Глава 17 Трагический для Китая мирный договор (1895)

После взятия Порт-Артура японцы объявили о своей готовности к переговорам. В Японию на переговоры об условиях мира отправились два китайских официальных представителя. Перед отъездом 5 января 1895 года с ними встретились

Цыси и император Гуансюй. Завершив аудиенцию, Цыси на листе императорской желтой бумаги наметила ключевые моменты своих указаний и передала его посланникам, многозначительно наказав ничего не подписывать без предварительного согласования с Пекином и, главное, не давать никаких обещаний, касающихся территории или находящихся за пределами возможностей их страны.

В день приезда китайского посольства в Японию в ходе войны случился кардинальный поворот в пагубном для Китая направлении, а японцы стали готовиться к штурму города Вэйхайвэй, где находился штаб китайского Северного флота. Командованию этого флота поступили четкие приказы прорвать блокаду, а в крайнем случае потопить свои корабли, чтобы они не перешли в руки врага. Однако офицеры и матросы отказались подчиняться приказам командования. Кое-кто из них опустился на колени и умолял адмирала Дина не губить корабли, так как, когда они уйдут на дно, японцы точно будут жестоко мучить моряков, а потом всех поубивают. Поддавшись на уговоры подчиненных, Дин Жучан подписал акт о капитуляции и сдал японцам все десять кораблей, в их числе один броненосный из имевшихся двух. После этого адмирал наложил на себя руки, проглотив опиум. Таким образом, в феврале 1895 года прекратил свое существование Северный флот, считавшийся основой китайских военно-морских сил. Японцы презрительно называли солдат противника «подыхающими свиньями, валяющимися на земле, готовыми к тому, чтобы их забили и разрезали на куски, как кому заблагорассудится». А чиновники в Токио отказались от услуг простых представителей и вместо них потребовали прислать полномочного поверенного из числа высокопоставленных и пользующихся абсолютным авторитетом мандаринов. Совершенно очевидно, они ждали боц-зюэ Ли Хунчжана.

По тому тону, с каким из Токио диктовались условия, Цыси чувствовала, что приемлемого исхода переговоров ждать не следовало. 6 февраля она заявила на заседании Верховного совета, что японцы собираются навязать «условия, на которые мы не сможем согласиться», и правительству следует отозвать послов, прервать переговоры и продолжить бо-евые действия. Императорского наставника Вэна поразила «жесткость ее высказываний и решительность поведения». На следующий день Цыси устроила аудиенцию Верховному командующему Ван Вэньшао, на которого она тоже произвела сильное впечатление, описанное им в дневнике так: «На лице и в словах отражалась вся ярость, испытываемая вдовствующей императрицей. Она велела мне сделать все возможное для восстановления боевого духа офицеров и солдат. Она посоветовала мне внедрить четкие правила поощрения за проявленную храбрость и наказания за допущенную трусость, а также приложить все силы, чтобы спасти оперативную обстановку… Она наставляла меня долго и требовательно на протяжении трех четвертей часа, стараясь, чтобы я правильно уяснил ее напутствие. Я видел, насколько она озабочена тем, чтобы до меня дошли ее требования, и поэтому остался ждать снаружи, пока она принимала верховных советников на тот случай, если у нее появятся новые указания для меня».

Цыси передала командующему Вану указ, чтобы он довел его смысл до личного состава. Она его издала от своего имени, и содержал этот указ призыв к офицерам с солдатами храбро сражаться с врагом.

Она направила приказ наместнику Чжан Чжидуну, который решительно отвергал мирные переговоры, основанные на неприемлемых условиях, и постоянно передавал по телеграфу предложения, как лучше продолжать боевые действия. В своем письме вдовствующая императрица просила его взглянуть на вещи шире, чем требует от него положение императорского наместника, и помочь в разработке общей стратегии китайского правительства. Но когда наместник Чжан попросил прислать из Пекина дополнительные сведения о ходе войны, император недовольным тоном ответил, что это не его, наместника, дело.

Стало ясно, что с мнением Цыси сановники считались мало. Правящая верхушка в составе императора Гуансюя, великого князя Гуна и остальных высших советников воевать не хотела и готова была согласиться на любые выдвигаемые японцами условия. Их волю подавила перспектива того, что враг с боями дойдет до Пекина и свергнет нынешнюю династию. Когда император упомянул о такой возможности в разговоре с императорским наставником Вэном, Гуансюй залился слезами, а его учителя классической литературы «прошибли пот и дрожь». Цыси заставила согласиться на отправку Ли Хунчжана в Японию, но попросила Верховный совет передать боцзюэ «сначала прийти за указаниями». Великий князь Гун испугался, что Цыси может поставить условия, из-за которых провалятся предстоящие переговоры, и выступил с возражением: «Но император говорит, что Ли не должен приходить. Ваше предложение противоречит пожеланиям его величества». Цыси его оборвала: «Вы спрашиваете мое мнение или оно вас не интересует? Мои слова здесь что-нибудь значат или я их произношу впустую?» Боцзюэ Ли все-таки пришел на аудиенцию. 25 февраля он с великим князем Гуном сообщили о требовании японцев, чтобы Ли Хунчжан прибыл в Токио только в том случае, если ему предоставят полномочия на уступку территории в дополнение к выплате крупной контрибуции. Они к тому же предупредили ее о том, что император Гуансюй принял решение отправить Ли Хунчжана как раз на этих условиях. Цыси неистово возразила, понятно, что безо всякой пользы для дела. В завершение она заявила со злостью в голосе: «Делайте что хотите. Меня же больше ни о чем не просите». Когда император Гуансюй все-таки попросил у нее совета по поводу территорий, которые боцзюэ следует отдать японцам, она послала евнуха сообщить о своем недомогании и самым тактичным образом порекомендовать монарху принять такое решение самостоятельно.

Так как Ли Хунчжан не хотел брать на себя личную ответственность за утрату территории, что больше всего беспокоило китайцев, 3 марта император Гуансюй дал ему письменную санкцию на «территориальные уступки». Это решение нашло отражение в пожеланиях всех высших советников, написавших в тот же день коллективное послание вдовствующей императрице, в котором умоляли ее принять решение императора, ссылались на «угрозу китайской столице», беспокоившую его больше всего. Цыси оставила их послание без ответа. Она отвернулась от своего приемного сына, а тот в великом смятении ходил на цыпочках вокруг ее палат в надежде увидеть вдовствующую императрицу и заручиться ее поддержкой.

8 апреля стали известны окончательные условия, выдвинутые японцами. Помимо астрономической контрибуции они потребовали уступки Тайваня, известного как «украшение» Китайской империи, который, как наместник Чжан напомнил двору, «ежегодно приносит в государственную казну 2 миллиона лянов серебром, а также в десятки раз больше купцам и населению в целом». Кроме Тайваня японцы хотели прибрать к рукам расположенные рядом Пескадорские острова и Ляодунский полуостров на юге Маньчжурии. Уязвленная Цыси потребовала от императора Гуансюя: «Ни пяди земли не отдавать, отозвать посла и продолжать войну!»

Понятно, что никакого туза в рукаве у Цыси не оказалось. У нее оставалась одна только решимость не уступать и сохранялась готовность рискнуть. Упомянутые выше мужчины, не склонные даже к малейшим рискам, старались не обращать на нее внимания. С получением ультиматума от японского премьер-министра Ито, предупреждавшего о том, что на Пекин направляется 100-тысячное войско, император Гуансюй 14 апреля приказал боцзюэ Ли принять условия, продиктованные из Токио. 17-го числа Ли Хунчжан с Ито Хиробуми подписали пресловутый Симоносекский договор. Японии отошли территории, которых домогались из Токио, плюс с китайцев полагалось 200 миллионов лянов серебром в качестве контрибуции.

На протяжении всего описываемого периода Цыси пребывала в состоянии ярости и отчаяния, усугублявшегося ее бессилием. Она испытывала такие мучения, что частенько теряла сознание. Один евнух «нередко замечал Цыси плачущей, когда она думала, что ее никто не видит». Он сказал, что «слезы Цыси вдали ото всех раскрывали ее невысказанную муку, поселившуюся в сердце… Если бы меня спросили сказать что-то главное о Цыси, я должен назвать ее самым измученным человеком на Земле».

При сравнении с двумя предыдущими навязанными контрибуциями – Британии в 1842 году и Британии с Францией в 1860-м – сумма, которую японцы потребовали у Китая в 1895 году, служит показателем непревзойденной алчности и беспощадности властей этой восходящей азиатской державы. Европейские требования – 16 миллионов лянов серебром в первом случае и по 8 миллионов во втором – как-то более или менее соотносятся с суммами их военных затрат и ущерба, нанесенного мирным гражданам из этих стран. Те 200 миллионов имеют весьма опосредованное отношение к появившимся у Японии затратам. Смотрите сами: в начале войны в государственной казне этой страны в общей сложности было всего лишь 30 миллионов лянов серебром, потом продали военных облигаций на 8 миллионов, причем не все они принесли денежный доход. Когда Ли Хунчжан приводил такие цифры, премьер-министр Ито спорить не стал.

Этот договор возмутил всю китайскую правящую верхушку. Многие сотни чиновников в столице подписали обращение с призывом к его отмене. К ним присоединилось больше тысячи образованных людей, прибывших в Пекин из провинций для прохождения императорских испытаний. Масштаб кампании против договора достиг невиданного размаха. Даже притом, что содержание этого договора никто официально до публики не довел, о нем судачил весь народ. Все челобитчики умоляли императора отказаться от ратификации Симоносекского договора. Кое-кто даже предлагал ему переместить столицу империи в глубь страны и готовиться к затяжной войне. Однако от их страстных речей отмахнулись как от «пустого звука, и ничего больше» (по словам Роберта Харта). Общественное мнение значило очень мало для императора Гуансюя, для которого единственной внутренней угрозой был вооруженный народный мятеж, а единственной внешней угрозой он видел Японию, способную свергнуть Великих Цинов.

И тут совсем неожиданно на помощь Пекину пришли некоторые европейские державы. В дело вступили Россия, Германия с Францией, и их представители потребовали от правительства Японии вернуть Ляодунский полуостров на том основании, что оккупация его японцами послужит «источником постоянной опасности для китайской столицы». В Европе опасались захвата японцами всего Китая. Роберт Харт отмечал: «Если японцы победят в войне и возьмут Китай, в XIX веке… ждите появления крупнейшей за все времена империи в мире – устремленной в будущее и самой мощной!» Кайзер Германии Вильгельм II сформулировал выражение «желтая угроза» для обозначения того, что он видел ночным кошмаром Европы: Японии «во главе объединенной и сплоченной Азии, владычество Японии над Китаем».

Видя наглядные доказательства обеспокоенности Европы, Цыси считала весьма маловероятным нападение японцев на Пекин и свержение ими Цинской династии. Японцы находились еще не в том положении, чтобы бросить вызов Западу. (Так случилось, что японцы в конечном счете согласились с требованием трех европейских держав и ушли с Ляодунского полуострова, пусть даже взяв свое.) Она надеялась, что император Гуансюй со своими вельможами смогут осознать простую вещь: столица и династия вне опасности. А потом они проявят твердость и откажутся выполнять японские условия. Разумеется, японцы все равно могли двинуться вперед и захватить Пекин, но Цыси считала такой риск стоящим. Условия договора выглядели слишком пагубными для империи, чтобы ее руководители не взяли на себя этот риск. По ее подсчетам получалось так, что под напором западных держав и столкнувшись с китайцами, демонстрирующими решимость вести затяжную войну, японцы могут пойти на заключение мирного соглашения, совсем не такого ужасного, как Симоносекский договор.

Уповая на то, что при дворе думают точно так же, как она сама, 26 апреля Цыси попросила членов Верховного совета в корне пересмотреть условия мирного договора с японцами и представить ей свои соображения. Однако все эти чиновники согласились с императором в том плане, что следует убедиться в совершенно определенной готовности Европы вмешаться от их имени и только потом решаться на продолжение войны. Император распорядился направить телеграммы руководству трех упомянутых выше стран с просьбой подтвердить свои конкретные намерения. Естественно, что ответа пришлось подождать. Томясь в ожидании, император Гуансюй зациклился на выполнении крайнего срока ратификации договора, столбенея от одной только мысли, что после него японцы сразу же двинутся маршем на Пекин. Измотанный до последней степени двадцатитрехлетний монарх выглядел осунувшимся и старше своих лет. Ни один вельможа не возвысил голоса против ратификации: никто не хотел брать на себя ответственность за свержение династии. Императорский наставник Вэн уверял, что готов разбить себе голову вдребезги, если это как-то поможет делу. Внимание всех было приковано к великому князю Гуну, хотя его вклад на самом деле оценивался как незначительный, и к тому же он тяжело заболел. Характерно то, что этот великий князь выступал за одобрение договора. При всех достоинствах, по сути, его можно назвать человеком слабым, склонным к отступлению в трудной ситуации.

Так как ни император, ни вельможи не проявляли готовности к борьбе, Цыси оставила свои попытки убедить их. Но она отказалась принимать участие и в одобрении Симоносекского договора. 2 мая в присутствии великого князя Гуна и Верховного совета император Гуансюй подтвердил ратификацию. Это событие сопровождалось большим «трепетом» и «плачем». Потом император Гуансюй связался по телеграфу с Лу Хунчжаном и приказал ему без промедления произвести обмен ратификационными грамотами. Это было сделано 8 мая. Император даже подгонял боцзюэ, так как молодой человек не мог дождаться, пока все это дело закончится.

Он выбрал «самый надежный путь», отмечал Роберт Харт, ведь «на кону стояла судьба империи!». Но для Цыси такая цена «мира» представлялась слишком высокой, и он скорее послужит окончательному разрушению империи, чем ее спасению. Ведь ее отличали дар предвидения, непокорность и беспримерная храбрость. Ей не хватало только полномочий.

Симоносекский договор погубил Китай. Американский посол Чарльз Денби, выступавший посредником в этом деле, который служил свидетелем относительно благополучных времен перед войной и ужасных лет после нее, написал: «Японская война послужила началом конца Китая». Сверх 200 миллионов лянов серебром в виде контрибуции китайцев заставили заплатить японцам еще 30 миллионов за возвращение Ляодунского полуострова. С учетом прочих «затрат» общая сумма достигла 231,5 миллиона лянов серебром, что в четыре с лишним раза больше годового дохода Японии. Японцам к тому же досталась военная добыча в виде вооружений и канонерских лодок.

Для осуществления расчетов император Гуансюй брал деньги взаймы у Запада. Общий внешний долг Китая за последние 30 лет составлял 31 миллион лянов, и его фактически погасили к середине 1895 года. В казне этой страны могло находиться достаточно наличных денег, фонды можно было расходовать на всевозможные проекты модернизации, не говоря уже о повышении материального благосостояния населения. Только вот все это роскошное наследство ушло псу под хвост, да к тому же еще китайцам пришлось брать взаймы 300 миллионов лянов на кабальных условиях. Суммируя контрибуцию, проценты по европейским ссудам и собственные гигантские расходы Китая во время вооруженного конфликта, война и «мир» обошлись империи в 600 миллионов лянов. То есть они в шесть раз превысили валовую прибыль за период до 1895 года (101,567 миллиона). Усугубил без того уже аховую ситуацию сам нетерпеливый император Гуансюй, решивший расплатиться с японцами всего лишь за три года. Все таможенные поступления теперь шли в Японию, повысили и ставки внутренних налогов. Провинциям спустили квоты на пожертвования, и местные власти выжимали их из населения. Из Китая выкачивали все жизненные соки.

Как и в случае со многими другими несправедливыми обвинениями, ответственность за катастрофы войны и «мира» с японцами многие возлагали на Цыси. В туманной, зато категоричной манере ее изобличители декларируют, будто ради строительства своего Летнего дворца Цыси обобрала китайский флот, будто она помешалась на праздновании своего шестидесятого для рождения и будто бы оказалась слабовольным миротворцем. Истина заключается в том, что именно Цыси заложила основы современного флота Китая; на строительство Летнего дворца денег из военно-морской сметы никто не брал, хотя она и пользовалась какой-то незначительной частью фондов. Цыси долгое время не могла принимать активное участие в войне не потому, что увлеклась подготовкой к своему шестидесятилетию, а потому, что император Гуансюй отстранил ее от этого дела. Совсем

не относясь к миротворцам, она оставалась единственной персоной при дворе, безоговорочно выступавшей за то, чтобы отвергнуть требования Японии и продолжать сражаться.

Использование не по назначению флотских фондов перед войной (даже притом, что она пожертвовала примерно ту же сумму во время конфликта) и вымогательство подарков на день рождения получили несправедливую оценку, хотя, бесспорно, заслуживают осуждения. Первое послужило расшатыванию дисциплины на флоте, второе – упадку морального духа при дворе. Цыси осознала свои ошибки и в предстоящие годы собиралась их исправить. Невзирая на все эти грехи, она выступала против признания поражения и совершенно пагубного «мира» в равной мере. За них должны отвечать император Гуансюй (о котором сложили популярный миф как о трагическом герое, сражавшемся до конца) и, пусть в гораздо меньшей степени, высшие советники (хотя официально они числились всего лишь консультантами). В целом вина должна лежать на системе, при которой такая тяжелая ответственность легла на такие хлипкие плечи. Роберт Харт сетовал на то, что «без головы не бывает сильного мужчины». Так получилось, что в Китае нашлась только одна сильная женщина, но ей не дано было стать головой в момент сложного испытания. За пределами узкого круга двора ее голоса слышно не было. Зато нашлось много желающих на сочинение небылиц о ней. Позже один проницательный француз о ней сказал так: «C’est le seul homme de la Chine». Такой на самом деле была Цыси в Запретном городе в 1895 году.