Глава 1 Аттила: человек и вождь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Аттила: человек и вождь

...Был он мужем, рожденным на свет для потрясения народов, ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на всех трепет, широко известный повсюду страшным о нем представлением.

Иордан

Аттила, вне всяких сомнений, самый прославленный из всех гуннских владык, чьи имена сохранила История.

Он родился на территории современной Венгрии примерно в 400 г.

Мы, увы, располагаем лишь одним-единственным описанием внешности Аттилы, причем оно относится уже к поре его зрелости. Как пишет Иордан, «он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесенное свое могущество. Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутый сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом [кожи], он являл все признаки своего происхождения».

И это всё!

Чтобы представить себе, как он выглядел в детстве, юности и т. д., нам придется подключить свое воображение.

Отцом Аттилы был некий гунн по имени Мундзук.

Согласно Иордану, «этот самый Аттила был рожден от Мундзука, которому приходились братьями Октар и Роас (Руга); как рассказывают, они держали власть до Аттилы, хотя и не над всеми теми землями, которыми владел он».

Мундзук был также старшим братом для Октара и Руги. (Заметим попутно, что Сократ Схоластик упоминает о существовании еще одного, четвертого, брата – Айбарса (Оебарсия).) Любопытная деталь: сам Мундзук, похоже, не имел каких-либо территорий в своем подчинении; его имя нам известно единственно благодаря его братьям и, конечно же, детям, одним из которых был великий Аттила.

Зато его младшие братья Октар и Руга являлись реальными правителями Гуннской державы.

Интересно, что никто не мог сказать, откуда эти братья вообще появились, и как им удалось достичь столь изрядных высот в гуннской иерархии. Многие полагали их потомками прославленного вождя гуннов Баламбера. Именно Баламбер возглавлял гуннов при их исходе из степи на Венгерскую равнину. И именно под предводительством Баламбера гунны разгромили аланов, остготов и вестготов, заняв доминирующее положение в Европе. Для Аттилы Баламбер был легендарным героем, на которого он всегда равнялся.

После раздела сфер влияния между дядьями Аттилы Руга правил на востоке, а Октар на западе.

Двойственное правление – характерная черта для гуннов (впрочем, не только для них: так, например, государство римлян было разделено на Западную и Восточную Римские империи, что, естественно, должно было и в итоге привело его к краху).

Эта особенность власти неминуемо подрывала стабильность царства гуннов.

Как известно, у державы может быть лишь один хозяин.

Будучи невольными соперниками, братья не могли не ненавидеть друг друга. О гармонии отношений в данном случае не приходилось и мечтать.

Впрочем, как бы то ни было, но Октару и Руге приходилось воевать сообща.

Первая их военная кампания оказалась вполне безуспешной.

Целью братьев стали германские племена, обитавшие вдоль течения Рейна к северо-западу от Венгерской равнины. Превалировали среди них племена бургундов. Это был мирный народ, пробавлявшийся плотницким делом. Ни золота, ни серебра, на которое рассчитывали гунны, им найти у бургундов не удалось. Взбешенные неудачей, гунны стерли с лица земли селения бургундов, предав их огню и разорению.

Оставшиеся в живых бургунды, понимая, что им в силах помочь лишь Рим, отправили туда послов, поручив им просить о заступничестве, а также и о готовности... принять христианство. Римская церковь, понятное дело, не могла не соблазниться перспективой столь ощутимого приращения численности своей паствы. Бургунды обрели желаемое и, исповедуя уже христианство, быстренько отстроились и зажили лучше прежнего. Весть об этом достигла царства гуннов.

В 432 г. Октар и Руга затеяли новую военную кампанию, ожидая на сей раз куда более существенной добычи. Однако их ждал пренеприятный сюрприз.

Бургунды хорошо усвоили преподанный им ранее урок и были настороже, готовые встретить неприятеля. Более того, понимая, сколь страшны гунны в сражении на открытой местности, бургунды решили переиграть их стратегически, перенеся поле битвы в лесную чащу, которую знали как свои пять пальцев. Гунны не были готовы к подобному повороту событий. В итоге бургунды нанесли им более чем чувствительное поражение. Достаточно скромная по численности рать бургундов (3000 человек) смогла уничтожить свыше 10 000 гуннов! В числе погибших был и один из братьев-соправителей – Октар.

Руга переживал поражение, но одновременно ликовал по поводу того, что стал единоличным правителем гуннов.

Как отмечает историк Джон Мэн, «Руга, судя по всему, был тем самым человеком, который заложил прочный фундамент гуннского царства». Руга был явно дальновиднее своего погибшего брата. У него был свой человек в управлении Рима – Аэций. Тот, выступая в качестве шпиона-диверсанта, соединял свои обязанности римского консула с коварными интригами в пользу гуннов. Позаботившись о Западной Римской империи, Руга не забыл и о Восточной. Обладая теперь, после гибели брата, уже двойной военной мощью (а это была внушительная сила!), он неоднократно угрожал Константинополю и постоянно совершал опустошительные набеги на византийские земли. В итоге обе стороны смогли договориться, придя к взаимовыгодному соглашению. Константинополь ежегодно обязался выплачивать Руге 350 фунтов золотом. Руга, со своей стороны, обещал не трогать византийские угодья. Помимо золота, Руге удалось добиться от византийцев непременной выдачи перебежчиков с гуннской стороны – буде таковые случатся.

А перебежчики, однако, и впрямь имелись.

Руга был мудрым и опытным военачальником. Он прекрасно понимал, что если простых воинов еще можно в чем-то урезать, то экономить на их командирах никак не годится. Поэтому командный состав гуннской армии при Руге жил в довольстве и процветании. Однако некоторые люди уж так своеобразно устроены, что, сколько им ни дай – все мало будет... Присутствовали такие индивидуумы и в стане Руги. Сочтя себя обойденными, они в поисках лучшей доли сбегали в Византию. Каждый из подобных инцидентов Руга полагал за личное для себя оскорбление. Он ужасно гневался и требовал от Константинополя немедленной выдачи беглецов для жестокой над ними расправы. Кстати, эту особенность его явно унаследовал Аттила. Обязательным в договорах, что он заключал с владыками европейских государств, был пункт о безоговорочной выдаче перебежчиков.

Однако царствование Руги продлилось недолго.

Если верить Сократу Схоластику, он внезапно был поражен насмерть ударом молнии. Случилось это примерно в середине 430-х гг. А потом все Гуннское царство поразила жесточайшая чума. Среди гуннов чуть ли не каждый десятый отправился на тот свет. Мундзуку была суждена счастливая доля – он выжил. Избегли смерти и его дети: Аттила и Бледа. Как пишет Иордан, «после их (то есть Октара и Руги.– Примеч. составителя) смерти Аттила наследовал им в гуннском королевстве вместе с братом Бледою».

Итак, Аттила и Бледа стали соправителями – со всеми вытекающими из этого последствиями. Задачи перед ними стояли прежние: держать в жесткой узде неисчислимых подданных и не допустить искусственного падения товарооборота со стороны Рима и Константинополя.

Задачи серьезные, требующие соответствующих качеств и умений.

Демонстрировать их сообща им предстояло на протяжении долгих десяти лет.

Как ни странно, им сопутствовал успех.

Исходные разногласия были в какой-то мере преодолены разделом подвластных гуннам территорий. Аттила остановил свой выбор на румынском регионе, а Бледа по праву старшего брата предпочел венгерский; видимо, как полагает историк Джон Мэн, в силу близкого соседства с западными, более цивилизованными и богатыми государствами. Ему хотелось иметь добычу прямо под боком.

Любопытная деталь: Руга еще при жизни начал приобщать братцев к управлению государством, несомненно видя в них своих преемников. Так, в год смерти Руги Аттила и Бледа смогли заключить очередной мирный договор с Византией.

Конечно же, дядя контролировал их действия и дал в итоге добро; тем не менее основная работа легла на плечи Аттилы и Бледы. Договор был заключен в пограничной цитадели Констанция, находившейся в 50 км от Белграда. Византийскую сторону представлял посол скифского происхождения Плинта, которому помогал некто Эпиген. Византийский посол полагал, что вся процедура заключения договора пройдет в обстановке веселого и роскошного застолья; по завершении предполагалось вручить гуннским посланцам богатые дары.

Однако шатры и изысканная снедь не пригодились.

Аттила уже тогда отменно держал марку; Бледа от него не отставал. Оба братца прекрасно понимали, какая военная сила стоит за ними, а потому вели себя покровительственно, с некоторой долей пренебрежения. Они настолько были склонны демонстрировать свое превосходство, что даже не соизволили сойти с коней. Византийцам не оставалось ничего другого, кроме как последовать их примеру.

Требования гуннов к Византии были вполне конкретными.

Они настаивали на беспрекословной выдаче всех перебежчиков (это относилось и к представителям царского рода). Кроме того, гунны пожелали, чтобы византийцы ежегодно устраивали на Дунае грандиозную торговую ярмарку, на которой была бы гарантирована безопасность любого участника. Очень важным моментом было увеличение суммы выплаты за соблюдение добрососедского статуса. Если Руга некогда добился выплаты 350 фунтов золотом, то Аттила и Бледа превзошли своего дядю по показателям ровно вдвое. Отныне Византия была обязана выплачивать по 700 фунтов золотом за гарантию ненападения. Уже тогда, в ходе этих странных, конных переговоров, Аттила явно пытался задать тон, хотя делал это по возможности корректно, избегая открытого конфликта с братом. Но в некоторых ситуациях он давал себе воли, совершенно уже не сдерживаясь. Последнее относилось к устроению и проведению казней.

Как раз в то время Византия, стремясь продемонстрировать грозным гуннам свою лояльность и готовность неукоснительно соблюдать все условия только что заключенного договора, выдала очередных перебежчиков. Выданные оказались людьми не простого сословия, а царевичами.

Звали их Мамас и Атакам.

Аттила настоял, чтобы возвращаемые беглецы были переданы ему лично с рук на руки. Он предпочел ожидать их прибытия в Карсие (совр. Хыршова). Для допроса уже не было никаких оснований – вопрос о лояльности был давным-давно снят с повестки. Оставалось лишь предать дерзких царевичей казни. И казнь ждала их лютая и жестокая.

Аттила об этом позаботился.

Сложно сказать, сам ли он изобрел этот чудовищный способ казни или ему он стал известен от знаменитого дядюшки Руги, но по жестокости и бесчеловечности своей этот карательный ритуал превосходил все прочие. Сербский писатель XX века и нобелевский лауреат Иво Андрич описывает данный ритуал во всех деталях на страницах своего знаменитого романа «Мост на Дрине» (1945).

«...Доложили, что к казни все готово: на земле лежал дубовый кол примерно четырех аршин длины, заостренный по всем правилам, с очень тонким и острым железным наконечником, кол во всю свою длину был густо смазан салом; к лесам прибиты прочные балки, между которыми поставят и укрепят кол, припасена была деревянная кувалда для забивания кола, веревки и все прочее.

...Крестьянин лег, как ему было приказано, лицом вниз. Цыгане связали ему руки за спиной, а потом к ногам у щиколоток привязали веревки. Взявшись за веревки, они потянули их в разные стороны, широко раздвинув ему ноги. Тем временем Мерджан положил кол на два коротких круглых чурбака так, что заостренный его конец уперся крестьянину между ног. Затем достал из-за пояса короткий широкий нож и, опустившись на колени перед распростертым осужденным, нагнулся над ним, чтобы сделать разрез на штанах и расширить отверстие, через которое кол войдет в тело. Эта самая страшная часть его кровавого дела, к счастью, оставалась невидимой зрителям. Видно было только, как связанное тело содрогнулось от мгновенного и сильного удара ножом, выгнулось, словно человек собирался встать, и снова упало с глухим стуком на доски. Покончив с этой операцией, Мерджан вскочил, взял деревянную кувалду и размеренными короткими ударами стал бить по тупому концу кола. После каждого удара он останавливался, взглядывал сначала на тело, в которое вбивал кол, а потом на цыган, наказывая им тянуть веревки медленно и плавно. Распластанное тело крестьянина корчилось в судорогах; при каждом ударе кувалдой хребет его выгибался и горбился, но веревки натягивались, и тело снова выпрямлялось. Тишина на обоих берегах стояла такая, что ясно слышался и каждый удар, и каждый его отзвук в скалах. Самые ближние слышали еще, как человек бьется головой об доски, а также и другой какой-то непонятный звук; это не был ни стон, ни вопль, ни ропот, никакой другой человеческий звук – непостижимый скрежет и ропот исходил от распятого, истязаемого тела, словно ломали забор или валили дерево.

В промежутках между двумя ударами Мерджан подходил к распростертому телу, наклонялся над ним и проверял, правильно ли идет кол; удостоверившись в том, что ни один из жизненно важных органов не поврежден, он возвращался и продолжал свое дело.

Вдруг стук кувалды оборвался. Мерджан заметил, что над правой лопаткой кожа натянулась, образовав бугор. Он быстро подскочил и надсек вздувшееся место крест-накрест. Потекла бледная кровь, сперва лениво, потом все сильнее. Два-три удара, легких и осторожных, и в надрезе показалось острие железного наконечника. Мерджан ударил еще несколько раз, пока острие кола не дошло до правого уха. Человек был насажен на кол, как ягненок на вертел, с той только разницей, что острие выходило у него не изо рта, а над лопаткой и что внутренности его, сердце и легкие серьезно не были задеты. Наконец Мерджан отбросил кувалду и подошел к казненному. Осматривая неподвижное тело, он обходил лужицы крови, вытекавшей из отверстий, в которое вошел и из которого вышел кол, и расползавшейся по доскам. Подручные палача перевернули на спину негнущееся тело и принялись привязывать ноги к основанию кола. А тем временем Мерджан, желая удостовериться, что насаженный на кол человек жив, пристально вглядывался в его лицо, которое сразу как-то вздулось, раздалось и увеличилось. Широко раскрытые глаза бегали, но веки оставались неподвижными, губы застыли в судорожном оскале, обнажив стиснутые зубы. Человек не владел мышцами лица, и оно напоминало маску. Однако сердце в груди глухо стучало, а легкие дышали часто и прерывисто. Подручные стали поднимать казненного, как борова на вертеле. Мерджан кричал, чтобы они действовали поосторожней и не трясли тело, и сам им подсоблял. Кол установили утолщенным концом между двух балок и прибили большими гвоздями, сзади поставили подпорку, которую тоже приколотили к лесам и колу.

Когда все было готово, цыгане ушли с помоста и присоединились к стражникам, а на опустевшей площадке, вознесшись вверх на целых два аршина, прямой и обнаженный по пояс, остался лишь человек на коле. Издалека можно было только догадываться, что тело его пронзал кол, к которому у щиколоток привязаны ноги, а руки связаны за спиной. Он казался застывшим изваянием, парившим в воздухе высоко над рекой, на самом краю строительных лесов.

На обоих берегах по толпам народа пробежали ропот и волнение. Одни опустили глаза в землю, другие, не оборачиваясь, пошли по домам. Но большинство, онемев, смотрело на человеческую фигуру, реявшую в высоте, неестественно застывшую и прямую.

По колу стекала только маленькая струйка крови. Человек был жив и в сознании. Грудь его вздымалась и опускалась, на шее бились жилы, он медленно поводил глазами...» (Перевод Т. Вирта.)

Искусство палача проверялось по следующему признаку: казненный подобным образом должен был агонизировать, оставаясь живым, не менее двух суток. У Аттилы уже тогда была своя команда отменных мастеров «заплечного дела», которые беспрекословно ему повиновались и были готовы на любые зверства.

За подготовкой Аттилой казни и ее совершением могли наблюдать с другого берега Дуная византийцы и понимать, с каким человеком им придется иметь дело в будущем. Вопли истязаемых терзали византийцам душу.

Несложно представить, о чем они размышляли.

То, что кому-то из братьев (или даже обоим) уготовано судьбой править гуннами, было для них несомненно; ведь для византийцев, конечно же, не было секретом, кто их дядя. Вполне вероятно, что наиболее дальновидные из них уже тогда чувствовали, что рано или поздно власть перейдет к Аттиле и пользоваться ею он предпочтет единолично. Собственно говоря, так оно и случилось.

Однако если вернуться к моменту заключения договора, то тогда братья с гордостью уведомили дядю о том, что Византия приняла все условия гуннов. То, что у Константинополя появлялась утлая надежда, что, по крайней мере, в продолжение года можно не опасаться военного вторжения со стороны гуннов, это понятно. А что – помимо увеличения суммы ежегодной выплаты и торговой ярмарки на Дунае – этот договор обеспечивал дополнительно гуннам?

О, ответ на этот вопрос совсем не сложен.

Гунны получали время.

ВРЕМЯ.

Им действительно было необходимо время, чтобы подгадать удобный момент для начала крупной военной кампании.

Но зачем она им вообще была нужна?

Да все очень просто: гунны пришли в Европу из степей (об этом подробно рассказывается в одной из следующих глав). Покорив аланов и готов, гунны осели на Венгерской равнине. Однако это была для них совершенно новая среда обитания. И торговые отношения носили несколько иной характер. Сколько бы рабов, лошадиных шкур и мехов не посылали они на торговые ярмарки, вырученных средств все равно не могло хватить на постоянное обновление вооружения и само содержание своей конной армии, численность которой неуклонно возрастала. Византийская золотая мзда, даже удвоенная, тоже не решала проблемы. Гунны должны были, помимо военной мощи, обрести благосостояние, равное тому, каким располагали, например, Рим и все тот же Константинополь. А единственным средством для этого была масштабная военная кампания. Но банально бросаться очертя голову в очередную воруженную свару никак не годилось. Следовало выбрать наиболее подходящую ситуацию на европейском театре военных действий. Руга это прекрасно понимал и убедил в том своих племянников. А заключенное братьями с Византией перемирие и полученное золото как раз и позволяли дождаться вожделенного часа.

И вскоре он настал!

После кончины Руги все начинает играть прямо на руку Аттиле и Бледе.

Что же происходило?

От былого величия Римской империи к тому времени уже мало что осталось. Она оказалась втянутой в ожесточенные конфликты как на западе, так и на востоке. Консул Аэций (тайный друг гуннов) пытался противостоять багаудам и готам. Вандалы Гезериха лишили Рим одного из важнейших владений в Африке – Карфагена. Это произошло в 439 году, а всего лишь годом спустя Гезерих бросил свои орды сначала на Сицилию, а потом и на Италию, учинив колоссальный грабеж и повсеместные разрушения.

Итак, силы Рима были парализованы.

Риму явно было не до гуннов.

Константинополю, судя по всему, тоже...

Со стороны Византии, словно по заказу, последовали нарушения условий договора.

Миновал срок очередной выплаты, а византийского золота все не было.

Пресекся своевременный возврат перебежчиков с гуннской стороны.

А тут еще вдруг епископу Маргуса вздумалось заняться археологическими ислледованиями могильных курганов, находившихся на территории гуннов.

Аттила и Бледа поняли: пора!

Они категорически потребовали от Константинополя немедленной выдачи епископа, а также всего, что было им похищено при раскопках. Да, не обнаружено, а именно похищено, поскольку содержимое курганов гунны почитали своей собственностью. Впрочем, если уж говорить совсем откровенно, до могильных древностей им не было ровным счетом никакого дела. Аттила и Бледа лишь нуждались в более или менее подходящем предлоге для развязывания вооруженного конфликта.

Чтобы подчеркнуть всю серьезность своих требований, гунны пригрозили войной.

Константинополь на психическую атаку не поддался, категорически отказав в выдаче гуннам особы духовного звания.

А гуннам только этого было и надо!

На ближайшей же торговой ярмарке на Дунае, состоявшейся в 440 году, гунны, руководимые Аттилой и Бледой, умертвили нескольких византийских солдат; досталось и торговому люду. Сразу же вслед за тем гунны лихо переправились через Дунай и буквально в мгновение ока достигли предместий Маргуса, откуда, как вы помните, и был злосчастный епископ. Этот епископ был малый не промах. Судя по всему, он уведомил паству о том, что гунны требуют его выдачи; в противном случае быть войне. А поскольку его, скорее всего, не выдадут (сам он почему-то отдаться по своей воле гуннам не пожелал), то война неминуемо состоится. Так что самое время припрятать самое ценное подальше.

Паства вняла увещанию. Когда гунны ворвались в Виманасий (таково было название пригорода), они обнаружили, что закрома, образно говоря, пусты. Как ни пытались гунны отыскать припрятанные ценности, преуспеть им не удалось. Придя в немыслимый гнев, военачальники гуннов приказали взять всех жителей в рабство, а город сровнять с землей.

Естественно, приказ был выполнен.

От скорбного пепелища, в которое был обращен ими Виманасий, гунны поскакали прямиком к Маргусу. Там уже знали о страшной участи, постигшей предместье, и решили исправить ситуацию. Причем, как сказал бы Даниил Иванович Хармс, исправить самым преоригинальным способом. А именно – выдать гуннам паскудного епископа, корень всех зол! Тот, поняв, что старый номер не пройдет, и его вот-вот сдадут собственные прихожане, пустился в бега.

Как вы думаете, куда же он направился?

Никогда не догадаетесь!

Зловредный старик, поневоле ставший жертвой рока, стащил лодку и умудрился каким-то чудом самостоятельно переправиться через Дунай. Простить прихожанам их вероломство старик никак не мог, а потому заявил гуннам, что готов открыть им ворота Маргуса в обмен на снятие всех обвинений в хищении артефактов. Гунны выслушали старика и... согласились с его условиями. То-то епископу радости было...

Под покровом ночи он преспокойно вернулся обратно и решил вознаградить караульных на воротах внеочередной проповедью о грехах и добродетелях. Красноречие его было настолько убедительным, что остолопы-караульные развесили уши и преспокойно позволили епископу оставить ворота открытыми. Гунны, выстроившиеся в боевом порядке на другом берегу Дуная, только этого и ждали. Они ворвались в город, и пошло-поехало! Сценарий был прежний, но за единственным, но крайне важным исключением: гуннам досталась внушительная добыча! Что касается жителей, то им была, как вы понимаете, уготована участь рабов. Город же Маргус, подобно Виминасию, мстительные гунны сожгли дотла. Кстати, он так и не был отстроен заново. Судьба епископа покрыта тайной, однако есть все основания полагать, что она оказалась куда завиднее той, что стала уделом его недавних прихожан...

А Аттила и Бледа добились, чего хотели!

Для них началась серьезная военная кампания, которая продолжалась примерно около трех лет. В итоге гунны стали владеть территориями городов Маргус, Констанция, Сингидун (совр. Белград), Сирмий (совр. Сремска Митровица). В их владения теперь входила долина Моравы, а значит, и единственный путь во Фракию. Аттила и Бледа были намерены двигаться дальше, но, как считает большинство историков, византийский император Феодосий II решил от них откупиться изрядным количеством золота и поручил своему главнокомандующему Анатолию заключить с гуннами новый мирный договор.

Его действие продолжалось около двух лет.

Кстати, именно тогда Аттила по-настоящему оценил те возможности, что открывает искусство дипломатии. Судя по всему, он позаботился о том, чтобы при его особе возник этакий камерный секретариат. Достоверно известно о том, что между ним и византийским императором Феодосием II шла переписка. Именно Аттила ставил условия от имени всех гуннов. Заметьте, что Бледа в дипломатическом общении с Византией не участвовал. Это был явный знак, что скоро грядут перемены.

Кстати, Аттила сызмальства отличался упорством и терпением. Не зная и азов дипломатии, он стремительно прогрессировал, учась у византийцев. Без сомнения, и уроки, преподанные ему еще Ругой, он тоже неплохо усвоил. Требования же, что выдвигал Аттила, не сильно изменились. В основном они касались перебежчиков, которые обосновались во Фракии и представляли определенную угрозу для проезжающих.

Феодосий II, похоже, заразил Аттилу идеей обмена послами.

При этом оба преследовали свои цели.

Аттила прекрасно понимал, что мир между ними вот-вот сойдет на нет.

С другой стороны, Константинополь тоже чувствовал, что приближаются новые военные конфликты; были специально изданы законы о повышении налогов на все продажи на 4 процента и о снятии льгот с землевладельцев в отношении службы в армии.

Между тем еще оставалось время для изысков дипломатии.

За все время перемирия от Византии прибыл лишь один посол по имени Сенатор. Это был истинный виртуоз; на Аттилу (а его было очень непросто чем-то поразить) он произвел неизгладимое впечатление. Будущему вождю гуннов было чему поучиться. Впрочем, толком они так ни о чем и не договорились.

Со своей стороны Аттила направил в Византию целый ряд разных посольств. По мнению Приска Панийского, Аттила включал в посольства тех лиц из своего окружения, кого желал облагодетельствовать за чужой счет. В Константинополе их принимали по-царски, удостаивали множества дорогих подарков, развлекали всеми возможными способами. Однако о деле разговор практически никогда не заходил.

Конечно же, обе стороны прекрасно понимали, что подобное положение вещей не может продолжаться до бесконечности.

Однако, если Аттила строил далеко идущие планы, его брат Бледа вполне довольствовался тем, чем уже располагал. Куда больше тайн дипломатии и стратегических схем его занимали самые примитивные забавы. В частности это относится к его шуту Зеркону.

Кривоногий Зеркон обладал на редкость отталкивающей внешностью. У этого жутковатого карлика вообще отсутствовал нос, на месте которого помещались две дырки. Его коронным номером были пародии на гуннском языке и на латыни. Если добавить, что он страшно шепелявил и просто дико заикался, можно себе представить его парадийное шоу. Любопытно, что Аттила мгновенно невзлюбил Зеркона, внушавшего ему отвращение. Поэтому карлик стал единоличной собственностью Бледы.

Смотрите, как разительно со временем начали проступать различия в характере братьев! Аттила был серьезен и сосредоточен, он неуклонно оттачивал воинское искусство, осваивал дипломатию, постоянно обогащал свое знание о мире. А вот Бледа мог часами предаваться забавам, внимая своему любимому Зеркону. Для карлика даже были выкованы особые доспехи; Бледа, к ужасу карлика, нередко прихватывал его, выбираясь на очередную военную вылазку. Подустав от хозяина, Зеркон сбежал, но был скоро пойман. Ему грозила лютая гибель, но он вовремя сообразил, как выкрутиться, заявив, что сбежал с тоски из-за отсутствия женской ласки! Бледа был в восторге, мигом его простил и подыскал ему сговорчивую мамзель среди дворни собственной супруги.

...Да, братья сильно отличались друг от друга.

Аттила был внутренне уже готов к великим свершениям, но существование брата связывало ему руки. Ведь брату принадлежала лучшая, более перспективная часть гуннских владений и сил. Без них все планы Аттилы никак не могли осуществиться. Вывод был ясен: Бледе следовало умереть!

У Иордана о намерении Аттилы лишить брата жизни можно прочитать следующее.

«Чтобы перед походом, который он готовил, быть равным [противнику], он ищет приращения сил своих путем братоубийства и, таким образом, влечет через истребление своих к всеобщему междоусобию. Но, по решению весов справедливости, он, взрастивший могущество свое гнусным средством, нашел постыдный конец своей жестокости.

После того как был коварно умерщвлен брат его Бледа, повелевавший значительной частью гуннов, Аттила соединил под своей властью все племя целиком и, собрав множество других племен, которые он держал тогда в своем подчинении, задумал покорить первенствующие народы мира – римлян и везеготов. Говорили, что войско его достигало пятисот тысяч».

Аттила пошел на убийство брата (возможно, даже собственноручно совершил его) при поддержке гуннской аристократии. В их числе было немало прозорливых людей, понимавших, какие перспективы откроются перед царством гуннов, если его возглавит Аттила. Переворот осуществился молниеносно; о каких-либо гражданских волнениях не было и речи. Характерно, что была сохранена жизнь жене Бледы. То есть, можно сказать, захват власти осуществился практически официально.

Аттила добился желаемого.

Он стал единоличным владыкой гуннов, их царем!

Для упрочения основ своей власти и царского величия Аттила объявил во всеуслышание о создании культа меча. Недоброжелательно настроенный к Аттиле Иордан передает подробности этого события, основываясь на данных Приска Панийского.

«Хотя он по самой природе своей всегда отличался самонадеянностью, но она возросла в нем еще от находки Марсова меча, признававшегося священным у скифских царей. Историк Приск рассказывает, что меч этот был открыт при таком случае. Некий пастух, говорит он, заметил, что одна телка из его стада хромает, но не находил причины ее ранения; озабоченный, он проследил кровавые следы, пока не приблизился к мечу, на который она, пока щипала траву, неосторожно наступила; пастух выкопал меч и тотчас же принес его Аттиле. Тот обрадовался приношению и, будучи без того высокомерным, возомнил, что поставлен владыкою всего мира и что через Марсов меч ему даровано могущество в войнах».

А без этого «могущества в войнах» было не обойтись. Один пусть еще не император, но уже царь намеревался бросить вызов другому императору.

Аттила мечтал сокрушить империю Феодосия!

...А где-то в подсознании у него наверняка маячила мысль о том, что наряду с Византией было бы неплохо покончить и самим Римом. Поистине державные амбиции!

Узурпируя власть у своего брата, Аттила, конечно же, не мог знать того, что ему и его империи отпущено всего десять лет жизни... Однако он, без сомнения, догадывался, что сидеть без дела у него вряд ли получится. Да, мирно почивать на лаврах ему, в сущности, за последовавшее затем десятилетие так и не пришлось. Впрочем, едва ли он сильно сокрушался по этому поводу. Ведь он же был Аттила – истинный воитель!

А ситуация, в которой оказались гунны, была весьма непростой.

Более того, взрывоопасной.

Пояснить ее можно при помощи небольшой житейской метафоры.

Представьте себе... садовое товарищество.

Да, обыкновенное садовое товарищество.

Впрочем, нет.

Пусть лучше у нас будет коттеджный поселок.

Итак, поселок.

Нарядные домики, ухоженные участки с садами, беседками, искусственными водоемами, чарующими гротами и прочими чудесами. И все так чинно и благородно, как говаривал М. М. Зощенко. Вдруг в один прекрасный день на территорию поселка заявляются доселе неведомые граждане. Они бесцеремонно врываются в ряд коттеджей, расположенных чуть ли не в самом центре поселка, и силой их захватывают, изгоняя прочь прежних обитателей; некоторых же оставляют себе прислуживать. Одним словом, пришельцы воцаряются в коттеджах хозяевами, а все попытки властей вернуть status quo накрываются медным тазом.

И вот так они и живут.

Складывается положение сродни фарсу.

С одной стороны, хозяева нетронутых коттеджей не могут не думать о том, что однажды разделят участь изгнанных обитателей поселка. Поэтому они просто мечтают раз и навсегда разобраться с захватчиками. Хотя и ужасно их боятся!

С другой стороны, сами пришельцы, когда стихают первые восторги обладания, необыкновенно остро чувствуют, что «пряников сладких всегда не хватает на всех». Им вот-вот понадобятся новые метры коттеджных владений; они уже начинают бить копытом, они прямо едва сдерживаются.

Спрашивается, что же ожидает эти стороны в будущем, причем самом ближайшем?

Несомненно, жесточайший вооруженный конфликт!

Именно это и произошло у гуннов, которыми отныне предводительствовал Аттила, с их соседями...

Однако нужно понять: Аттила – плоть от плоти своего народа!

Не проанализировав и не поняв феномен самого народа, нельзя в полной мере оценить и феномен народного героя, каким, несомненно, являлся Аттила.

Поэтому давайте пока что отвлечемся от Аттилы-царя и обратимся непосредственно к гуннам. Для этого нам понадобится перенестись во времени на сорок лет назад от изложенных выше событий – к моменту первого появления гуннов в Европе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.