Приложение № 2. Отрывок из писем-дневников И. Г. Эрдели
20 мая 1918 года
Говорят, на Украине разъезжает какой-то эрцгерцог Фердинанд Австрийский, женатый на русской, и пропагандирует [себя на] престол Украины вместо Скоропадского, что на этой почве возникают между Германией и Австрией недоразумения. Уж не знаю, верно ли это. Вообще слухов и сведений отовсюду много, и трудно разобраться в их достоверности, так как теперь самое невероятное бывает и осуществляется. Доносятся оружейные выстрелы оттуда, куда посланы войска. Сейчас 12 часов дня. Началось сражение. Дай бы, Господь, чтобы с нашими маленькими запасами патронов удалось сделать дело. Я и Марков не пошли, так как пришлось послать наши полки по частям, и мы остались – иначе нельзя. Дай, Господи, удачи нам. С отвращением все больше и больше думаю об этой междоусобице. Когда же ей конец – отчаяние одно.
Нам разрешены месячные отпуска в особых случаях. Если удастся на месяц ехать, отправлюсь искать тебя, хотя бы пришлось весь месяц потерять. Надо только особый случай найти, – чтобы не совестно было уезжать на такой длинный срок. Теперь положение таково, что, в сущности, мы висим на волоске. Неудача если будет сегодня, то при отсутствии патронов (а их можно расстрелять все сегодня) поправить эту неудачу вскоре нельзя, а это будет громадное впечатление для большевиков – наше поражение – первое поражение. Ах, патроны-патроны! Чтобы мы могли только поделать с нашими молодцами, если было бы много патронов, если бы было чем стрелять вдоволь, при нашем опыте и умении ничто и никто нам не был бы страшен. Ведь мы, Марочка, ну правда молодцы. Духу у нас много, а главное – выдержки, умения, опыта боевого. Понимаешь, душа моя?
Ты не думай, что я хвастаюсь, но правда, наши походы и бои в кольце большевиков, без сочувствия населения с крохотными средствами, со всевозможными препятствиями, без железных дорог и [среди] во много-много раз превосходящего нас врага. Эти походы и бои – такая страница исключительная, что второй такой не найдешь. А сколько брожений, сколько слабых духом, сколько убитых, раненых, больных, сколько невзгод, холода, вшей, отчаянных положений – а все-таки стоим, держимся, закалились.
И конечно, если бы не сволочь большевики, у которых было все в руках – и люди, и ружья, и патроны, и сахар, и перевозки по железным дорогам (броневые поезда), автомобили и все-все – то мы бы! Никто живой не ушел – все были бы переловлены. И потом, их много, а нас была горсть. Если Господь даст благополучно закончить эту эпопею, то уж действительно будем честно и горделиво вспоминать минувшее, и ты, Марочка, оценишь, что в идее сохранения единой и неделимой России в борьбе против большевиков и против немцев – душой я не покривил. И ты оценишь это больше, чем кто-либо другой, потому я знаю твой образ мысли, я знаю, как ты ценишь верность тому, что дорого, чему обязан, и что составляет честь и долг совести. Люблю в тебе это благородство мыслей гражданина, моя любимая. Я знаю, что ты и любовью и жизнью моей пожертвуешь, лишь бы твой Ванюшенька остался честным и исполнительным по совести и чести своего долга до конца. Люблю тебя за это и горжусь тобой. И мне легче, меня поддерживает в моих мыслях, решениях, действиях твое подобное направление.
Много во мне бывает и бывало слабостей, колебаний, которые я закладываю в моих листках одной тебе, но у кого не бывает сомнений, кто видит и знает и чужую душу, но я за собой знаю, что как я ни колеблюсь, как ни сомневаюсь, а все-таки с честного и достойного пути я не сверну, и помоги мне в этом Господь и ты, моя радость, прелестная моя Мара.
Этот вопрос с немцами у меня шаток. Мне по душе полное отчуждение от них и не вступление с ними ни в какие компромиссы и сношения, а ум подсказывает, что, быть может, было бы практичнее на них опереться, а потом их сбросить. Ну вот это «сбросить» не по плечу теперь, а дело будущего России – совместно с народом и всеми русскими людьми. Но когда это будет? Пока солнце взойдет, роса глаза выест. И простит ли русский народ тем, которые с немцами шли наводить порядок в России, – не простит.
А в конце концов у меня безнадежное чувство, что все равно мы побеждены и от немецкой власти теперь не уйдем никак – как ни старайся, и единственная борьба теперь – это борьба подпольная для сплочения русских сил, и для изгнания большевизма нужны немцы. И так надо пользоваться немцами для уничтожения советской власти, а избавившись от нее, возбуждать тихо, потом все больше и больше патриотизм русского народа, чтобы в известный период времени сбросить немцев. Это государственная задача России. А нам, маленькой кучке людей, остается идти честно, с немцами не знаться и предпочесть обратиться в мирных граждан, чем иметь с немцами какое-либо общее боевое дело в качестве союзников и помощников. Но сила вещей заставит соприкоснуться с немцами, и мы можем очутиться на одном поле сражения против большевиков с немцами, и тогда что будет, так нам и быть.
Выстрелы артиллерии гудят. Сейчас получил донесение, что к нам что-то двигается. Много их подлецов, на всех не напасешься, отовсюду вылезают как тараканы. Конечно, в одном месте дернут, так везде отойдут, но надо это сделать, и дай Бог, чтобы сегодня это удалось нашим молодцам. А у меня совсем конницы не осталось. Вытягиваю с позиций черкесов к себе. Давно уж большевикам следовало сделать одновременное наступление всеми силами. Неужели они, наконец, додумались до этого, а главное, сумели исполнить это. Печально, если так, ну и зато если мы их побьем, то будет меньше бойни. Но нравственное поражение было бы основательное – это гораздо важнее. Теперь идут томительные часы неизвестности и ожидания – как-то там, как протекает бой, от него мы и зависим, хоть мы и в трех верстах.
3? часа дня. Бой все идет, выстрелы слышны. Сведений пока точных никаких нет. Из того, что так затягивается дело, заключаю, что большевики упираются. Деникин поехал руководить. Он человек опытный, положение его не запугает, но патроны-патроны. Этот ужас как камень сидит у меня на сердце. И если [даже] сегодня будет ладно, то завтрашний день все-таки не обеспечен. Проклятые патроны.
Дождь прошел, грязно, солнце, погода дивная, птицы щебечут, воздух чистый, пахучий, а на душе смутно и темно. Бывало на фронте сколько раз смутно, бывало и беспокойно и даже трагично, но тогда я все знал о тебе, и ты была около меня, а теперь не то: то чувствую тебя, а то ужасы всякие лезут [в голову], и чудится, что нет тебя совсем, умерла – убита, и такое жестокое беспощадное одиночество. Закрадывается чувство, что я лишний – не для чего жить и существовать на свете. И бодришься, берешь себя в руки, молишься, утешаешь себя через силу, а тоска – тоска, отвращение жить какое-то. Все постыло, все надоело, и чего мне хотеть, чего ждать, разве я не получал уже в жизни все то, что может только мечтать человек, благодаря твоей любви, благодаря тебе единственной, несравненной. И так часто думается, что уж скорее бы выяснилось – один на свете или не один.
И если один, то мне и конец один, раньше или позже, но этот конец сумею устроить раньше. И так скучно и тяжко изжито, все испробовано и только с тобой и к тебе неисчерпаемый источник радости, сладости, счастья и бесконечного, чудного разнообразия и свежести жизни.
Милый, ну где ты, жива ли, Мара моя. И курить стал, папиросы сам кручу, и куришь и легче как-то. Хочется вина подчас. Был в церкви сегодня. Мысли пустые, не молилось, разглядывал людей, глаза скользили по всем подробностям и мужчин, и баб, их одежде, сапог, лиц и просто безучастно – стоишь и спрашиваешь себя – зачем пришел.
10 часов вечера. Сведений о бое что-то нет. Мы своих большевиков оттеснили, а вот там, в большом бою, что было, неизвестно до сих пор.
<…>
10? часов вечера. Подробностей еще нет, но большевиков прогнали, и, кажется, с треском. Ну слава Богу. Теперь будет успокоение на некоторое время. Спокойной ночи, моя радость, любимая, целую тебя нежно, нежно, ну со всей своей нежностью, милый.
ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 159–164.