Лишенцы

После октябрьской революции 1917 года многие люди в России были лишены гражданских прав. «Лишенцами» оказались бывшие белогвардейцы, дворяне, помещики и их дети, родственники лиц, уехавших за границу, а впоследствии также семьи нэпманов и раскулаченных крестьян. Лишенцев не принимали даже на самую низкооплачиваемую государственную работу. Они не имели трудовых книжек и не могли получать продуктовые карточки. Каждый выживал, как умел: дворяне становились учителями танцев или краснодеревщиками, их жены – домашними портнихами, кто-то промышлял на барахолке. Многие постепенно деклассировались и нередко спивались.

Самой незащищенной категорией лишенцев стали гувернантки, приехавшие в Россию на заработки и не успевшие вовремя вернуться к себе на родину. Они очутились в настоящей ловушке. В конце 20-х годов выезд из страны им был запрещен, а здесь отказано в праве на работу.

Ада Робертовна

Тяжелее всего в ту пору пришлось пожилым гувернанткам, единственным источником существования которых служили частные уроки иностранных языков. К их числу принадлежала Ада Робертовна, по происхождению швейцарская немка.

Ада Робертовна занимала маленькую комнатку коммунальной квартиры в не существующем теперь Кудринском переулке. Убранство безукоризненно чистой комнаты было предельно скудным: узкая железная кровать; шкаф, служивший и буфетом, и гардеробом; три простых стула и небольшой складной столик с изогнутыми ножками. За этим столом и проходили уроки. Ада Робертовна занималась только с детьми младшего школьного возраста, владевшими разговорным немецким языком. Она принимала одновременно не более двух учеников, видимо, по числу свободных стульев, а может быть, это входило в систему ее преподавания. Моим товарищем по занятиям был болезненного вида соседский мальчик Кирюша, который, как и я, в течение трех предшествующих лет посещал дошкольную немецкую группу. Других учеников Ады Робертовны я ни разу не видела.

* * *

Ада Робертовна была худощавой женщиной выше среднего роста, никогда не горбившейся, с прямо посаженой головой. Лицо ее казалось почти аскетическим: щеки были впалыми, губы слегка поджатыми, глаза смотрели строго. Однако мы с Кирюшей не испытывали перед ней страха и воспринимали занятия как нечто совершенно естественное. Ада Робертовна не делала нам замечаний, лишь изредка прибегая к паузам и поглядывая на нас поверх очков, которые надевала только во время уроков.

Со временем я поняла, что программа занятий была ею тщательно продумана, и мы сразу же погрузились в увлекательный мир древнегерманского эпоса и античной мифологии. Само собой разумеется, что не только преподавание, но и упоминание этих предметов в средней школе тех лет было запрещено. Небольшая библиотека Ады Робертовны состояла из книг, по большей части в кожаных переплетах, с прекрасными иллюстрациями. Мы с Кирюшей быстро освоили готический шрифт, как печатный, так и письменный, что впоследствии очень пригодилось мне во время войны, когда пришлось работать с немецкими документами.

* * *

Ада Робертовна исповедовала лютеранство и по воскресеньям посещала церковные богослужения в «кирке» – единственном протестантском храме в Москве, который располагался в Старосадском переулке на Маросейке. Позднее его закрыли и переделали в кинотеатр «Арктика», но Ада Робертовна до этого времени не дожила.

Чем питалась Ада Робертовна, не получавшая продуктовых карточек, остается загадкой. Иногда мы видели, как она разогревает на маленькой спиртовке желудевый кофе с добавлением цикория. Все остальное можно было приобрести только на рынке, по коммерческой цене. На Рождество – запрещенный в то время праздник – Ада Робертовна позволяла себе неслыханную роскошь: чашку натурального кофе и самолично испеченный «кухен» – маленький сухой пирог из муки, сахарина и все того же цикория.

* * *

От мифологических сюжетов Ада Робертовна постепенно переходила на исторические темы. Собственно говоря, тема была одна: правление и процветание кайзеровских династий. Будучи убежденной монархисткой, Ада Робертовна бережно хранила альбомы с фотографиями последнего кайзера Вильгельма II и членов его семьи. Как известно, Вильгельму II на редкость повезло. Проиграв первую мировую войну и будучи низложен, он мирно закончил свои дни в Голландии. Ада Робертовна с удовольствием зачитывала нам вслух отрывки из писем своей подруги, которая в начале двадцатых годов сопровождала бывшего кайзера в обувной магазин для покупки галош.

* * *

У Ады Робертовны был свой метод постепенного усложнения материала. Она старалась не повторять пройденного, предпочитая закреплять знания учеников с помощью домашних заданий. Поэтому на ее уроках можно было всегда узнать что-то новое, и интерес к ним не ослабевал.

К концу первого года занятий мы уже бойко декламировали стихотворения Шиллера, Мюллера и Рильке, а в дальнейшем сумели одолеть такие сложные сочинения, как «Эгмонт» и «Гетц фон Берлихинген» Гёте, нравоучительные драмы Лессинга и многое другое. Каким-то непостижимым образом Ада Робертовна умела вдохнуть жизнь в персонажи этих философских, сухих, совершенно не сценических пьес, и поведение каждого из них становилось понятным и доступным детскому восприятию. Наши герои любили, страдали, впадали в ярость, раскаивались и получали прощение.

Мы с нетерпением ждали, когда дойдет очередь до «Фауста», но летом тридцать третьего года Ада Робертовна неожиданно скончалась. Занятия немецким языком больше не возобновлялись, а «Фауст» так и остался непрочитанным.

Варвара Михайловна

Это была исконно русская женщина, ставшая лишенкой в силу драматических обстоятельств. В двадцатых годах ее семья получила разрешение на выезд в Париж, но внезапно заболел младший сын. Муж благополучно отбыл вместе со старшими детьми, и предполагалось, что Варвара Михайловна в скором времени последует за ними. Однако болезнь затянулась. Кажется, это была тяжелая форма сыпного тифа, осложнившаяся менингитом. Когда сын, наконец, выздоровел, отъезд за границу был уже невозможен – мышеловка захлопнулась.

Варвара Михайловна, никогда и нигде не служившая, оказалась одна, без средств к существованию, с физически крепким, но умственно неполноценным взрослым сыном на руках. К тому же Боречка, как она его называла, доставлял ей немало хлопот.

К счастью, в Москве у Варвары Михайловны нашлись друзья, которые посоветовали ей давать частные уроки музыки. В свое время Варвара Михайловна с блеском окончила консерваторию, и за ней тянулся шлейф громких имен. Она была ученицей знаменитой немецкой пианистки Софии Ментер, которая, в свою очередь, была ученицей Листа, а на выпускном экзамене Варвару Михайловну поздравил сам Петр Ильич Чайковский, предрекая ей блестящее будущее.

Предсказание не оправдалось. Варваре Михайловне не суждено было концертировать. Она вышла замуж, обзавелась большой семьей, но с роялем не расставалась. Это и спасло ее впоследствии.

У Варвары Михайловны не было никаких навыков преподавания, не говоря уже о системе. Ее уроки заключались в обучении детей простейшей нотной грамоте и разучивании, путем многократного повторения, традиционных этюдов Черни и других несложных фортепьянных пьес.

Если ученик оказывался неспособным или ленивым, Варвара Михайловна не огорчалась. Она садилась за рояль сама и с удовольствием исполняла что-нибудь из Шопена, Бетховена или Мусоргского. Играла она замечательно, и слушать ее можно было бесконечно. Ее скрюченные, распухшие от домашней работы пальцы стремительно перемещались по клавишам, извлекая волшебные звуки из старенького «Беккера».

Иногда Варвара Михайловна могла вдруг задремать во время урока, но эти паузы длились не более нескольких минут, и, встряхнувшись, она продолжала занятия.

Никто точно не знал, сколько лет Варваре Михайловне. Казалось, что бесконечно много. Она всегда приходила на урок в одном и том же порыжевшем пальто до пят, напоминавшем салоп боярыни Морозовой, такой же длинной юбке и неопределенного цвета вязаной кофте. Но ее белая блузка была всегда тщательно накрахмалена, а шею прикрывала бархотка.

* * *

Однажды Варвара Михайловна не пришла на занятия, никого не предупредив. Телефона у нее не было, и меня послали разузнать, в чем дело. Было мне тогда лет десять или одиннадцать. Я без труда нашла густонаселенную коммунальную квартиру в доме на Садово-Каретной и нажала на кнопку звонка. Дверь открыл саженного роста человек, одетый в рубашку, дореволюционное галифе и домашние войлочные туфли. Узнав, что я пришла к Варваре Михайловне, он жестом пригласил меня войти в переднюю.

– Здравствуйте, вы придерживаетесь вегетарианства? – спросил он строго и, не дожидаясь ответа, произнес: «Честь имею!». После чего повернулся кругом, изобразив войлочными каблуками подобие щелчка, и тут же исчез.

Через несколько минут появилась неузнаваемая Варвара Михайловна в ситцевом халате, неприбранная, с торчащими прядями седых волос и руками, покрасневшими от стирки в горячей воде.

Оказалось, что утром, когда Варвара Михайловна готовилась, как обычно, идти на урок, к ней явился участковый милиционер по поводу небольшой потасовки, учиненной накануне во дворе обожаемым Боречкой.

Дело было в том, что Борис, который обычно вел себя тихо, начинал приходить в состояние крайнего возбуждения перед главными советскими праздниками: Первым мая и Седьмым ноября. Видимо, в нем пробуждались какие-то дремавшие инстинкты, искавшие повод для взрыва. В такие дни он выбегал во двор и начинал сооружать из всякого хлама баррикады.

Дворники относились к подобным занятиям снисходительно и даже с юмором. «Ступай, ступай, дурачок, – приговаривали они, легонько подталкивая его метлой. – Вон сколько мусору натаскал, нет бы чем полезным заняться». Как правило, все завершалось благополучно. Борис быстро остывал и отправлялся домой, понурив голову. Однако на этот раз он не на шутку разъярился и набросился на дворника с кулаками, а тот побежал в милицию.

К счастью, все обошлось. Участковый, давно знавший обстановку в квартире, сделал краткое внушение притихшему Борису, пригрозив в случае повторения отправить его на Канатчикову дачу, а Варваре Михайловне сказал: «Сочувствую, мамаша, но все-таки вы за ним следите». Соседи жалели Варвару Михайловну. «Вообще-то Борис смирный, – говорили они, – только на него временами что-то находит». Тем дело и кончилось, а Варваре Михайловне пришлось застирывать грязную одежду.

Варвара Михайловна жила еще очень долго, продолжая давать уроки музыки и пережив сына. Она умерла во время войны в эвакуации, куда взяли ее с собой добрые люди.

Последний Мещерин

Василий Михайлович Мещерин (дядя Вася) был младшим братом моей матери. Он родился в 1895 году, и его детство прошло в подмосковном имении Дугино, где обучением и воспитанием дяди Васи и двух его старших сестер занимались домашние учителя и гувернантка-француженка. В дальнейшем сестры поступили в московскую гимназию, а дядю Васю отправили во Францию, где он успешно окончил в 1912 году «Эколь де Рош» (Йcole dеs Rосhеs) – училище, дающее право продолжать образование в высших учебных заведениях Франции.

В. М. Мещерин. Дугино. Начало 1910-х гг.

Прожив несколько лет за границей, дядя Вася приобрел лоск и хорошее французское произношение, однако особого рвения к дальнейшему обучению не проявил. Вернувшись в Дугино, он наслаждался неспешным течением усадебной жизни: игрой в крокет или лаун-теннис, далекими прогулками по живописным берегам Пахры и коротанием вечеров за популярной среди светских любителей карт партией в «винт».

Пока ему подыскивали подобающее занятие, грянула первая мировая война. Дядя Вася тут же записался вольноопределяющимся и оказался в действующей армии. В сражении на Ипре он попал под немецкую газовую атаку, после чего был демобилизован по состоянию здоровья и вновь очутился в Дугине.

Однако прежний образ жизни ушел безвозвратно. Война еще не закончилась, а уже произошла революция, и имение было конфисковано. С установлением советских порядков дядя Вася был причислен к безнадежной категории лишенцев как сын помещика и домовладельца.

***

Не имеющий никакой специальной подготовки дядя Вася готов был браться за любое дело, но, как правило, из этого ничего не получалось. Его знаний французского не хватало для того, чтобы давать частные уроки. К тому же он был внутренне несобран, нетерпелив и быстро уставал от умственного напряжения. Видимо, по этой причине он оказался не в состоянии выполнять даже несложную счетоводческую работу, которую тайком предоставляли лишенцам ожившие во время НЭПа частники.

Пробовал себя дядя Вася и в качестве натурщика. Художники охотно приглашали его позировать. Он был высок ростом, правильного телосложения, с хорошо вылепленной головой. При взгляде на его лицо с прямым носом, красиво очерченным ртом и твердой линией подбородка создавалось обманчивое впечатление волевого, знающего себе цену человека. В действительности же дядя Вася был не уверен в себе, доверчив и подвержен посторонним влияниям. Длительные сеансы в художественных мастерских изнуряли его, и вскоре он от них отказался.

Лучше всего дядя Вася чувствовал себя среди людей, стоящих ниже его по социальному положению и образованию.

– Васька-то с приказчиками якшается, – судачили тетушки, – и водку с ними пьет. Стал говорить «магазин».

Бывшие приказчики, сделавшиеся нэпманами, охотно доверяли дяде Васе ведение разного рода переговоров. Он никогда не требовал больше того, что ему платили, а его представительная внешность часто приносила успех. Поручали ему и переброску товаров. Он с удовольствием ездил за город, отмеривая при этом многие километры пешком.

В. М. Мещерин. 1914 г.

Однако НЭП рухнул, а вместе с ним улетучилась возможность получить хоть какую-то работу, и дядя Вася вновь ощутил себя лишенцем, находя утешение лишь за бутылкой горячительного в компании таких же неудачников. Из всех доступных ему напитков он предпочитал настойку зверобоя, которую ласково именовал «зверюшкой».

В.M. Мещерин. 1939 г.

* * *

В своих бедах дядя Вася естественно винил большевиков, о чем не стеснялся говорить вслух в состоянии подпития. Удивительно, что в тридцатые годы на него не донесли. Скорее всего, он просто не был ни для кого помехой. Полутемная комната в коммунальной квартире на Дубининской, где он проживал с женой, не могла служить предметом зависти.

Единственным источником дохода в семье было жалованье жены, служившей в библиотеке. Иногда дядя Вася занимал деньги у родных под очередную попытку устроиться на работу, но это был мучительный процесс, сопровождавшийся оговорками и назиданиями. Зато его охотно приглашали летом на дачу присматривать за домом.

На природе дядя Вася оживал. Он любил совершать далекие прогулки в лес, прихватив с собой племянника и окрестных мальчишек. Выбрав подходящее место, дядя Вася умело разводил кос-

тер и угощал детвору печеной картошкой и леденцами, рассказывая им старые армейские истории и анекдоты. В такие минуты он отдыхал душой.

* * *

Периодически дядя Вася продолжал поиски работы. Он уже давно не обновлял гардероб и полностью утратил былой шарм. От постоянного курения дешевых папирос его сотрясал тяжелый кашель. На лице образовались глубокие складки, и он выглядел много старше своих лет. Пытаясь получить трудовую книжку, дядя Вася совершал поездки в другие города, но безрезультатно. Почтовые открытки, которые он посылал оттуда, полны безысходной тоски.

Когда началась Отечественная война, дядя Вася немедленно записался в ополчение. Его часть попала под Вязьмой в окружение и понесла большие потери. Дяде Васе повезло: несмотря на крайнее истощение, ему удалось добраться до дома. Едва окрепнув, он пошел работать на военный завод. Теперь брали всех, о лишенцах никто не вспоминал. Однако здоровье дяди Васи, подорванное еще в первую мировую войну, не выдержало, и вскоре он заболел крупозным воспалением легких, а в феврале 1943 года его не стало. Время было тяжелое, и гроб с телом дяди Васи погрузили на дровни и отвезли на Даниловское кладбище, где с давних времен покоится прах Мещериных.