Антипартийная группа: калиф на час

К середине 1957 года назревавший с 1953 года конфликт внутри советского руководства достиг критической массы. Если напряженность, первых послесталинских месяцев была частично снята благодаря аресту Берии, то позднейшие противоречия вылились в попытку Молотова и его соратников сместить Хрущева с поста Первого секретаря ЦК.

Разногласия между Хрущевым и его сторонниками с одной стороны и членами будущей «антипартийной группы» — с другой касались как вопросов внешней политики и пределов, до которых можно было идти в разоблачении сталинской эпохи, так и сугубо хозяйственных проблем. Молотов, например, был противником форсированного, широкомасштабного освоения целины. Вот что он говорил Чуеву:

«Целину начали осваивать преждевременно. Безусловно, это была нелепость. В таком размере — авантюра. Я никогда не был противником освоения целины, хотя Хрущев меня обвинил главным противником целины. Но я с самого начала был сторонником освоения целины в ограниченных масштабах, а не в таки^ громадных, которые нас заставили огромные средства вложить, нести колоссальные расходы вместо того, чтобы в обжитых районах поднимать то, что уже готово. А ведь иначе нельзя. Вот у тебя миллион рублей, больше нет, так отдать их на целину или уже в обжитые районы, где возможности имеются? Я предлагал вложить эти деньги в наше Нечерноземье, а целину поднимать постепенно. Разбросали средства — и этим немножко, и тем, а хлеб хранить негде, он гниет, дорог нет, вывезти нельзя... Я говорю на заседании Политбюро: слушайте, вот мы получили данные ЦСУ об урожае в тех районах, которые вы

называете целиной, — два-три центнера. А в засушливых районах средние данные за пять — десять лет — пять-шесть центнеров, маленький урожай, но на всём готовеньком. Если мы вместо двадцати миллионов гектаров осилим десять миллионов, но районы более надежные в смысле урожая и более посильные нам по масштабам, то мы получим...

Хрущев сразу: “О, ты против целины!” — “Да позволь, почему против целины, но надо ж рассчитать все-таки. Как же можно государственные дела так делать?”

А Хрущев нашел идею и несется, как саврас без узды! Идея-то эта ничего не решает определенно, может оказать помощь, но в ограниченном пределе. Сумей рассчитать, прикинь, посоветуйся, что люди скажут. Нет — давай, давай! Стал размахиваться, чуть ли не сорок или сорок пять миллионов гектаров целины отгрыз, но эго непосильно, нелепо и не нужно, а если бы было пятнадцать или семнадцать, вероятно, вышло бы больше пользы. Больше толку.

Хрущев мне напоминал прасола. Прасола мелкого типа. Человек малокультурный, безусловно. Прасол. Человек, который продает скот.

Ошибка Сталина в том, что он никого не подготовил на свое место. Хрущев не случаен. Конечно, не по Сеньке шапка. Но и в нашей группе не было единства, не было никакой программы. Мы только договорились его снять, а сами не были готовы к тому, чтобы взять власть».

Драматические события июня 1957 года стали пиком политической карьеры Молотова и одновременно — началом его глубочайшего падения в пропасть политического небытия. Поэтому интересно рассмотреть случившееся с точки зрения основных участников — не только Молотова, но и Кагановича, Маленкова, Хрущева, Жукова и других.

Обстановку, в которой сформировалась «антипартийная группа», хорошо описал в своих мемуарах Каганович:

«Вообще Хрущев “разошелся” и начал давать интервью иностранцам без предварительного согласования с Политбюро, то есть нарушая установившийся ранее порядок. Вдруг, например, Политбюро узнает, что Хрущев выступил

по телевидению по международным вопросам, ничего никому заранее не сказав. Это было грубым нарушением всех основ партийного руководства внешними делами. Политбюро никогда не давало такого права выступать публично без его разрешения и предварительного просмотра даже высокоэрудированным дипломатам, а тут мы тем более знали недостаточную компетентность, “изящность” и обороты его ораторского искусства, и мы были обеспокоены, что он может “заехать не туда”. Этот вопрос был нами поставлен на Президиуме. Разговор был большой и острый. Хрущев обещал Президиуму впредь не допускать подобных явлений, соблюдая существующий порядок. После событий 1957 года и смены Президиума он, как полновластный “хозяин”, отменил этот порядок и выступал вовсю сам, где угодно и как угодно. Здесь уже, по преимуществу, работали литературные “помощники”, современные “роботы” — и писали, и писали, а он читал и читал до того, что язык уставал, зато голова отдыхала.

Наибольший организаторский “талант” Хрущев проявил в “великой” реорганизации государственного аппарата. Не буду здесь излагать подробно всю эту реорганизацию — она известна. Были ликвидированы почти все хозяйственные министерства. Были созданы Советы Народного Хозяйства. Сама по себе идея совнархозов могла бы принести пользу при сохранении министерств, хотя бы и сокращенных, если бы эти совнархозы были тесно связаны с территориальными, республиканскими и областными центрами и имели определенный круг предприятий, которые полностью им подчинялись. В особенности это относится к местной промышленности в широком ее понимании. Но если вначале совнархозы были ближе к областному делению, то вскоре начался их отрыв от областного деления. '

Некоторые члены Президиума ЦК вносили предложение о создании Высшего Совета Народного Хозяйства СССР. Вначале это было объявлено Хрущевым “консервативным сопротивлением” всей реформе, а потом он сам же начал создавать совнархозы республик, в том числе совнархоз РСФСР, затем был и организован Всесоюзный Совет Народного Хозяйства. В каждом из них создавались отраслевые, комплексно-территориальные органы — это была сплошная, перманентная перетасовка. Потом, когда жизнь

дала почувствовать, что современный процесс специализации индустрии требует соответствующей организации, были созданы, вместо упраздненных министерств, отраслевые комитеты --¹ вначале в пределах Госплана, а потом самостоятельные государственные комитеты, почти с правами и функциями министерств (и для пущей важности даже названные министерствами, но кастрированные и, следовательно, бессильные). Поэтому этот суррогат госкомитетов в сочетании с гигантскими совнархозами не мог выдержать жестокой критики жизненной действительности.

Что касается местных совнархозов, я лично полагал бы, что при облисполкомах могли бы быть такие хозяйственные органы под тем или иным названием. Они, эти органы, должны объединять определенные группы предприятий: ширпотреба, металлообрабатывающие, стройматериалов, пищевые и тому подобное — с тем, чтобы они удовлетворяли значительную часть потребностей населения. Они сыграли бы важную роль в территориальном кооперировании предприятий, например изготовлении деталей для машин, в частности автотранспорта, и вообще сократили бы дальние и встречные перевозки. Эти органы (совнархозы или под другим наименованием) должны быть подчинены облисполкомам, Советам, они должны быть прибыльными и повышать уровень жизни населения, в первую очередь своих рабочих.

Хрущев и здесь, с вопросами о совнархозах, испортил неплохую идею. При правильной организации она могла бы принести пользу, если бы не стремление Хрущева открывать свою «эврику» и в мировом масштабе.

Был организован всенародный плебисцит, предложения были приняты, но они не обнаружили устойчивости. Можно предположить, что здесь была цель получить “побочный”, а может быть, и главный эффект — перешерстить, перелопатить или, говоря по-троцкистски, перетряхнуть кадры министерств и их местных органов и заменить “неблагонадежных” и неверных новому руководству другими, своими кадрами. Сомнительно, чтобы это дало желаемые результаты, а вред народному хозяйству эта “великая” хрущевская реорганизация принесла.

Особенно несуразным, противоречащим основам нашего партийного строительства, явилось проведенное по его предложению разделение руководящих областных партор-

ганов на промышленные и хозяйственные. Вред такого новшества настолько очевиден, что доказывать это и не требуется.

Известно, что крупнейшим вопросом был вопрос о животноводстве. Еще до XX съезда на Пленумах ЦК и на самом XX съезде со всей остротой ставился этот вопрос. В отчете ЦК было предупреждение от легковесного подхода к этому делу.

Но вот после съезда, не успев добиться ничего серьезного в осуществлении директив съезда по животноводству, Хрущев коренным образом изменил указания съезда. Это изменение Хрущев сделал не в деловом предложении для серьезного обсуждения и решения, а опять же на митинге при открытии Сельскохозяйственной выставки весной 1957 года.

Не доложив Президиуму ЦК, Совету Министров’ не поговорив даже с кем-либо из товарищей (видимо, опять же для того, чтобы удивить всех), Хрущев в присутствии всех членов Президиума провозгласил новую генеральную задачу партии и государства. “Мы, — сказал он, — ставим нашей генеральной задачей в области животноводства — догнать и перегнать США в 1960 году по развитию животноводства, по поголовью скота”. Провозглашая эту привлекательную, заманчивую задачу, он никаких деловых расчетов не привел, потому что у него их не было. “Мы, — заключил он, — можем и должны выполнить эту задачу. Вся партия, народ, колхозники должны взяться и выполнить эту задачу”.

Это был митинговый призыв, а не научно обоснованный план, нигде и никогда не обсуждавшийся — ни в Президиуме ЦК, ни в Совете Министров. Все члены Президиума ЦК были возмущены этой новой субъективистской выходкой Хрущева. В нарушение обычая члены Президиума не пошли после митинга на совместный обед, а разошлись по домам. Хрущев был смущен этим, хотя вначале подошел к нам с хвастливым видом изобретателя “великой идеи”. На завтра был созван Президиум ЦК, на котором мы обсуждали этот вопрос. Члены Президиума, каждый по-своему, раскритиковали Хрущева, прежде всего за то, что он не доложил заранее свое предложение. Члены Президиума предложили Хрущеву доложить Президиуму свои расчеты и мероприятия, обеспечивающие возможность и реальность выполнения поставленной задачи.

Хрущев, признавая ошибочным свой поступок, по существу же отстаивал правильность выступления, но никаких расчетов и обоснований не дал...

Наряду с “завоеванием позиций” в государственных и хозяйственных делах, Хрущев решил, в порядке завоевания ореола “демократа” и “культурного” человека, заняться литературой и искусством. Насколько это ему удалось, видно из одного его выступления до июньских событий 1957 года. На одной из загородных правительственных дач Центральным Комитетом партии и Советом Министров СССР был устроен званый обед на свежем воздухе для писателей и деятелей искусства вместе с Правительством и членами Президиума ЦК.

До обеда люди гуляли по большому парку, катались на лодках по пруду, беседовали. Группами и парами импровизировали самодеятельность, и некоторые члены ЦК вместе с гостями пели. Была действительно непринужденная хорошая обстановка.

Какое-то время такое настроение продолжалось и после того, как сели за столы и приступили к закуске. Потом началась главная часть представления: выступил он — Хрущев... Хотя эта речь была потом в печати изложена довольно гладко, но это была “запись”, хотя стенограммы за столом не вели (а если она и была, то вряд ли нашлась бы хоть одна стенографистка, которая сумела бы записать сказанное). И на обычной трибуне, когда он выступал без заранее написанной речи, речь его была не всегда в ладах с логикой и, естественно, с оборотами речи, а тут не обычная трибуна, а столы, украшенные архитектурными “ордерами” в изделиях стекольной и иной промышленности, для “дикции” заполненные возбуждающим содержанием. Можно себе представить, какие “культурные” плоды дало такое гибридное сочетание содержимого на столе с содержимым в голове и на языке у Хрущева. Это был непревзойденный “шедевр ораторского искусства”...

Прежде всего, Хрущев пытался “разжевать” для художников, писателей и артистов многое из того, что он говорил о культе личности Сталина на XX съезде партии, с той разницей, что там он читал, а здесь “выражался” устно — экспромтом, а потому это выглядело более “изящно”.

Надо сказать, что “жареные” места были восприняты некоторой частью аудитории как приятное блюдо, за которое

они готовы были бы выдать даже ему звание “лауреата по изящной словесности”. Помню, когда Хрущев подчеркнул виновность руководителей ЦК, а именно Молотова, в зажиме именно русской литературы и искусства, писатель Соболев особенно вышел из “морских берегов” и, как моряк, дошел чуть ли не до “морского загиба”. Но у большинства это вызвало не только замешательство, но и недовольство, не говоря уже о присутствующих руководящих партийных кадрах..

Нападение Хрущева на члена Президиума ЦК Молотова в среде беспартийной интеллигенции было из ряда вон выходящим фактом и имело далеко идущие цели. Недаром говорится: “Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке”.

Следующим “номером” его выступления была уже критика некоторых писателей — тоже с определенной подборкой. Помню, что экстравагантными объектами его атаки были две женщины-писательницы: Мариэтта Шагинян и поэтесса Алигер. Я не буду излагать содержание его критики в их адрес, но, во всяком случае, это не было защитой партийноленинских позиций в литературе и искусстве. Надо им обеим, и Шагинян и Алигер, отдать должное — они выступили после его речи и смело и логично, возражая Хрущеву. Помню, какой всеобщий смех вызвали первые слова пухленькой и миловидной Алигер, когда она, повернувшись к Хрущеву, сказала: “Вот видите — это я и есть та самая страшная Алигер!” Во всяком случае, как ни старалось после этого “обеда” ближайшее окружение Хрущева расписывать его речь, она внесла смятение, а не сплочение в ряды присутствовавших, за исключением, конечно, тех, которым нравилась драка в верхах. Это они ясно не только ощутили, но и услышали из уст новоявленного “защитника” “обиженной” советской властью части интеллигенции. Однако и среди колеблющейся интеллигенции была значительная часть, которая была шокирована, смущена нападением на Молотова, которого они всегда считали настоящим, культурным русским интеллигентом. А этот, думали они, хотя и подлаживается к нам, но союзник ненадежный, уж больно из кожи лезет в наши защитники “новый вождь”. Лучшая же часть присутствовавшей интеллигенции ушла с обеда в замешательстве, а некоторые даже возмущенные.

Так новоявленный “диалектик” Хрущев превратил положительное в отрицательное, но зато он добился нового обострения внутри Президиума ЦК.

Если до этого он мог рассчитывать на большинство в Президиуме ЦК, то после этого его выступления с атакой на члена Президиума можно прямо сказать, что большинство членов Президиума заняло более критические позиции по отношению к Хрущеву и его методам руководства.

По упрощенности своего мышления он считал достаточным, что Секретариат ЦК — его крепость, что же ему еще нужно?

Большинство же членов Президиума ЦК, которое известное время терпело во имя единства партии и ЦК, в конце концов поняло, что дальше терпеть такие ошибки в политике и такое руководство нельзя, что Хрущев некомпетентен и мало пригоден для роли Первого секретаря ЦК, что рано или поздно партия и ЦК должны освободиться от него, — так лучше раньше, чем позже.

К этому моменту отношения Хрущева с членами Президиума приняли уже обостренный характер. На заседаниях он резко обрывал выступавших товарищей. Я уже говорил о Молотове, Маленкове, но это касалось и Ворошилова и меня — Кагановича — и других. Хотя должен сказать, что Хрущев первое время относился ко мне сдержанно. Больше того, когда он уезжал в отпуск в 1955 году, он предложил поручить сделать доклад о 38-й годовщине Октябрьской революции Кагановичу...

Я мог бы привести и другие примеры его выпадов по отношению к другим членам Президиума ЦК. Такие, например, деловые, хорошие, так сказать, послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофическим выпячиванием Хрущевым своего “творчества” в любом вопросе — знакомом ему или незнакомом, а последних было большинство. Наступил такой момент, когда, как говорят на Украине, “терпець лопнув” (то есть лопнуло терпение), и не столько от личного недовольства, сколько от неправильного подхода Хрущевым к решению крупных вопросов, в которых он не считался с объективными условиями...»

Слов нет, к 1957 году Хрущев успел изрядно надоесть не только ветеранам-сталинистам в верхнем эшелоне

власти, но и ряду молодых руководителей, а также среднему слою номенклатуры. Недовольна была и творческая интеллигенция. Постоянные хозяйственные и управленческие реорганизации, шараханье из стороны в сторону, элементарное хамство, наряду с угрозами углубить “разоблачение сталинизма”, попытками “мириться” с Тито и с империалистами вызывали широкое номенклатурное недовольство. Жизнь же простого народа не изменилась радикальным образом к лучшему, хотя некоторые послабления и были сделаны. В частности, еще осенью 53-го уменьшились обязательные сельхозпоставки и повысились закупочные цены. Однако в народном сознании эти скромные перемены к лучшему связывались не с Хрущевым, а с Малеиновом, тогдашним Председателем Совета министров. Даже родилась поговорка: «Пришел Маленков, поели блинков».

В общем, оппозиция Хрущеву возникла не на пустом месте и была представлена отнюдь не только кучкой замшелых сталинистов в Президиуме ЦК. Весь вопрос заключался в том, сумеют ли вожди грамотно организовать переворот, привлечь на свою сторону силовые ведомства и убедить в необходимости отстранения Хрущева от власти большинство членов ЦК. Ни Молотов, ни Маленков, ни Каганович, ни «примкнувший к ним Шепилов» ничего Этого сделать не сумели и потому закономерно проиграли.

О самом же историческом заседании Президиума ЦК, на котором была предпринята попытка смещения Хрущева, Каганович сообщает следующее:

«И вот на одном из заседаний Президиума во второй половине июня вырвалось наружу недовольство членов Президиума ЦК руководством Хрущева.

Помню, на этом заседании в порядок дня был поставлен вопрос о подготовке к уборке и к хлебозаготовкам. Хрущев предложил поставить еще вопрос о поездке всего состава Президиума ЦК в Ленинград на празднование 250-летия Ленинграда. После обсуждения вопроса об уборке и перехода к вопросу о поездке в Ленинград Ворошилов первый возразил. Почему, сказал он, должны ехать все члены Президиума, что у них, других дел нет? Я поддержал сомнения Ворошилова и добавил, что у нас много дел по уборке

и подготовке к хлебозаготовкам. Наверняка надо будет ряду членов Президиума выехать на места, да и самому Хрущеву надо будет выехать на целину, где много недоделанного. Мы, сказал я, глубоко уважаем Ленинград, но ленинградцы не обидятся, если туда выедут несколько членов Президиума. Маленков, Молотов, Булганин и Сабуров поддержали эти возражения. И тут поднялся наш Никита и начал “чесать” членов Президиума одного за другим. Он так разошелся, что даже Микоян, который вообще отличался способностью к “быстрому маневрированию”, стал успокаивать Хрущева. Но тут уж члены Президиума поднялись и заявили, что так работать нельзя — давайте обсудим прежде всего поведение Хрущева.

Было внесено предложение, чтобы председательствование на данном заседании поручить Булганину. Это было принято большинством Президиума, разумеется, без какого-либо предварительного сговора.

После того как Булганин занял место председателя, взял слово Маленков. “Вы знаете, товарищи, — сказал Маленков, — что мы поддерживали Хрущева. И я, и товарищ Булганин вносили предложение об избрании Хрущева Первым секретарем ЦК. Но вот теперь я вижу, что мы ошиблись. Он обнаружил неспособность возглавлять ЦК. Он делает ошибку за ошибкой в содержании работы, он зазнался, отношения его к членам Президиума ЦК стали нетерпимыми, в особенности после XX съезда. Он подменяет государственный аппарат, командует непосредственно через голову Совета Министров. Это не есть партийное руководство советскими органами. Мы должны принять решение об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК”.

Это самое краткое изложение речи Маленкова, как и других товарищей.

После т. Маленкова выступил т. Ворошилов. Он сказал, что охотно голосовал за избрание Хрущева Первым секретарем ЦК и поддерживал его в работе, но он начал допускать неправильные действия в руководстве. “Ия пришел к заключению, что необходимо освободить Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК. Работать с ним, товарищи, стало невмоготу”. Он рассказал, когда и как Хрущев допускал по отношению к нему лично окрики, бестактность и издевательства. “Не можем мы больше терпеть подобное. Давайте решать”, — заключил он.

После Ворошилова выступил Каганович. “Рассматриваемый нами вопрос является нелегким и огорчительным вопросом. Я не был в числе тех, кто вносил предложение об избрании Хрущева Первым секретарем ЦК, потому что я давно его знаю с его положительными и отрицательными сторонами. Но я голосовал за это предложение, рассчитывая на то, что положение обязывает и заставляет руководящего работника усиленнее развиваться и расти в процессе работы. Я знал Хрущева как человека скромного, упорно учившегося, который рос и вырос в способного руководящего деятеля в республиканском, областном и в союзном масштабе, как секретаря ЦК в коллективе Секретариата ЦК.

После избрания его Первым секретарем он некоторое время больше проявлял свои положительные черты, а потом все больше стали проявляться его отрицательные стороны — как в решении задач партии по существу, так и в отношениях с людьми. Я, как и другие товарищи, говорил о его положительной работе и подчеркивал его ошибки в вопросах планирования народного хозяйства, в которых Хрущев особенно проявлял свой субъективистский, волюнтаристский подход, так и в вопросах партийного и государственного руководства. Поэтому я поддерживаю предложение об освобождении товарища Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК. Это, конечно, не значит, что он не останется в составе руководящих деятелей партии. Я думаю, что Хрущев учтет уроки и подымет на новый уровень свою деятельность.

Но есть еще одна сторона в поведении Хрущева, которую нужно осудить: Хрущев, как теперь установлено, в Секретариате ЦК сплачивал свою фракцию. Он систематически занимался дискредитацией Црезидиума и его членов, критиковал их не на самом Президиуме, что вполне законно и необходимо, а в Секретариате ЦК, направляя свои стрелы против Президиума, являющегося высшим органом партии между Пленумами ЦК. Такие действия Хрущева вредят единству, во имя которого Президиум ЦК терпел до сих пор причуды Хрущева. Об этом придется доложить на Пленуме ЦК, который необходимо будет созвать. Еще добавлю один важный, по-моему, факт. На одном из заседаний Президиума Хрущев сказал: “Надо еще разобраться с делами Зиновьева — Каменева и других, то есть троцкистов”. Я бросил

реплику: “Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала”. Хрущев вскипятился и начал кричать: “Что ты все намекаешь, мне это надоело!”

Тогда на Президиуме я не стал раскрывать этот намек, но сейчас я его раскрою. Хрущев был в 1923—1924 годах троцкистом. В 1925 году он пересмотрел свои взгляды — покаялся в своем грехе. Именно в 1925 году я с ним познакомился в Донбассе и увидел в нем искреннего ленинца — сторонника линии ЦК ВКП(б). В дальнейшей его судьбе — его выдвижении была известная доля моего участия как секретаря ЦК Украины, а потом как секретаря ЦК КПСС, занимавшегося кадрами. Я его оценил как способного, растущего работника из рабочих. Я исходил из того, что партия и ЦК не мешают расти людям, имевшим в прошлом ошибки, но изжившим их.

Я доложил об этом Сталину, когда на Московской конференции выбирали Хрущева секретарем. Вместе с Хрущевым я был у Сталина, и тот посоветовал, чтобы Хрущев выступил на конференции с рассказом о себе, а Каганович подтвердит, что ЦК это знает и доверяет Хрущеву. Так это было. Конечно, грехи прошлого прощаются и не напоминаются до рецидива.

Сделанное Хрущевым заявление тогда — это рецидив. И мы ему напоминаем старый грех, чтобы эти рецидивы не повторялись”.

После Кагановича выступил Молотов. “Как ни старался Хрущев провоцировать меня, — сказал Молотов, — я не поддавался на обострение отношений. Но оказалось, что дальше терпеть невозможно. Хрущев обострил не только личные отношения, но и отношения в Президиуме в целом при решении крупных государственных и партийных вопросов”. Тов. Молотов подробно остановился на вопросе реорганизации управления, считая ее неправильной, говорил о неправильности приписывания ему, будто он против целины. Это неверно. Верно то, что он возражал против чрезмерного увеличения и доведения сразу до 20—30 млн га, что лучше вначале сосредоточиться на 10—20 млн, подготовить как следует, чтобы освоить хорошо и получить высокие урожаи. Тов. Молотов опровергал приписываемое ему торможение политики мира — это неправда, но, видимо, эта выдумка нужна была для того, чтобы оправдать необходимые шаги по внешней политике. Его выступления против

Югославии относились к вопросам не внешней политики, а к антипартийным, антисоветским выступлениям югославов, за которые мы их критиковали и должны критиковать. “С Хрущевым, как с Первым секретарем ЦК, больше работать нельзя, — сказал Молотов. — Я высказываюсь за освобождение Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК”.

После Молотова выступил Булганин. Он начал с того, что рассказал о фактах неправильных методов руководства работой государственных органов, в том числе Совмина, о нетоварищеском отношении даже по отношению к нему лично. Булганин говорил об ошибках по существу ряда решений. “Я, — заключил Булганин, — полностью присоединяюсь к предложению об освобождении Хрущева”.

Выступили товарищи Первухин и Сабуров. Они оба заявили, что раньше хорошо относились к Хрущеву, так же как Хрущев к ним. “А теперь мы видим, что Хрущев зарвался, зазнался и затрудняет нам работу. Его надо освободить”.

Тов. Микоян, верный своей тактике маневрирования, сказал, что верно, есть недостатки в работе Хрущева, но они исправимы, поэтому он считает, что не следует освобождать Хрущева.

После нас выступил сам Хрущев. Он опровергал некоторые обвинения, но без задиристости, можно сказать, со смущением. Часть упреков признал, что действительно, я, мол, допускал ошибочное отношение к товарищам, были ошибки и в решении вопросов по существу, но я обещаю.Президиуму, что я исправлю эти ошибки.

В защиту Хрущева выступили секретари ЦК: Брежнев, Суслов, Фурцева, Поспелов, хотя и оговаривались, что, конечно, недостатки есть, 'но мы их исправим.

По-иному выступил, единственный из всех, секретарь ЦК Шепилов. Он честно, правдиво и убедительно рассказал про недопустимую атмосферу дискредитации и проработки Президиума ЦК, созданную Хрущевым в Секретариате ЦК. В особенности Хрущев чернил Ворошилова, как “отжившего, консервативно-отсталого” деятеля. (В то же время Хрущев лицемерно оказывал Ворошилову внешне любезность и “уважение”.) Шепилов рассказал о ряде неправильных решений Секретариата за спиной Президиума ЦК.

Фактически Хрущев превратил Секретариат ЦК в орган, действующий независимо от Президиума ЦК.

Президиум заседал четыре дня. Председательствовавший Булганин по-демократически вел заседание, не ограничивал время ораторам, давая иногда повторные выступления и секретарям ЦК.

А тем временем хрущевский Секретариат ЦК организовал тайно от Президиума ЦК вызов членов ЦК в Москву, разослав через органы ГПУ (точнее сказать, КГБ, но Каганович упомянул старое название “дорогих органов”, милое ему еще с 20-х годов. — Б. С.) и органы Министерства обороны десятки самолетов, которые привезли в Москву членов ЦК. И это было сделано без какого-либо решения Президиума и даже не дожидаясь его решения по обсуждаемому вопросу. Это был настоящий фракционный акт, ловкий, но троцкистский.

Большинство Президиума ЦК не такие уж простаки или плохие организаторы. Если бы они стали на путь фракционной борьбы, в чем их потом неверно обвинили, то могли бы организовать, проще — снять Хрущева. Но мы вели критику Хрущева по-партийному, строго соблюдая все установленные нормы с целью сохранения единства. По-фракционному повел дело Хрущев. К концу заседания Президиума ЦК явилась от собравшихся в Свердловском зале членов ЦК делегация во главе с Коневым, заявив, что члены Пленума ПК просят Президиум доложить Пленуму ЦК об обсуждаемых на Президиуме вопросах. Некоторые члены Президиума гневно реагировали на этот акт созыва членов ЦК в Москву без разрешения Президиума ЦК как акт узурпаторский со стороны Секретариата ЦК и, конечно, самого Хрущева.

Тов. Сабуров, например, ранее боготворивший Хрущева, с гневным возмущением воскликнул: “Я вас, товарищ Хрущев, считал честнейшим человеком. Теперь вижу, что я ошибался, — вы бесчестный человек, позволивший себе по-фракционному, за спиной Президиума ЦК организовать это собрание в Свердловском зале”.

После маленького перерыва Президиум ЦК решил: несмотря на то что Секретариат ЦК грубо нарушил Устав партии, но, уважая членов ЦК и считаясь с тем, что они ждут прихода членов Президиума, прервать заседание Президиума и пойти в Свердловский зал.

Сбросивший свою маску смущения, ободренный Хрущев рядом с Жуковым и Серовым шествовал в Свердловский зал.

Можно себе представить внутреннее психологическое состояние членов Пленума ЦК, доставленных в Москву в столь чрезвычайном порядке. Еще до открытия Пленума члены ЦК были, конечно, информированы о заседании Президиума ЦК (об этом уже позаботился аппарат ЦК). Но когда открылся Пленум, вместо доклада о заседании Президиума, которого, конечно, ожидали члены ЦК, им было преподнесено “блюдо” об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова.

То есть вместо вопроса “о неудовлетворительном руководстве Первого Секретаря ЦК Хрущева” был поставлен абсолютно противоположный, надуманный вопрос “Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова”. Доклада о заседании Президиума ЦК и обсуждавшихся им вопросах фактически не было сделано, зато был нанизан целый комплекс политических обвинений в адрес выдуманной антипартийной группы Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним кандидата в Президиум — Шепилова.

Чувствуя нелепость, несуразность положения — объявить большинство Президиума ЦК фракцией, хрущевские обвинители прибегли к хитросплетенной выдумке о “группе трех” — Маленкова, Кагановича, Молотова, выделив их из семи членов Президиума, выступавших против Хрущева, осуждавших его и требовавших его освобождения (из остальных четырех товарищей — Ворошилова, Булганина, Первухина, Сабурова — первых трех даже вновь избрали в Президиум ЦК).

Таким образом, выделив ^рех — Маленкова, Кагановича, Молотова, была сделана попытка скрыть, что из девяти членов Президиума только два: Микоян и сам Хрущев — были за оставление Хрущева Первым секретарем, а большинство — семь — были за освобождение Хрущева, как плохо осуществляющего политическую линию ЦК партии на практике.

Потом “победителями” уже был придуман новый аргумент, что, мол, пользуясь арифметическим большинством, эта группа хотела сменить и состав руководящих органов партии, изменить линию партии. Но во-первых, нелепо

говорить об арифметическом большинстве — а какое же иное большинство может быть при решении тех или иных вопросов? Да, в Президиуме ЦК большинство было за смену одного Хрущева, но разве состав руководящих органов партии — это один Хрущев? Разве не весь Президиум является руководящим органом между Пленумами ЦК? Поэтому смешно говорить и писать, что Президиум хотел сменить состав руководящих органов партии, то есть сменить самого себя.

Итог известен: был принят предложенный проект постановления, опубликованный в “Правде”, “Об антипартийной группе Маленкова Г. М., Кагановича Л. М., Молотова В. МЛ

В принятом постановлении говорится, что “эта группа антипартийными, фракционными методами добивалась смены...”. Разве большинство Президиума можно называть фракцией? Никаких фактов о фракционных методах нет, их и не было; никаких групп, особых собраний ни до, ни после официального заседания Президиума, никакого сговора не было. Если бы была фракционная группа, то мы уж не такие плохие организаторы, чтобы оказаться в таком положении, чтобы Хрущев и его фракция так обставили нас — большинство Президиума. Именно Хрущев и примкнувшие к нему организованно действовали как фракция, собрав членов ЦК тайно, за спиной Президиума ЦК. А мы — не группа, а большинство Президиума, сберегая единство ЦК, заседали, обсуждали, доказывали и стремились решить вопрос без фракционного ловкачества, которое применил Хрущев и его хитрые советчики.

Могут сказать — ловок все-таки Хрущев. Да, но ловкость эта — троцкистская, антипартийная. Однако, понимая, что выделить трех членов Президиума и исключить их из ЦК, его Президиума, просто пришив им белыми нитками фракционность и антипартийность, неубедительно для партии, новый состав хрущевского руководства, еще до его избрания, составил проект постановления Пленума ЦК КПСС, заполненный иными выдумками, политиче-ски-принципиальными обвинениями так называемой антипартийной группы Маленкова, Кагановича, Молотова...

В практической работе можно у любого найти ошибки, недостатки, были они и у нас, но о них-то и в постановлении

мало говорится. Зато общих, необоснованных, хлестких обвинений полно...

Ведь после XX съезда избран Президиум ЦК, составивший указанное Ленинское ядро ЦК, а в этом ядре и были Ворошилов, Молотов, Каганович, Маленков, Булганин, Микоян, Первухин, Сабуров, Шверник и другие. Как же можно свести Ленинское ядро ЦК к Хрущеву и Микояну, а остальных, в особенности Молотова, Кагановича, Маленкова, Ворошилова, исключить и ошельмовать? Все это понадобилось хрущевской фракции для того, чтобы прикрыть действительные ошибки и недостатки, критиковавшиеся на Президиуме ЦК. Для того чтобы оправдать исключение из ЦК, и надуманы все эти “принципиально-политические” обвинения.

Это была антипартийная, антиленинская расправа со старыми деятелями партии и Советского государства, расправа за критику Первого секретаря ЦК Хрущева, возомнившего себя незаменимым.

Больше того, Маленков, Каганович, Молотов после исключения их из ЦК честно и усердно, как полагается коммунистам, трудились на предоставленных им работах, в парторганизациях активно участвовали в. работе и борьбе за выполнение решений партии и ее ЦК. Никаких замечаний или обвинений в чем-либо не имели.

Несмотря на это, через четыре года после решения 1957 года их исключили из партии.

Добиваясь восстановления в партии, они — ныне без партийного билета — остаются верными коммунистами, Марк-систами-Ленинцами, пролетарскими интернационалистами, борцами за линию партии и ее ЦК, за Социализм и Коммунизм!

Я надеюсь, я верю, что партия, ее Центральный Комитет, его Политбюро установят правду и восстановят нас в правах членов нашей родной Ленинской партии».

Каганович своего восстановления в партии так и не дождался, хотя дожил до 1991 года, прожив на год дольше Молотова.

А Феликсу Чуеву Каганович с горечью говорил:

— Сталин в последние годы допустил в оценке людей ошибку. Он приблизил к себе Хрущева, Маленкова, Берию, а Молотова, Кагановича и Ворошилова отодвинул.

Сталин нас... недооценил, но именно мы... оказались самыми крепкими.

— Во времена «антипартийной группы» вы могли взять власть, — мечтательно произнес Чуев.

— Если б мы организовались, мы бы могли взять власть... — согласился Каганович. — Большинство Политбюро было за нами, но... Хрущев сумел обмануть нас всех. Он жулик высшего пошиба. А мы парламентаризмом занялись...

Молотов утверждал, что «Хрущева сняли только с поста председательствующего на Политбюро. Больше ничего не было. Его не освободили. И освободить его не могли. Это решает Пленум».

На самом деле на четырехдневных заседаниях Президиума ЦК 18—22 июня 1957 года Молотов и его сторонники семью голосами против четырех сместили Хрущева с поста Первого секретаря и предложили назначить на этот пост Молотова. Хрущев отказался подчиниться и заявил, что этот вопрос должен решать Пленум ЦК. Тогда Молотов предложил вообще упразднить должность Первого секретаря, вспомнив, что с марта по август 1953 года эту должность никто не занимал — не было ни Генерального, ни Первого секретаря, да и Сталин последние годы подписывался только секретарем ЦК. Но тут уже собрались вызванные Игнатовым и Фурцевой при активной поддержке Серова и Жукова члены ЦК, и участь антипартийной группы была решена.

На пленуме отказался каяться один Молотов. Хотя Жуков в своем выступлении и упомянул, с подачи Хрущева и Серова, о том, что с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова и Кагановича санкции на осуждение к расстрелу Военной коллегией Верховного суда 38 679 человек и что только 12 ноября 1938 года Сталин и Молотов осудили на смерть 3167 человек, а 21 ноября добавили еще 229, Вячеслав Михайлович чувствовал: сажать и расстреливать их не будут, чтобы не пугать членов ЦК возвращением сталинских времен.

Чуев поинтересовался, молча ли Хрущев принял свою отставку с поста Первого секретаря.

«Где там! — усмехнулся Молотов. — Кричал, возмущался... Но мы уже договорились. Нас семеро из одиннадцати,

а за него трое, в том числе Микоян. У нас программы никакой не было, единственное — снять Хрущева, назначить его министром сельского хозяйства.' А за стеной шумят. Там Фурцева, Серов, Игнатов. Собрали членов ЦК. На другой день был Пленум. Фурцева как секретарь ЦК, она играла роль. И Суслов как секретарь ЦК. Серов большую роль сыграл. Использовал технический аппарат. Вызвал членов ЦК поскорей в Москву. Собрались к Суслову. Серов помогал. Ну, конечно, он играл техническую роль. Поскольку Хрущев оставался Первым секретарем ЦК, аппарат был в его руках, а ему помогали Суслов с Фурцевой, тоже секретари ЦК...»

Вячеслав Михайлович в сердцах добавил: «Суслов — это такой провинциал в политике! Большая зануда... Одного поля ягоды с Хрущевым. Суслов — это же сухая трава. Жуков — крупный военный, но слабый политик. Он сыграл решающую роль в возведении на пьедестал Хрущева тогда, в 1957 году, а потом сам проклинал Хрущева...»

Вячеслав Михайлович заявил Чуеву, что на пленуме он выложил про Хрущева всю правду-матку. А в ответ участники пленума только «орали». Молотов утверждал: «Я говорил не о Хрущеве, но о его руководстве специально. А Хрущев хитрый очень... Хрущев, видимо, подслушивал наши телефонные разговоры, и шпионы у них были...»

Позже Молотов называл Хрущева «недоразумением для партии».

Тем не менее на июньском Пленуме 1957 года он был вынужден заявить:

«Я не могу снять с себя ответственности и никогда не снимал политической ответственности за те неправильности и ошибки, которые осуждены партией... Я несу за это ответственность, как и другие члены Политбюро».

А вот что о событиях июня 1957 года со слов Молотова рассказывает Вячеслав Никонов:

«Опале 1957 года предшествовало недовольство большинства членов Политбюро деятельностью Хрущева. Ему предъявили большой список претензий, начиная с целины, разделения обкомов партии на сельские и промышленные, засилья кукурузы, разрыва отношений с Китаем и так

далее. На заседании Политбюро было принято решение о назначении Хрущева министром сельского хозяйства и возвращении к коллегиальному руководству, но Никита Сергеевич сказал, что это следует утвердить в ЦК. А поскольку его сторонников в ЦК оказалось больше, недовольных членов Политбюро объявили антипартийной группой».

Маленков, как известно, мемуаров не оставил. Однако он много рассказывал о своей жизни сыну Андрею, в том числе и о неудавшейся попытке свергнуть Хрущева в июне 57-го. Вот как происходившее выглядит в изложении Андрея Маленкова:

«В конце января 1955 года отец и его “партия” технократов потерпели поражение (тогда Маленков, напомню, был смещен с поста главы правительства, причем при живейшем участии не только Хрущева, но и Молотова. — Б. С). С этого момента почти на четыре десятилетия в нашей стране установилось полное господство партократии. В этом, по-моему, и состоит главное отличие режима Хрущева от режима Сталина. В этом же и корень многих бед, которые затем обрушились на страну. Полнейшая бесконтрольность, ненаказуемость партократии создали все условия для ее коррупции и разложения.

55—57-й годы были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни моего отца. Ведь он видел, как рушились все его реформы. Видел, как хрущевская затея с целиной обрекла Центральную Россию на нищету, а Казахстан — на экологическую катастрофу. Видел, как догматическое мышление Хрущева, разыгравшего в 1956 году антисталинскую карту, по сути своей так и оставалось сталинистским, что наглядно подтвердилось расстрелом мирной демонстрации в Тбилиси, беспощадной расправой с венгерской “контрреволюцией” в том же 56-м году и обострением конфронтации между Восточной и Западной Германией...

Отчетливо помню, какой неясной тревогой в июньские дни 57-го года был наполнен наш дом. Мы решительно ни о чем не догадывались, но по каким-то нюансам в поведении отца видели: хоть и держится с полным спокойствием, но нервы у него на пределе. Однажды невольно услышал, как он властно сказал по телефону: “Николай, держись. Будь мужчиной. Не отступай...” Как потом стало ясно... разговаривал отец с Булганиным, который должен был

опубликовать в “Правде” решение Президиума о снятии Хрущева. Увы, “Николай” уже искал лазейки и компромиссы, чтобы уцелеть перед бешеным напором хру-щевцев...»

По мнению Маленкова, «Хрущев совершил государственный переворот и единолично захватил власть в стране. Известно, чем закончилась эта “победа”... Хрущев восстановил непомерные налоги на крестьян, ликвидировал приусадебные участки, забрал коров и, укрупнив колхозы, а многие из них превратив в совхозы, тем самым окончательно доконал сельское хозяйство».

А вот что запомнилось «примкнувшему к ним Шепи-лову»:

«Правильно Молотов говорит, что я к “антипартийной группе” не имел никакого отношения. Но было несколько фактов, которые поражали. Как-то я гулял... Останавливается машина. Выходит Ворошилов: “Дмитрий Трофимович, голубчик, ну что же у нас происходит? Как дальше жить? Как дальше работать? Всех оскорбляет, всех унижает, ни с кем не считается, все один, сам решает!”

Я говорю: “Климент Ефремович, вы участник II съезда партии... В том, что вы говорите, много правды. Но почему вы это мне говорите? Вы член Президиума ЦК, я — нет... Там ставьте вопрос. Я выскажу свою точку зрения искренне и честно. Многое я уже вижу, что нарастает в партии...”

Я не знал, что против Хрущева что-то готовится...

Когда собрались (на заседание Президиума), я вижу, что Жукова нет. Маленков говорит: “Я предлагаю изменить повестку дня и обсудить вопрос относительно грубого нарушения коллективности руководства. Стало совершенно невыносимо... Председательствующим предлагаю Булганина”. — “Пожалуйста!” — с театральным жестом произносит Хрущев. И Булганин сел председательствовать... Мыс Жуковым много говорили: невозможно же, куролесит, ничего не понимает, во все лезет... Когда Жуков приехал на заседание, сел рядом со мной — мы всегда сидели вместе на заседании Президиума.

Я уже не помню порядок выступлений, но все говорили, что стало невыносимо работать, все нарушено, ни о каком коллективном руководстве не может быть и речи, и каждый

перечислял, в какой области и как Хрущев куролесит, какой вред это приносит. Он сидел, подергивался.

Но никто не предлагал Хрущева репрессировать. Сказали: “Вот Хрущев говорил, что все критикуют сельское хозяйство, есть предложение назначить его министром сельского хозяйства, оставив его членом Политбюро” (в то время — Президиума ЦК. — Б. С.). Другого предложения я не слышал...

Когда дошла очередь до меня, я говорил долго. И начал с того, что советский народ и партия заплатили большой кровью за культ личности Сталина... И что же? Прошел небольшой срок, и снова то же самое видишь. Я стал перечислять. Появился новый диктатор».

Тут, по уверению Щепилова, между ним и Никитой Сергеевичем состоялся примечательный диалог.

— Сколько вас учили? — перебил Шепилова Хрущев.

— Я много учился, я дорого стою народу... — не без гордости заметил Дмитрий Трофимович.

— А я одну зиму у попа за пуд картошки учился! — раздраженно бросил Никита Сергеевич. Впрочем, не исключено, что он втайне даже гордился тем, что его образование ничего и никому не стоило. Промышленную академию, где он больше занимался партработой, Хрущев, очевидно, солидным учебным заведением не считал. Однако, существенно уступая тем же Молотову и Маленкову в образовании, Никита Сергеевич превосходил их на голову энергией и решительностью, поэтому-то и одержал победу.

— Так что же вы претендуете на то, что вы знаток и металлургии, и химии, и литературы? — съехидничал Ше-пилов.

На это Хрущев не нашелся что ответить.

По свидетельству Д. Т. Шепилова, на Президиуме Булганин говорил:

«У меня, когда я уезжал, перекопали весь двор, проложили провода подслушивания...»

Другие участники антихрущевской оппозиции тоже жаловались на прослушку, на слежку, обвиняли Хрущева в фактическом восстановлении сталинизма.

Сам Шепилов заявил: «Какое же это коллективное руководство? Приходит ко мне Фурцева, секретарь МК, сек-

ретарь ЦК, и говорит: “Отойдем туда за угол, да закройте телефон чем-нибудь, нас подслушивают! Что же делается! Ничего не получается, все разваливается...”

О Фурцевой Шепилов позже сообщил сыну некоторые довольно пикантные подробности: «Я знал, что она была возлюбленной Никиты... Мне говорили, что она неискренняя. А перед этим заседанием она пришла, бледная, ко мне, трясется: “Если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам говорила, когда приходила, мы вас в лагерную пыль превратим”. Такая мегера!»

Тогда же, перед Президиумом, Шепилов ответил Фурцевой довольно резко:

«Вы меня не пугайте, я фронтовик, Екатерина Алексеевна, я смерти в глаза смотрел не раз».

Несчастливый же для группы Молотова исход пленума Шепилов связывал, прежде всего, с позицией «силовиков»:

«После того как Жуков сделал все, чтобы Хрущев остался у власти, Никита Сергеевич сделал Жукова триумфатором... А меня выгнали с треском... После Пленума выхожу — идет навстречу Жуков. Я ему говорю: «Георгий Константинович, имей в виду: следующим будешь ты!» В июне нас выгнали, а в октябре — его. Жуков потом локти кусал и не мог слышать имени Хрущева...»

Сейчас самое время предоставить слово самому маршалу Жукову, тогдашнему министру обороны. Уже в отставке Георгий Константинович рассказывал об историческом заседании одному из интервьюеров:

«Весной 1957 года сын Хрущева Сергей женился. На даче Хрущева устроили свадьбу. Крепко выпили и произносили речи. Выступил и Хрущев. Как всегда, хорошо рассказал о своей родословной, тепло вспомнил свою маму, а затем как-то вскользь уколол Председателя Совета Министров СССР Булганина. В другое время Булганин промолчал бы, а тут неузнаваемо вскипел и довольно резко сказал: “Я попросил бы выбирать выражения...” Присутствовавшие поняли: Булганин озлоблен против Хрущева. Догадка подтвердилась. Как только кончился обед, Молотов, Маленков, Булганин, Каганович уехали к Маленкову на дачу Хрущев понял, что Булганин

переметнулся в стан его противников, и, был явно озабочен их усилением.

После того как ушли Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, ко мне подошел Кириченко (близкий к Хрущеву секретарь ЦК. — Б. С.) и завел такой разговор: “Ты понимаешь, куда дело клонится? Эта компания не случайно демонстративно ушла со свадьбы. Нам нужно... быть ко всему готовыми. Мы на тебя надеемся... Одно твое слово — и армия сделает все, что нужно...”

Я видел, что Кириченко пьян, но сразу же насторожился: “Я тебя не понимаю, куда ты клонишь?”

Кириченко: “Ты что, не видишь, как злобно они разговаривали с Хрущевым? Они — решительные и озлобленные люди... Дело может дойти до серьезного...”

Мне показалось, что Кириченко завел разговор не от своего ума, что подтверждалось следующими его словами: “В случае чего мы не дадим в обиду Никиту Сергеевича...”

Утром 19 июня мне позвонил Маленков и попросил заехать по неотложному делу... Маленков встретил меня очень любезно и сказал, что давно собирался поговорить со мной по душам о Хрущеве. Он коротко изложил свое мнение о якобы неправильной практике руководства со стороны Первого секретаря ЦК Хрущева, указав при этом, что Хрущев перестал считаться с Президиумом ЦК, выступает на местах без предварительного рассмотрения вопросов на Пленуме. Хрущев стал крайне грубым в обращении со старейшими членами Президиума. В заключение он спросил, как лично я расцениваю создавшееся положение в Президиуме ЦК...

Я спросил его: “Вы от своего имени со мной говорите или?..”,

“Я говорю с тобой как со старым членом партии, мнение которого ценю и уважаю...”

Я понял, что за спиной Маленкова действуют более сильные личности, Маленков явно не раскрывает настоящей цели разговора со мной...

Я сказал Маленкову: “Советую вам пойти к Хрущеву и переговорить с ним по-товарищески. Уверен, он вас поймет”. “Ты ошибаешься, — возразил Маленков, — не таков Хрущев, чтобы признать свои действия неправильными, тем более исправить их”.

Я ему ответил: «“Думаю, что вопрос постепенно утрясется”. На этом мы и разошлись. Через несколько часов меня срочно вызвали на заседание Президиума ЦК...

Открыв заседание, Хрущев спросил: “О чем будем говорить?” Слово взял Маленков: “Я выступаю по поручению группы товарищей членов Президиума. Мы хотим обсудить вопрос о Хрущеве, но, поскольку речь будет идти лично о Хрущеве, я предлагаю, чтобы... председательствовал не Хрущев, а Булганин”.

Молотов, Каганович, Булганин и Первухин громко заявили: “Правильно!” Так как группа оказалась в большинстве, Хрущев молча освободил место председателя...

Булганин: “Слово имеет Маленков”. Маленков подробно изложил все претензии к Хрущеву и внес предложение освободить Хрущева от обязанностей Первого секретаря. После Маленкова слово взял Каганович. Речь его была явно злобная, он сказал: “Ну, какой это Первый секретарь: в прошлом он троцкист, боролся против Ленина, политически он малограмотный, запутал дело сельского хозяйства и не знает дела в промышленности...”

Обвинив Хрущева в тщеславии, Каганович предложил принять предложение Маленкова об освобождении Хрущева... и назначить его на другую работу. Молотов присоединился к тому, что было сказано Маленковым и Кагановичем. Против принятия этого решения выступила группа: члены президиума Микояц, Суслов и кандидаты в члены Президиума (без права голосовать) Фурцева, Шверник и я. Мы были в меньшинстве. Чтобы оттянуть время для вызова отсутствующих членов Президиума (Кириченко и Сабурова), мы внесли предложение ввиду важности вопроса сделать перерыв до завтра и срочно вызвать всех членов Президиума... ?идя, что дело принимает серьезный оборот, Хрущев' предложил созвать Пленум ЦК. Группа отклонила это предложение, сказав, что вначале снимем Хрущева, а потом можно будет собрать Пленум. Я видел выход из создавшегося положения только в решительных действиях. Я заявил: “Категорически настаиваю на срочном созыве Пленума ЦК. Вопрос стоит гораздо шире, чем предлагает группа. Я хочу на Пленуме поставить вопрос о Молотове, Кагановиче, Ворошилове, Маленкове. Я имею на руках материалы об их кровавых злодеяниях вместе со Сталиным в 37—38-м годах, и им

не место в Президиуме ЦК и даже в ЦК КПСС. И если сегодня группой будет принято решение о смещении Хрущева... Я не подчинюсь этому решению и обращусь немедленно к партии через парторганизации Вооруженных сил”.

Это, конечно, было необычное и вынужденное заявление. Я хотел провести психологическую атаку на антипартийную группу и оттянуть время до прибытия членов ЦК, которые уже перебрасывались в Москву военными самолетами. После этого моего заявления было принято решение перенести заседание на третий день, и этим самым группа проиграла затеянное ими дело против Хрущева. Если мне тогда говорили спасибо за столь решительное выступление, то через 4 месяца я очень сожалел об этом своем решительном заявлении, так как мое заявление в защиту Хрущева обернули в октябре 57-го года против меня...»

Строго говоря, любая попытка оппозиции обратиться за поддержкой к Жукову в тот момент была заранее обречена на провал. В это время Георгий Константинович был приближен к Никите Сергеевичу, активно боролся с культом личности Сталина, которому не мог простить опалу 46-го года, и выступать против Хрущева совершенно не собирался. А к главе КГБ И. А. Серову заговорщики даже не подходили. Иван Александрович дружил с Хрущевым еще с конца 30-х годов, когда они вместе работали на Украине. Правда, если бы Жуков и Серов знали, что и того и другого Хрущев отправит в далеко не почетную отставку (Жукова — в том же 57-м за «бонапартизм», а Серова — в 63-м, за дружбу с англо-американским агентом полковником ГРУ О. В. Пеньковским и разглашение государственной тайны, да еще с разжалованьем из генералов армии в генерал-майоры), то они, наверное, крепко бы подумали, стоит ли защищать Хрущева от «антипартийной группы». Но... «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Чуев спрашивал Молотова:

— Когда вы сняли Хрущева, почему вы не обратились к партийным организациям, к народу?

— Партийные организации были не в наших руках, — сокрушался Вячеслав Михайлович.

— Все равно вы не воспользовались моментом, — мягко укорил главаря «антипартийной группы» поэт.

— Я и не мог этим воспользоваться, — втолковывал Чуеву Молотов. — И надо еще одно добавить к нашему минусу: мы были не подготовлены к тому, чтобы что-то противопоставить. (Попросту говоря, никакой политической программы у «антипартийной группы» не было. — Б. С.). А Хрущев противопоставил — вот при Сталине вам было тяжело, а теперь будет легче. Это подкупало (на самом деле Никита Сергеевич давал понять секретарям обкомов и другим членам ЦК — при Сталине вас отстреливали, а при мне вот уже скоро четыре года как никого не стреляют, Берия со товарищи, дескать, были последними, кого вывели в расход. — Б. С.). Подавляющее большинство голосовало против меня. Обиженных было очень много.

— Но это среди верхушки, — робко возразил Феликс.

— Не только среди верхушки, — со знанием дела заявил Вячеслав Михайлович. — И среди кадров.

— Но рабочий класс был за вас, — упорствовал Чуев.

— Рабочих тоже подкупили: теперь, мол, будет спокойнее, не будет гонки вперед, — вздыхал Молотов.

Микоян так объяснил, почему он выступил на стороне Хрущева:

«Я решительно встал на сторону Хрущева в июне 1957 года против всего остального состава Президиума ЦК, который фактически уже отстранил его от руководства работой Президиума. Хрущев висел на волоске. Почему я сделал все, что мог, чтобы сохранить его на месте Первого секретаря? Мне было ясно, что Молотов, Каганович, отчасти Ворошилов были недовольны разоблачением преступлений Сталина. Победа этих людей означала бы торможение процесса десталинизации партии и общества. Маленков и Булганин были против Хрущева не по принципиальным, а по личным соображениям. Маленков был слабовольным человеком, в случае их победы он подчинился бы Молотову, человеку очень стойкому в своих убеждениях. Булганина эти вопросы вообще мало волновали. Но он тоже стал бы членом команды Молотова. Результат был бы отрицательный для последующего развития нашей партии и государства. Нельзя было этого допустить».

Причины, приведшие Маленкова в состав антипартийной группы, были, на взгляд Микояна, несколько иными, чем у Молотова, Кагановича и Ворошилова:

«А как он (Хрущев. — Б. С.) поссорился с Маленковым? Молотов и Каганович — другое дело. Тут — политика. Их не устраивала десталинизация. А Маленков хотел тоже быть реформатором. Ему с Хрущевым политически было по пути. Только он переоценил пост главы правительства (Ленин был Председателем Совнаркома) и недооценил роль руководителя партийного аппарата. Сам перешел в правительство, отдав партию в руки Хрущеву. Видимо, не представлял себе, на какое вероломство по отношению к нему мог пойти Хрущев. Непростительная ошибка! Ведь он сам при Сталине сделал этот аппарат всемогущим исполнителем воли Генерального (Первого) секретаря.

А причина их ссоры заключалась, по-моему, в следующем. В 1953 году Хрущев первым выступил на Пленуме о мерах для облегчения положения крестьян и о сельском хозяйстве вообще. И очень хорошо, правильно выступил, подняв давно назревшие проблемы. Конечно, большинство в Президиуме ЦК его поддержало. Это была его несомненная заслуга. Но потом на Верховном Совете с этим же выступил Председатель Совета Министров Маленков. Вот народ и приписал ему всю славу. Этого Хрущев ему не забыл и не простил. Он не хотел ни с кем делить ни славы, ни — главное — власти. Уверен, именно по этой причине у них, давнишних друзей, пошел разлад».

Думаю, что указанная Микояном причина ссоры Никиты Сергеевича и Георгия Максимилиановича была не главной. На самом деле именно Маленкова обижало то, что его, признанного вроде бы преемника Сталина, хитрый Хрущев постепенно оттеснил на второй план. Можно предположить, что он надеялся после смещения Хрущева вновь стать всесильным Председателем Совета министров, отдав на откуп Молотову руководство партией.

29 июня 1957 года пленум принял постановление «Об антипартийной группе Маленкова Г. М., Кагановича Л. М., Молотова В. М.». В нем, в частности, говорилось:

«Эта группа, по существу, пыталась противодействовать ленинскому курсу на мирное сосуществование между

государствами с различными социальными системами, ослаб-лению международной напряженности и установлению дружественных отношений СССР со всеми народами мира. Они были против расширения прав союзных республик в области экономического и культурного строительства, в области законодательства, а также против усиления роли местных Советов в решении этих задач. Тем самым антипартийная группа противодействовала твердо проводимому курсу на более быстрое развитие экономики и культуры в национальных республиках, обеспечивающему дальнейшее укрепление ленинской дружбы между всеми народами нашей страны. Антипартийная группа не только не понимала, но и сопротивлялась мероприятиям партии по борьбе с бюрократизмом, по сокращению раздутого государственного аппарата. По всем этим вопросам они выступали против проводимого партией ленинского принципа демократического централизма.

Эта группа упорно сопротивлялась и пыталась сорвать такое важнейшее мероприятие, как реорганизация управления промышленностью, создание совнархозов в экономических районах, одобренное всей партией и народом. Они не хотели понять, что на современном этапе, когда развитие социалистической промышленности достигло огромных масштабов и продолжает быстро расти при преимущественном развитии тяжелой индустрии, — необходимо было найти новые, более совершенные формы управления промышленностью, раскрывающие большие резервы и обеспечивающие еще более мощный подъем советской индустрии.

По вопросам сельского хозяйства участники этой группы обнаружили непонимание новых назревших задач. Они не признавали необходимости усиления материальной заинтересованности колхозного крестьянства в расширении производства продуктов сельского хозяйства. Они возражали против отмены старого, бюрократического порядка планирования в колхозах и введения нового порядка планирования, развязывающего инициативу колхозов в ведении своего хозяйства, что дало уже свои положительные результаты. Они настолько оторвались от жизни, что не могут понять реальной возможности, позволяющей в конце этого года отменить обязательные поставки

сельскохозяйственных продуктов с дворов колхозников. Проведение этой меры, имеющей жизненное значение для миллионов трудящихся советской страны, стало возможным на основе большого подъема общественного животноводства в колхозах и развития совхозов. Участники антипартийной группы вместо поддержки этой назревшей меры выступили против нее.

Они вели ничем не оправданную борьбу против активно поддержанного колхозами, областями, республиками призыва партии — догнать в ближайшие годы США по производству молока, масла и мяса на душу населения. Тем самым участники антипартийной группы продемонстрировали барски пренебрежительное отношение к насущным жизненным интересам широких масс и свое неверие в огромные возможности, заложенные в социалистическом хозяйстве, в развернувшееся всенародное движение за ускоренный подъем производства молока и мяса.

Нельзя считать случайным, что участник антипартийной группы т. Молотов, проявляя консерватизм и косность, не только не понял необходимости освоения целинных земель, но и сопротивлялся делу подъема 35 миллионов гектаров целины, которое приобрело такое огромное значение в экономике нашей страны.

Тт. Маленков, Каганович и Молотов упорно сопротивлялись тем мероприятиям, которые проводил Центральный комитет и вся наша партия по ликвидации последствий культа личности, по устранению допущенных в свое время нарушений революционной законности и созданию таких условий, которые исключают возможность повторения их в дальнейшем...

В области внешней политики эта группа, в особенности т. Молотов, проявляла косность и всячески мешала проведению назревших новых мероприятий, рассчитанных на укрепление мира во всем мире.

Тов. Молотов в течение длительного времени, будучи министром иностранных дел, не только не предпринимал никаких мер по линии МИДа для улучшения отношений СССР с Югославией, но и неоднократно выступал против тех мероприятий, которые осуществлялись Президиумом ЦК для улучшения отношений с Югославией.

Неправильная позиция т. Молотова по югославскому вопросу была единогласно осуждена Пленумом ЦК КПСС в июле 1955 года — “как не соответствующая интересам Советского государства и социалистического лагеря и не отвечающая принципам ленинской политики”.

Тов. Молотов тормозил заключение государственного договора с Австрией и дело улучшения отношений с этим государством, находящимся в центре Европы. Заключение договора с Австрией имело важное значение для разрядки общей международной напряженности. Он был также против нормализации отношений с Японией, в то время как эта нормализация сыграла большую роль в деле ослабления международной напряженности на Дальнем Востоке. Он выступал против разработанных партией принципиальных положений о возможности предотвращения войн в современных условиях, о возможности различных путей перехода к социализму в разных странах, о необходимости усиления контактов КПСС с прогрессивными партиями зарубежных стран.

Тов. Молотов неоднократно выступал против необходимых новых шагов советского правительства в деле защиты мира и безопасности народов. В частности, он отрицал целесообразность установления личных контактов между руководящими деятелями СССР и государственными деятелями других стран, что необходимо в интересах достижения взаимопонимания и улучшения международных отношений...

Убедившись в том, что их неправильные выступления и действия получают постоянный отпор в Президиуме ЦК, который последовательно проводит в жизнь линию XX съезда партии, тт. Молотов, Каганович, Маленков встали на путь групповой борьбы протир руководства партии. Сговорившись между собой на антипартийной основе, они поставили перед собою цель изменить политику партии, возвратить партию к тем неправильным методам руководства, которые были осуждены XX съездом партии. Они прибегли к интриганским приемам и устроили тайный сговор против Центрального Комитета. Факты, вскрытые на Пленуме ЦК, показывают, что тт. Маленков, Каганович, Молотов и примкнувший к ним т. Шепилов, став на путь фракционной борьбы, нарушили Устав партии и выработанное Лениным решение X съезда партии “О единстве партии”».

Пленум постановил:

«Осудить, как несовместимую с ленинскими принципами нашей партии, фракционную деятельность антипартийной группы Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Вывести из состава членов Президиума ЦК и из состава ЦК тт. Маленкова, Кагановича и Молотова; снять с поста секретаря ЦК КПСС и вывести из состава кандидатов в члены Президиума ЦК и из состава членов ЦК т. Шепилова».

Все было кончено. Больше Вячеславу Михайловичу не довелось играть никакой политической роли. Моральным, хотя и слабым утешением им могло служить только то, что многие их мнения, объявленные в постановлении ошибочными и антипартийными, на самом деле оказались правильными — и насчет целины, и насчет совнархозов.

На XXII съезде партии в октябре 1961 года Хрущев в последний раз заклеймил антипартийную группу. В отчетном докладе он утверждал:

«Против ленинского курса партии выступила фракционная антипартийная группа, в которую входили Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров и примкнувший к ним Шепилов.

На первых порах резкое сопротивление линии партии на осуждение культа личности, на развязывание внутрипартийной демократии, на осуждение и исправление всех злоупотреблений властью, на выявление конкретных виновников репрессий оказывали Молотов, Каганович, Маленков и Ворошилов. Такая их позиция была не случайна: они несут персональную ответственность за многие массовые репрессии в отношении партийных, советских, хозяйственных, военных и комсомольских кадров и за другие явления подобного рода, имевшие место в период культа личности».

Как будто сам Никита Сергеевич или тот же Микоян не отличились на ниве репрессий! Показательно, что среди жертв, упомянутых в хрущевском докладе, блистательно отсутствовала интеллигенция. Ее первый секретарь ЦК ценил куда ниже, чем партийные или хозяйственные кадры.

Хрущев продолжал:

«Вначале эта группа составляла незначительное меньшинство в Президиуме ЦК. Но когда партия развернула борьбу за восстановление ленинских норм партийной и государственной жизни, приступила к решению таких неотложных задач, как освоение целины, перестройка управления промышленностью и строительством, расширение прав союзных республик, улучшение благосостояния советских людей, восстановление революционной законности, фракционная группа активизировала свою антипартийную подрывную деятельность и стала вербовать сторонников внутри Президиума ЦК... Почувствовав, что им удалось сколотить в Президиуме ЦК арифметическое большинство, участники антипартийной группы пошли в открытую атаку, стремясь изменить политику в партии и стране, политику, намеченную XX съездом партии.

Сговорившись на своих тайных сборищах, фракционеры потребовали внеочередного заседания Президиума. Они рассчитывали осуществить свои антипартийные замыслы, захватить руководство партией и страной. Антипартийная группа хотела поставить членов ЦК, всю партию перед свершившимся фактом.

Но фракционеры просчитались. Члены ЦК, которые в то время были в Москве, узнав о фракционных действиях антипартийной группы внутри Президиума, потребовали немедленного созыва Пленума Центрального Комитета.

Пленум Центрального Комитета, состоявшийся в июне 1957 года, решительно разоблачил и идейно разгромил антипартийную группу... Будучи в ходе Пленума идейно разгромленными и оказавшись перед лицом единодушного осуждения Пленумом ЦК, участники антипартийной группы выступили с признанием того, что у них был сговор, с признанием вредности своей антипартийной деятельности. На Пленуме с признанием своих ошибок выступил т. Ворошилов, который заявил, что его “попутали фракционеры” и что он полностью осознает свои ошибки и решительно осуждает их, как и всю подрывную деятельность антипартийной группы.

Постановление Пленума ЦК об антипартийной группе было, как вы знаете, принято единодушно, за него голосовали и участники антипартийной группы, за исключением Молотова, который при голосовании воздержался.

Позднее при обсуждении итогов Пленума в первичной партийной организации Молотов также заявил, что считает решение Пленума правильным и присоединяется к этому решению».

А в заключительном слове Никита Сергеевич вспомнил, как после провала заговора ему позвонил Каганович и просил не делать с членами антипартийной группы того, что с ними наверняка бы сделал Сталин. Хрущев заверил Кагановича, что он его не за того принимает:

«Характерный разговор был у меня с Кагановичем. Это было на второй день после окончания работы июньского Пленума ЦК, который изгнал антипартийную группу из Центрального Комитета. Каганович позвонил мне по телефону и сказал:

— Товарищ Хрущев, я тебя знаю много лет. Прошу не допустить того, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине.

А Каганович знал, как тогда расправлялись, потому что он сам был участником этих расправ (о собственных обширных знаниях в этой деликатной сфере Никита Сергеевич опять предпочел промолчать. — Б. С). Я ему ответил:

— Товарищ Каганович! Твои слова еще раз подтверждают, какими методами вы намеревались действовать для достижения своих гнусных целей. Вы хотите вернуть страну к порядкам, которые существовали при культе личности, вы хотели учинять расправу над людьми. Вы и других мерите на свою мерку. Но вы ошибаетесь. Мы твердо соблюдаем и будем придерживаться ленинских принципов. Вы получите работу, — сказал я Кагановичу, — сможете спокойно работать и жить, если будете честно трудиться, как трудятся все советские люди.

Вот какой разговор был у меня с Кагановичем. Этот разговор показывает, что когда фракционеры провалились, то думали, что с ними поступят так, как они хотели поступить с кадрами партии, если бы им удалось осуществить свои коварные замыслы. Но мы, коммунисты-ленинцы, не можем становиться на путь злоупотребления властью».

Представляю, каково было Молотову читать стенограмму съезда, особенно насчет того, что он, как и другие, думал мерить Хрущева «на свою мерку», тогда как

Никита Сергеевич — подлинный коммунист-ленинец, чуждый злоупотреблений властью. Ведь в действительности Никита Сергеевич если и не был чемпионом по репрессиям, то уж «бронзу» — третье место среди членов Политбюро после Сталина и Молотова наверняка заслужил. Так что опасения, что фракционеров поставят к стенке, как их предшественников в 30-х годах, имели под собой все основания. Но Хрущев не стал расстреливать антипартийную группу, чтобы не пугать номенклатурную братию возвращением сталинских времен.

И еще Никита Сергеевич удивлялся:

«Возникает вопрос — как попал товарищ Ворошилов в эту группу? Некоторым товарищам известны неприязненные личные отношения между Ворошиловым и Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем, между Маленковым и Ворошиловым.

И вот, несмотря на такие взаимоотношения, они все же объединились. Почему, на какой почве? Потому, что после XX съезда они боялись дальнейшего разоблачения их незаконных действий в период культа личности, боялись, что им придется отвечать перед партией. Ведь известно, что все злоупотребления производились тогда не только при их поддержке, но и при их активном участии. Боязнь ответственности, стремление возродить порядки, существовавшие в период культа личности, — вот что объединяло участников антипартийной группы, несмотря на личную неприязнь между ними».

Впрочем, Ворошилова, вовремя сменившего фронт и переметнувшегося на сторону Хрущева, Никита Сергеевич простил, тихо отправив на пенсию в 1960 году и даже присвоив ему перед этим звание Героя Социалистического Труда.

О себе, любимом, и своей роли в репрессиях Никита Сергеевич и на этот раз скромно не упомянул. Он утверждал, что «антипартийная группа хотела поставить к руководству Молотова. Тогда, конечно, никаких разоблачений этих злоупотреблений властью не было бы... Уже после того, как состоялся XX съезд, который осудил культ личности, антипартийная группа предпринимала все, чтобы разоблачение не пошло дальше. Молотов говорил, что

в больших делах бывает плохое и хорошее. Он оправдывал действия, которые были в период культа личности, и предрекал, что подобные действия возможны, что возможно их повторение в будущем».

Представим на минуту, что каким-то чудом группе Молотова в июне 1957 года удалось бы одержать победу. Тогда царствование Вячеслава Михайловича в качестве генсека (он тоже наверняка переименовал бы бесцветного «Первого» секретаря в «Генерального») продлилось бы, скорее всего, аж до ноября 1986 года, если, конечно, бурная государственная деятельность не укоротила бы его жизнь. Все-таки одно дело — тихий пенсионер и совсем другое — активно действующий политик. Так вот, в этом случае в 1986 году у нас бы не только никакой перестройки не было, но и наследником Молотова стал бы какой-нибудь правоверный сталинист. И в начале XXI века Россия жила бы как какая-нибудь Северная Корея. Конечно, если бы прежде Вячеслав Михайлович не довел дело до самоубийственного термоядерного конфликта. Но для того чтобы подобный сценарий реализовался, Молотов должен был быть совсем другим человеком — по-настоящему самостоятельным и решительным.

На съезде антипартийную группу помянула Е. А. Фур-цева. Она заявила:

«Они были против реабилитации невинно пострадавших людей, потому что сами повинны в массовых репрессиях и грубых нарушениях законности, которые так трагически дорого обошлись нашему народу...

Незадолго до июньского Пленума Центрального Комитета состоялось заседание Президиума ЦК... Обсуждался вопрос о полной, в том числе партийной, реабилитации бывших крупных руководителей нашей армии — Тухачевского, Якира, Уборевича, Егорова, Эйдемана, Корка и других. Невиновность их была столь очевидна, что даже Молотов, Маленков, Каганович и другие высказались за их реабилитацию, хотя в свое время приложили руку к их трагической гибели. И тогда при обсуждении Никита Сергеевич очень спокойно, но прямо спросил их: когда же вы были правы? Этот прямой и честный вопрос привел их в ярость и замешательство. (В данном случае Хрущеву бояться было нечего — к гибели Тухачевского и его товарищей он и в самом

деле отношения ₍не имел, а о судьбе украинской и московской номенклатуры, отстрелянной по его приказу, тогда Хрущева никто не спрашивал. — Б. С.) Маленков даже заявил по адресу Никиты Сергеевича — что вы нас запугиваете Пленумом. Но ведь это было не так. Они боялись Пленума, так как знали, что будут на нем разоблачены, и делали все, чтобы сорвать его созыв. Их злодеяния дорого обошлись народу, поэтому, говоря о тяжелых последствиях культа личности Сталина, нельзя обойти молчанием тех, которые писали свои зловещие резолюции и тем самым решали судьбу честных коммунистов. Я имею в виду Кагановича, на совести которого сотни репрессированных и расстрелянных руководящих работников железнодорожного транспорта, начиная от начальников дорог и кончая начальниками политотделов».

Молотова же Екатерина Алексеевна обвинила, среди прочего, в оппозиции к объединению строительных организаций в Москве и несогласии с заменой отраслевых министерств экономическими районами.

Глава КГБ А. Н. Шелепин упомянул о расстрельных списках, которые подписывали Сталин, Молотов и Каганович. Шелепин подчеркнул, что «о жестоком отношении к людям говорит ряд циничных резолюций Сталина, Кагановича, Молотова, Маленкова и Ворошилова на письмах и заявлениях заключенных». И привел ряд красноречивых примеров, связанных с Молотовым:

«В июне 1937 г. один из работников Госплана СССР направил письмо Сталину, в котором указал, что член бюро Комиссии Советского Контроля при Совнаркоме Ломов Г. И. (Опоков) якобы имел дружеские отношения с Рыковым и Бухариным. Сталин наложил на это письмо резолюцию: «Т-щу Молотову. Как быть?» Молотов написал: «За немедленный арест этой сволочи Ломова. В. Молотов». Через несколько дней Ломов был арестован, обвинен в принадлежности к правооппортунистической организации и расстрелян. Он сейчас реабилитирован... Молотов дал санкцию на арест первого секретаря Уральского обкома партии Кабакова, наркома легкой промышленности Ухано-ва, председателя Дальневосточного крайисполкома Крутова и многих, многих других товарищей. И после этого

Молотов называет себя ленинцем! Это кощунство над именем и памятью Ленина! Ленин этому не учил и никогда так не поступал в отношении своих товарищей по классу и борьбе».

Владимир Ильич действительно товарищей по партии в расход не выводил, зато с представителями эксплуататорских классов и мелкой буржуазии, включая крестьянство, не церемонился и санкционировал их массовое уничтожение в ходе «красного террора».

Шелепин призвал КПК привлечь к строгой партийной ответственности членов антипартийной группы, поскольку «некоторые члены антипартийной группы, и прежде всего Молотов, до сих пор не сделали должных выводов из сурового урока, ведут себя неправильно, двурушничают перед партией, стоят на старых позициях».

Насчет того, что Вячеслав Михайлович всю жизнь стоял на старых позициях, «железный Шурик» был, безусловно, прав.

Интересные подробности драматических событий июня 1957 года были приведены в выступлении секретаря ЦК Н. Г. Игнатова, которому всего лишь через три года довелось сыграть активную роль в свержении Хрущева:

«Когда обсуждался вопрос об освоении целины, Молотов ожесточенно возражал. Он заявлял, это его подлинные слова, что целина — нестоящее дело, что она не окупит вложенных средств. Надо ли, товарищи, доказывать теперь вредность и вздорность этих возражений? Молотов надменно считал и продолжает считать себя знатоком всех вопросов международной и внутренней жизни. Но ведь хорошо известно, что Молотов был и остается путаником в понимании международных отношений и внутреннего развития страны. Он много напутал в вопросе о путях и возможностях построения коммунизма в нашей стране, в оценке сил социализма и империализма, в вопросах о сосуществовании государств с различным социальным строем, о возможности предотвращения мировой войны, о формах перехода различных стран к социализму. И это не случайно. Молотов был и остается безнадежным догматиком, потерявшим представле-

ние о реальной действительности. Он не шел в ногу с нашей партией».

Как оказалось потом, насчет целины Вячеслав Михайлович как в воду глядел. Урожаи на целинных землях в долгосрочной перспективе, особенно с учетом истощения и засоления почв, не оправдывали сделанные вложения, которые гораздо эффективнее было бы использовать в Нечерноземье средней полосы. Что же касается борьбы социализма и империализма, то Молотов тоже был прав в том, что в условиях мирного сосуществования будет происходить постепенная эрозия социалистического строя, которая рано или поздно приведет к краху СССР и его со-юзников-сателлитов. Но и предлагавшаяся им в качестве альтернативы конфронтация, вплоть до военной, могла привести только к самоубийству человечества в термоядерной войне. А любая конфронтация, которую в принципе невозможно довести до решительного столкновения, неизбежно рано или поздно свелась бы к мирному сосуществованию, причем какое-то экономическое сотрудничество с «капиталистами» все равно было неизбежно. Значит, крах социализма все равно произошел бы, только в другие сроки.

Игнатов продолжал:

«Члены ЦК направили на заседание Президиума своих представителей с заявлением о необходимости созвать Пленум ЦК. Позвольте огласить это заявление:

“В Президиум Центрального Комитета.

Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным Комитетом и руководстве Секретариатов. Нельзя скрывать от членов Пленума ЦК такие важные для всей нашей партии вопросы. В связи с этим мы, члены ЦК КПСС, просим срочно созвать Пленум ЦК и вынести этот вопрос на обсуждение Пленума. Мы, члены ЦК, не можем стоять в стороне от вопроса руководства нашей партии”.

Когда доложили Президиуму об этой просьбе, фракционеры подняли страшный шум.

Товарищи! С этой высокой трибуны не стоит рассказывать, какие гнусные вещи они говорили членам ЦК, когда те пришли. Как вы думаете, почему? Да как это члены ЦК

осмелились к ним обратиться?! Товарищ Хрущев и другие поддерживавшие его товарищи решительно настаивали на приеме членов ЦК. И тогда это так называемое “арифметическое большинство”, фракционеры, предложили, чтобы членов ЦК принял не Президиум, а один из их сторонников — Булганин или Ворошилов. Увидев, куда гнет эта группа, Никита Сергеевич Хрущев заявил, что и он пойдет на встречу с членами ЦК, и настоял на своем. И какое это было счастье для судьбы нашей партии!»

Это восклицание было встречено бурными аплодисментами. Тут Хрущев подал одну из своих многочисленных реплик:

«Они хотели лишить меня возможности встретиться с членами ЦК и выделили Ворошилова на это дело. Я сказал: Пленум избрал меня Первым секретарем ЦК и никто не может лишить меня права встречи с членами Центрального Комитета Коммунистической партии. Меня избирал Пленум ЦК, поэтому он и должен принять решение. Как Пленум ЦК решит, так и будет».

Это заявление опять встретили бурными аплодисментами. Игнатов продолжил:

«Тогда Президиум уполномочил товарищей Хрущева и Микояна, а также Ворошилова и Булганина встретиться с членами Центрального Комитета».

«Как видите, двое на двое», — сострил Никита Сергеевич.

Так фракционеры допустили еще одну ошибку. Раз уж Хрущев настоял на своем праве беседовать с членами ЦК, то посылать вместе с ним надо было не периферийных Ворошилова и Булганина, а настоящих главарей — Молотова и Кагановича. Самое время было продемонстрировать партии ее нового лидера. Но видимо, Вячеслав Михайлович понимал, что коллеги по ЦК могут попросту испугаться его, и сделал ставку на двух маршалов, один из которых (Булганин) был маршалом «чернильным» и никогда не пользовался авторитетом ни в народе, ни в ЦК.

Игнатов добавил:

«Как видите, фракционеры не хотели встречаться с членами ЦК, о чем так правдиво и ярко рассказал Никита Сергеевич. Более того, было дано указание не пропускать членов ЦК в Кремль, и многие из них буквально нелегально пробирались к месту заседания Президиума ЦК. Это, товарищи, неслыханно, это — позор!»

«Позор!» — охотно поддержали его делегаты.

Шелепин поведал съезду о том, что «Булганин, злоупотребляя своим служебным положением, в июньские дни 1957 года... расставил в Кремле свою охрану, выставил дополнительные посты, которые никого не пропускали без его указания в здание Правительства, где проходило заседание Президиума ЦК КПСС. Это говорит о том, что заговорщики готовы были пойти на самые крайние меры для достижения своих грязных целей».

Тут Игнатов обрушился на Молотова:

«На Пленуме участники антипартийной группы оказались перед монолитной стеной Центрального Комитета. Когда они увидели, что Пленум единодушно поддерживает товарища Хрущева в его принципиальной борьбе за проведение ленинского курса, они стали трусливо каяться, но им нельзя было верить. Они двурушничали до Пленума, на Пленуме и после Пленума. В этом пришлось убедиться, в частности, по поведению Молотова, когда наша делегация была на XIII съезде Монгольской народно-революционной партии. В то время Молотов был послом в Монголии.

По просьбе партийной организации посольства им была сделана информация об июньском Пленуме ЦК и о других практических вопросах деятельности ЦК. Молотову тогда на партийном собрании задали вопрос, потребовали от него ответа, признает ли он решения XX съезда партии и согласен ли он с проводимыми Центральным Комитетом мероприятиями. Молотов ответил на собрании, что он согласен.

Но через два дня в беседе с одним из членов делегации пытался убедить его, что не следует реорганизовывать МТС и продавать колхозам технику (как раз тогда Пленум решал эти вопросы) и торопиться с осуществлением других намеченных мероприятий. Такое поведение Молотова характеризует его как двурушника».

За все эти страшные прегрешения Игнатов предложил исключить Молотова, а заодно и Кагановича с Маленковым из партии. Несколько месяцев спустя после съезда это было осуществлено.

Вот как прокомментировал историю с «антипартийной группой» писатель Владимир Солоухин в своей книге «Последняя ступень (Исповедь вашего современника)»:

«Группа сообщников (соратников, пардон!) решила отстранить Хрущева от власти и взять власть в свои руки. Политбюро большинством голосов проголосовало против Хрущева. Генеральным секретарем КПСС был избран Вячеслав Михайлович Молотов. Политбюро продолжало заседать уже под его руководством. Молотов произнес пятичасовую речь, разоблачающую и критикующую деятельность Хрущева. Из зала заседаний никого не выпускали. Фурцева отпросилась в туалет. Как женщине, ей разрешили выйти. Она позвонила Жукову и Семичастному, то есть главнокомандующему и министру КГБ. Моментально на военных реактивных самолетах свезли из областей секретарей обкомов — членов ЦК. Они столпились в “предбаннике”. Стали требовать, чтобы их пустили на заседание. Их пустили. Надеясь, видимо, убедить либо надеясь, что, поставленные перед фактом, они подчинятся Молотову как Генсеку КПСС. Но их свезли на военных самолетах, и встречал их на аэродроме министр КГБ Семичастный. Вероятно, он успел сказать каждому из них два-три словечка. Они, войдя в зал заседаний, проголосовали против группы Молотова, за Хрущева. Хрущев, таким образом, победил. По всей стране были проведены партийные собрания в низовых партийных организациях. Мы все один за другим вставали и дружно клеймили Молотова, Маленкова, Кагановича, Ворошилова и примкнувшего к ним Шепилова. Все превозносили Никиту Сергеевича. Но у многих, я заметил, было подавленное состояние. Тот, кто хоть на минуту задумался над происходящим, не мог не вообразить, что если бы Молотов остался секретарем (если бы не привезли на истребителях членов ЦК), то сейчас по всей стране тоже проходили бы низовые партсобрания, и все мы дружно ругали бы Хрущева, восхваляя Молотова, Ворошилова и всю группу. Так на самом деле мы

и стали ругать Хрущева, превозносимого в течение десяти лет, после 14 октября 1964 года, когда его спихнули и власть в стране перешла в другие руки».

Тот же Солоухин справедливо заметил, что «своих спасителей, Фурцеву и Жукова, он (Хрущев. — Б. С.) очень быстро “отблагодарил”, отодвинув подальше. Это естественно: лучше иметь вокруг себя людей, которые тебе обязаны, нежели людей, которым ты обязан».

Быть кому-то обязанным Никита Сергеевич не желал, в результате чего, во многом, и рухнул в октябре 64-го.

Все свидетельства, как друзей и соратников, так и врагов Молотова, разнятся во многих деталях. Сейчас уже, наверное, невозможно установить абсолютную истину: кто что именно сказал и кто в каком порядке выступал. Но бросается в глаза, что Молотов на заседании Президиума ЦК держался довольно пассивно, в значительной мере отдав инициативу Кагановичу. А когда формальный глава заговорщиков устраняется от активной борьбы — дело заговора трещит по швам.

Вообще все действия заговорщиков оставляют впечатление какой-то импровизации. Чувствуется отсутствие какого-либо продуманного плана действий. Кажется, что Молотов и его товарищи надеялись на то, что Хрущев сразу же дрогнет и поднимет руки кверху. А когда тот вдруг заупрямился, они не знали, что делать. Нет, не годились «тонкошеие вожди» для государственных переворотов...

Но Сталин и не мог терпеть в своем окружении чересчур умного и решительного человека. Ведь такой «кронпринц» создавал потенциальную угрозу власти Сталина еще при жизни диктатора. И самостоятельно властвовать члены «антипартийной группы» просто не умели. Хрущев оказался человеком куда более волевым, чем Маленков или Молотов, да к тому же контролировал секретариат ЦК и имел своих ставленников в качестве большинства секретарей обкомов.

Шея у Никиты Сергеевича оказалось потолще, чем у его противников. Поэтому Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов блистательно Провалились. Если бы они позаботились о какой-либо силовой поддерж-

ке, хотя бы о паре десятков офицеров и генералов армии и КГБ, как это было при аресте Берии, ход событий мог бы развернуться по-другому. Если бы Хрущева арестовали прямо на заседании Президиума, то далеко не факт, что секретари обкомов и главы КГБ и Минобороны, увидев Никиту Сергеевича в «браслетах», рискнули бы выступить в его защиту. В то же время обеспечить себе содействие со стороны силовых структур Молотову и его товарищам в условиях лета 57-го было чрезвычайно трудно, а на уровне первых лиц этих ведомств — практически невозможно.

Во главе Министерства обороны тогда стоял, как мы уже говорили, близкий к Хрущеву маршал Жуков, а во главе КГБ — давний друг Никиты Сергеевича генерал Серов. Только МВД возглавлял сравнительно нейтральный Н.П. Дудоров, но и он тяготел скорее к Хрущеву, чем к Маленкову и Молотову. Кроме того, Дудоров не был профессионалом сыскного дела и вплоть до 1945 года работал в сфере строительства.

В любом случае Молотову, Маленкову, Кагановичу, Булганину и прочим было бы гораздо труднее уговорить офицеров и генералов арестовать Хрущева в 57-м, чем Хрущеву, Маленкову и Булганину в 53-м уговорить тех же военных арестовать Берию. Ведь тогда против Лаврентия Павловича выступали глава правительства, министр обороны и фактический руководитель партии. Теперь же, в 57-м, арестовывать пришлось бы главу партии, а на стороне заговорщиков был только Председатель Совета министров, не игравший большой политической роли и не пользовавшийся популярностью в стране. Вряд ли бы нашлось много офицеров, рискнувших участвовать в заговоре, зато о подобных разговорах почти наверняка узнали бы и Жуков, и Серов и довели бы это до сведения Хрущева.

Я думаю, не случайно попытка свержения Хрущева удалась только тогда, когда ее возглавили люди, которые во времена Большого террора 1937—1938 годов находились на достаточно низких номенклатурных должностях либо вообще вступили в активную политическую жизнь лишь в последние сталинские годы и не привыкли бояться Сталина. В команде, подготовивший переворот, возглавленный Брежневым, присутствовали бойцы старой гвардии (Косыгин, Суслов), но в основном это были представители «непо-

ротого поколения» руководителей, в большинстве своем выдвинутые самим Хрущевым. Они Никиты Сергеевича не боялись и, опираясь на силовые структуры, готовы были идти до конца, если бы Хрущев вдруг заартачился.

Молотов же и другие участники «антипартийной группы» рассчитывали только на мирный вариант взятия власти. Они надеялись, что удастся уговорить Хрущева добровольно отказаться от поста Первого секретаря ЦК КПСС, как в 1955 году, когда с поста Председателя Совета министров ушел Маленков. При этом Молотов со товарищи готовы были оставить Хрущева в составе Президиума ЦК и предоставить ему один из министерских постов, например сельского хозяйства.

«Антипартийная группа» явно опасалась доводить дело до обострения, а тем более — до силового противостояния. Ее участники не забывали, что Никита Сергеевич все же зарекомендовал себя как один из самых кровавых сталинских палачей. Тогда в случае неудачи Молотов, Каганович, Маленков и прочие почти наверняка разделили бы печальную судьбу оппозиционеров 20-х годов. А так все дело можно было попытаться свести к обычным разногласиям, неизбежным в любом здоровом коллективе.