Семейное счастье

Из книги Сергея Анатольевича Циона:

Глухою осенью 1894 г. днем по Невскому проспекту шел молодой офицер с задумчивыми печальными глазами. Офицер шел, не привлекая ничьего внимания, и благополучно миновал уже Милютины ряды, как вдруг перед ним выросла фигура градоначальника фон Валя. Он бешено мчался в своем экипаже по направлению от Зимнего дворца, зорко осматривая прохожих по Невскому. Увидев офицера, он выскочил из экипажа и, в упор глядя на смущенного офицера, тихо сказал ему:

«Это невозможно, Ваше Величество!»

«Но, генерал…»

«Это невозможно, Ваше Величество, я Вас умоляю вернуться во дворец…»

Моментально вокруг государя – офицер с печальными глазами был, действительно, не кто иной, как Николай, самодержец всероссийский, – и фон Валя собралась толпа. Царь продолжал идти по тротуару; фон Валь шел по проезду…

«Но, генерал, я вышел погулять…»

«Это невозможно, Ваше Величество…»

В это время из Зимнего же дворца прискакали адъютанты, окружили плотной цепью царя и повели в Аничков дворец к вдовствующей императрице…

Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова:

Путешествия по железной дороге вызывали крупные осложнения. (…) Сколько бумаг надо было составить!.. Дворцовая полиция: охрана во время пути. Железнодорожный батальон: охрана мостов и туннелей. Военное министерство: часовые на всем протяжении дороги. Министерство внутренних дел: кто и где будет представляться Их Величествам. Гофмаршальская часть: подготовка резиденции. Инспектор высочайших поездов: отход и приход поезда. Кабинет Его Величества: подарки, которые необходимо взять на всякий случай, так как никогда нельзя было знать заранее, где, кто и когда удостоится высочайшего подарка; в виде правила я возил с собой тридцать два сундука, наполненных портретами, ковшами, портсигарами и часами из всех возможных металлов и всех возможных цен. Приготовления осложнялись тем обстоятельством, что все переезды Их Величеств окружались великой таинственностью. Государь и государыня терпеть не могли отвечать на вопросы, куда они поедут и когда и кого будут принимать. В полдень иногда я не знал еще, что поезд назначен на 3 часа пополудни… Приходилось поддерживать «дружеские» отношения с челядью: скороходами, горничными, лакеями, гоф-фурьерами… Они подбирали на ходу обрывки разговоров, и от них по телефону я узнавал, что? царь и царица сказали насчет предстоящего путешествия. Эти услуги, конечно, не были бескорыстными. (…) В течение всего путешествия государь работал в своем вагоне. Если выходил в столовую для вечернего чая, то иногда оставался там с членами свиты: устраивалась партия домино; в случае проигрыша государь посылал лакея за деньгами, так как у него никогда не было денег в карманах. Царь даже мало знал цену деньгам. Вспоминаю по этому поводу инцидент в Скерневицах. Лошади понесли, и экипаж остановился только благодаря мужеству казака, который схватил коренника за узду и протащился по земле на довольно длинное расстояние, с явной опасностью для жизни. Государь приказал мне вознаградить казака.

«Дайте ему или золотые часы, или 25 рублей – по его выбору».

Я выдал смельчаку золотые часы и в письменном докладе указал на несоответствие стоимости часов с назначенной государем суммой.

«Это большой пробел в моем образовании, – сказал мне Император, смеясь. – Я не знаю, сколько что стоит, мне никогда ни за что не приходится расплачиваться деньгами».

Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны, записанных Й. Ворресом:

Императорская фамилия была сказочно богата – в особенности если мы вспомним о замороженных авуарах семьи. Помимо семи дворцов, наполненных сокровищами искусства, они владели драгоценностями, приобретенными за триста лет существования дома Романовых. Их стоимость, по самым скромным подсчетам, составляла сотни миллионов золотых рублей. В их числе был знаменитый бриллиант Орлова в 194, 5 карата весом, приобретенный графом Алексеем Орловым в Амстердаме в 1776 году и поднесенный им Екатерине II; бриллиант Шаха весом в 82 карата; «Горная Луна» – нешлифованный бриллиант 120 карат и «Полярная Звезда» – превосходный бледно-красный рубин 40 карат весом. (…) «Все эти сокровища представляли собой баснословный капитал, к которому ни в коем случае нельзя было прикоснуться. Сомневаюсь, чтобы мог отыскаться покупатель хотя бы одного из этих сокровищ», – заявила Великая Княгиня Ольга Александровна. (…) Одним из источников доходов Императорской фамилии были удельные земли – Императорские имения, разбросанные по просторам империи. Сотни тысяч десятин земли были приобретены прозорливой Екатериной II в качестве меры, обеспечивающей благосостояние Императорской Семьи. В удельные земли входили имения, фруктовые сады, охоты, обширные леса, рыбные промыслы и виноградники. Самые доходные удельные земли находились на юге, в частности в Крыму. Их подлинная стоимость достигала астрономической суммы. Однако из-за неэффективного управления ими и хищений их доходность составляла немногим более 4 миллионов в год. Сумма кажется огромной, но лишь на первый взгляд. Финансовый год начинался 1 января. «Однако очень часто Ники испытывал материальные затруднения задолго до конца сметного периода», – отмечала Великая Княгиня Ольга Александровна. (…) Трудности, с которыми сталкивалась Императорская фамилия, постоянно усугублялись невероятной некомпетентностью чиновников. Император хотел приобрести гору Ай-Петри, находившуюся рядом с его имением Ливадия. Ай-Петри вместе с соседней землей принадлежала одному знатному семейству. В конце концов стороны договорились о цене – которая была огромной, – и владения перешли к новому хозяину. Но когда Император решил построить на Ай-Петри небольшой особняк, то выяснилось, что сделать он этого не вправе: уплаченная им сумма не подразумевала такого использования земли. «Помню, как рассердился Ники, – рассказывала Великая Княгиня, – но в скандальной этой истории было замешано столько влиятельных людей, что он решил махнуть на нее рукой».

Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова:

Государь особенно любил яхту «Штандарт». Построенная в Дании, она считалась лучшим из судов этого рода. (…) Командовали яхтой капитан 1?го ранга Чагин и старший офицер Саблин. Оба они могли гордиться теми сердечными отношениями, которые у них были с Их Величествами. В письмах, которые Государыня отправляла мужу в Ставку, постоянно упоминается имя Саблина. Чагин кончил жизнь трагически – самоубийством. По некоторым сведениям, женщина, с которой он был в связи, оказалась принадлежащей к группе эсеров-террористов. Верно ли это, не знаю.

Как только Высочайшие особы поднимались на «Штандарт», каждый из детей получал особого дядьку, то есть матроса, приставленного следить за личной безопасностью ребенка. Дети играли с дядьками, устраивали им разные каверзы, дразнили их… Младшие офицеры «Штандарта» мало-помалу присоединялись к играм Великих Княжон. Когда те выросли, игры превратились незаметно в ряд флиртов, конечно, вполне безобидных. Слово «флирт» я употребляю не в том вульгарном смысле, который ему теперь придают: офицеров «Штандарта» лучше всего было бы сравнить с пажами или рыцарями Средневековья. Много раз вся эта молодежь потоком проносилась мимо меня, и никогда я не слышал ни одного слова, могущего вызвать нарекания. Во всяком случае, эти офицеры были чудесно вышколены одним из их начальников, который, со своей стороны, считался кавалером Государыни. Надо отметить, что Великие Княжны – я говорю о том периоде, когда две старшие были вполне взрослыми барышнями, – часто разговаривали как 10–12-летние дети.

Из воспоминаний Пьера Жильяра:

Старшая из Великих княжон, Ольга, девочка 10 лет, очень белокурая, с глазками, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой же минуты отыскать слабое место – но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатию.

Вторая, Татьяна, восьми с половиною лет, с каштановыми волосами, была красивее своей сестры, но производила впечатление менее открытой, искренней и непосредственной натуры. (…) Мария Николаевна была красавицей, крупной для своего возраста. Она блистала яркими красками и здоровьем; у нее были большие, чудные серые глаза. Вкусы ее были очень скромны; она была воплощенной сердечностью и добротой… Анастасия Николаевна была, наоборот, большая шалунья и не без лукавства. Она во всем быстро схватывала смешные стороны; против ее выпадов трудно было бороться. Очень ленивая, как это бывает иногда с очень способными детьми, она обладала прекрасным произношением французского языка и разыгрывала маленькие театральные сцены с настоящим талантом. Она… умела разгонять морщинки у всякого, кто был не в духе.

Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова:

Сама Государыня становилась общительной и веселой, как только она ступала на палубу «Штандарта». Императрица участвовала в играх детей и подолгу разговаривала с офицерами. (…) Страдали ли офицеры «Штандарта» излишней светскостью? Об этом часто поговаривали в военно-морских кругах, особенно после печального инцидента с аварией «Штандарта». В один прекрасный день в финляндских шхерах внезапный толчок всполошил весь «Штандарт» в такой момент, когда этого менее всего ожидали. Яхта дала крен. Никто не мог предугадать, чем вся эта история кончится. Государыня бросилась к детям. Собрала их вокруг себя всех, кроме цесаревича: мальчика нигде не могли найти. Можно себе представить, какое волнение пережили родители в эту страшную минуту. Наконец яхта перестала крениться. Моторные лодки окружили ее со всех сторон. Царь побежал по палубе, крича, чтобы все искали цесаревича. Прошло немало времени, прежде чем обнаружили его местонахождение. Оказалось, что дядька Деревенько при первом же ударе о скалу взял его на руки и пошел на нос яхты, считая вполне правильно, что с этой части «Штандарта» ему будет легче спасать наследника в случае полной гибели судна.

Паника улеглась, и пассажиры сошли в шлюпки.

Возник вопрос об ответственности за происшедшее. Виноватым, очевидно, мог быть только финн лоцман, старый морской волк, ведший яхту в момент инцидента. Бросились к картам; оказалось – в этом не могло быть ни малейшего сомнения, – что скала, на которую сел «Штандарт», не была никому до сего известна.

В принципе отвечает за безопасность Их Величеств флаг-капитан. Таковым являлся адмирал Нилов, царь и бог на яхте.

После катастрофы поведение Нилова было таковым, что государь счел нужным пойти за ним в его каюту. Войдя не постучав, государь увидел, что Нилов рассматривает карту и держит в руке револьвер. Царь поспешил его успокоить, сказав ему, что избежать суда по закону невозможно, что суд должен, во всяком случае, быть созван; но оправдательный приговор является неизбежным, так как все сводится к слепой игре случая. Государь унес револьвер Нилова.

Теперь уже нет в живых ни одного из участников этой драмы. Инцидент с револьвером создал между царем и адмиралом род трогательной дружбы. Эта дружба всегда оставалась загадкой для тех, кто не знал ее источника и удивлялся ей, считая, что царь и адмирал были слишком не похожи друг на друга по характеру, по воспитанию и по общей культурности.

Заговор молчания создался при дворе почти немедленно вокруг аварии «Штандарта». Всякий знал, что малейшая критика по адресу офицеров яхты вызвала бы немедленные санкции по адресу критикующего.

Офицеров выбирали на яхту с таким расчетом, чтобы они умели создавать атмосферу идиллии и сказки… Весьма возможно, что их технические познания были не вполне на уровне необходимого.

Из воспоминаний Джорджа Уильяма Бьюкенена:

Осенью 1897 года царь и царица провели несколько недель (…) в Вольфсгартене и меня несколько раз приглашали туда или в Дармштадтский теннис-клуб, куда царь иногда приходил играть, в то время как царица сидела и наблюдала за играющими. Царь принял меня также и в частной аудиенции, где мы беседовали с ним о самых разнообразных предметах. Он начал с тенниса, перешел на охоту, рассказав об оленях, буйволах и диких кабанах, на которых он недавно охотился в Польше, о том, что самое большое число фазанов, которое он настрелял в один день, 1400 штук, что, по его мнению, совершенно достаточно. Когда разговор принял более политический характер, я заметил, что, согласно германской прессе, британское правительство преследует дальновидную макиавеллистскую политику с целью вызвать европейскую войну, между тем как, если говорить правду, у него вовсе нет определенной политики. (…) Царь засмеялся и сказал, что одним из недостатков парламентского образа правления является то обстоятельство, что политика сегодняшнего правительства может быть совершенно изменена завтрашним.

Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны, записанных Й. Ворресом:

В июле 1899 года в предгорье Кавказа, в Аббас-Тумане, скончался от туберкулеза Великий Князь Георгий Александрович. Узнав из телеграммы о кончине брата, Николай II сообщил печальное известие матери.

«Мама, Жоржа больше нет», – произнес он спокойно, и Императрица зарыдала. Великому Князю Георгию было 27 лет, и его смерть, по словам Великой Княгини Ольги Александровны, явилась невосполнимой потерей. Умный, великодушный, умевший располагать к себе людей, Великий Князь мог бы оказать большую поддержку Николаю II. По мнению Ольги Александровны, из всех ее братьев Георгий наилучшим образом подходил на роль сильного, пользующегося популярностью царя. Она была убеждена, что если бы он был жив, то охотно возложил бы на свои плечи бремя Царского служения вместе с короной, от которой брат столь смиренно отказался в 1917 году. (…) «Жорж не должен был умереть. С самого начала доктора проявили свою некомпетентность. Они то и дело посылали его с одного курорта на другой. Они не желали признавать, что у него туберкулез. Только заявляли, что у Жоржа „слабая грудь“». Ольга Александровна рассказала, что брата нашла крестьянка. Он лежал на обочине дороги рядом с перевернувшимся мотоциклом. Умер он у нее на руках. Изо рта у него текла кровь, он кашлял и задыхался. Женщина, принадлежавшая к религиозной секте молокан, была доставлена в Петергоф, где поведала убитой горем Императрице-Матери о последних мучительных минутах жизни ее любимого сына.

«Мне запомнилась высокая, в черном платье и черной с белым накидке, женщина, приехавшая с Кавказа, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из какой-нибудь греческой трагедии».

Относительно кончины Великого Князя ходили самые зловещие слухи, но Великая Княгиня была уверена, что смерть его была вызвана легочным кровоизлиянием из-за тряски при езде на мотоцикле, кататься на котором ему было строго запрещено.

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

Царь был идеальным мужем и любящим отцом. Он хотел иметь сына. От его брака с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у него родились в течение семи лет четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня от брака с его сестрой Ксенией в тот же промежуток времени родилось пятеро сыновей. Как это ни покажется малоправдоподобным, но мои отношения с Императрицей были далеки от сердечности по причине той же разницы пола наших детей! Однажды во дворце появился таинственный господин, «доктор Филипп» из Парижа. Он был представлен Царской чете «черногорками» – великими княгинями Милицей и Анастасией Николаевнами. Французский посланник предостерегал русское правительство против этого вкрадчивого шарлатана, но Царь и Царица придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают впросак. Псевдонаучное красноречие д?ра Филиппа достигло цели. Он утверждал, что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол развивающегося в утробе ребенка. Он не прописывал никаких лекарств, которые могли бы быть проверены придворными медиками. Секрет его искусства заключался в сериях гипнотических пассов. После двух месяцев лечения он объявил, что Императрица находится в ожидании ребенка. Все придворные празднества были отменены. Европейские газеты писали о приближении великого события в семье русского Царя. Прошло шесть месяцев. Императрица вдруг заболела острым нервным расстройством, и, несмотря на упорные протесты д?ра Филиппа, к постели больной были приглашены врачи. Они быстро и решительно поставили диагноз: ложная беременность. Доктор Филипп уложил свои чемоданы и уехал в Париж. Прошло два года, и 30 июля 1904 года Императрица разрешилась от бремени долгожданным сыном.

Из дневника Николая II:

30 июля 1904 года. Незабвенный, великий для нас день, в который так ясно посетила нас милость Божья.

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

Сегодня мебельщик Михайлов говорил мне: «Еду с дачи по железной дороге. Разговор о новорожденном наследнике. Радуются. Вдруг какой-то господин очень громко говорит: „Странные какие-то русские. Завелась новая вошь в голове и будет кусать, а они радуются“. Все разом так и притихли. До чего вольно разговаривают, так просто удивительно».

Из дневника Николая II:

8 сентября 1904. Среда….Аликс и я были обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова; около 7 часов они наложили повязку. Как тяжело переживать такие минуты беспокойства… День простоял великолепный.

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

Трех лет от роду, играя в парке, Цесаревич Алексей упал и получил ранение, вызвавшее кровотечение. Вызвали придворного хирурга, который применил все известные медицине средства для того, чтобы остановить кровотечение, но они не дали результата. Царица упала в обморок. Ей не нужно было слышать мнения специалистов, чтобы знать, что означало это кровотечение: гемофилия – наследственная болезнь Гессен-Дармштадтского рода.

Из воспоминаний Пьера Жильяра:

В сентябре 1912 года семья отправилась в Беловежскую Пущу, где они провели две недели, а затем – в Спалу, где хотели пробыть подольше. (…) Вскоре после этого императрица попросила меня начать заниматься с Алексеем Николаевичем. (…) Скоро наши занятия прервались на некоторое время, так как мальчик, который с самого начала показался мне не вполне здоровым, был вынужден остаться в постели. Я был потрясен его бледностью и тем, что его носили на руках, как будто он не мог ходить. Очевидно, болезнь, которой он страдал, обострилась, и его состояние ухудшилось. Несколько дней спустя поползли слухи о том, что состояние цесаревича внушает серьезные опасения и что из Петербурга были вызваны профессора Раухфусс и Федоров. Тем не менее жизнь продолжалась, охоты следовали одна за другой; гостей было еще больше, чем всегда. Однажды вечером две великие княжны Мария Николаевна и Анастасия Николаевна разыграли две небольшие сценки из «Bourgeois Gentilhomme» («Мещанин во дворянстве») – зрителями были их величества, ближайшие придворные и несколько гостей. Я выполнял обязанности суфлера, спрятавшись за ширмой, которая одновременно служила кулисами. Слегка вытянув шею, я мог видеть, как царица, сидевшая в первом ряду, улыбалась и оживленно разговаривала с соседями. Когда представление закончилось, я вышел из боковой двери и оказался в коридоре прямо напротив комнаты Алексея Николаевича, откуда донесся стон. Неожиданно я заметил, что царица вскочила и побежала к комнате цесаревича. Я отшатнулся, давая ей пройти, но она даже не заметила моего присутствия. У нее был отсутствующий вид. Она была в панике. Я вернулся в столовую. Там все были оживлены и веселы. Лакеи в ливреях разносили гостям легкое угощение. Все смеялись и шутили. Вечер был в полном разгаре. Через несколько минут вернулась царица. Она вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной хозяйки и заставила себя улыбаться собравшимся. Но я заметил, что император, по-прежнему участвовавший в общей беседе, занял позицию, с которой можно было наблюдать за дверью. И еще я увидел, какой отчаянный взгляд бросила ему царица, войдя в комнату. Час спустя я вернулся к себе в комнату, глубоко опечаленный всем виденным, – я вдруг понял всю трагедию этой двойной жизни. Хотя состояние больного ухудшалось, жизнь в целом не претерпела внешних изменений. Единственное – мы реже стали видеть императрицу. Что касается императора, то ему удавалось скрывать свою тревогу и он продолжал участвовать в охотах, а на обеды по вечерам по-прежнему собирались многочисленные гости. 17 октября из Петербурга наконец прибыл профессор Федоров. (…) 20 октября Алексею Николаевичу стало еще хуже. На следующий день граф Фредерикс попросил у императора разрешения опубликовать бюллетень о состоянии здоровья наследника престола. В тот же день первый бюллетень был отправлен в Санкт-Петербург. Потребовалось вмешательство высшего сановника двора, чтобы было решено признать серьезность положения Алексея Николаевича. Почему царь и царица подвергли себя этой мучительной процедуре? Почему они заставляли себя появляться среди гостей с улыбками на лице, в то время как их единственным желанием было неотлучно находиться рядом со своим тяжелобольным сыном? Причина тому была проста: они не хотели, чтобы мир узнал о природе болезни наследника, и считали это, как я уже мог убедиться, государственной тайной. (…) Через несколько дней, в течение которых нас всех мучили дурные предчувствия, наступил кризис, после чего здоровье цесаревича постепенно пошло на поправку. (…) Поскольку состояние больного требовало постоянного наблюдения врачей, профессор Федоров послал за доктором Деревенко. С тех пор он неотлучно находился при цесаревиче. В это время в газетах очень много писали о болезни юного наследника, причем теории выдвигались самые невероятные. Я лично узнал правду из уст самого доктора Деревенко. (…) Он сообщил, что наследник страдает гемофилией – наследственным заболеванием, которое передается из поколения в поколение по женской линии, но только мальчикам. Он также сказал мне, что малейшая царапина может привести к смерти мальчика, поскольку его кровь не сворачивается, как у нормальных людей. (…) Вот такой ужасной болезнью страдал Алексей Николаевич. Его жизнь была под постоянной угрозой. (…) Однажды я наблюдал мать у изголовья больного. Он провел очень беспокойную ночь. Доктор Деревенко нервничал, так как кровотечение все не останавливалось, а температура поднималась. Воспаление распространилось дальше, а боли усилились. Цесаревич жалобно стонал. Его голова покоилась на руке матери, его тонкое бескровное личико было неузнаваемо. Временами он переставал стонать и повторял одно только слово: «Мама». В этом слове он выражал все свое страдание, все свое отчаяние. Мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания и удержать жизнь, которая покидала его. Подумайте только о мучениях матери, бессильной свидетельнице страданий своего сына, – матери, которая знала, что именно она является их причиной, что именно она «наградила» его болезнью, с которой не может справиться современная наука. Теперь только я понял темную трагедию ее жизни.

Из письма Николая II Александре Федоровне от 6 октября 1915 года:

Его (цесаревича Алексея. – Н. Е.) присутствие дает свет и жизнь всем нам – включая и иностранцев. Ужасно уютно спать друг возле друга; я молюсь с ним каждый вечер с той поры, как мы находимся в поезде; он слишком быстро читает молитвы, и его трудно остановить; ему страшно понравился смотр, он следовал за мною и стоял все время, пока войска проходили мимо, что было великолепно… Только в первый день Алексей завтракал с Жильяром в моей комнате, но потом он стал сильно упрашивать позволить ему завтракать со всеми. Он сидит по левую руку от меня и ведет себя хорошо, но иногда становится чрезмерно весел и шумен, особенно когда я беседую с другими в гостиной. Им это приятно и заставляет их улыбаться. Перед вечером мы выезжаем в моторе (по утрам Алексей играет в саду) либо в лес, либо на берег реки, где мы разводим костер, а я прогуливаюсь около. Я поражаюсь, как много он может и желает ходить, а дома не жалуется на усталость. Спит он спокойно, я тоже, несмотря на яркий свет его лампадки.