Асафу Михайловичу Мессереру

Дорогой любимый Асаф Михайлович!

Опять я сижу и гляжу на Неву. Та же гостиница: отель «Ленинград».

Но знаю: Вы — не войдёте, Вы — в Париже.

Ваша книга (с моим бедным предисловием) — со мной.

Сегодня, когда я ехала в автомобиле на моё выступление, я сказала Вашей внучке Анечке Плисецкой: «Асаф Михайлович однажды сострадательно спросил меня: „Как же Вы устаёте, когда стоите на сцене?“»

Я знаю, что Вы имели в виду нечто другое. Помню, что ответила: «Только ноги устают, Асаф Михайлович». Вы и я — рассмеялись.

Потому что — я СТОЮ на сцене.

Позвольте мне считать себя Вашим учеником: в жизни и на сцене.

В сей (шестой) час 31 октября я сижу глядючи на Неву и заранее поздравляю Вас с днём Вашего рождения: 19 ноября.

Поздравляю всех, кого Вы учили.

Я — просто люблю Вас. И — я люблю счастливые совпадения (в обыденной жизни называют: судьба).

Всегда и только Ваша Белла Ахмадулина

31 октября 1988 г.

Асафу Михайловичу Мессереру

И волос бел, и голос побелел,

и лебедята лебедю на смену

уже летят. Но чем душе балет

приходится? — уразуметь не смею.

А кто я есмь? Одиллий и Одетт

влюблённый созерцатель обречённый.

Быть может, средь предсмертных лебедей

я — самый чёрно-белый, бело-чёрный.

С чего начать? Не с детства ли начать?

Вот — я дитя. Мне колыбель — Варварка.

Недр коммунальных чадо я, где чад

и сыро так, как в сырости оврага.

И вдруг — наряд из банта и калош.

Театр, клянусь: я не умру, покуда

не отслужу твоих восьми колонн

стройнейший строй вблизи любви и чуда.

Театр, но что меня с тобой свело?

Твой нищий гость, твой тугодум младенец,

я — бархата, и злата, и всего

сверканья расточительный владелец.

Мой нищий дух в твой вовлечён полёт.

Парит душа и небу не перечит.

Ты — божество, целующее лоб.

И плачу я, твой безутешный грешник.

Во мне — уж смерклось, а тебе — блестеть

без убыли. Пусть высоко и плавно

парит балет — соперник и близнец

души, пока душа высокопарна.

1983