Русские и американцы
Русские и американцы
Наши эмигранты считают, что в Штатах не с кем дружить, американцы, мол, дружить не хотят, но я с этим не согласна. Американцы, как правило, держат свой дом закрытым. У них популярно выражение: «Свои проблемы я ни на кого не вешаю», или «Я не беру чужие проблемы на себя». Но должна сказать, что когда я оказалась в сложной ситуации и ни к кому не обращалась ни за помощью, ни за сочувствием, мне помогали, и очень помогали, американцы. Но, конечно, дом нараспашку, как у нас, сели на кухне, поговорили, выпили, а потом то же самое — выпили, поговорили, но уже на другой кухне, и везде рассказали всё о себе — это исключено. В чем наша хваленая задушевность, я не знаю. Я не вижу ее принципов.
Американцы создали негласные и гласные законы, и все живут сообразно с ними, а не по понятиям. Любая сделка охраняется юридически. У тебя всегда есть шанс добиться правды. А мы все время ходим по приемным начальников, правду ищем, жалуемся, плачемся, а юридические действия, как правило, не предпринимаем. Они создали в своей жизни конкретные рамки, и их не переступают. Да, многих наших бывших соотечественников они не пускают в свои семьи. Меня тоже. Прошло, наверное, года два, если не три, когда меня начали приглашать в гости, и не меньше пяти, прежде чем я стала бывать на семейных праздниках.
Из этого нельзя делать вывод, что они не умеют дружить. Ничего подобного, у них есть «парти», когда приглашают многих, и это ни к чему не обязывающая общая тусовка. Но есть закрытые семейные праздники. Я проработала в Америке пять лет, когда меня первый раз пригласили на День благодарения в семью. У меня на эту тему был разговор с тогдашним, к несчастью ушедшим из жизни, главным редактором «Аргументов и фактов» Старковым. Он говорит: «Ира, скажи, ты долго в Америке прожила, ведь есть такое мнение, что элитного, высшего общества у них нет. Но я побывал в таких домах, где есть огромные библиотеки, и в этих домах жили очень образованные люди». Я спрашиваю: «Вы с делегацией приезжали?» Он: «Да, мы были с такой-то делегацией, и нас принимали в таких-то домах». — «Что ж, — говорю, — я с вами совершенно согласна. Просто наших, которые приезжают в эмиграцию, кто бы они ни были, сразу в общество не пускают. Вот вы москвич?» Он говорит: «Нет». — «Вы когда стали учиться или работать в Москве, вы сразу попали в то общество, в котором сейчас вас принимают в Москве?» Он: «Первые семь-восемь лет я даже не знал таких людей». Мы со временем обрастаем связями. То же самое и в Америке. Мы приехали, и нам сразу двери открыли? Никогда! Да, нас могут пригласить на какие-то официальные мероприятия, но исключено, что тебя пустят сразу, кем бы ты ни был, в привилегированный круг.
Впрочем, если тебя и примут как своего, это еще не значит, что жизнь у тебя сложится по американским стандартам. Лена Черкасская совершенно случайно встретила человека, который поддерживал отношения, даже не то что поддерживал, но знал, где и как можно разыскать Александра Годунова. Мы с Сашей Годуновым несколько раз встретились. И у меня создалось впечатление, что хорошо его жизнь не кончится. Хотя у меня самой происходил развод, и я вся была достаточно нервная и агрессивная, неудовлетворенная и в проблемах. Лена уже со мной работала, а Леня Трушкин, ее муж, приехал к жене на лето. И на Сансет-Плазе, есть такое место в Лос-Анджелесе, Годунов недалеко от него жил, мы встретились. Долго говорили, спорили. И я очень часто с ним не соглашалась, потому что он, хваля Америку, в общем-то защищал себя, свой выбор. Не столько даже выбор, сколько поступок. Когда его жену, Милу Власову, вернули в СССР, был период, когда ее там охраняли, и она, просто сбежав от слежки, несколько недель жила у Лены. И мы с ней в Москве не раз встречались, потому что уже тогда я работала с Леной.
В Калифорнии есть одна особенность — ты можешь ходить в рваных штанах, джинсах, носить какие-то смешные туфли на один палец, но по тому, на какой машине ты ездишь, какие у тебя часы и какие у тебя очки, про человека все можно понять. Все остальное, что на тебе, не имеет значения — вытертая майка, выгоревшая или застиранная, одетая наизнанку. Ну, есть детали, которые показывают действительно твой уровень жизни и твои взгляды на жизнь. А ездил Годунов на плохой машине. Я увидела ее, когда мы после нашей встречи спустились на паркинг. Может, она ему и не сильно была нужна, потому что он жил напротив студии. Если он снимался, то его возили на съемку на лимузине, а может быть, он не придавал этому значения. Хотя. В Голливуде невозможно не придавать этому значения.
Мила давно и успешно была замужем, а он остался ни с чем, не принятый Голливудом, с красавицей-кинозвездой Жаклин Бисе они разошлись, из театра, точнее, из труппы, которой руководил Барышников, он тоже ушел. По-моему, даже частные контракты у него закончились. В момент нашей встречи он уже не танцевал, но помогал нашей паре танцоров, которые были на свободном контракте в Америке. Существовала какая-то студия, в которую он приходил и с ними репетировал. А потом несчастный случай. Сердце.
Жуткая была ситуация: где хоронить, как хоронить? Годунов оказался ничей — человек, к которому на похороны никто не смог приехать. Жаклин чуть ли не одна была. Она прочитала потрясающие стихи, которые сама ему написала. Она держалась и хорошо о нем вспоминала и говорила. Ясно было, что этот человек оставил в ее жизни громадный след. Мать и брат не могли приехать, потому что они живут в Латвии, но не имеют латвийского гражданства, так как их отец был военный. И если бы они приехали на его похороны, обратно в Латвию вернуться бы им не дали.
Мне он объяснял, что с таким характером, как у меня, не встанешь на ноги, мол, ты не приживешься в Америке, Америку надо уважать. Я отвечала: «Да, надо уважать, но свое «я» всегда останется своим «я». Я сюда приехала не жить постоянно, я здесь работаю и ценна тем, что сумела и сумею своими знаниями сделать, а не тем, сумею ли к Америке приспособиться. Конечно, если я здесь работаю, то должна учитывать их менталитет, но совсем себя втаптывать в асфальт я не собираюсь». Мы с ним ужасно спорили на эту тему. Он утверждал: «С такими взглядами здесь, в Америке, у тебя ничего не выйдет». Я в ответ: «Ну и не надо, потому что я и не ставлю перед собой задачу здесь сидеть до старости».
Видно было, что у него оказалась масса свободного времени. Жаклин его из балета привела в кино, а в кино он мог играть только роли эмигрантов, язык его выдавал. Он много читал. Он хорошо знал русскую литературу, точнее русскую классику. Видно, в ней он искал для себя какое-то утешение и занятость, и было видно, как много у него всяких нелегких мыслей. Я думаю, что сердце-то у него остановилось, потому что жизнь его не очень устраивала. Изначально он был действительно человеком большого таланта. Все, что я видела, когда он танцевал в Большом театре, и потом уже на кассетах те балеты, которые были записаны, конечно, полностью подтверждали его прозвище — «золотой мальчик». В последний раз мы виделись незадолго до его смерти, буквально за несколько дней.
В Лос-Анджелесе эмигранты в основном с Украины. Естественно, главным образом эмигранты по еврейской линии. Эмигранты из Москвы, Питера, то есть художественная интеллигенция, техническая интеллигенция, оставались в Нью-Йорке, Вашингтоне, в Сиэтле. А в Лос-Анджелесе в основном украинцы и армяне, причем у армян собралась большая община, они с девятьсот там какого-то года, с начала прошлого века поселились в Калифорнии. Русских, а тем более москвичей, было очень мало.
Я слетала в Москву и увидела, что мне возвращаться с двумя детьми (а был девяносто второй год) бессмысленно — что я буду в Москве делать? Я оказалась заложницей ситуации. Я поняла, что какое-то время мне предстоит жить в США, потому что здесь я, по крайней мере в данный момент, имела работу и хорошие условия для детей. Естественно, я себя сажала на голодный паек в общении. Я же понимала, что не могу, пока имею работу в горах, часто бывать в городе. Круг общения почти исчез, а я никогда не держала в мыслях, что могу связать свою судьбу с американцем. Я мечтала о человеке своего языка и своей культуры. И к тому же я видела, как дети любого кавалера воспринимают. Я сознательно сформировала для себя жизнь, в которой есть только работа и дети. Если я оставалась здесь жить, то в общем-то ради детей, хотя понимала, что дети с их языком и с чужим образованием будут от меня отдаляться все дальше и дальше. Я оказалась в золотой клетке. А в судьбе Годунова я увидела подтверждение своих мыслей, что даже знаменитый и востребованный человек, который тут остался, получил гражданство и работу, все равно не будет удовлетворен. Его пример мне ясно показывал: я не буду счастлива в этой стране.
В один из приездов дочери в Москву я ее спросила: «Какие у тебя впечатления о России?» Она ответила: «Очень странные здесь женщины, они так себя несут!» Алена говорит по-русски, но некоторые слова употребляет как-то по-английски. У нас говорят — «накрасить губы», а она мне советует — «надень помаду». Так же и здесь: «очень женщины себя несут». Я: «В каком смысле?» Она говорит: «Все на каблуках, все в макияже.» (она говорила про молодых). Может быть потому, что Алена из Калифорнии, а там все в сланцах, во вьетнамках. Она еще обратила внимание: им кажется, что они такие модные, фейшн, а на самом деле все одеты по какой-то не такой моде. «Во всяком случае, — подвела итог моя дочь, — для меня они выглядят странно и смешно».
После Калифорнии, куда ни поедешь, все кажется серым. Особенно для нас, поскольку мы жили в горах. Даже если над Лос-Анджелесом нависали тучи, облака или смог, мы оказывались над ними. У нас как с утра появлялось солнце, так оно и светило до вечера, если только не было каких-то особых аномалий, как они говорят, «шторма», то есть просто шел снег или капал дождь. В самом Лос-Анджелесе, конечно, постоянный смог, но я, переехав в город, жила неподалеку от океана, там дует бриз. К одиннадцати все, что могло, нагревалось, смог растворялся, и опять сверкало солнце. Конечно, ненастные дни были, но очень редко; в основном солнечные. Такой климат совершенно по-другому тебя настраивает, другое восприятие жизни, настрой большей частью оптимистический.
Люди приветливые — а почему не быть приветливым, если солнышко светит и птички поют? Я утром бегала вдоль океана. С одной стороны вода, с другой стороны пальмы, за ними выше — горы, покрытые снегом. Это картинка Лос-Анджелеса. Может быть, из-за этой погоды народ почти поголовно подтянутый и очень спортивный. Спорт — это стиль американской жизни, но особенно ярко он выделяется в Калифорнии. У многих стиль жизни, как они говорят, «активити». В школе нет уроков физкультуры, есть активити, час активности.
Калифорнийцы — люди мобильные, легко знакомящиеся, с ними нет проблем заговорить. Это не значит, что они тебя пустили в свое сердце или в душу. Они любят без труда сходиться, разговаривать, свободно идти на контакты, чтобы больше в жизни узнать. Люди настроены на то, чтобы общаться с людьми. У нас настроены, как бы так сказать, чтобы самой не было обидно: или предотвратить агрессию, которая на тебя идет, или самому учинить какое-то хамство. Мы все время в соответствующих позах: или в защите, или в нападении, но почти никогда не настроены на дружеский лад. Проблема наших людей — это, вероятно, проблема недружественного климата.
В самые первые свои выезды за рубеж, когда я возвращалась, меня спрашивали: ну как там, за границей, мы сильно отличаемся? Я отвечала: в нашей стране все хорошо, но вот с климатом нам не повезло. Как это объяснить? Низкое небо тебя буквально придавливает. Даже на меня с моими полутора метрами все равно давит. А осень в Питере такая, что я легко понимаю: только в этом городе можно было устраивать революцию. Там небо у тебя сидит на голове, как козырек кепки.
В Москве еще как-то модно загорать. Питер — большей частью белотелый, губы бесцветные, волосики у всех тоненькие. Несколько лет назад Сашка навещал Аленку. Прилетел в Штаты, не прилетел — не знаю, не звонит. Я сама набираю его номер: «Шура, ты как?» Он говорит: «Как ты думаешь, мать, где я сейчас нахожусь?» Я ему: «Сидишь на берегу океана». Он говорит: «Как ты догадалась?» Я же сама, как прилетаю, доезжаю до дому, раскладываю вещи и первое, что делаю, — иду на берег океана. И каждое утро думаю: как жаль, что мы этого лишены!
Я могу сказать, что у американцев меньше внутренней свободы, чем у нас. У нас, безусловно, лучше образование и есть цель в жизни. Я не видела в Америке людей из России, чтобы они стояли с протянутой рукой. Все как-то устраиваются, нелегко, конечно, поскольку почти все проходят через сложную адаптацию. Часть людей она ломает. Им казалось, что, затратив столько усилий, чтобы добраться до Америки, они тотчас должны получить красивую жизнь. А оказывается, надо работать в два, в три раза больше, чем в Союзе. Однажды я Карло Фасси в шутку сказала: не нравится мне ваш капитализм, я в нашем социализме работала меньше. А если кроме шуток, то мы имели охрану труда, большой оплачиваемый отпуск. Мне с трудом удалось ему объяснить преимущества советского строя для тех, кто не хотел вкалывать. В Америке совершенно иное отношение к труду, но, думаю, мы потихоньку идем в ту же сторону, хотя наши социальные гарантии, даже такие маленькие, больше, чем в Америке.
Что меня совершенно поразило за океаном — передвижение. Там без машины ты никуда не попадешь: ни на работу, ни в ресторан. На дороге масса всяческих ограничений. Машина — не только средство передвижения, но и реальная уголовно наказуемая ответственность. У нас люди совершенно по-другому относятся и к вождению, и к поведению за рулем. Наши юркие мужички как угодно пролезут, чтобы быть на полколеса впереди. Я в Москве поверила, что у нас в стране действительно хорошие шахматные традиции. Все ездят в шахматном порядке: как любой более или менее опытный шахматист, все делают ход, а три держат в уме.
Наши автомобильные вычисления американцам не то чтобы непонятны, они вне их логики передвижения по улицам. Ладно, я понимаю, молодые юнцы бесятся, или восточные наши народы должны показать себя людям. Но такое всеобщее вождение для меня загадочно, как пресловутая отечественная душа. Я раньше на американцев, которые не показывали поворот (в основном, как потом выяснилось, это были мексиканцы), ругалась: ковбои чертовы, сели на коня и поехали. Но езда в Москве куда как круче. Будто нет ни законов, ни правил. Городское автомобильное движение живет своей особой жизнью. Никогда не поймешь, где можно машины ставить, где нельзя. Там же полно указателей, и все до мелочей расписано. С одной стороны, нас, российских людей, такая аккуратность бесит, а с другой, приятно жить, когда вокруг порядок.
В Америке есть анекдот: русский вырвался на фривэй и летит во всю мочь. Его догоняет шериф с мигалками, останавливает, говорит: у вас скорость большая, вы нарушили правила. Русский: какая скорость? Везде же стоит знак «сто одна миля», я и не еду больше ста (то есть 160 км в час). Тот ему: это сто первый фривэй. Тут наш начинает дико хохотать. Полицейский у него спрашивает: а что вы так смеетесь? Тот в ответ: да у меня приятель поехал по четыреста пятому. Это скорее не анекдот, а быль, наших по скорости сразу можно на дороге вычислить.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.