Е. X. Фраучи. МОЙ ДЯДЯ МИША

Михаил Сергеевич Кедров был человеком интереснейшей биографии и трагической судьбы. Он происходил из старой дворянской семьи, род которой был записан в 6-й книге русского дворянства. Отец его, Сергей Александрович, содержал в Москве нотариальную контору, слыл традиционным хлебосолом и меценатом. Один из предков этой разветвленной семьи, высокопоставленный военный, влюбился в красавицу из цыганского хора и, невзирая на скандал в офицерском обществе и высшем свете, женился на ней, потеряв все воинские чины и привилегии. Как видим, вольнодумство в этой семье имело давние корни.

Прабабка-цыганка обладала большой музыкальностью и превосходным голосом. Эти качества вместе со своими жгуче-черными глазами и волосами цвета воронова крыла она передала своим потомкам.

Среди братьев и сестер Михаила Сергеевича мы встречаем скрипачей, пианистов, певиц, но по большей части все они были незавершенными музыкантами. Только любимый брат Михаила — Бонифатий Сергеевич был скрипачом-артистом.

Михаила Сергеевича с десятилетнего возраста отдали в гимназию.

Он продолжал заниматься и музыкой, начав эти занятия еще с раннего детства со своей матерью. Она хорошо играла на рояле.

В гимназии преподавание велось на немецком языке, и Михаил Сергеевич изучил его в совершенстве. А французскому — детей обучали дома, как это было принято в той среде. После окончания гимназии Михаил Сергеевич в 1897 г. поступил в Московский университет. Он успешно занимался, но в 1899 г. был исключен за участие в студенческих «беспорядках» и выслан из Москвы в Ярославль. Там он поступает в Демидовский юридический лицей и знакомится с вихрастым подвижным как ртуть студентом — Николаем Ильичом Подвойским. Вскоре оба включаются в подпольную работу марксистского кружка А. М. Стопани. Встретив друг в друге полное взаимопонимание и общность идеалов, они и решают поселиться вместе на Власьевской улице. Их соседом оказался Александр Дидрикиль. Таким образом, возник «пансион трех холостяков».

После смерти родителей[17] М. С. Кедров оказался одним из наследников значительного состояния. Он получает свою долю наследства и целиком передает в партийную кассу кружка на дело революции.

…Не успели мы, ребята, утром попить молока с сыром, как увидели через раскрытое окно столовой идущую по дорожке парка Нину, и, что было особенно любопытно, — она шла не одна! Рядом с ней шагал высокий и очень черноволосый молодой человек с небольшой бородкой. Черные блестящие глаза и смуглое лицо делали его похожим на цыгана.

Мы высыпали на террасу и немедленно были замечены гостем.

— Это мои племянники, — сказала Нина. Ее спутник оживился.

— Бегите сюда, давайте познакомимся!

Мы как горох посыпались по лестнице, шлепая босыми ногами по ступеням, и очутились рядом с незнакомцем. А Нина называла наши имена. Черноволосого она нам представила как своего и дяди Сашиного товарища и предложила называть его «дядя Миша».

Это был М. С. Кедров.

Вместе с нами дяде Мише был представлен пес Валет и маленький лохматый Бобик, в густой шерсти которого постоянно гнездились блохи. Дядя Миша немедленно дал ему кличку Блохарь и принялся возиться с собаками, чем вызвал у нас неподдельный восторг и любовь. Мой брат Артур[18] с гордостью рассказывал о талантах Валета и всячески старался склонить симпатии дяди Миши в его сторону. А Михаил Сергеевич во время этой возни пришел в такой азарт, что встал на четвереньки и залаял на собак с таким неподражаемым искусством, что те поджали хвосты и пустились наутек. Впрочем, впоследствии они выказывали ему все признаки собачьей привязанности и верности.

А когда за нашим огромным столом на террасе собралась вся семья и Михаил Сергеевич с непревзойденным искусством и с соответствующей мимикой принялся рассказывать интересные истории, он покорил всех. Мы слушали его затаив дыхание, а папа потом говорил нам: «У этого молодого человека блестящий ум, но он большой фантазер!» А мама подумала: уж не жених ли это Нинин?

Вечером все пошли в белый зал. Михаил Сергеевич сел за рояль и долго играл. Мы не знали, что он исполнял. Позже мама сказала, что это были соната Бетховена и «Лесной царь» Шуберта.

Долго нас не могли загнать в постели в тот летний вечер. А утром со мной произошло одно забавное приключение.

После завтрака мы все влюбленными глазами и с затаенной надеждой смотрели на дядю Мишу, думая сейчас же отправиться вместе с ним на прогулку. Но Нина очень серьезно сказала нам, чтобы мы шли гулять одни, а с дядей Мишей ей нужно поговорить об очень важных делах.

Что это за важные дела? Вопрос был жгуче-любопытен. И вот, когда все дети побежали в парк, я незаметно проскользнула в детскую, зашла за занавеску, разделявшую комнату на две части, и быстро залезла под свою кровать. Нина и дядя Миша, усевшись за нашу парту у окна, принялись вполголоса что-то обсуждать. Беседа их мне показалась странной, и понять в ней какой-нибудь смысл мне оказалось недоступно. Я улавливала только отдельные непонятные слова: «провал», «Кресты», «в предварилке» — и знакомые имена: Мери, Леля, Саша.

Мне сделалось очень скучно, надоело лежать неподвижно на полу, и я стала понемножку шевелиться, старалась как-нибудь незаметно выбраться на свободу. Этот шорох был услышан собеседниками, голоса их за партой сразу смолкли.

— Что это? — спросил дядя Миша.

Нина поднялась и отправилась за занавеску. Конечно, она меня обнаружила и вытащила из-под кровати. Вероятно, у меня был очень смущенный и встрепанный вид, так как Михаил Сергеевич принялся хохотать.

— Она нас провела, — говорил он среди хохота.

А Нина озабоченно спросила:

— Что же мы теперь должны делать?

Дядя Миша, не переставая смеяться, отвечал:

— Да ничего, ровно ничего. Ну-ка, расскажи, о чем мы говорили? — обратился он ко мне.

Я упорно молчала, так как действительно ничего не могла рассказать…

К 1900 г. сестры Дидрикиль: Мария (Мери), Ольга (Леля) и Нина уже приобщились к революционной работе. Они участвовали в марксистском кружке, организованном А. М. Стопани, и выполняли отдельные его поручения[19]. С наибольшей энергией и серьезностью к своим новым обязанностям отнеслась младшая из сестер — Нина (она была гимназисткой последнего класса)…

В комнатке сидели две сестры: Мери и Нина, углубившиеся в чтение. Только что вернулась из поездки в Петровское Леля. Она вошла оживленная, свежая от мороза и бросила у дверей чемоданчик. Нина отложила книгу, говоря полушутя-полусерьезно:

— Наконец-то! Михаил Сергеевич справляется о тебе каждый день. Как же так ты уехала, ничего ему не сказав?

— А ну его! — ответила небрежно Ольга. — Он такой неистовый!

— Он любит тебя, — поправила Нина. — Когда же ваша свадьба?

— Ах, Нина, мне что-то не хочется выходить замуж. Иди лучше ты за него.

Нина вспыхнула и вскочила:

— Но хочешь — не иди, а я-то тут при чем?..

Леля рассмеялась.

— Да, по-моему, ему все равно, что я, что ты.

— Какую чепуху ты говоришь, — обиделась Нина. — Ты его не уважаешь, если так думаешь. Он хороший человек и достоин не только уважения, а и чего-то большего (она не хотела произнести слова «любви»).

— Да я просто пошутила, — сказала Леля, слегка смутившись. — Весной поедем в Перловку, там и обвенчаемся. Да, кстати: и Сашина свадьба будет вместе с нашей.

Ранней весной 1903 г. на подмосковной станции Перловская состоялись две скромные свадьбы. На даче Кедровых, в которой давно никто не жил, тетя Мери приготовила свадебный обед.

Михаил Сергеевич был под надзором полиции и не имел права находиться в столичных городах. Вскоре после свадьбы Кедровых отправили в ссылку, в маленький бессарабский городишко Хотин.

Дядя Саша с женой вернулись в Ярославль.

В канун 1904 г. молодые Кедровы, возвращаясь из Хотина, заехали к нам в Ждани. Это были наши первые гости! Они поселились в пристроенной к дому бревенчатой комнате. Она была очень светлая и пахла свежей смолой. Одно окно захватывало балкон. Через него мы, дети, то и дело с балкона ныряли в комнату. Мы по-прежнему обожали дядю Мишу и всеми силами детских душ стремились быть к нему поближе.

Он, как и в первый свой приезд, в Юрино, был с нами ласков и казался нам необыкновенно интересным и забавным. В этот приезд он исключительно много играл на пианино, иногда без конца повторяя один и тот же пассаж, доводя исполнение до блеска. Как сейчас, помню его игру за упражнениями: вот он сидит, немного повернувшись в сторону. В правой руке у него газета, а левая с удивительной быстротой носится по клавиатуре, по 60 и более раз повторяя какой-нибудь сложнейший фрагмент из Бетховена, Шопена. Иногда это бывали обыкновенные гаммы и арпеджио, в исполнении которых он стремился достичь абсолютной точности ритма и чистоты звучания. Его упорство, его целеустремленность буквально нас поражали. Но вот легкий поворот на стуле — и у него уже в левой руке газета, а правая легко и стремительно выписывает какой-нибудь сложный музыкальный узор. При этом ведь он не смотрит на свои руки, он все время читает газету. Нам это казалось чудом. Эти ежедневные регулярные занятия продолжались с небольшими перерывами на завтрак и обед в течение всего месяца, пока Кедровы гостили у нас.

Пришло время их отъезда, и с грустью мы попрощались с дорогими гостями.

Не успели Кедровы приехать в Ярославль, как Михаила Сергеевича схватили и выслали в Вологду.

В конце 1904 г. Михаил Сергеевич был «по высочайшему повелению» освобожден из ссылки и возвратился в Ярославль, где вместе с Мери жила его жена Ольга Августовна и воспитывала маленького сына Бонифатия.

Но недолго наслаждался Михаил Сергеевич семейным очагом. Революция звала его. Он нелегально выезжает в Москву.

…В один из самых темных вечеров поздней осени в дверь нашего флигеля постучали. Саша-быструшка, наша домработница, пошла открыть дверь, и вместе с ней весь заляпанный грязью вошел дядя Миша с велосипедом в руках. Все оживились. Мама ахнула и всплеснула руками, папа долго тряс ему руку, его сразу окружили и засыпали вопросами: «Каким образом? И поездов таких нет! Почему не сообщили? Мы бы встретили».

— Саша, ставь самовар!

Дядя Миша смеясь рассказал, как он прорывался сквозь облаву. Все вокзалы были оцеплены, уехать поездом было невозможно. Вот и пришлось всю дорогу из Москвы шпарить на велосипеде.

Но не прожив и двух месяцев дома, он получает задание выехать в Кострому. Там вместе с А. М. Стопани возглавить Костромскую большевистскую организацию.

Главнейшей ее задачей было создание среди рабочих боевых дружин и оснащение их оружием. Михаил Сергеевич решает заняться местным производством оружия, которое по своим боевым качествам, конечно, не могло быть первоклассным. Поэтому, не переставая производить ею кустарным способом, Михаил Сергеевич осуществляет закупку боевого оружия…

Революция шла на убыль, начинались годы тяжелой реакции. Вот когда многим пригодились наши Ждани!

В один из прекрасных солнечных дней весны 1907 г. из Ярославля прикатила семья Кедровых с двумя мальчуганами.

Они поселились в пустующем летнем доме, на так называемой «даче». Сиреневая аллея вела к этому деревянному двухэтажному дому с крытым балконом на южную сторону. В первом этаже было пять комнат, во втором — всего две, и там каждое лето мы, фраучата, устраивали себе спальню. Здесь был упоительный свежий и прохладный воздух. Со стороны балкона была открытая лужайка, окруженная кустами сирени и акации. На ней устроили площадку для крокета. Михаил Сергеевич был страстным любителем этой игры.

Как-то за обедом зашел разговор о политических событиях. Мы с замиранием слушали, с какой убийственной иронией смертоносно разбивал наш дядя Миша высокопарные газетные статьи Милюкова и Родзянко, превращая их в пыль. Папа лукаво улыбался и говорил:

— Россию, эту старую колоду, не так легко сдвинуть, царизм врос в нее глубокими корнями. Вы, милейший человек, фантазер.

— Но эта колода уже сгнила, — парировал дядя Миша, — она скоро развалится.

— Вот тогда и «будем посмотреть», — шутя отвечал папа.

И все дружно хохотали, а мы влюбленными глазами смотрели на дядю Мишу и ловили каждое его слово.

В скором времени из Петербурга прибыл совсем незнакомый нам человек с рыжеватой бородкой. Он привез два огромнейших и очень тяжелых чемодана, которые с трудом вытащили из тарантаса. Вся босоногая команда ребят бросилась провожать нового гостя на летнюю дачу. Человек этот назвался Николаем Семеновичем Ангарским. Впоследствии мы узнали, что настоящая его фамилия была Клестов[20]. Дядя Миша его встретил по-приятельски, очень радушно и не без удовольствия. С этих пор дядя Миша стал с ним часто уединяться, и хотя Ангарский был включен в одну из крокетных команд, но игрой с его приездом стали заниматься гораздо реже. Мы, словно спутники, потерявшие орбиту, блуждали вокруг да около уединявшихся друзей. Иногда обрывки их разговора долетали до внимательных ребячьих ушей. Мы поняли, что речь шла об организации какого-то книжного издательства.

Ангарский был большой скептик, он постоянно сомневался, а дядя Миша, наоборот, был очень воодушевлен идеей организации издательства, которое под видом выпуска художественной литературы могло бы издавать и нелегальную марксистскую литературу. Они с Ангарским подолгу совещались на балконе, что-то прикидывали или подсчитывали, иногда с их губ слетали слова «Куприн», «Арцыбашев», а потом дядя Миша вскакивал со скамьи и заявлял: «Ну, довольно! Пойдемте играть в крокет». Ребята только и ждали этого сигнала. Ангарский неохотно поднимался, а мы их уже брали в кольцо, крик, гам: чур, я в команде дяди Миши! И я! И я! Мы все хотели быть только в его команде. Но дядя Миша нас сейчас же отрезвлял.

— Э-э! Heт, ребята, так нельзя. Против кого же мы будем сражаться? Против одного Николая Семеновича? Но один в поле не воин. Отдадим ему мальчиков. Атюк (Артур) отличный игрок, Рудя тоже молодец. А уж девочек я возьму в свою команду.

Мы с сестрой Ниной играли довольно слабо, от нас пользы было мало, так что дяде Мише приходилось одному сражаться с тремя игроками.

И здесь М. С. Кедров проявлял необыкновенный задор и юношеский азарт. Он играл экспансивно, красиво, вдохновенно и весело. Его шуточки веселили всех. Ангарский с его капризным характером часто вступал с ним в споры из-за какого-нибудь удара, а иногда среди игры бросал молоток и уходил с площадки. Дядя Миша в шутку иногда называл ею «кисейной барышней». Щелчки шаров и удары молотков слышались по всему парку. Чуть-чуть приседая и низко держа ручку молотка, дядя Миша быстро вскидывал глаза — на шар, на ворота, еще на шар, еще на ворота, а потом точный удар — и шар пролетает двое ворот и мышеловку! За десять ударов он проходил все ворота — туда и обратно.

В течение лета М. С. Кедров вместе с Ангарским дважды выезжал в Петербург по делам будущего издательства. Необходимые связи были установлены, помещение подыскано.

Помню, как Михаил Сергеевич вынашивал идею дать концерт в Боровичах. Позже мне стало известно — делалось это для пополнения партийной кассы.

Концерт этот, составленный из прекрасных классических произведений, действительно состоялся в зале Дворянского собрания города, но невежественная публика, мало понимавшая настоящую музыку, не пошла на этот концерт. Кроме нескольких человек — любителей и жданских обитателей, в зале никого не было. Несмотря на это, вся программа была добросовестно сыграна, Крейцерова соната была исполнена с блеском.

Лето стояло жаркое, мы уходили спать в светелку летней дачи, где жили Кедровы и многие гости. Лежа на свежем сене и жуя зеленые яблока, заранее сунутые под подушку, мы, три сестры, прислушивались к музыке, доносящейся снизу. Занолли, жена Бонифатия Сергеевича, и дядя Миша музицировали. Потом раздавались звуки скрипки: это солировал Бонифатий Сергеевич. Незаметно мы засыпали, а утром веселая тетя Леля поднималась в нашу светелку и стаскивала с нас одеяла. Мы вскакивали, слегка перепуганные, а тетя Леля говорила: Вера — сонная! Нина — печальная! Женя — сердитая! Идите скорее вниз. Ваш дядя Миша собирается организовать экскурсию в лес! Сна как не бывало!

Брали самовар, корзины с продуктами и корзины для грибов. Все грузились в лодку, и Артур вместе с Иваном Ильичом Подвойским (братом Николая Ильича) переправляли компанию через быструю, бурливую Мету в лес.

И хоть грибов там было немного, все мы были необыкновенно счастливы. Самовар весело дымил шишками, молодежь разбредалась. Дядя Миша скрупулезно рылся в земле, извлекая еще не вылезшие на свет грибы. Тетя Мери и мама варили в самоваре яйца и готовили бутерброды…

Михаил Сергеевич Кедров находился в зените своих духовных и физических сил. Ему исполнилось 30 лет, и он был полон энергии. В его черных как смоль блестящих волосах не сквозил ни один седой волосок, а черные глаза всегда были непроницаемо загадочны.

Отдыхая в Жданях, он то и дело связывался с Ангарским, который должен был закончить в Петербурге дела по издательству: Михаил Сергеевич поручил ему вести переговоры с авторами.

В июле он уехал, но недели через две, уже в августе, опять приехал, чтобы забрать свою семью.

Там уже издательство «Зерно», как назвал его дядя Миша, развернуло работу полностью, магазин был завален литературой. Ангарский бегал по типографиям, принимал литераторов, заключал договоры, был правой рукой Михаила Сергеевича.

Дядя Миша опять оказался у нас. Он сидит, ссутулясь над столом, и пишет удивительные закорючки. Мы, ребята, не сводили глаз с его пера. А дядя Миша изучал стенографию. Он просил нас диктовать ему что угодно и как можно быстрее. Рука его как будто бы неторопливо скользила по бумаге, но все наши фразы мгновенно были записаны. Мы, конечно, не очень верили, что все нами произнесенное так и записано. А как проверить? Ведь прочесть ничего нельзя. Впоследствии он начал знакомить со стенографическими знаками и Артура. А в тот день, упражняясь, он нас поддразнивал и весело смеялся.

Тетя Леля гладила белье. Вдруг она сказала:

— Михаил, посмотри, в каком виде твои рубашки, просто можно в «крючки» играть.

Она нарочно зацепила пальцем за дырку, послышался треск.

Дядя Миша вскочил.

— Ея, что ты делаешь?

Она расхохоталась.

— Тебе надо шить новые рубашки, раскошеливайся. В старых ходить уже невозможно.

— Что ты, Ея! Их немножко бы зачинить, и прекрасные рубашки будут. Особенно эта, которую мне еще Нина вышила.

— Нет, нет, давай деньги, я поеду в Боровичи и куплю материал.

Уже сдаваясь, дядя Миша ультимативно заявил.

— Только не дороже чем по семь копеек аршин.

Тут тетя Леля покатилась со смеху и, глядя на меня, воскликнула:

— Женя, ты слышала? Материал по семь копеек! Ха-ха-ха!

Но дядя Миша уткнулся уже опять в тетрадь.

Мы с грустью проводили их через несколько дней на вокзал…

В мае 1908 г. в Ждани приехала поправившаяся после родильной горячки Ольга Августовна Кедрова с двухмесячным третьим сыном Игорем.

Создалось такое положение, что после ареста мужей и разгрома «Зерна» и Нина и Ольга со своими детьми не были устроены на предстоящую зиму. Дядя Саша взял на себя инициативу. Он понимал, что оставить на зиму всех на попечении моего отца, уже пожилого и больного человека, нельзя. Было решено временно подыскать подходящий в аренду дом и перевезти туда до возвращения Кедрова и Подвойского их жен с детьми и тетю Мери. Дядя Саша нашел живописное и запущенное имение Лунево в Тверской губернии на высоком берегу Волги…

Михаил Сергеевич был не только музыкантом, но и блестящим полемистом. Он наголову разбил все наивные доводы учительницы. Вначале она злилась, выходила из себя и его ненавидела, потом она раздумывала и плакала. Потом у нее появился интерес к Михаилу Сергеевичу и ко всему тому, что он говорил ей. Наконец она почувствовала себя им покоренной и осознала свою отсталость. Для нее началась новая эра познания мира. Через призму доводов Михаила Сергеевича ее собственное рутинное мировоззрение начало преломляться, и в конце концов и монархизм и религия были отвергнуты. Не знаю, много ли найдется агитаторов, которые смогли бы в такой короткий срок переформировать ум, психику человека и вложить совершенно новое содержание в его жизнь. А с Евгенией Александровной Дидрикиль[21] именно так и произошло. Злые языки говорили, что попросту Евгения Александровна влюбилась в Кедрова. Но если бы даже это и было так — результат оставался бы положительным: из отсталой рутинерки с монархическими идеалами он сумел выковать передового человека и будущего члена партии, посвятившего всю свою жизнь идеям Ленина.

Помню, как она грустила при мысли, что Михаил Сергеевич находится в заточении. С необыкновенной лаской и любовью относилась она к его детям. Письма дяди Миши были всегда полны каких-то удивительных рассказов. Они будили ребячью фантазию, и я помню, что всегда с воодушевлением принималась сочинять ему ответные письма. В одном письме он мне написал: «Ты умеешь хорошо рассказывать, начинай писать маленькие рассказы — о чем хочешь, — у тебя получится!»

После освобождения Михаил Сергеевич побывал у нас в Петровском, это было летом 1912 г. Как всегда, радушно и тепло встретили его мои родители. Михаил Сергеевич был очень задумчив в этот свой приезд и все вспоминал Ждани: «Здесь совсем не то». Дня через два он уехал, как оказалось — надолго. Моим родителям он сообщил о скором отъезде всей семьи в Швейцарию.

Он записал адрес родственников моего отца. Поделился своими планами: за границей решил заняться медициной. Хотел воспользоваться свободным временем.

Христиан Петрович одобрительно кивал головой и с необыкновенной лаской глядел на него. После отъезда Кедрова он сказал, ни к кому не обращаясь:

— Какой удивительный человек! Ведь он специально приехал, чтобы проститься с нами.

Осенью 1912 г. в большой и неуютной псковской квартире Эдуарда Августовича Дидрикиль было очень шумно…

Потеряв три года тому назад свою жену, Екатерину Васильевну, Эдуард Августович вел уединенную жизнь вдовца, работая инспектором сельского хозяйства и ведя большую научную работу в области почвоведения. Целыми вечерами он сидел за рукописями, читал гранки, правил корректуру, проводил опыты. Дома у него была и лаборатория.

В своей единственной дочери Елене он души не чаял, но она была еще слишком мала, чтобы ему помогать. Поэтому, когда приехала к нему я, он очень обрадовался и, зная мою грамотность, засадил за корректуру…

В один прекрасный день раздался звонок, и вся передняя заполнилась гостями. Дядя Миша! Тетя Леля! И — самое главное — три двоюродных брата, три черноглазых веселых мальчика! Все они вместе отправлялись в Швейцарию, им предстояло увидеть много интересного, незнакомого.

Весь дом ожил. Началась беготня, шум. Дядя Эдуард тепло и радушно принял свою сестру, племянников и зятя.

В гостиной стоял рояль, Михаил Сергеевич долго и увлеченно играл до самого вечера. Все мы его просили об этом.

Здесь, в Пскове, надо было выполнить последние формальности с документами, и когда все было готово, шумная семья распрощалась со всеми нами и укатила из Россия.

Семья Кедровых поселилась в Лозанне.

Подросшие мальчики начали ходить во французскую школу, а их отец, как и обещал, поступил в Лозаннский университет и занялся изучением медицины.

В каникулярное время Михаил Сергеевич старался познакомить своих сыновей с достопримечательностями страны и приучал их к туризму. Вся семья отправлялась пешком на знаменитые швейцарские озера, они осматривали по пути живописные курортные городки, старинные замки.

Находясь дома, Михаил Сергеевич по вечерам по-прежнему занимался музыкой. К Кедровым приехала тетя Мери с Женей.

Иногда послушать музыку заходил к Кедровым Владимир Ильич Ленин, который находился в это время в Лозанне. Однажды Женя встретилась с ним у Кедровых. Михаил Сергеевич представил ее Владимиру Ильичу, совершенно откровенно заявив при этом, что эта образованная девушка знает несколько языков, но, к сожалению, страшная рутинерка и сколько он ни бьется, никак не может вывести ее на дорогу к марксизму.

Владимир Ильич очень добродушно и весело расхохотался, пожимая руку смущенной тети Жени и внимательно разглядывая ее. Потом он сказал, что это не беда. Коли посеяны хорошие семена, то они все равно взойдут. И он попросил дядю Мишу сесть за инструмент и сыграть «что-нибудь из Бетховена».

Личность Владимира Ильича произвела на тетю Женю неизгладимое впечатление. Впоследствии она говорила, что эта встреча решила всю ее дальнейшую судьбу…

В 1916 г. — после окончания Лозаннского университета, с дипломом врача — Михаил Сергеевич решил вернуться на родину. Через линию фронта в Россию было попасть нельзя. И вот многочисленные русские, жившие в Швейцарии, получили возможность пробраться на родину морским кружным путем.

Путешествие было длительным и небезопасным, и наконец в мае 1916 г. пароход «Курск» пришвартовался в Архангельском порту. Кедровы переехали в Москву, где была цела их квартира, и Михаил Сергеевич начал устраиваться на работу по новой своей специальности. Врачи нужны всегда, а во время войны — особенно, но, как и предполагал дядя Миша, его диплом признать не захотели и предложили сдать снова экзамены. Осуществить это требование большого труда не составляло. Сдав экзамен в Харьковском университете, он получил русский документ, был взят на воинский учет и направлен начальником военного госпиталя в город Кашин Тверской губернии. Вскоре в Кашин переехала и вся его семья.

Революционные события разворачивались с потрясающей силой, армия бежала с фронта, трон шатался, и все с нетерпением ждали минуты, когда он рухнет.

Работая в 1916 г. в Воронеже, я вдруг под осень в яркий и теплый день получила от дяди Миши телеграмму, где он сообщал, что проездом в Азербайджан будет стоять в Воронеже такого-то числа несколько минут и просил выйти к поезду. Взглянув на часы, я поняла, что поезд уже подходит, и бросилась на вокзал. Дядя Миша в военной форме стоял у вагона и сейчас же увел меня в купе. Он все время шутил, звал меня ехать в этом же поезде в Азербайджан — там работа будет гораздо интереснее!

Минут десять мы поболтали, и поезд тронулся, я едва успела выскочить на перрон. Когда он возвратился из своей командировки — я не знаю, но после Февральской революции он уже был в Петербурге. Туда же приехал и вызванный им с Урала мой брат Артур.

Михаил Сергеевич Кедров постепенно и упорно выковывал из Артура Фраучи революционера и члена партии…

Публикуется впервые