Ответный удар

Степь. Колышутся волны ковыля, убегая вдаль, к небосклону. На белесом небе — ни облачка. Сколько ни вглядывается в него моторист Федя Святкин, не замечает ни точечки. Понимаю его состояние: больше двух часов прошло, как он отправил в полет своего друга Николая. Если Васильченко минут через десять не вернется, на небо можно уже не смотреть: запас горючего кончится. Что же случилось? Отказал мотор? Сбили? Погиб или взят в плен? Нет ничего хуже неизвестности и тягостного ожидания.

До рези в глазах я тоже смотрю туда, где смыкаются степь и небо. Молодой летчик, получив мой «ньюпор», так обрадовался, что вообще был готов не вылезать из кабины. За пять месяцев, прошедших после окончания авиашколы, он заметно возмужал, стал летать легко, уверенно. А ненависти к врагу у него всегда было хоть отбавляй.

— За Советскую власть и неньку Украипу, — говорил он товарищам, — за Соловушку и маленького Карлушу мне и жизнь отдать не жалко…

Васильченко летал и старательно учился. Он часто расспрашивал меня о воздушных схватках наших летчиков о немцами во время, мировой войны, о боевых приемах капитана Крутеня. Так неужели он… Смотрю на часы: да, бензин в баках его машины кончился.

Подходит комиссар. Руки у него в масле: помогал ремонтировать мотор.

— Время полета у Васильченко истекло, — говорит он, нахмурившись. — Значит, с ним что-то стряслось. Может быть, в штаб позвоним?

Я не успеваю ответить.

— Летит! Летит! — слышу радостный голос Феди Святкина.

Верно! Примерно на высоте пятьдесят метров появляется знакомый «ньюпор». Но что с ним? Верхнее левое крыло растрепано. Руль глубины как-то слишком свободно болтается… Да и вообще машина еле держится в воздухе. Когда она кое-как плюхается на аэродром, слышу облегченный вздох Савина.

Подбегаем к месту посадки. Из кабины медленно вылезает Николай. На нем лица нет. Докладывает:

— Красвоенлетчик Васильченко задание выполнил.

И вдруг сорвавшимся голосом добавляет:

— Извините, товарищ командир авиагруппы, не уберег машину…

— Да что машина! — перебивает его комиссар. — Хорошо, что сам жив остался. — И он хлопает его по плечу.

Самолет действительно получил очень серьезные повреждения: пулеметной очередью перебито верхнее крыло, разрушено крепление лонжеронов фюзеляжа около руля глубины, продырявлена пулями обшивка. А Святкин, словно оправдываясь, заявляет:

— Мы, товарищ командир, быстро его исправим…

Васильченко же даже слова комиссара не успокоили.

Ему, видно, и в голову не приходит, что сам мог погибпуть сегодня. Но постепенно летчик успокаивается, и мы узнаем, что с ним случилось.

Закончив разведку, Васильченко возвращался домой. Шел на малой высоте вдоль берега Днепра и не прекращал наблюдения. Близ Большой Лепетихи заметил в плавнях оседланную лошадь. «Раз есть конь, — подумал летчик, — должен быть и седок».

Хотя горючего оставалось в обрез, он решил облететь этот район и развернулся вправо. Его подозрения оказались не напрасными. На песчаной отмели, за камышами, стояла целая флотилия лодок, а дальше, на берегу, под вербами, располагался спешившийся отряд кавалерии. На плечах у конников летчик различил погоны.

Васильченко заложил глубокий вираж, разворачиваясь для атаки. В это время беляки открыли по нему ружейный и пулеметный огонь. Однако красный летчик не свернул с курса и начал поливать врангелевцев свинцовым дождем. Кони внизу заметались, кавалеристы бросились врассыпную. Сделав три атаки, Васильченко разогнал и частично уничтожил конный отряд белых, готовившийся переправиться через Днепр.

Еще большее мужество и волю красный летчик проявил в последние минуты полета. Экономно расходуя мизерный остаток бензина, он довел искалеченную машину до своего аэродрома.

Вскоре из показаний пленного мы узнали, что кавалерийский эскадрон, обнаруженный Васильченко у Большой Лепетихи, имел задачу произвести ночью внезапный налет на Ново-Каменские хутора, уничтожить людей и самолеты нашей авиагруппы. Значит, крепкими были ответные удары красных летчиков, если против нас Врангель снарядил специальную экспедицию.

Таких смелых, настойчивых, преданных делу революции бойцов, как Васильченко, насчитывалось немало в нашей авиагруппе: Федор Шульговский, Иван Дацко, Яков Гуляев, Константин Ильинский… И все они своими лучшими качествами были обязаны прежде всего комиссару боевого отделения Савину. Об этом скромном, обаятельном человеке хочется сказать особо.

Много лет я прослужил в Советской Армии. Мне встречалось немало хороших политработников. Но больше всех почему-то запомнился и полюбился Иван Савин. Он обладал удивительным умением быстро сближаться с людьми, распознавать их сильные и слабые стороны, исподволь, не выказывая своих должностных прав, влиять на них.

Снова мысленно переношусь в то далекое, грозовое время.

…Поздний вечер. В небе над степью перемигиваются крупные звезды. Вокруг потрескивающего костра сидят летчики, озаряемые красноватыми бликами. Придвинувшись к огню, комиссар читает вслух письмо ЦК РКП (б):

—, «…В самый тяжелый момент борьбы русских и украинских рабочих и крестьян с польской шляхтой генерал Врангель ввел свои войска в самые плодородные уезды Украины и пытается ныне прорваться на Дон. Его движение уже нанесло неисчислимый вред Советской Республике… белогвардейские бандиты производят разрушения и грозят сделать ближайшую зиму не менее тяжелой, чем зима 1919 года».

Каждое слово комиссар произносит взволнованно, с чувством. Так читают тревожные письма родных, зовущих на помощь.

— «…В ближайшие дни, — продолжает он, — внимание партии должно быть сосредоточено на Крымском фронте… Каждому рабочему, красноармейцу должно быть разъяснено, что победа над Польшей невозможна без победы над Врангелем. Последний оплот генеральской контрреволюции должен быть уничтожен».

Иван Дмитриевич поднимает голову и молча обводит взглядом присутствующих. Потом спрашивает:

— Как вы думаете, товарищи, почему партия обратилась к нам с этим письмом?

— Верно ведь, — отзывается Василий Вишняков. — Это не приказ, а письмо!

— Значит, не только к командирам обращается, а к Каждому из нас, — говорит Гуляев.

— Правильно, Яков Яковлевич! — живо подхватывает Савин. — Именно к каждому! В этом — главное. Центральный Комитет партии и лично товарищ Ленин хотят, чтобы все мы хорошо осознали, какая опасность нависла над молодой Республикой Советов. Нам нужно понять, что победа над Врангелем зависит от каждого из нас. Надо беспощадно уничтожать белогвардейскую нечисть и международную контру! Бить врага так, как Карл Петрович Скаубит, Вася Вишняков, Коля Васильченко!

Затем комиссар достает блокнот и начинает читать выдержки из донесений пехотных командиров о результатах боевой работы наших летчиков. Эти документы действуют на людей сильнее всяких слов. Каждый видит конкретные результаты своих прошлых полетов, лучше осознает, какой вклад он внес в общее дело разгрома контрреволюции.

Мне нравится этот конкретный разговор Савина с летчиками. Он задел их за живое, окрылил, укрепил в них веру в скорую победу. Не случайно они тянутся к нему, чутко прислушиваются к его указаниям и советам. Как же не радоваться такому помощнику и другу?!

…Костер догорает. Где-то на хуторе сипло прогорланил петух. С левого берега ветерок доносит глуховатую дробь «максима».

— А ну, орлы, спать! — говорю я, взглянув на часы. — Завтра подъем в пять.

Летчики встают и расходятся, продолжая разговор о письме и полетах. А мы с комиссаром идем проверять караулы.

В первые дни пребывания на правом берегу Днепра у нас было очень мало исправных самолетов. Это заставляло нас более четко планировать каждый полет, уплотнять задания.

Наши летчики вели разведку на широком фронте — от Херсона до Никополя, — просматривали тылы врага на глубину до ста километров. Летали два раза в день, утром и вечером, по трем основным маршрутам.

Приходилось выполнять и неофычные для истребительной авиации полеты на корректировку артиллерийского огня. Поскольку радио на самолетах не было, сигналы на землю подавались заранее обусловленными эволюциями самолета. Например, разворот вправо означал перелет, влево — недолет. И хотя величину отклонения снарядов от цели мы, естественно, сообщать не могли, артиллеристы были довольны нами. С нашей помощью они подавили за Днепром несколько батарей врага.

Когда наши войска начали подготовку к форсированию Днепра, врангелевская авиация активизировалась. Она вела разведку, производила бомбовые и штурмовые налеты. Уничтожение вражеских самолетов снова стало нашей главной задачей.

В воздухе ежедневно завязывались воздушные бои. Особенно часто они вспыхивали над Бериславом и станцией Апостолово, где находилась центральная база снабжения Правобережной группы войск. Охраняя войска и железнодорожные эшелоны, красные летчики смелыми атаками отгоняли воздушного врага.

Здесь мне хотелось бы сразу перейти к рассказу о беспримерной доблести наших летчиков. Несмотря на численное превосходство врангелевской авиации, они сумели выиграть августовское сражение за господство в воздухе.

И все-таки я решил сначала вспомнить добрым словом механиков и мотористов. Мы нередко забываем об их внешне не броском, но поистине героическом труде. Ведь без них ни один летчик не поднялся бы в небо. А наши боевые товарищи, как уже говорилось раньше, работали в особенно тяжелых условиях.

Когда моторист Святкин начинал готовить «ньюпор» к очередному полету, Васильченко с гордостью говорил товарищам:

— Опять мой Федя «Рон» настраивает…

Нет, он не шутил. Святкин действительно работал как настройщик музыкальных инструментов. Отремонтирует мотор, запустит и, склонив голову набок, чутко прислушивается. На всех режимах проверит его работу. А иначе нельзя: техника старая, изношенная; бензин, на котором мы летали, нынешний шофер не решился бы залить даже в захудалый грузовик.

И не только Федор Святкин так тщательно готовил машину к вылетам. Все наши мотористы не жалели себя, думали лишь о том, как выпустить в воздух хотя бы еще один самолет.

3 августа внезапно оборвалась связь между Правобережной группой войск и полевым штабом Юго-Западного фронта, который находился на станции Лозовая, в трехстах километрах от Берислава. Меня вызвал к себе новый, только что назначенный командующий Правобережной группой Роберт Петрович Эйдеман и приказал срочпо доставить в Лозовую совершенно секретный пакет.

В нем находился план нашего наступления через Днепр, которое должно было начаться в ближайшие дни.

— Кстати, учтите, — заметил Эйдеман, передавая мне пакет. — Здесь и сводка с результатами последних разведывательных полетов вашей группы. Летчики провели весьма полезную работу. Рад этому. Уверен, что и во время предстоящего наступления они не подведут… Подробно о боевой готовности и нуждах авиагруппы доложите позднее. Вызову вас. Все ясно?

— Так точно! — ответил я, радуясь, что скоро начнется наступление, что новый командующий так внимателен к нашей работе.

— С пакетом отправьте лучшего летчика на самом надежном аэроплане, — сказал на прощание Эйдеман.

Я решил послать на задание Николая Васильченко. Приказал вручить пакет лично командующему фронтом.

Васильченко вылетел. При подходе к Никополю у его самолета сдал мотор. Умело планируя, летчик благополучно посадил «ньюпор» на узком никопольском аэродроме. Причиной остановки оказался обрыв колонки тяги.

Узнав о вынужденной посадке, я сразу же отправил в Никополь еще два «ньюпора». На первом вылетел Яша Гуляев, на втором — Былинкин, недавно ставший командиром 6-го отряда.

Приняв пакет от Васильченко, Гуляев в сопровождении Былинкина полетел дальше — в Лозовую. Через полчаса начал барахлить мотор и на машине Былинкина. Летчик развернулся на обратный курс. Не желая оставлять товарища в беде, возвратился назад и Гуляев. В моторе самолета Былинкина оказались неисправными свечи.

Дозаправившись бензином, Гуляев вновь вылетел на задание. В тот же день, 4 августа, он вручил секретный пакет лично командующему Юго-Западным фронтом А. И. Егорову. Доставленные им документы давали исчерпывающие сведения о готовности Правобережной группы войск к предстоящему наступлению. Поскольку Гуляев первым восстановил нарушенную связь, командующий около часа разговаривал с ним.

На исходе этого напряженного дня в Москву из штаба фронта пошла телеграмма:

«Главкому, копия Начавиадарм, ст. Лозовая, 4 августа 1920 г., 24 часа. Ввиду интенсивности боеработы часть самолетов вышла уже из строя. Для правильного беспрерывного использования боевого состава и технических сил авиагруппе необходимо регулярное и быстрое пополнение вышедших из строя самолетов, для чего требуется резерв. Прошу об отпуске для указанной цели десяти «сопвичей» разведывательных, десяти «ньюпоров-бис» — истребителей. Нр 711 4438/оп».

Теперь Коровину не надо было звонить во все колокола, доказывая необходимость усиления красных авиаотрядов, действующих против Врангеля. После налетов белой авиации на наши войска под Перекопом, особенно на корпус Жлобы, командование фронта само стремилось всячески поддержать недавно созданную Центральную и нашу Правобережную авиагруппы. Отправке указанной телеграммы несомненно способствовал и бесхитростный рассказ Гуляева о том, как был доставлен секретный пакет.

В самом деле, до какой степени износились наши самолеты! Пришлось посылать три «ньюпора», чтобы хоть один из них благополучно пролетел триста километров.

Вот такие-то машины и обслуживали наши мотористы. Они не знали отдыха ни днем ни ночью. Особенно напряженно и плодотворно трудились Федор Несторович Шульговский и Сергей Федорович Матвеенко. Сколько аппаратов они, на удивление всем, собрали буквально из обломков.

А ведь Шульговский и Матвеенко были не только механиками, но и секретарями партийных ячеек своих отрядов. Эта работа тоже отнимала много времени и сил.

Бывало, проведут после тяжелого летного дня собрания и снова идут на аэродром, к самолетам. За ними сразу последуют другие коммунисты — опытные мастера Гегеев и Спиваков, молодые мотористы Ильинский, Фисенко и Туркин.

Среди авиационных технических специалистов особенно сильны чувства дружбы и товарищеской взаимопомощи. Да и пример коммунистов оказывает сильное воздействие. Поэтому, несмотря на поздний час и усталость, на аэродром приходят и беспартийные — механик Гаршин, мотористы Федя Святкин и Сеня Фадеев. Нередко люди работают до рассвета, восстанавливая поврежденную машину. А потом расчехляют свои самолеты и начинают готовить их к вылету.

Старший механик 5-го отряда Матвеенко умел быстро обнаруживать и устранять любую неисправность двигателя. Случалось, прикажу я снять с самолета тот или иной мотор, как совершенно непригодный, а он тут как тут со своей просьбой:

— Товарищ командир! Оставьте его мне: займусь для интересу… Разобрать на запчасти всегда успеем.

И механик, работая «для интересу» в короткие часы отдыха, воскрешал мертвый мотор.

Как настоящие ювелиры, трудились и слесари-механики наших мастерских братья Ивановы. Они пришли к нам добровольно еще в 1918 году, когда мы находились в Моршанске. Оба брата прекрасно владели несколькими специальностями: слесаря, токаря, медника, жестянщика, сварщика. И хотя Ивановы не ставили клеймо на изготовленные ими детали, мотористы сразу узнавали, что это их работа, — не хуже заводских. Вот так мы и вводили в строй самолеты, готовясь к ответному удару по врагу.

По указанию Коровина в августе нам придали 49-й разведывательный авиаотряд, которым командовал Андрей Григорьевич Поляков. Это значительно расширило боевые возможности авиагруппы. Теперь вместе с отремонтированными у нас стало десять самолетов. Впервые в нашей авиагруппе появился разведывательный двухместный «анасаль». На нем, к всеобщей радости, прилетел Ганя Киш.

— Вместе будем немножко бить Врангель, — сказал он улыбаясь. И, показав рукой на вытянувшиеся в линию самолеты, добавил: — Имея такой сила, выгонять господин барон есть маленькая чепуха…

Захватив обширную Северную Таврию, армия черного барона вырвалась на оперативный простор. Насильственной мобилизацией белогвардейцам удалось пополнить людские резервы, открытым грабежом увеличить запасы продовольствия. Теперь Врангель пытался продвинуться на север — в глубь Украины, на восток — к Донбассу, на запад — для соединения с польскими интервентами. Высадкой десантов на Кубани он надеялся создать новую базу для расширения контрреволюции.

Но главная опасность была в другом: за спиной Врангеля стояли действительные хозяева белой армии — Америка, Франция, Англия. Если он расширит свои владения, эта территория может стать трамплином для начала новой иностранной интервенции.

Империалистам Запада нетрудно было предоставить Врангелю сто новых самолетов. Ведь полякам они «любезно» передали уже около трехсот машин. В польской авиации оказались и иностранные летчики — американские, английские, французские. Кстати, вскоре нам стало известно, что посланцы генерала Ткачева уже ведут переговоры со своими покровителями о предоставлении им большой партии новых самолетов.

В эти дни большевистская партия уделяла особое внимание красным летчикам, дравшимся с неприятелем в небе Северной Таврии. Владимир Ильич Ленин лично запросил, какие воинские части должны быть переброшены для усиления ответного удара по Врангелю. В представленном ему списке значились три истребительных и два разведывательных авиаотряда. На этом документе стояла резолюция:

«11 июля 1920. Зампредреввоенсовета. Прошу вернуть мне это с Вашими пометками, что уже выполнено, что когда именно выполняется. Ленин».

Уже 16 июля 12-й истребительный, 38-й и 44-й разведывательный авиаотряды были приданы 2-й Конной армии, сформированной для борьбы с врангелевской кавалерией. Вместе с прибывшим на наш фронт 9-м авиаотрядом они вскоре составили ядро Центральной авиагруппы, отличившейся потом в борьбе с белогвардейской конницей.

2 августа Владимир Ильич Ленин телеграфировал в Реввоенсовет Юго-Западного фронта: «С Главкомом я условился, что он даст вам больше патронов, подкреплений и аэропланов».

И действительно, вскоре в Правобережную группу возвратился наконец наш 4-й истребительный отряд. Он прибыл с Западного фронта. Оттуда же в Центральную авиагруппу было передано вместе с самолетами звено лучших красных летчиков-истребителей: Кожевников, Сапожников, Мельников.

Много сделали для укрепления красной авиации накануне решающих боев с Врангелем командующий Юго-Западным фронтом Егоров и член Реввоенсовета Р. И. Берзин. Большую организационную работу провел командующий авиацией 13-й армии Коровин.

Вновь созданную Центральную авиагруппу возглавил выдающийся командир Иван Ульянович Павлов. В то время ему было двадцать семь лет. Летчик-солдат первой мировой войны, член партии с 1917 года, он впервые отличился под Казанью, командуя 1-й советской боевой авиагруппой.

В мае 1920 года Павлова назначили помощником начальника авиации и воздухоплавания Юго-Западного фронта. Член Реввоенсовета Берзин, обеспокоенный тревожными требованиями Коровина немедленно усилить авиаотряды, приказал Ивану Ульяновичу ознакомиться с положением дел на местах и лично побывать на фронтовых аэродромах.

Выполнение этого задания совпало по времени с наступлением врангелевцев под Перекопом, с разгромом белой авиацией сводного конного корпуса Жлобы. Теперь почти всем стало ясно, насколько был прав командующий авиацией 13-й армии, требовавший усиления красных авиаотрядов, противостоящих Врангелю.

Встретившись с Коровиным, Павлов, вопреки мнению некоторых больших начальников, поддержал его главную мысль. Они расходились лишь в одном: Иван Ульянович хотел все отряды объединить в одну авиагруппу, способную наносить массированные удары по врагу. Коровин же настаивал на создании двух авиагрупп, действующих на основных оперативно-тактических направлениях: Центральной (на направлении Александровск — Мелитополь — Чонгар) и Правобережной (Берислав — Каховка — Перекоп).

Иван Ульянович Павлов считал, что основной задачей единой, укрупненной авиагруппы должна быть борьба с вражеской кавалерией. Ведь после разгрома корпуса Жлобы Врангель получил большое превосходство в коннице. Именно с ее помощью он старался прорваться на север. Наша только что сформированная Окой Ивановичем Городовиковым 2-я Конная армия действовала бы в предстоящих боях намного эффективнее, если бы имела постоянную и мощную поддержку с воздуха.

Идея Ивана Ульяновича Павлова о направленности массированных налетов оказалась очень важной и своевременной. Но в вопросе, сколько групп создавать, одну или две, прав был, конечно, Коровин.

20 июля 1920 года в докладной записке за № 1210 Павлов сообщил свои выводы члену Реввоенсовета Юго-Западного фронта Р. И. Берзину. Но тот выслушал и Коровина, прежде чем доложить свое мнение командующему.

Революционный военный совет Юго-Западного фронта принял такое решение: оказать всемерную помощь усилению авиации фронта, создать Центральную авиагруппу и передать ее в распоряжение 13-й армии.

Иван Ульянович не из тех, кто любит доложить «по начальству» и ждать в стороне, что из этого получится. Он загорелся и сам возглавил создающуюся авиагруппу. Вместе с командующим авиацией 13-й армии Коровиным сразу же приступил к ее формированию.

Одновременно было решено не только сохранить, но и укрепить нашу Правобережную авиагруппу. Правда, Павлов, человек очень горячий, увлекшись «антикавалерийской» идеей, все еще надеялся повернуть дело по-своему.

Обо всех этих планах высшего начальства я не знал, когда впервые встретился с Иваном Ульяновичем. В последних числах июля он прилетел к нам на новеньком английском истребителе «эсифайф». Мы поначалу приняли его за беляка, поскольку таких хороших машин у нас никогда не было.

Из кабины вылез подтянутый худощавый летчик в темном отглаженном френче. На груди у него был орден Красного Знамени. Окинув взглядом встречающих, он шагнул ко мне и протянул руку:

— Товарищ Спатарель?

— Да.

— Здравствуйте. Я — Павлов…

— Иван Ульянович? — не сдержал я удивления. — Слышал о вас… под Казанью и позже…

— Я тоже, Иван Константинович, слышал о вас. Еще в семнадцатом… Теперь вот прилетел к вам для очень серьезного разговора.

Помощник начальника авиации фронта поздоровался с каждым летчиком. Конечно же, он заметил, с каким уважением встретили его наши ребята.

Мне показалось, что Павлов чем-то обеспокоен, и я предложил ему пройти в штаб или ко мне домой. Но он, взглянув на часы, отказался:

— Мне через час улетать. Давайте где-нибудь здесь присядем и потолкуем…

Говорил Павлов быстро, но четко, ясно. Рассказал о своем плане, о поддержке члена Реввоенсовета.

— Я предлагаю свести летчиков в одну большую авиагруппу, — разъяснял он. — Собрать в Синельникове как можно больше самолетов и по заданиям командарма массированными налетами громить конницу Врангеля… А вы, Иван Константинович, понимаете мою цель? — спросил он. — Наши ответные удары будут возмездием Врангелю за крупные потери кавкорпуса товарища Жлобы.

— Неплохо! — ответил я.

— Тогда, — оживившись, подхватил Павлов, — предлагаю вам с лучшими летчиками на лучших машинах лётом прибыть в Синельниково и с первого августа включиться в действия Центральной авиагруппы… Вы и Феликс Ингаунис станете моими помощниками. Ведь группа фактически объединит всю авиацию фронта.

Его серые с голубизной глаза смотрели на меня выжидающе.

— Иван Ульянович, это дело уже решенное? Вы объявляете приказ?

— Да нет же! — подвижное, выразительное его лицо помрачнело. Я же сказал, предлагаю… А приказ будет подписан сегодня же. — Павлов быстро вынул из кармана френча листок плотной бумаги. — Вот познакомьтесь…

Я развернул сложенный вдвое листок. Это был мандат, подписанный командующим Егоровым и членом РВС Берзиным. Документ требовал: начальникам, командирам, комиссарам всех соединений и частей фронта оказать помощь и содействие, которые понадобятся Павлову для организации боевой работы авиагруппы…

— Если вы согласны, я сейчас же лечу в штаб фронта, — сказал Павлов. — И сегодня же приказ будет подписан.

— Извините, Иван Ульянович, ваше предложение весьма серьезно. Поэтому прошу разъяснить: может ли остаться без авиасредств важнейшее правобережное направление? И еще — согласован ли ваш план с моим непосредственным авиационным начальником Коровиным?

Павлов строго взглянул на меня и ответил:

— Поймите, во-первых, самое важное сейчас — александровское направление. Здесь противник ввел в бой всю свою конницу. Под Бериславом будет достаточно оставить небольшой авиационный заслон. Во-вторых, мнение Коровина для меня не обязательно! Я утверждаю, что надо собрать воедино все боеспособные машины. И такая авиагруппа должна действовать по заданию фронта. Распылять нашу авиацию смысла нет…

И, помолчав, добавил:

— Не для себя стараюсь, поймите. Врангеля побыстрее разгромить надо.

— Понимаю.

— Значит, согласны лететь к нам?

— Без прямого приказа — нет. И должен прямо сказать, Иван Ульянович: я в принципе не согласен с оголением Правобережной группы войск.

— Ясно! — Павлов встал. — Извините за беспокойство, товарищ Спатарель…

— Иван Ульянович! — возразил я. — Какие тут могут быть извинения? Ведь я тоже не о себе думаю. Речь идет о деле. И если наши мнения не сошлись, что же нам — врагами теперь стать?

Павлов сдержанно улыбнулся:

— А вы, пожалуй, правы. Будем считать, что этого разговора у нас вообще не было…

Попрощавшись со всеми, Иван Ульянович улетел. Прошел день, другой. Приказа о включении нас в Центральную авиагруппу так и не последовало.

Мне было неловко и неприятно. Первая встреча — и так закончилась! Но холодок, повеявший от Павлова при расставании, не уменьшил моего уважения к этому человеку. В моем сознании Иван Ульянович остался настоящим коммунистом, умелым и храбрым воздушным бойцом, славным героем гражданской войны. Он был трижды удостоен высшей награды того времени — ордена Красного Знамени.

Генерал Ткачев готовил своих летчиков к боям почти два месяца. Центральная авиагруппа Павлова вынуждена была вступить в бой через семь дней после начала формирования.

Случилось это под Александровском. На город наступали главные силы Врангеля — конные корпуса генералов Бабиева и Барбовича, насчитывающие более десяти тысяч сабель, а также добровольческий офицерский корпус генерала Кутепова. Они рассчитывали прорваться к Донбассу.

Наша 2-я Конная армия, отражавшая этот удар, имела кавалерии вдвое меньше, чем белогвардейцы. Тяжело бы ей пришлось, если бы с воздуха ее не прикрывала авиация.

Центральная авиагруппа Павлова к тому времени стала уже мощной: восемь авиаотрядов. Во второй половине августа в нее вошли также звено истребителей во главе с Кожевниковым и два четырехмоторных бомбардировщика «Илья Муромец».

В воздух поднималось около двадцати самолетов. А к началу сентября их число возросло до тридцати двух. Это были, конечно, в основном старые машины, такие же, как у нас. И все-таки, несмотря на напряженную боевую работу и частые отказы моторов, количество самолетов не уменьшалось, а увеличивалось. Главная заслуга в этом отрядных мотористов и рабочих передвижных ремонтных мастерских, которые только за один месяц вернули в строй двадцать пять боевых машин.

Все отряды были укомплектованы смелыми и опытными воздушными бойцами. В своей книге «Боевой путь» И. У. Павлов писал, что «первым и непременным условием» отбора в авиагруппу стала «надежность летчика, его способность жертвовать собой в нужную минуту».

Достаточно назвать лишь несколько человек, чтобы стало ясно, какой замечательный народ собрался в Центральной авиагруппе. Наравне с рядовыми летчиками выполняли боевые задания командиры отрядов Петр Межерауп и Александр Петренко. Не зная устали, летали Василий Иншаков и Иван Воедило на «ньюпорах», Маляренко с Фрадкиным на «сопвиче», храбрый Юлиан Крекис с опытным летнабом Николаем Золотовым на «эльфауге», экипаж отважного командира корабля Алексея Туманского на «Илье Муромце».

Остается добавить, что группы самолетов чаще всего водил в бой сам Павлов. В общем строю находились и его друзья: Феликс Ингаунис, назначенный командующим авиацией 2-й Конной армии, и комиссар Центральной авиагруппы Николай Васильев, тот самый, который, будучи начальником Воздушного флота Украины, пытался выручить нас в Киеве в феврале 1918 года.

Огромную помощь Павлову во всех звеньях боевой работы оказывал командующий авиацией 13-й армии Владимир Иванович Коровин. Особое внимание он уделял ремонтным мастерским, находившимся в двух специально оборудованных поездах.

В вопросах планирования боевых вылетов и организации взаимодействия с наземными войсками правой рукой И. У. Павлова был, разумеется, начальник штаба авиации 13-й армии Владимир Петрович Афанасьев. Я хорошо знал его как способного и инициативного штабного работника еще по авиагруппе капитана Крутеня. С самой лучшей стороны он проявил себя и в нашем истребнтельном дивизионе. Спокойный и рассудительный, Афанасьев мог в самой сложной обстановке найти наиболее верное решение. Эту его черту Павлов особенно оттенял потом в своих воспоминаниях. Он также восхищался его штабной культурой, знанием общевойсковой и авиационной тактики.

Нельзя не сказать еще об одном факте, чтобы яснее стали все дальнейшие события. В боях под Александровском Центральная авиагруппа взаимодействовала со 2-й Конной армией, в которую влились остатки расформированного корпуса Жлобы. Здесь, как нигде, помнили, к чему привела недооценка авиации вообще и потеря взаимодействия со своими авиаотрядами. Командующий 2-й Конной армией Ока Иванович Городовиков и командиры соединений поддерживали постоянную связь с авиагруппой. Получая от нее свежие разведывательные данные, они в то же время незамедлительно сообщали о перемещениях своих частей. Два «ньюпора» находились непосредственно при штабе армии для связи с дивизиями и авиагруппой.

Группа Павлова формировалась в 13-й армии и подчинялась Уборевичу. Командарм всячески помогал летчикам, но не сковывал их инициативу. Командующему авиацией Коровину и командиру авиагруппы Павлову была поставлена задача: «…Находить крупные массы противника, особенно конницы, и неослабно его бить, не давая возможности продвигаться к северу». Таким образом, Ивану Ульяновичу Павлову предстояло делать то, о чем он мечтал.

Боевая работа Центральной авиагруппы началась 30 июля. Четыре самолета вылетели на разведку для поиска вражеской кавалерии. К этому дню на фронте сложилась крайне напряженная обстановка. Город Орехов — важный опорный пункт на пути белых к Александровску — несколько раз переходил из рук в руки. Требовалось установить, где находятся основные силы кавкорпуса Бабиева. Тогда 2-я Конная армия могла бы противопоставить им заслон, а Центральная авиагруппа — нанести свой первый удар.

Летчики-разведчики хорошо справились с поставленной перед ними задачей. Особенно полным было донесение экипажа 48-го отряда — Дудолева и Фрадкина. В нем говорилось:

«На самолете «Сопвич-259» произведена разведка с бомбометанием по маршруту: Софиевка — Фисаки — Жеребец — Щербаковка — Яковлевка — Софиевка… В районе Вураково — Щербаковка многочисленными группами расположена кавалерия противника при батареях числом от трех до пяти тысяч человек».

Авиагруппа, сформированная на станции Синельникове, немедленно перелетела на аэродром Софиевка, расположенный в двадцати пяти километрах от района боев. С 1 августа она, как верно писал Павлов, «буквально набрасывается на группы белых… бомбами, стрелами и пулеметным огнем почти вплотную расстреливает противника».

Стрелы… Теперешние летчики, видимо, даже не знают, что это за оружие. Представьте большой, величиной с карандаш, гвоздь. Только вместо шляпки у него было оперение вроде стабилизатора. Тысячи таких стрел красные летчики сбрасывали руками. Со свистом неслись они с высоты, наводя ужас на белогвардейцев: «гвоздь» насквозь прошивал всадника вместе с конем.

Чтобы передать характер работы Центральной авиагруппы во время боев под Александровском, достаточно описать летный день 2 августа. Для сражавшихся здесь частей 13-й и 2-й Конной армий этот день был поистине тяжелым. С юго-востока вдоль железной и шоссейной дорог, идущих от Орехова, ударили кавалерийские дивизии генерала Бабиева, с юга — марковская пехотная дивизия, бронеавтомобили и конный корпус генерала Барбовича. Врангелевцы ворвались в Александровск.

В этот критический для наших войск момент и показали себя во всем блеске летчики авиагруппы Павлова.

Ранним утром вернувшийся из разведки Юрий Арватов доложил, что в селе Жеребец находятся крупные кавалерийские части белых. В воздух немедленно поднялись десять самолетов. Возглавил группу Павлов. В 9 часов 25 минут наши летчики заметили на дороге Жеребец — Павловка колонну пехоты и кавалерии численностью до пяти тысяч человек. Самолеты стали в круг и, снижаясь до ста пятидесяти метров, стали бомбить и обстреливать врангелевцев. Оставляя убитых и раненых, белые начали разбегаться. Колонна была рассеяна и частью уничтожена.

Примерно через час Маляренко и Фрадкин обнаружили на дороге, ведущей к Камышовке, кавалерийскую колонну в три тысячи сабель. Снова поднялись в воздух все исправные самолеты Центральной группы. Они как смерч налетели на белоказаков, сыпали на их головы бомбы и стрелы, уничтожали из пулеметов. Когда беляки рассеялись на отдельные группки, по ним ударила наша конница…

В час дня разведчики Маляренко и Фрадкин нашли новое скопление вражеской кавалерии. Павлов поднял группу в третий раз. Но колонна врангелевцев внезапно исчезла. Красным летчикам пришлось атаковать отдельные подразделения и обозы противника.

Возвратившись на аэродром, Павлов немедленно выслал самолет на разведку. Вскоре выяснилось, что крупное соединение белогвардейской кавалерии сделало бросок в сторону и, заняв деревню Семеновка и хутор Михайловский, вышло к реке Московка. Врангелевцы находились всего в десяти километрах от аэродрома. Что делать? Если вылететь, то садиться придется в темноте, при кострах, а опыта ночных полетов у наших летчиков не было. Но промедление грозило еще большей опасностью. С рассветом вражеская кавалерия могла двинуться и сорвать контратаку, подготовленную нашей конницей. Да и аэродром находился под угрозой захвата.

Вот как описывал дальнейший ход событий сам Иван Ульянович Павлов:

«Несмотря на трудность положения (люди очень устали), мы решили вылететь четвертый раз. Тринадцать машин под вечер поднялись в воздух… Самолеты появились над противником, когда начало уже темнеть. Войска спокойно располагались на ночлег, и тысячи врангелевцев, лошадей, обозы запрудили маленькую деревушку Семеновку.

Наше появление вызвало панику. Не помню случая, чтобы в этом полете сброшенные бомбы попадали мимо цели… Бежали люди, мчались кони без всадников. Компактная черная лавина, внутри которой рвались десятки бомб…

Оглянулся на свой народ: не повалился ли кто-либо? Нет! Расстреливают врага в упор, поливают пулеметным огнем. Надо прямо сказать, это была борьба не на жизнь, а на смерть. Пять или шесть самолетов вернулись на аэродром с множеством пробоин.

Результаты удачного боя в этот вечер решили вопрос дальнейшего движения противника на север. Заключительный аккорд летчиков подоспел вовремя, дал нашим частям возможность перегруппироваться для нанесения противнику окончательного удара во фланг…»

На следующий день, 3 августа, дивизии 2-й Конной и 13-й армий начали контрнаступление. Врангелевцы оставили город Александровск. Их попытка пробиться к Дону и в глубь Украины провалилась. Белогвардейцы были отброшены на исходные позиции.

Шесть дней летчики Центральной авиагруппы наносили бомбовые и штурмовые удары по отступающей с боями вражеской кавалерии. Но вдруг она внезапно исчезла. Куда перебросил Врангель свою ударную силу? Что он затевал? И белой авиации почему-то не стало под Александровском. Стараясь найти ответы на эти вопросы, Павлов усилил разведывательные полеты.

Каховка! О ней сложены легенды, поют песни. О жарких боях за каховский плацдарм с гордостью вспоминают оставшиеся в живых ветераны.

Помню вечер, когда я впервые увидел этот небольшой городок, расположенный на низком левом берегу Днепра. Над темными, едва различимыми силуэтами домов белела церковь. Расположенный напротив мост через реку был взорван. Особенно сильно пострадала его средняя часть длиной примерно около сотни метров.

С той стороны временами доносились одиночные выстрелы. Мол, не спим, все видим. На самом деле белые ничего не знали о том, что у нас делается. Наши летчики-истребители не допустили к Бериславу ни одного вражеского самолета-разведчика.

А на правом берегу по ночам шла напряженная работа. Артиллеристы оборудовали и маскировали огневые позиции. Саперы готовили понтоны для наплавного моста и паромы. Наши истребители стали дежурить на аэродроме в Береславе, а боевое отделение было переведено поближе к Каховке — в Писаревские хутора. По приказу командующего Правобережной группой войск мы активно вели воздушную разведку, интересуясь передовыми укреплениями противника, его ближним тылом, движением на дорогах, ведущих в Каховку. 5 августа разведчик Ганя Киш вылетел с необычным летнабом. Во второй кабине находился Германович — начальник 52-й стрелковой дивизии. Бойцам его соединения предстояло вместе с латышскими стрелками первыми идти на штурм.

На своем «анасале» Киш долго кружил над Каховкой, изучая подходы, огневые позиции и оборонительные рубежи белых. Его охранял специально выделенный «ньюпор».

В тот же день меня вызвал к себе Роберт Петрович Эйдеман. В его штабе я встретил много народу. Это были представители тех частей, которые в ближайшее время одновременно начнут боевые действия на широком фронте — от Херсона до Никополя. Настроение у них, как всегда перед наступлением, было приподнятое. Говорили главным образом об успехах наших наступающих войск на польском фронте и под Александровском.

Из кабинета командующего товарищи выходят еще более серьезными и сосредоточенными. Торопливо прощаются и сразу же уезжают в свои части.

Наконец вызывают и меня. Эйдеман встречает приветливо, пожимает руку, приглашает сесть.

Я докладываю о количестве и состоянии боевой техники, о возможностях своей группы. Из десяти самолетов у нас два неисправны, один выделен для связи со штабом фронта…

— Значит, здесь, под Бериславом, семь аппаратов?

— Так точно.

— Не густо, — сказал Эйдеман. — А пополнения не ждете?

— Нет, все машины идут сейчас в Центральную авиагруппу товарища Павлова…

— Жаль! — Эйдеман выпрямился во весь свой огромный рост и развел руками: — Жаль, что аэропланами не я распоряжаюсь. Все бы бросил сюда, под Каховку: сейчас на всем фронте нет важнее этого участка…

Помолчал немного и спокойно продолжал:

— Что ж, будем разумно использовать то, что есть. Перед вами, летчиками, стоит важная задача: не допустить самолеты противника к переправе! Ни одна бомба не должна на нее упасть. Ясно?

— Все сделаем!

Эйдеман пригласил меня к карте и попросил рассказать о результатах последних разведывательных полетов. Выслушав доклад, сказал:

— Начинаем в ночь на седьмое августа. Пусть ваши летчики непрерывно ведут наблюдение за полем боя. Бомбить и обстреливать только крупные группы. О результатах разведки докладывать лично мне или начальнику штаба. Но главное, повторяю, надежно прикрыть переправу…

Протянув на прощание руку, Роберт Петрович спросил:

— В чем особенно нуждается авиагруппа?

— С продовольствием плохо, — ответил я. Но разумеется, не стал говорить, что мы несколько дней сидели без хлеба и что по моему распоряжению каптенармус выменял на сапоги немного пшеницы.

— Паек усилим, — пообещал Эйдеман. — Спасибо за полет с начдивом Германовичем. Он доложил, что летчик замечательно возил его над Каховкой. Теперь, говорит, каждый овражек на том берегу знаю, осмотрел все позиции противника…

Очень обязательным был Р. П. Эйдеман. Кажется, мимоходом он сказал об улучшении пайка. И я, по правде, не надеялся, что в разгар подготовки к наступлению командующий скоро выполнит свое обещание. Но, к моему удивлению, буквально через три дня к нам в авиагруппу прибыло несколько подвод с мясом, крупой и консервами…

В полночь левый берег был не виден. Казалось, его вообще нет. Темная днепровская вода вдали сливалась с черным небом. Тревожно шуршали волны.

Ударные группы, составленные из латышских стрелков и бойцов 52-й дивизии, молча грузились на паромы и лодки, отчаливали в темноту. Мы стояли и смотрели на них, в нашей помощи они пока не нуждались. Но на рассвете, как только начнется наступление, поддержка с воздуха станет для них самой желанной.

— Переправиться туда труднее, чем выдержать бой с тремя «хэвилендами», — нарушил молчание Вишняков.

— Точно, — согласился Васильченко.

Мы направились к самолетам, чтобы хоть часик поспать перед вылетом. Легли на сено около машин. Проснулись от гулких орудийных выстрелов. Началось! Было еще темно, поэтому вспышки над батареями, стрелявшими в сторону Каховки, казались особенно яркими.

Но вот за Днепром заалел горизонт. Пока мы помогали друг другу запустить моторы, стал виден противоположный берег, окутанный легкой дымкой.

Когда взлетели, над землей еще висела серая кисея тумана. Широкая гладь Днепра была усеяна плотами, понтонами, лодками. По ним с остервенением била вражеская артиллерия — и там и здесь вздымались водяные фонтаны.

Бой шел уже на левом берегу, к которому непрерывно подплывали лодки. Люди прыгали в воду и бежали вперед, туда, где над цепью наступающих красноармейцев трепетал на ветру огонек кумачового знамени.

Летая по большому кругу над нашей главной переправой, мы набрали высоту две тысячи метров. Было видно, что южнее, у Корсунского монастыря, наши тоже преодолели реку и завязали бой на другом берегу.

Внезапно впереди появилась группа вражеских самолетов. Они шли ниже нас, примерно на высоте тысяча метров. Их было двенадцать, в основном «хэвиленды».

Первым пошел в атаку Васильченко. Затем наперерез вражескому «анасалю» устремился Вишняков. Что делать мне? Идти на помощь товарищам или остаться здесь, над переправой? Ответ подсказала обстановка: пара «хэвилеидов» развернулась к мосту.

Я нахожусь гораздо выше противника. Чтобы удар был внезапным, решаю атаковать сверху сзади. Делаю разворот, отдаю ручку вперед, пикирую. Только ветер свистит в расчалках.

Все ближе «хэвиленды». Все отчетливее видны фигурки врагов в круглых вырезах кабин. Вижу: летнаб ведущего самолета перегнулся через борт, смотрит на землю, наверное, прицеливается… Я не могу сдержаться и открываю огонь. Летнаб быстро выпрямляется и припадает к турельному пулемету.

Ведущий «хэвиленд» скользит вниз. Его ведомый испуганно кидается влево. Да, погорячился я, не попал! Но бомбу все-таки не дал ему сбросить…

На развороте оглядываю небо. Над Бериславом сверкают разрывы снарядов — это ведут заградительный огонь наши артиллеристы. Вражеские самолеты кружатся восточнее Днепра. С одним «хэвилендом» ведет бой Вася Вишняков. А где же Васильченко?

Внезапно рядом с «ньюпором» проносится Огненная трасса. Бросаю машину вниз. Вот он, противник! Хочу атаковать его, но с ужасом замечаю: звено вражеских самолетов подходит к понтонному мосту. Они далеко отсюда, и я, пожалуй, не успею помешать им сбросить бомбы. А если белым удастся взорвать мост, наши бойцы под Каховкой останутся отрезанными… Вдруг вижу: три краснозвездных «ньюпора» дружно врезаются в звено врангелевцев. Молодчина, Скаубит, успел! Из Писаревских хуторов пришел он с Захаровым и Рыковым…

Теперь обстановка меняется. Нас уже шестеро. Маленькие верткие «ньюпоры» непрерывно атакуют врангелевцев. Те поспешно сбрасывают бомбы, разворачиваются и, отстреливаясь, начинают уходить.

Первый налет белогвардейской авиации отбит. Вишняков, Васильченко и я возвращаемся на аэродром: надо пополнить баки бензином, подвесить бомбы, зарядить пулеметы. А звено Скаубита остается штурмовать позиции врангелевцев…

Весь день наши «ньюпоры» висели над полем боя. Эйдеману и его начальнику штаба мы непрерывно сообщали свежие данные о противнике. Кроме того, бомбили и обстреливали скопления войск и артиллерийские позиции белых. А главное: наши летчики-истребители парализовали действия белогвардейской авиации. Вражеским самолетам так и не удалось пробиться к Каховке и Бериславу. 7 августа, в самый разгар боев, они не сбросили ни одной бомбы на переправу и наступающие красные части. А ведь у Врангеля в этот день летали лучшие авиаотряды: 1-й имени генерала Алексеева, 3, 4, 5 и 8-й.

Воздушные схватки над каховским плацдармом были самыми жаркими за весь период боевых действий Красной Армии против черного барона. Один из белогвардейских офицеров позже вспоминал: «Красные летчики помешали бомбометанию у Каховки. В дальнейшем даже на разведку этого района самолеты шли только парами».

Генерал Ткачев, пытаясь как-то оправдать поражение своих асов, писал о «фанатизме красных летчиков». Ему вторил генерал Слащев, заявив, что идти в бой, имея позади Днепр, могли только «люди, потерявшие голову».

Что ж, у них свое понимание явлений и фактов. А мы гордимся этим «фанатизмом», или, точнее сказать, беспредельной преданностью наших бойцов делу революции, их готовностью не щадить собственной жизни ради победы над врагом.

Отступающие врангелевцы оказывали упорное сопротивление. Генерал Слащев, оттянув крупные силы вниз по Днепру, навис над правым флангом наших войск, продвигающихся восточнее Каховки. 8 августа белогвардейцы сильным контрударом около Корсунского монастыря отбросили к берегу Днепра две бригады нашей 15-й стрелковой дивизии. Донесение об этом Эйдеман получил лишь под вечер и не знал, чем закончился бой, удерживают ли наши плацдарм на правом берегу…

Последние наши самолеты только что возвратились с боевого задания.

— Иван Константинович! Если бы я верил в бога, перекрестился бы обеими руками, — сказал Савин. — Такой был тяжелый день, а все кончилось благополучно. Вовремя наши вернулись домой. Вы только посмотрите! — И он показал на небо.

Я уже сам поглядывал вверх с опаской. В небе громоздились темные облака. На горизонте поблескивали молнии.

— Не хотел бы я в полете встретиться с такой грозой, — заметил стоявший рядом Николай Васильченко. — Говорят, самолет, как спичку, переламывает…

В это время позади раздались прерывистые гудки. Оглянувшись, я увидел легковую автомашину.

— Из штаба группы войск мчится, — сказал комиссар. — С каким-нибудь важным приказом.

Автомобиль подкатил прямо к нам. Из него выскочил порученец командующего.

— Вы начавиагруппы? — спросил он, обращаясь ко мне. — Вам пакет от Эйдемана…

Я вскрыл конверт. Командующий приказывал немедленно послать на разведку самолет и выяснить обстановку в районе Корсунского монастыря: в чьих руках он находится, где противник…

Сунув конверт в карман, я снова посмотрел на небо.

— Разрешите мне слетать, товарищ командир, — прервал мои мысли Васильченко.

— Не уеду до вашего возвращения! — поспешно отозвался командир, прибывший с пакетом.

Мне стало неудобно. Я только что собирался поехать к командующему и лично доложить о невозможности вылета. Теперь этого нельзя было делать: Эйдеман не поверил бы моим доводам.

— Хорошо! — согласился я. — Вылет разрешаю. Если на маршруте встретится гроза, немедленно возвращайтесь назад.

— Ясно! — ответил Васильченко.

— Дайте карту. — Ориентировочно определив границы грозовой облачности, я указал маршрут: Корсунский монастырь — Большие Маячки — Черненька — Берислав…

Едва самолет Скрылся за облаками, пошел дождь. Ветер усилился, небо еще больше помрачнело.

— Третий раз пошел сегодня… — усталым голосом сказал моторист Федя Святкин.

— Только бы вернулся… — отозвался порученец командующего.

Потянулись томительные минуты ожидания. Чего только не передумал я за это время. Но вот наконец «ньюпор» появился. Ветер бросал его из стороны в сторону, и он никак не мог зайти на посадку.

Фельдшер Пшенин стоял бледный и машинально то открывал, то снова закрывал свою сумку. Заметно нервничал и Савин. Мне тоже стало не по себе, когда самолет, раскачиваясь, пошел вниз. Казалось, бросит его ветер на землю и останутся от него только обломки. Но нет, обошлось. Все, кто были на аэродроме, бросились к приземлившемуся «ньюпору». Одни хватали машину за крылья, другие за хвост, чтобы ее не опрокинуло ветром. Удержали. Из кабины вылез сконфуженный Васильченко: самолет сделал несколько «козлов» и получил небольшие повреждения. А мне хотелось расцеловать этого замечательного смелого летчика.

Через пятнадцать минут после возвращения Васильченко я доложил командующему, что его приказ выполнен. И тут же вручил ему донесение, написанное самим летчиком. Вот выдержка из этого документа:

«Группа противника, стоящая против Корсунского монастыря, стреляет по нему, и цепь пехоты подходит к монастырю. Батарея противника находится в шести верстах восточнее хутора Рыбалово… Сбросил по ней две десятифунтовые бомбы и обстрелял из пулемета. Также проследил переправу наших войск на правый берег Днепра. Ввиду заставшего меня в воздухе сильного дождя и бури наблюдение пришлось приостановить и лететь домой. На обратном пути провел наблюдение над Черненькой и опять попал в дождь. Посадку производил в сильную бурю…»

Вечером 7 августа Эйдеман приказал мне перебросить в Берислав всю авиагруппу. Раньше там находились только дежурные истребители. Я поднял людей по тревоге. За ночь мы перевезли на новое место горючее, боеприпасы, техническое имущество, а на следующее утро перегнали туда самолеты.

Аэродром располагался у северной окраины Берислава. Отсюда, с высокой кручи, хорошо просматривались и противоположный берег, и Каховка, и расстилающаяся за ней степь. Теперь даже мотористы со стоянок могли наблюдать за боями, которые шли у хутора Терны и деревни Любимовки.

Мы, летчики, непрерывно вели разведку, следили не только за противником, но и за ходом фортификационных работ, проводимых нашими войсками. Восточнее Каховки появлялись все новые линии окопов и ряды проволочных заграждений. Они опоясывали городок полукругом, упираясь флангами в берег Днепра.

О своих наблюдениях мы ежедневно докладывали командующему. Наши сообщения позволяли ему иметь более ясное представление обо всем, что делается на плацдарме, а также контролировать правильность докладов, поступающих из частей.

Роберт Петрович, конечно, и сам часто бывал на передовых позициях. Иногда он брал у кого-либо из красноармейцев лопату и показывал, как отрыть окоп полного профиля. Бойцы любили своего строгого, но человечного командующего.

Так, винтовкой и лопатой, отвоевывался плацдарм, которому суждено было сыграть решающую роль в разгроме черного барона.

Вспоминая это время, Роберт Петрович Эйдеман писал в газете «Правда»: «Врангель потерял оперативную свободу. Отныне, имея в своем тылу красную Каховку, он уже не мог, как прежде, прорываться своими главными силами на север и северо-восток».

Ответный удар Правобережной группы войск нацеливался в глубокий тыл белогвардейской армии. Стремительное продвижение красных дивизий по кратчайшему пути к Перекопу испугало Врангеля. И он решил бросить в район Каховки конный корпус генерала Барбовича, чтобы отрезать от переправ наши наступающие части, прижать их к Днепру, раздавить…

Вот почему 9 августа встревожились наши товарищи из Центральной авиагруппы. Исчезли многотысячные кавалерийские колонны противника! Не один какой-нибудь эскадрон, а, по сути дела, вся конница Врангеля… Корпус Барбовича, оставив фронт под Большим Токмаком, поспешил к Каховке. Пройдя десятки километров, белые решили, что вырвались наконец из зоны действий красной авиации.