Конец балета

"Блистательные любовники» — несомненно, наименее играемая и наименее известная комедия Мольера, может быть, потому, что она настолько сложна по своей структуре, что ее постановка потребовала бы сегодня таких же средств, как постановка оперы. Актеры, певцы, танцоры, оркестр, декорации — нужна поддержка Короля-Солнца и финансы Кольбера, чтобы с этим справиться.

Все же это ключевое, поворотное произведение. Оно заключает в себе одном судьбы придворного балета (которому предстояло умереть), оперы (которой предстояло родиться) и комедии. Словом, именно Людовик XIV держит все нити в своей руке.

Прежде всего, это он выбрал сюжет. Мольер пишет в предисловии: «Король, стремящийся во всем, что он предпринимает, только к вещам необыкновенным, захотел устроить для двора развлечение, которое было бы составлено из всего, что может дать сцена; чтобы осуществить эту обширную идею и связать столько разнородных предметов, Его Величество избрал сюжетом историю двух принцев-соперников, которые, проводя летнее время в Темпейской долине, где должно было состояться празднество пифийских игр, окружают молодую принцессу и ее мать всевозможными любезностями».

«Блистательные любовники» — это первый опыт «тотального театра», как назвал его Антонен Арто, но во вкусе короля,который мы начинаем улавливать: фантазия в духе романа. Два принца, пытаясь блеснуть в глазах юной Эрифилы и получить ее руку, умножают развлечения, балеты, игры, пасторали и пантомимы.

Так как Мольер есть Мольер, он добавит к королевскому плану интригу одновременно социальную и сентиментальную, присовокупив и третьего претендента (27), кто по рождению не чета принцам, но — «человек многих достоинств». Что возьмет верх? Достоинства или происхождение? Доблесть или богатство? И что об этом думает король, который устраивает для своих придворных столь же пышные развлечения (это — одно из них), но к правлению привлекает «людей достойных»? Не это ли он описывает в своих «Мемуарах», «распределяя милости по своему собственному выбору и выделяя тех, кто служит в скромности, удаленный от почестей и власти первых министров...»? Еще одно перемигивание Мольера и короля.

Это еще не все. «Блистательные любовники» — спектакль, который Людовик XIV предлагает своему двору. Что он показывает? Принцев, показывающих спектакль принцессе и ее двору. Что же показывает спектакль, так сказать, в квадрате, который наблюдает принцесса? Историю трех пастухов, влюбленных в одну пастушку: эта вторичная интрига — изображенное на сцене точное повторение главной, которая, в свою очередь, отражает интригу придворную. И что представляют три пастуха прекрасной Каллисте? Маленькую любовную интригу с пением и танцами, где без труда разрешается сложный конфликт сердечных стремлений.

Итак, это произведение, как я уверен, — самый хитроумный из всех «розыгрышей», которые обожает барочный театр: театр в театре, возведенный в третью степень, где интрига, изобретенная королем, бесконечно умножается, отражаясь сама в себе: двор Короля-Солнца наблюдает за Эрифилой и ее двором, которые наблюдают за пастушкой Каллистой и ее воздыхателями, которые наблюдают за Клименой и Филинтом, воспевающими их любовь.

Каждая из интриг, вставленных одна в другую, таким образом расшифровывает предыдущую; и как Каллиста из трех обожателей выберет единственного достойного, так Эрифила, которая за ней наблюдает, поймет, что единственный, кто достоин ее любви — Клитидас. О чем думал двор Короля-Солнца, вникая в это двойное послание? О том, что Великая Мадемуазель должна выйти замуж за Лозена (28)? Что и «достоинство», и сердце имеют свои резоны, дворянству неведомые? Одно, по крайней мере, ясно: что этот спектакль в спектакле — сам по себе не что иное, как облагороженное и объективизированное театром изображение того, что король предлагал двору в Версале в 1664 и 1668 годах. Людовик XIV, указав на этот сюжет Люлли и Мольеру, таким образом перенес это на сцену, и даже двукратно перенес, представ в своей излюбленной роли: роли короля-импресарио.

Однако Людовик XIV также танцевал в «Блистательных любовниках»-, которые открываются прологом и заканчиваются финалом — и тот, и другой роскошные, с большими хорами и большими балетами. Но, в отличие от самой пьесы, ни тот, ни другой не имеют отношения ни к реальности, ни даже к сказке, но лишь к миру мифологии. В прологе король танцевал роль Нептуна, окруженный тремя самыми блестящими придворными (Виллеруа, Рассан и Великий Оруженосец) и тремя лучшими профессиональными танцовщиками. В финале он танцевал Аполлона (под чудесную музыку Люлли), в том же окружении. Все увенчано лаврами, золотым солнцем и королевским девизом.

Здесь заключается одна из самых удивительных «неожиданных развязок» Короля-Солнца, показательная в том смысле, что на поверхности кажущееся причудой несет в себе самые важные и отчетливые последствия для истории театра, музыки, оперы, для жизни и карьеры Мольера и Люлли. Вновь мы обнаруживаем невероятную ситуацию: неотделимый от своей функции, король не может ничего решить для самого себя без того, чтобы его решение не превратилось в официальное установление.

7 февраля 1670 года: первое представление «Блистательных любовников». 14-го дают второе, но, к общему удивлению, король не танцует, и его заменяют маркиз де Виллеруа и граф д'Арманьяк. Возможно даже, что в последний момент король отказался танцевать премьеру; газеты утверждают, что он танцевал, но делают это несколько дней спустя, в путаных фразах объясняя, что они в этом не совсем уверены.

Это ничего не меняет в существе дела. 7-го ли, 14-го ли февраля король прекратил танцевать на публике: он никогда больше не поднимется на сцену. Но для нас важны причины и, конечно, следствия. Какова могла быть причина этой внезапной перемены, удивившей весь свет, включая газеты, поскольку Людовик XIV на протяжении двадцати лет танцевал все более и более блестящим образом?

Говорят, будто король задумался над теми строками «Британника» (который только что появился), где затронут вопрос о вкусе Нерона:

...И развлекает чернь, как низкий гистрион,

И на театре ей поет свои творенья,

И ждет потом похвал и кликов одобренья.[31]

Говорят также о влиянии партии набожных и королевских исповедников.

Я не верю в эти объяснения и хочу взять в свидетели королевских докторов, Валло, д'Акена и Фагона, которые пишут в «Журнале королевского здоровья», что он репетировал свою роль, «пока не заболел». Нужно ли было делать это, если он уже решил не появляться в спектакле?

Людовик XIV был настоящим танцором. Танец благодаря ему, благодаря созданию в 1661 году Академии, благодаря отмеченной нами эволюции балета в сторону все большего и большего профессионализма не переставал усложняться и делаться все утонченнее. Танец Нептуна и тем более Аполлона в финале должны были быть большими виртуозными номерами: эти героические танцы были, несомненно, очень трудны, но на протяжении многих лет король и не танцевал никаких иных (Александр — 1665, Кир и Юпитер — 1666, Солнце — 1669). Если он репетировал, «пока не заболел», то не потому ли, что его техника достигла своего предела?

Настоящий танцор это чувствует, и если это истинный профессионал, ему нужно попрощаться со сценой как раз тогда, пока не станет слишком поздно, нужно, как говорится, «красиво уйти». Всякий артист знает, насколько трудно принять такое решение, не только из-за страданий, которые причиняет добровольный разрыв, когда отказываются от всего, что до того времени придавало жизни смысл, но и из-за того, что трудно выбрать для этого подходящий момент. Не захотел ли Людовик, в приближении этого момента, как это свойственно всем артистам, еще немного повременить, задержаться на этом пути, чтобы закончить его апофеозом? Это вполне в духе Короля-Солнца, В этом случае его уход, тщательно скрываемый, был тем не менее подготовлен, разучен, заботливо разработан: и король репетировал, «пока не заболел», то, что должно было стать его «неожиданной развязкой».

И чтобы срежиссировать эти прощания, трубы и литавры предваряют танец Аполлона, а большой хор поет:

Сияйте, чертоги!

Грядет наш владыка!

Черты его лика

Прекрасны и строги,

Полны вдохновенья!

Найдутся ли боги

Такого сложенья?[32] 

Последний гранд-эффект Людовика-режиссера.

Эта гипотеза кажется мне самой правдоподобной. Но к этой причине, по которой король оставил свое излюбленное удовольствие, вероятно, прибавилась другая, достаточно в его духе, в той мере, в какой сие есть одновременно политический и эстетический акт, прямо связанный с личностью короля. Повторим еще раз: ни один жест Короля-Солнца не отделял в нем ни личности от функции, ни функции от личности.

Балет на протяжении сотни лет был любимым развлечением двора. За двадцать лет Людовик XIV придал ему блеск и величие, которых тот никогда ранее не имел, и это было сделано вполне сознательно. Он хотел того, что мало-помалу произошло с буффонным балетом и маскарадом: нужно было, чтобы придворный танец стал не чем иным, как наивысшим воплощением красоты, мощи, изящества, величия, сведенных воедино, — и с возрастанием его, короля, центральной роли. Можно быть уверенным, что те, кто создавал эти произведения искусства — искусства пространства, искусства символов и движущихся пластических образов, — в каждой из сцен, последовательность которых образует балет, помещали короля на его королевское место: место Аполлона.

Но при всем достигнутом совершенстве, не настал ли момент смены символа? Если король танцевал, это было его удовольствием; но это была в то же самое время проекция королевского образа во всем его совершенстве. Решение прекратить танцевать должно было иметь достаточно веские причины.

Во времена «Альсидианы» или «Балета рождения Венеры», при Мадам, придворные были актерами. Понемногу они, по желанию короля, переместились на вторые роли. Затем они становятся лишь зрителями, за исключением Виллеруа, Рассана, Сент-Эньяна, герцога Энгиенского. Придворный балет стал королевским балетом. Балет отныне — не что иное, как самовоплощение короля. Как он заявил 9 марта 1661 года, он призывает придворных только, «когда ему понадобится их добрая помощь».

Достигнув этой точки, не пришло ли время пойти еще дальше, полностью отказавшись от участия двора и самого короля в спектакле и перестать выводить их на сцену? Не именно ли это демонстрирует балет «Блистательные любовники», двукратно удваивая зрелище? Не пришло ли время Аполлону вместо того, чтобы воплощаться в короле и в па его танца, в свою очередь, стать метафорой? Для этого достаточно, чтобы король больше не находился на сцене и чтобы кто-нибудь другой представлял бога Солнца, на сей раз дистанцированного от королевского тела; это больше не сам человек, но его знак.

Итак, Король-Солнце больше не танцует и не танцует уже никогда. Но воплощение короля всегда двояко и зиждется на идентификации личности и функции, которую эта личность несет. Если король больше не танцует, придворный балет также прекращает существование: «Блистательные любовники» — последний, таких больше не будет.

Люлли и Мольер вынуждены изобрести что-либо иное, чтобы показывать на сцене двор во всем его великолепии. Они сделали это, и очень скоро (в «Психее» с ее дворцом Амура) и непосредственно вслед за этим в опере, где воочию увидят героев и богов, переносящих на Олимп то, что Король-Солнце хочет сказать людям.

Придворный балет мертв: да здравствует трагедия на музыке (29)!

Но у Людовика-режиссера есть еще кое-что в запасе. Он только что разбил зеркало (и мы можем сказать, разбил сознательно), в котором его двор и сам он рассматривали себя во всем великолепии, созерцая красоту своего хореографического образа. Этот образ отныне будет дистанцированным, объективизированным. Мы больше не внутри него, он перед нами: так хочет король. Но, будто желая дать самому себе пример и доказательство этих новых взаимоотношений, которые он ввел, он показывает их на сцене.

Четыре года спустя в том самом Версале, которому он перед тем придал новый размах, король организует грандиозное празднество, растянувшееся на два месяца — на июль и август 1674 года. Оно будет именно таким, каким король его замыслил и описал в приказе Мольеру: празднество, «которое бы соединяло все, что театр может предоставить». Здесь увидят пастораль («Празднества Амура и Вакха»), оперу («Альцеста») (30), комедию («Мнимый больной»), трагедию («Ифигения»), пиршества и фейерверки. Это, но теперь уже во всей грандиозности, «синкретический» спектакль, какой в метафорическом виде представал в «Блистательных любовниках».

Карьера Короля-Солнца продолжается: отныне он больше не актер, он режиссер. Декорациями теперь служат не холст и картон, но мрамор, камень, цветники, подстриженный самшит, каскады и фонтаны. Версаль — оперная декорация, сооруженная «из вечных материалов».