй смене в нашем классе занимались десятиклассники. За моей партой сидел очень красивый мальчик. Ну просто принц из сказки. Я растерялась, стою и смотрю на него. А он смеется:
— Ты, что ли, учебник забыла?
Я схватила учебник и бежать. Потом обо всем рассказала своей подруге Жене.
У нас в Корпусном саду стояла парашютная вышка. Мы с моей подругой Женей гуляли возле нее. И вдруг увидели того сказочного принца. Его звали Слава. Я тут же решила, что прыгну с вышки, пусть заметит меня.
Очень страшно было подниматься. Лестница крепилась почти вертикально. Наконец я добралась до площадки, глянула вниз. Все люди были такие маленькие, а Слава стоял ко мне спиной и разговаривал с ребятами.
Прыгать не было смысла. Но спуститься вниз по отвесной лестнице было еще страшнее.
Я заплатила 20 копеек, надела парашют и, закрыв глаза, прыгнула. Думаю, что Слава видел, как я прыгаю, но нарочно отвернулся.
Через несколько лет я встретила принца в Москве. Он был в военной форме, слушатель академии. Он узнал меня и спросил:
— Что ты тут делаешь?
— Учусь, — прошептала я.
— Ну-ну, учись, — сказал он небрежно и ушел.
Прошло много лет. Я снималась у Татьяны Лиозновой в фильме «Карнавал». Нужно было для картины найти мне сына- пятиклассника. Пришло много мам и бабушек с детьми.
Вдруг ко мне подошла одна женщина.
— Для вас отобрали моего внука. Я жена Славы из Полтавы.
Вот так внук «принца» моего детства играл моего сына.
Прошло еще какое-то время. Я еду в Киев на съемку. У входа в вагон стоят какие-то люди. И один из них, толстый, с одутловатым лицом, говорит другому:
— Это известная актриса, мы оба из Полтавы. Знаете, мой внук играл ее сына в кино… Клара Степановна, — обратился он ко мне, — познакомьтесь – это министр…
Мне, признаться, больно было на него смотреть, как будто у красивого павлина выщипали все перья, а он все еще хорохорится. Один «принц» был в моем детстве. И вот такой грустный финал.
В школе я занималась в драмкружке. И еще очень любила ходить в кино. Мне очень нравились Марк Бернес, Павел Кадочников, Любовь Орлова, Зоя Федорова, Тамара Макарова.
Фильм «Подвиг разведчика» я смотрела много раз. Вот Кадочников открывает сейф в кабинете немецкого генерала. Срабатывает сигнализация, бегут фашисты, сейчас его схватят. Сердце у меня замирает. Я сижу на дневном сеансе в полупустом зале и смотрю картину в десятый раз. Я знаю, все будет хорошо, и все равно мне страшно…
Прошло несколько лет. Я студентка ВГИКа, иду по коридору студии имени Горького. Навстречу Кадочников. Живой Кадочников! Мне показалось, что у меня сердце останавливается. Я прислонилась к стенке, а он прошел мимо, оживленно разговаривая со своими спутницами. И я поняла, что закончилась пора наивной, провинциальной восторженной девушки и я вступила на порог другой, прекрасной, но неизвестной мне жизни – жизни актрисы…
Помню, как в Полтаву с концертами приехали Любовь Орлова и Григорий Александров.
Билеты раскупили в один день, и я с трудом попала на дневной концерт. Уроки в школе, конечно, я пропустила.
Сначала выступал Григорий Васильевич. Он стоял на трибуне и что-то рассказывал. Я не очень понимала, о чем он говорит, я просто его разглядывала, и он показался мне умным и красивым.
Во втором отделении пела Любовь Петровна. Она была в вечернем платье. Выглядела замечательно!
Когда окончился концерт, я побежала к служебному входу, чтобы разглядеть ее поближе. Там уже собралась огромная толпа.
Вышла Любовь Петровна, и раздались аплодисменты. Она улыбнулась в ответ.
Потом мы пошли за ней на расстоянии. Нам было интересно, куда же она пойдет.
Вдруг Любовь Петровна остановилась и повернулась ко мне. Наши глаза встретились. И она у меня спросила:
— Девочка, где у вас букинистический магазин?
А я никогда не слышала о таком магазине, вообще не знала, что такое «букинистический», и растерялась. Любовь Петровна все поняла и улыбнулась:
— Ну там, где старые книги продают.
У нас в кинотеатре висели портреты известных актеров, а Орлова была снята в профиль. После этой встречи я всегда подходила к ее портрету, изучала его и думала: почему она у меня спросила об этом магазине, как его там?.. Ведь там же были и другие? И становилось радостно на душе.
Почему-то мне казалось, что я похожа на Тамару Макарову. Я все ее роли знала наизусть. «Комсомольск», «Семеро смелых», «Учитель». Какие у нее глаза! Синие-синие!
Всматриваясь в зеркало, я с сожалением отмечала, что у меня обыкновенные карие глаза. И в моем лице нет ничего общего с ней. Но все равно я на нее похожа!
Когда дома никого не было, я надевала мамины туфли на высоком каблуке, нагревала большой гвоздь на плите и пыталась сделать завивку как у Макаровой. Просто на горячий гвоздь накручивала волосы.
Теперь, когда в памяти всплывает мое детство, я думаю: какое же это было прекрасное время! Каждый день я делала для себя новые открытия, а мир был безоблачным и прекрасным.
Во время войны, когда немцы подходили к Полтаве, наша семья эвакуировалась в Казахстан, в город Джамбул.
Я пошла учиться в русскую школу. С русским языком у меня были сложности. Я доказываю теорему и говорю «припустим». А все в классе смеются, потому что это по-украински, а по-русски надо сказать «допустим».
Или рассказываю девочкам, что я стирала платье, а оно «подбежало». Они не понимают. Тогда я говорю «подскочило», а оказывается, платье «село».
Папа ушел на фронт, и я жила с мамой и бабой Килей. Как-то на семейном совете было решено продать папин костюм и купить овцу с курдюком. Мама пошла на базар покупать овцу, а мы с бабой Килей остались ждать ее дома. И вот мы увидели, как мама ведет на веревке тощую, лохматую овцу.
— А где же курдюк? — закричали мы.
Мама сказала, что он вырастет потом. Надо только очень хорошо кормить овцу. Но сколько мы ни кормили ее, курдюк так и не вырос. Зато овца давала ежедневно три пиалы молока.
По субботам в нашей школе устраивали танцы. У меня была подруга Надя. Она часто приходила на танцы со своим соседом, симпатичным парнем, который только что выписался из госпиталя. Он был ранен в руку. После танцев они провожали меня домой, и он всегда как-то странно смотрел на меня. Звали его Юра.
Я заканчивала десятый класс, и мне нужно было решить, что же делать дальше. Очень хотелось стать актрисой, но как? Где учиться?
Однажды я прочитала в газете, что Сергей Аполлинариевич Герасимов набирает актерский курс в Алма-Ате. Я сразу же решила попробовать поступить во ВГИК. Никому ничего не сказав, написала письмо в приемную комиссию. Вскоре получила правила приема на актерский факультет и стала готовиться к экзаменам.
Выучила басню, монолог, отрывок из романа Тургенева «Отцы и дети» и главу из поэмы Маргариты Алигер «Зоя». Это была моя любимая поэма. Перед сном я всегда повторяла слова, которые особенно мне нравились: «Девочка неслышными шагами, босиком в бессмертие идет».
И, счастливая, засыпала.
Наступил день отъезда в Алма-Ату на экзамены. Конечно, мама и баба Киля отговаривали, плакали: как это «дытына» поедет одна, притом первый раз в жизни!
На вокзал меня провожал Юра. Уже все слова были сказаны, а поезд не трогался. Меня смущало, что Юра все так же странно на меня смотрит и почему-то волнуется. Мне даже стало не по себе.
Наконец поезд тронулся, и я тут же обо всем забыла.
Но в жизни бывают самые невероятные случаи.
Прошло много лет. Я еду на творческие встречи в Алма-Ату и Джамбул. Подъезжаю к Джамбулу и, конечно, очень волнуюсь. Каким он стал, город далекой юности? Остался ли там кто- нибудь из моих одноклассников?
На вокзале меня встречает женщина, работница отдела культуры, и говорит, что запланирована встреча в школе, где я училась, и что меня ждет еще один сотрудник отдела культуры: «Он говорит, что хорошо вас знает».
На лавочке возле гостиницы сидел мужчина в зеленой шляпе. Оказалось, что он и будет сопровождать меня в школу. Что- то знакомое промелькнуло в его глазах.
Когда мы сели в машину и разговорились, выяснилось, что это тот самый Юра, который когда-то провожал меня в Алма-Ату.
Юра предложил мне сначала проехать по городу. Он все помнил – и где я жила, и в каких платьях ходила. Остановились у дома, во дворе которого в каменном сарае мы жили в эвакуации.
У нас была веселая хозяйка. Она называла мужа на «вы», по имени-отчеству и к этому обязательно прибавляла крепкое словцо:
— Иван Петрович, мать вашу так… Куда вы положили шланг?
Сколько лет прошло, но как будто время остановилось. Навстречу мне в том самом дворе вышла наша бывшая хозяйка. Она была в таком же берете, надвинутом на самые брови, и как ни в чем не бывало сказала: «Ну надо же – вы! А я все воюю с Иваном Петровичем, мать его так… Совсем старый и бестолковый стал!»
Она с гордостью рассказала, что всем показывает сарай, в котором жила знаменитая артистка.
В школе, где я училась, ребята были счастливы, что отменили последний урок. Встреча с ними прошла очень хорошо, но мне было трудно. Все время в горле что-то скреблось, и я едва сдерживала слезы. Две мои одноклассницы стали учительницами и преподавали в нашей школе.
Когда мы возвращались в гостиницу, Юра сказал, что был в меня когда-то влюблен и специально поехал учиться в Ленинградский институт инженеров кино на факультет звукооператоров, чтобы работать на одной студии со мной.
И я вспомнила, как баба Киля рассказывала:
— Ото вин прыйшов, сив и розказуе, як ты поихала. А голос так и дрожыть. Я кажу: темно, я засвичу лампу, а вин каже: «Не надо». Я засвитыла, а вин плаче…
Вот такая романтическая история! А я ни о чем тогда не догадывалась. Для меня главное было – стать актрисой.
Институт кинематографии помещался на окраине Алма-Аты. Почти у подножия гор.
Аудиторию приспособили под общежитие. Спали мы в одной комнате, наверное, человек двадцать. Укрывались матрацами, потому что одеяла предыдущий поток поступающих продал на рынке, так как денег не было, а есть хотелось.
Напротив нашего общежития в одной из аудиторий мы сдавали экзамены. Конкурс был очень большой! Сдавали в три тура. Было несколько потоков. Экзаменовались человек тридцать, а допускались до следующего тура всего двенадцать.
Я сдавала в тринадцатой аудитории и была тринадцатая по списку. С тех пор я считаю число тринадцать для себя счастливым.
Экзамены по мастерству принимал опытный педагог и режиссер Борис Владимирович Бибиков. Но в Алма-Ате набирали курс для Сергея Аполлинариевича Герасимова. Бибиков со своей женой, прекрасной актрисой Ольгой Пыжовой, набирал курс в зимнюю сессию уже в Москве.
Помню, как я первый раз переступила порог аудитории и увидела пожилого, довольно сердитого на первый взгляд человека. От него зависела моя судьба!
Это и был Борис Владимирович Бибиков. Он посмотрел на меня и сразу все понял.
— Ты что, боишься? — спросил он.
— Боюсь, — ответила я.
— А откуда ты такая приехала?
— Вообще-то я из Полтавы.
— У вас там река есть?
— Да. Ворскла.
— А подругу твою как звали?
— Женя.
— Ну вот, ты представь себе, что ты и твоя подруга Женя вместе переплываете речку. Женя плохо плавает и может утонуть. Что ты будешь делать?
Я стала кричать: «Женя, не плыви туда, утонешь!» И разрыдалась.
Борис Владимирович говорит:
— Ну все, иди, спасибо.
— Как все?
— Вот так. Иди.
Я вышла, но не смогла сразу успокоиться. Стала в уголочке и плачу. А мимо меня проходили две девицы и говорят:
— Наверное, ее возьмут. Она так плакала!
И меня действительно приняли во ВГИК.
Многие из поступающих знали историю кино, знали имена режиссеров. Я все время слышала: «Эйзенштейн отметил…» и «Пудовкин сказал…»
А я и понятия не имела, кто они такие.
Обедали мы в столовой. Недалеко от меня сидел молодой парень, будущий сценарист. После обеда он каждый раз вынимал большое красивое яблоко и медленно, явно наслаждаясь, ел его. Однажды он спросил меня:
— Тебе нравятся такие яблоки? Этот сорт называется «алма-атинка». Если хочешь, мы завтра можем пойти в горы и набрать много яблок. Они там на земле валяются.
Конечно, я сразу же согласилась.
Утро было ясным. Свежий горный воздух. Тихая солнечная осенняя погода. Мы в яблоневом саду.
Земля под деревьями усеяна яблоками. Особенно красиво они смотрелись на зеленой траве.
Мы начали собирать яблоки. Вдруг появился милиционер и сказал, что этот сад находится в районе правительственных дач и собирать яблоки здесь нельзя. Он отобрал у нас яблоки и пригрозил, что если еще раз увидит нас, то заберет в милицию.
Мне было стыдно. Я никогда ничего не брала чужого. Мне и в голову не приходило, что это может когда-нибудь случиться со мной.
А будущий сценарист спокойно сказал:
— Ну чего ты расстроилась? На вот лучше яблоко.
Он вынул из-за пазухи яблоко и угостил меня.
Прошло много-много лет. Я часто встречаю его в московском Доме кино. Мы всегда улыбаемся друг другу. У нас общая тайна – алма-атинские яблоки.
Вскоре директор ВГИКа объявил нам, что институту разрешили вернуться в Москву. Нам выдали документы и назначили день отъезда.
Поезда тогда ходили не по расписанию. Доехали мы до Джамбула, и проводник объявил, что поезд ночью будет стоять в городе. Состав загонят на запасной путь, и только утром мы поедем дальше.
Я, конечно, обрадовалась, что увижу маму и бабу Килю. Поручила присмотреть за своим чемоданом девочкам. В чемодане были все документы и пропуск для въезда в Москву. А сама побежала домой.
Дома меня не ждали и очень обрадовались. Мы проговорили всю ночь, а утром мама и баба Киля пошли меня провожать. Мне дали с собой буханку хлеба, в холстяной мешочек были зашиты мамина довольно поношенная беличья шубка и немного денег. Когда мы пришли на вокзал, то выяснилось, что поезд ушел.
Он ушел еще вечером, почти сразу после того, как я пошла домой.
На вокзале нам посоветовали подождать следующего поезда из Алма-Аты. И когда поезд пришел, я увидела возле вагона директора института. Подошла к нему и попросила помочь мне. Ему, видимо, очень не хотелось со мной возиться, тем более документов и билета у меня не было.
Тогда баба Киля мне говорит:
— Тоби саме главне незамитно пройты мимо проводныци в вагон, зайты в туалет и ждаты там, пока поезд тронеця, а тоди выходь и иды до директора. Воны ж тебе на ходу не выкынуть.
Я так и сделала. Баба была счастлива, когда увидела меня в окне. Поезд тронулся…
Но тут только и начались мои приключения. Я нашла купе директора и стала напротив, у окна. Началась проверка билетов у тех, кто сел в Джамбуле. И сколько директор ни объяснял, что у меня был билет, я отстала от поезда, — ничего не помогло. Контролер взял с меня штраф – буханку хлеба, но из поезда не высадил.
На какой-то стоянке в купе у директора освободилось место, вышел пассажир, и мне на оставшиеся деньги разрешили купить билет. Наконец у меня была своя полка.
Поздним вечером мы приехали в Москву. Меня пожалела женщина, которая ехала вместе с директором, — она работала в библиотеке института, — предложила мне переночевать у нее дома.
Мы приехали к ней, и тут начался салют. И вот я стою у окна и смотрю салют в честь освобождения от фашистов еще одного города. Первый салют в своей жизни! И сколько я потом ни видела салютов – тот был самый прекрасный.
На следующее утро мы с хозяйкой (звали ее Ольга Воронцова) уехали во ВГИК. Я нашла свой курс, свои вещи и поселилась в общежитии за городом – в Лосиноостровском.
Так началась моя жизнь в Москве на законном основании!
Помню, как Сергей Аполлинариевич Герасимов стремительно вошел в аудиторию. Лицо у него было жестким и отстраненным. Он говорил общие слова о нашей профессии, о том, что он будет заниматься с нами мастерством. И тут же уточнил:
— Если студент никак не проявит себя, будет безжалостно отчислен!
Целый год мы занимались этюдами. Сами сочиняли и сами играли эти этюды. Курс был не только актерским, он был наполовину режиссерским. Поэтому те, кто готовились стать режиссерами, работали над отрывками и играли как актеры.
К Сергею Аполлинариевичу я постепенно привыкала, и он уже не казался мне таким суровым.
Праздники мы отмечали вместе. Студенты и преподаватели. Сергей Аполлинариевич замечательно читал стихи, пел песни, играл на гитаре.
Занимались мы не по системе Станиславского, а по системе Герасимова.
А Станиславский тоже занимался в театре этюдами с молодыми актерами. Рассказывают, что однажды во время урока он задал такой этюд:
— Представьте себе, что вы положили все свои деньги в банк, а сейчас вам сказали, что банк сгорел. Что вы будете делать?
Каждый играл в силу своего темперамента и фантазии. Кто- то кричал, кто-то рыдал, кто-то падал в обморок, а один актер спокойненько сидел и наблюдал за происходящим. Когда кончился этюд, Станиславский спросил у него:
— Почему вы так вели себя?
Актер ответил:
— А мои деньги в другом банке.
Это выражение вошло в актерский лексикон. Если актера какие-то события не касались, он говорил: «Мои деньги в другом банке».
Когда мы учились на первом курсе, нас часто приглашали к себе студенты операторского факультета. Они снимали портреты с эффектным светом, создавали и подчеркивали настроение актера. Они были старше нас, многие прошли фронт, были ранены, передвигались на костылях. Однажды пригласили и меня. Сказали, что сделают классный художественный портрет.
Посадили за стол и стали ставить свет. Один говорит:
— Нет, убери бэби, у нее длинный нос получается.
Другой говорил:
— Верхний тоже нельзя – лицо вытягивается.
В это время вошел мастер – оператор Магитсон. Как потом я узнала, он действительно был мастером крупного плана. Актрисы были счастливы, когда он был оператором на их картинах.
Магитсон был маленького роста, небрежно одетый и вечно что-то жевал. В одном кармане у него была рыба-таранька, а в другом – хлеб.
Вот он вошел и говорит:
— Ну что, мальчики, растерялись? Сейчас мы посмотрим и решим, что у этой девушки самое выразительное в лице и подчеркнем светом.
Наступила пауза. Я начала краснеть, от обиды у меня появились слезы на глазах. Как же я буду сниматься в кино, если у меня ничего интересного в лице нет. Что они на меня с таким разочарованием смотрят? Жалеют, что позвали?
Пауза затягивалась. Магитсон почесал в голове и сказал:
— Ну ладно, время идет – будем считать, что самое выразительное у нее глаза.
И сам начал ставить свет, объясняя студентам, как это надо делать. После этой первой в моей жизни съемки я не спала всю ночь и в ушах звучала снисходительная фраза мастера Магитсона: «Ну ладно, будем считать, что глаза».
Через несколько дней операторы принесли мне мой портрет. Я посмотрела на него, и у меня перехватило дыхание: на портрете была девушка неземной красоты. Но узнать меня было почти невозможно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.