Гора, озеро, каток
Гора, озеро, каток
Мы едем, едем, едем, я понимаю, что мы уже далеко от Лос-Анджелеса. И тут мы стали подниматься в горы. Стоял март. Мне еще предстояло узнать, что здесь это самый плохой месяц в году. То, во что мы погрузились, не назовешь даже туманом. Мы буквально пробивались через непроницаемое облако. Причем в этот момент вся моя семья спала, одна я бодрствовала и, естественно, водитель. Я с ужасом смотрела на сплошную мглу. Зная, что предчувствие меня еще никогда не подводило, я с тоской подумала: куда я еду? И в первый раз закралась мысль, что я крепко промахнулась.
Радости ноль. Передо мной стена из серой ваты, петляющая горная дорога, мы, как я понимаю, далеко от города, а я по натуре абсолютно городской житель. Полная неизвестность. И тут я почему-то вспомнила Высоцкого, но не «Лучше гор могут быть только горы…», а: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг…» Потом, когда мне особенно было нерадостно, я не раз вспоминала эти слова. Особенно когда у меня наступили плохие времена с Миньковским. Когда началось мое бесконечное движение с горы в гору, с горы в гору, я каждый раз вспоминала эту песню. Усидеть в нашей деревушке в то время я не могла. Как выдавалась свободная минута, я из нее пулей летела вниз, в город, к людям, даже не так, просто к океану, лишь бы съехать с этой горы. Для меня она стала на несколько лет клеткой, причем далеко не золотой.
Но ту первую минуту знакомства с горой я очень хорошо запомнила. Дороги почти не видно. Я не понимаю, как и по каким ориентирам наш водитель едет вперед сквозь непроглядную тучу. Наконец мы подъехали к дому, внесли спящих детей, разложились, легли сами. А когда утром проснулись, все вокруг утопало в снегу. Пришли нас поприветствовать сотрудники Центра, потому что хозяин уехал на чемпионат мира. Мне сказали: обживайтесь, осваивайтесь, посмотрите, что вокруг, у вас есть несколько дней и нет никаких дел, пока хозяин не приедет. Мы начали осваиваться в Америке.
У нас первые дни машины не было. И мы буквально из окна Америку разглядывали. Когда мы первый раз услышали по телевидению, что идет большой шторм, мы так потом хохотали, потому что «большой шторм» означал всего лишь снег. По нашим понятиям, просто падает снег, для них это — шторм. Снег шел несколько дней, и у нас на балконе выросла гора метра в полтора.
Наконец я встретилась с хозяином Центра мистером Пробстом.
Этот человек входит в число тех нескольких людей, о которых я могу сказать: в моей жизни они изменили очень многое. Каждый из них стал для меня неким ориентиром. В первую очередь, это Станислав Алексеевич Жук. Второй в этом списке, конечно, Сергей Павлович Павлов. Следующие — Петр Степанович Богданов и Уолтер Пробст. Все четверо многому меня научили и как могли предостерегли от некоторых неправильных шагов в жизни. И даже когда я их не слушала, то, что они мне говорили, потом оказывалось совершеннейшей правдой. Может, не случайно все они были мужчинами, которые во многом меня оберегали. Чего я не могу сказать ни о ком больше, с кем меня сводила жизнь. Потому что по большому счету меня мало кто оберегал, кроме этих людей. Я не говорю о родителях, потому что родные люди — это совершенно другое.
Я хочу назвать имена еще двух мужчин, хотя они стоят несколько в стороне: Фрэнк Кэрол и Карло Фасси — два великих тренера. Я работала с ними на одном катке, и они многому меня научили. Как ни странно, прежде всего фигурному катанию. Как его понимают в Америке, как его понимают в мире. Научили, как профессионально работать, научили профессиональным взаимоотношениям между тренерами, между тренером и спортсменом, между тренером и клубом или администрацией катка. Этого мы дома не проходили. У нас все было построено на другом уровне. Научили меня понятию профессиональной этики, отношениям тренеров и спортсменов — это вообще из области фантастики. Мы еще очень далеко от этих понятий. Так что Фрэнк и Карло, честно говоря, просто научили меня, как полагается работать. Причем как учили? Если я сама не спрошу, ничего не подскажут. Там никакие знания просто так, бесплатно, не раздаются.
Кстати сказать, Жук по этому поводу говорил то же самое. Именно он был первым, кто объяснил, что есть какие-то вещи, которые ни за одну тренировку, даже за неделю, спортсмен никогда не выучит. Я могу совершенно спокойно эти тайны понемногу раскрывать, зная, что изучение данного элемента — длительный процесс. Оно берется не мозгами, а рефлексом, твое тело должно привыкнуть к новым движениям. Поэтому какие-то элементы можно совершенно откровенно показывать, зная эти премудрости. Иными словами, есть какие-то секреты в работе, которые я совершенно спокойно могла открыть спортсмену, но ни в коем случае не должна показать тренеру. И наоборот, существуют темы, по которым я совершенно откровенно могу разговаривать с тренером, но бестолку их обсуждать со спортсменом. Это и есть те профессиональные нюансы, которые у нас пока не зародились. Взаимоотношения не те.
Неправильно думать, что если б наш спорт стал профессиональным, то и взаимоотношения между людьми в нем тоже перешли на профессиональный уровень. Спорт у нас давно профессиональный. Уже с шестидесятых-семидесятых годов, то есть с советских времен, мы работали довольно профессионально, другое дело, что отношения в обществе остались еще советскими. Дело не в фигурном катании, общество целиком пока не готово к таким «производственным отношениям». Особенно в конкурентной среде. Поэтому у нас и бизнес так своеобразно строится. Многолетняя дружба людей рушилась, семьи рушились, и только потому, что у нас не существовало такого понятия, как профессиональная этика, то есть профессиональное отношение к труду и к коллективу.
Район, куда мы попали на временное жительство, оказался фантастическим по красоте. Прежде всего, искусственное озеро, созданное с помощью естественных источников, они его наполнили водой из родников. Чистейшая, прозрачная и очень холодная вода. Ему чуть более ста лет, называется оно Лейк-Аэрохетт, то есть озеро Наконечник стрелы. Мне рассказывали, что когда-то берега озера облюбовали итальянские мафиози. Потому что эта местность — недалеко от границы с Мексикой, а Калифорния — штат, где в начале века запретили алкоголь, табак и проституцию, последняя под запретом до сих пор. Дорога из Лос-Анджелеса доходила только до озера, любое дальнейшее передвижение — только по воде, на лодке или катере. Поэтому если появлялась полиция, то успевали всё убрать, уничтожить, спрятать. Таких историй о нашем озере — множество.
Озеро не только красивое, но и удивительное своим местоположением, потому что это южная часть Калифорнии. В общем, там три озера. Лейк-Аэрохетт, Биг-Бэр и Лейк-Грегори. Они между собой не связаны, и вот еще что удивительно: Лейк-Аэрохетт — одна природа, но отъехали от него, и через двадцать-тридцать минут Биг-Бэр — абсолютно наша Карелия. Кстати, на его берегу поселилось очень много выходцев из еще царской России, эмигрантов первой волны. Там валуны, сосны, ели. Там хорошая рыбалка и есть горнолыжные спуски.
Наше озеро — это дорогое место, поскольку достаточно известное, вода самая чистая — и, как следствие, самые большие ограничения и запреты. Например, лодку не каждый может спустить на воду, рыбу могут ловить только те, кто проживает на наших берегах. А в озере водится очень много рыбы, Сашка ее ловил до дури. Ловил — отпускал, ловил — отпускал. Уже невозможно мне ее было жарить. Пару раз приходили инспекторы, проверяли, правильно ли мы живем. Местные жители садились на катер и ехали в единственный в округе «Макдоналдс». При том, что вокруг озера туда значительно быстрее можно было проехать. Но на катере имеют право передвигаться только те, кто живет в «коммюнити», у кого есть свой причал. А один только причал стоит от тридцати тысяч долларов. Я, конечно, могу его кому-то сдать в аренду, но надо долго регистрировать бумаги, и сделать это довольно сложно. В общем, такая система, чтобы чужих не допускать до берега.
Там шла совершенно особенная летняя жизнь. Городок, где все хорошо друг друга знают, потому что один банк, одна почта, всего два места, где можно выпить хороший кофе. Одна начальная школа, одна средняя и одна хай-скул. Неподалеку, на Лэйк-Грегори, тоже есть начальная школа. И на Биг-Бэр есть еще одна хай-скул. Число жителей не постоянное, потому что многие используют свои дома только летом или в зимние отпуска, то есть в курортное время. Дома обычно на пять, а то и восемь спален. Деться особенно некуда, и в субботу-воскресенье у меня дома иногда ребят восемнадцать ночевали. Все приходят с подушками и спальными мешками. Или Сашкины друзья, или Аленкины школьные подружки. В следующие субботу-воскресенье мои точно так же с подушками и мешками перебираются к друзьям.
Что нас, родителей, вполне устраивало? Я в какие-то уик-энды, которые у меня были заняты соревнованиями в других городах, своих детей рассылала по соседям. Саша занимался хоккеем, там все было по графику. Родители заранее составляли расписание, кто на какие соревнования возит детей. Я сразу оговаривала себе такие условия: до конца марта, даже до начала апреля я — человек занятой. Но с апреля и до конца июня, поскольку учебный год еще длится, мне полагалось возить детскую хоккейную команду. Что ж, до апреля моего Сашку другие родители возили на турниры. Потом наступала моя очередь. То же самое происходило и с Аленой, когда она решила заниматься волейболом. Из ее школы я получала график своих дежурств.
Так как турниры идут не один час, мне полагалось всем детям подготовить обеды. Когда я в первый раз собиралась в поездку, я дочку спрашиваю: Алена, кто что любит? Я хотела каждому ребенку подготовить индивидуальный пакет с едой. Она мне в ответ: мама, что ты придумываешь? Обычно все идут в «Макдоналдс», и мамы покупают биг-маки и колу. Но я такая подорванная мамаша из-за того, что редко своих детей вижу, поэтому в каждый пакет положила и яблоки, и черешню, и какие-то булочки-пирожные. В общем, после этого все дети стали у Алены спрашивать: когда в следующий раз твоя мама дежурит?
По окончании Сашкиного хоккейного сезона устраивался «банкет». Вот что значит «коммюнити», где все друг друга знают! В Лейк-Аэрохетт у нас для торжеств имелось специальное помещение. Мы заказываем заранее день, но не платим, только сообщаем, что мы хотим отметить конец сезона у наших детей. Родители расписывают между собой, кто за что отвечает, то есть кто какую еду принесет. От меня всегда требовали, как они говорили, русские салаты: винегрет и оливье.
Все то же самое повторялось и с Аленкиной танцевальной школой, и с ее волейбольной командой. В этом весь смысл «коммюнити», где с детьми проводят достаточно много времени.
Больше всего в Америке меня поразило отношение в школе к детям. Я первый раз с Сашей пришла в его школу на мероприятие, напоминающее родительское собрание или день открытых дверей. Я с сыном ходила по всем учителям, которые ему преподают различные предметы. Еще и языка английского у меня почти не было, но я уже кое-что понимала. К первому преподавателю подошла, он рассказывает, как счастлив, что Саша учится в этой школе. Ну, думаю, ладно, наверное, я чего-то не поняла. Да и предмет был какой-то простой. Но хожу от одного учителя к другому, и каждый рассказывает, какое огромное удовольствие доставляют ему занятия с моим ребенком.
В Москве каждый день у нас начинался со скандала. Со второго класса я перестала с ним делать уроки. Я наняла чуть ли не по каждому предмету ему преподавателей, которые раз или два в неделю с ним проходили заново все, что он благополучно прослушивал в школе, и помогали ему готовить домашние задания. А тут мне каждый сообщает, какое огромное для него удовольствие работать с моим сыном, какое счастье, что он учится в этом классе. Я решила, что сошла с ума. Мы прилетели в начале марта, он только к середине месяца пошел в школу, а «день открытых дверей» проходил в середине июня, когда они заканчивают учебный год.
Нас пригласили к директору, и он сообщил, что наш ребенок будет нормально аттестован. К нему нет никаких претензий. Но дам вам, говорит он, личный совет и как преподавателя, и как родителя: хорошо бы, чтобы Алекс еще раз пошел в шестой класс, так как с седьмого начинается много новых сложных предметов, и языка ему будет не хватать. И тогда он начнет отставать по физике, математике, другим точным наукам. И Саша второй раз пошел в шестой класс.
Но не только этот доверительный разговор — самые различные формы работы с детьми сильно отличались от нашей школы. До восьмого класса, если родителей приглашают в школу, разговаривают с ними только в присутствии ребенка. А с девятого разговаривают уже с ребенком, но в присутствии родителей. В четырнадцать-пятнадцать лет он уже самостоятельная личность. Никаких криков, никаких унижений. Впрочем, существует совершенно четкая система поощрений и наказаний.
Самый наглядный пример: мой ребенок так запустил мячик, что разбил стекло. Меня, естественно, пригласили в школу, объявив, что вставить новое стекло стоит столько-то. Я тут же выписала чек. Но так как он при этом еще с кем-то подрался, то следующие три дня ребенок мой может пользоваться автобусом только в одну сторону. Тот его привозит в школу, а после занятий Саша к автобусу не идет. Он должен два часа выполнять какую-то работу в школе, что-то чистить, где-то убирать. Получается, что через два часа после окончания занятий за ним в школу должна ехать я. Но за то время, что у меня уходит на доставку его домой, я теряю как минимум два-три урока. Урок — двадцать минут. Урок — сорок долларов. Прошло две недели, Саша меня попросил, чтобы я купила ему какую-то ерунду, и пришлось ему объявить: «Саша, я за три дня потеряла двести пятьдесят долларов. Это раза в два больше, чем ты у меня сейчас просишь». Вот и всё. И никаких указаний, криков, махания пальчиком — ничего. Экономический стимул.
Я ему ничего не говорила: ах ты, такой-сякой. Я, скрипя зубами, молча оставляла свою работу, ехала за ним, забирала его, привозила домой. Но вот подвернулся удобный момент, я ему популярно все это объяснила. Он не может рассчитывать на подарок, потому что эти деньги я благодаря ему как раз и недополучила. Он сделал для себя вывод.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.