КГБ и интеллигенция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КГБ и интеллигенция

После «дела Пастернака», а тем более после судебного процесса по делу Синявского и Даниэля отношения между КГБ и верхушкой московской и питерской интеллигенции существенно ухудшились, хотя и раньше они не отличались особой теплотой. Как секретарь ЦК Ю. Андропов имел репутацию либерала. Но на своем новом посту ему трудно было сохранить многие из прежних связей с интеллигенцией. Однако если для секретаря ЦК по международным проблемам эти связи являлись как бы его частным делом, то для Председателя КГБ они становились частью его работы, и Андропов оказался гораздо лучше к ней подготовлен, чем Семичастный или Шелепин. Советская интеллигенция всегда была неоднородна, и многим ее деятелям приходилось идти на компромисс с властями, ибо без этого работа режиссера, артиста, писателя, художника, ученого, педагога становилась просто невозможной. Советский Союз не являлся страной с демократическим и плюралистическим режимом, и никто не мог открыто пренебрегать положениями и догмами господствующей идеологии.

Несколько раз Андропов беседовал с популярными в те годы поэтами Евгением Евтушенко и Андреем Вознесенским. Евтушенко получил возможность и право звонить Председателю КГБ по прямому телефону и очень гордился этой привилегией. С писателем и сценаристом Юлианом Семеновым, работавшим в жанре детектива и приключений, Андропов даже подружился. Как раз в 1966–1967 годах на экраны один за другим вышли фильмы по сценариям Ю. Семенова «Пароль не нужен», «Майор Вихрь», «По тонкому льду». Эти фильмы о трудной работе советских чекистов понравились Андропову, и он решил познакомиться с писателем. «Мы сидели с друзьями и выпивали, — вспоминал Семенов. — Звонок. "Товарища Семенова, пожалуйста". Я говорю: "А кто его спрашивает?" — "Андропов". — "Какой Андропов?" Он говорит: "Вы знаете, меня Председателем КГБ назначили". — "Здравствуйте, Юрий Владимирович". Он сказал, что прочитал роман, посмотрел фильм и хотел познакомиться со мной поближе. "Вы бы ко мне не зашли? У нас есть два входа: один для сотрудников и другой с площади. Вы в какой хотите?" Я говорю: конечно, с площади! А когда я пришел, он посмеялся: "Академик Харитон, наш ядерщик, тоже все с первого подъезда заходит". Первое, о чем я его спросил, когда вошел к нему в кабинет: можно ли посмотреть, что лежит на столе у Председателя

КГБ? Он перевернул несколько листков — смотрите. А смотреть не на что. Я говорю: мне бы архивы ваши… Он подумал и сказал: "Вы знаете, раз уж я стал Председателем КГБ, то мне пришлось о вас узнать… Ну зачем вам носить в голове государственные секреты? Вы сепаратны, живете сами по себе, связывают с семьей вас только дети, вы любите застолья, много путешествуете… Зачем архивы? Вам достаточно воображения и того, что вы читаете по-английски, испански, немецки". И он, кстати, натолкнул меня на идею "Семнадцати мгновений весны"»[79]. И не только натолкнул на идею этого лучшего советского сериала, но и помогал затем в работе над фильмом, разумеется, понимая важность такого фильма и для своего ведомства.

Осенью 1967 года Ю. Андропов познакомился с популярным певцом и артистом Муслимом Магомаевым, который ненадолго оказался в опале у Министерства культуры СССР. Позднее Магомаев вспоминал: «Министерство постоянно вмешивалось в мой репертуар и следило за заработками. По городам, где я выступал с концертами, неизменно следовали ревизоры, чтобы выяснить, сколько я спел и сколько получил. А гонорар мой был тогда похож на пособие для безработного. И это при том, что моим именем заполнялись 50-тысячные стадионы, и филармонии могли таким образом аннулировать свои "долговые" картотеки. Однажды один из директоров решил совершить доброе дело и незначительно завышенной суммой в договоре поощрил меня. Я эту бумажку подписал и этим… подписал себе приговор. Меня наказали полуторагодовым затворничеством, запретив показ по ТВ и отменив все выступления в СССР и за рубежом. Спас положение Андропов. Во Дворце съездов должен был проходить юбилей КГБ. Юрий Владимирович позвонил Фурцевой и сказал, что сотрудники хотят на юбилейном концерте послушать "Бухенвальдский набат" в исполнении Магомаева. Екатерина Алексеевна возразила: это невозможно, ибо он наказан. Андропов сурово ответил, что его Комитет меня не наказывал, поэтому мое выступление должно состояться. Так пришло "прощение"».

Английский журналист Ноэль Барбер, несколько раз встречавшийся с Андроповым, писал о нем как об «узколобом сталинисте, лишенном чувства юмора, с непроницаемой физиономией»[80]. Совсем иначе вспоминал об Андропове известный советский дипломат Олег Трояновский, которого связывали с Андроповым многолетние добрые отношения. «Андропов любил мыслить аллегориями, — вспоминает Трояновский, — и обладал чувством юмора. Он почти наизусть знал Ильфа и Петрова, любил цитировать их, а иногда и сам не прочь был подшутить. Вскоре после того как его назначили Председателем КГБ, он позвонил мне и говорит: Олег Александрович, куда вы исчезли? Приезжайте к нам, посадим вас (на слове "посадим" он сделал многозначительную паузу)… напоим чаем»[81].

Андропов продолжал поддерживать добрые отношения с А. Бовиным, который, в свою очередь, имел много знакомых в мире писателей и художников. Бовин никогда не был партийным чиновником, хотя вскоре его назначили референтом Генерального секретаря с прямым доступом к Брежневу. Доверительные отношения связывали Андропова и с Георгием Арбатовым, который в 1968 году, покинув аппарат ЦК КПСС, начал работать директором только что созданного Института Соединенных Штатов Америки и Канады. Через несколько лет Арбатов стал уже академиком и членом ЦК КПСС, а также советником Брежнева по проблемам советско-американских отношений. Однако отнюдь не научные или политические успехи Арбатова привлекали Андропова. «На чем основывались, — размышлял позднее Георгий Аркадьевич, — эти более чем двадцатилетние и не лишенные доверительности отношения? С моей стороны — на искреннем уважении, которого не меняли и понимание слабостей Юрия Владимировича, несогласие с ним, споры по ряду вопросов, в том числе крупных. А также на ощущении долга. Я считал, что, излагая ему соображения по тому или иному вопросу, могу хоть в минимальной мере содействовать принятию верных политических решений и препятствовать решениям неверным, опасным. Случалось и обращаться к нему, чтобы помочь людям, попавшим в беду, кого-то избавить от несправедливых преследований, восстановить, где можно, справедливость. Для себя я у него ни разу ничего не просил, хотя он меня, случалось, прикрывал от наветов и доносов, — некоторые мне (наверное, в назидание, чтобы держал ухо востро!) даже показывал, давал прочесть…

Почему он поддерживал добрые отношения со мной?.. Андропов, во-первых, знал (и как-то даже сказал об этом), что не услышит от меня неправды, тем более из желания угодить или из опасения вызвать недовольство и гнев… и ценил это; во-вторых, он с интересом и вниманием относился к моим суждениям (хотя нередко их проверял), прежде всего по вопросам внешней политики. В-третьих, по моим высказываниям (как и по высказываниям других людей, с которыми общался) он судил о настроениях интеллигенции. И в-четвертых, у него, как у каждого нормального человека, иногда возникала потребность поговорить по душам, — а со временем он убедился, что я ни разу его не подвел, умел о деликатных вещах молчать»[82].

Заслуживает внимания и история возвращения в Москву крупнейшего русского философа, литературоведа и теоретика искусства М. М. Бахтина. В сталинские времена он подвергался репрессиям, однако и после XX съезда КПСС его реабилитировали не полностью. Бахтин жил в это время в городе Саранске в Мордовии. Он мог не только преподавать в местном университете, где руководил кафедрой литературы, но и публиковаться в журналах. Однако его возможности общения с коллегами были ограниченны. Чтобы перебраться в Москву или Ленинград, нужно было решить вопрос не только с работой, но и с квартирой и пропиской, а это по тем временам не представлялось возможным без высокого покровительства. Вскоре после того как Андропова назначили Председателем КГБ, к нему обратилась группа писателей во главе с В. Кожиновым и В. Турбиным. Им помогла дочь Ю. В. Андропова Ирина, которая училась тогда на филологическом факультете в МГУ. Андропов внимательно выслушал одного из своих гостей — доцента В. Турбина и попросил немедленно принести ему «дело» Бахтина. Бегло просмотрев полученную тоненькую папку, Андропов обещал помочь. Вскоре 72-летний и уже тяжело больной ученый смог вернуться в Москву. Из Саранска его везли на машине, а по приезде в Москву поместили для лечения в Кремлевскую больницу. После больницы Бахтин некоторое время жил в доме инвалидов под Москвой, потом получил квартиру. Он написал здесь несколько новых статей и смог переиздать ряд ранее опубликованных книг. В 1975 году Бахтин умер, окруженный уважением и вниманием, и теперь заслуженно считается одним из классиков российской культуры.

Андропов продолжал следить за работой некоторых художников и скульпторов-модернистов, которых отвергало тогда официальное руководство Союза художников. Несколько художников-абстракционистов из Прибалтики получили при Андропове заказ на оформление ряда санаториев и служебных дач КГБ в Сочи и в других курортных районах страны. Известно, насколько трудно сложилась судьба одного из крупнейших скульпторов XX века Эрнста Неизвестного. Даже после резкого столкновения с Хрущевым в 1962 году художник не утратил возможности активно работать над некоторыми из своих проектов. Он руководил оформлением новых больших зданий в Средней Азии, одного из новых городов в Прибалтике, создавал самое значительное по размеру в нашей стране скульптурное панно в Доме электроники на проспекте Вернадского. Именно Неизвестный создал необычное по своей художественной выразительности надгробие на могиле самого Хрущева. Однако нажим на него возрастал и работать становилось все труднее, ибо скульптор-монументалист должен иметь большую мастерскую, много помощников, хорошие материалы. Между тем его не только ограничивали в творчестве, но однажды, сломав замок в мастерской, перебили все его заготовки из гипса.

Как ни печально, эта ненависть исходила в первую очередь не от властей, а от коллег-скульпторов, работавших совсем в другом стиле; образцом их творчества может служить мемориал в Ульяновске, созданный к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина, или мемориальный комплекс в Киеве, посвященный победе в Великой Отечественной войне. Эрнст Неизвестный решил покинуть СССР. Однако ему нужно было увезти с собой и многотонные скульптуры, заготовки, огромный художественный архив, для чего требовалось зафрахтовать специальный самолет. Неизвестному всячески мешали, даже за его собственные скульптуры, которые не разрешали выставлять ни на одной выставке, теперь от автора требовали заплатить огромную пошлину. По свидетельству скульптора, в конечном счете именно Андропов помог ему выехать за границу. Понимая, какого крупного художника теряет страна, Юрий Владимирович даже пытался сохранить за Неизвестным советское гражданство, и только по настоянию Суслова у него отобрали советский паспорт.

Оценивая отношения Андропова и КГБ с советской интеллигенцией, последний пресс-секретарь Горбачева Андрей Грачев, многие годы работавший в аппарате ЦК КПСС, писал: «По ряду личных качеств Андропов и впрямь лучше подходил для "работы" с интеллигенцией, чем такие "профессиональные" идеологи, как Суслов, Зимянин или заведовавшие отделом культуры ЦК Петр Демичев и Василий Шауро, не имевшие авторитета в творческой среде люди, отслуживавшие свой должностной срок в кабинетах и президиумах торжественных собраний и игравшие, в сущности, роль идеологических надзирателей, "комиссаров", приставленных к несознательным деятелям искусства… Напротив, Андропов даже в роли хозяина зловещего КГБ внушал интеллигенции наряду со страхом и определенное уважение масштабностью личности, трезвостью и откровенностью суждений, а также репутацией аскетичного ригориста. В чем-то, по-видимому, Андропову даже помогала его малопочтенная должность: Председателю КГБ не было нужды опускаться до примитивной демагогии, без чего не могли обойтись из-за служебных обязанностей идеологические руководители ЦК. Он мог позволить себе вести себя прямее и честнее, хотя явно жестче и суровее своих собратьев по Старой площади. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов и традиционную зачарованность сильными, тираническими личностями, угодливую готовность поддаться их гипнозу и раболепие, увы, столь распространенное среди российских интеллектуалов»[83].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.